Текст книги "Выбор Пути (СИ)"

Автор книги: Василий Щепетнёв

сообщить о нарушении

Текущая страница: 11 (всего у книги 14 страниц)

– Инесса Раманд, «Кляйне цайтунг». Но как вы, лично вы, относитесь к позиции господина Пахмана?

– Хороший вопрос. До одиннадцатого хода позиция господина Пахмана была безупречна. Я не имел никакого преимущества. Но ход конем на це пять, думается, был ошибочным, что и показало дальнейшее развитие партии…

– Я имею в виду политическую позицию, – перебила меня Инесса Раманд.

– И я тоже. Выпад коня на це пять видится мне преждевременным, поскольку одновременно не только усиливает давление на пункт е три, но и допускает возможность…

– Вы не поняли, я говорю о позиции господина Пахмана в отношении Пражской весны…

– И в этом случае у белых есть неочевидный, но интересный маневр – перевести ладью на е два с последующей консолидацией ферзевого фланга – я продолжал гнуть свою линию. – Вы записывайте, записывайте, это очень интересно. Возможно, этот вариант назовут Венским. Дело в том, что кажущийся активным выпад ферзя на бэ пять может похоронить надежды белых на атаку, поскольку опровергается простым движением пешки а шесть…

Наши хихикали, не особо и стесняясь. Корреспонденты записывали – поскольку говорил я вещи дельные, для шахматистов интересные. А дамочка даже и не знала, что думать: для неё эти пешки да слоны были тарабарщиной, но вдруг я намекал на что-то очень важное? Передавал особым шахматным кодом сенсацию? Какую?

Гадай, гадай, голубушка.

Потом меня сфотографировали – вместе с командой. Не только корреспондент «Фольксштимме» – газета считала нас своим открытием, – но и другие. Концепция шахмат, как командной игры, потихоньку привлекала внимание. Нет, и прежде у шахматистов нередко был тренер, но вот чтобы и тренер, и специалист по физической подготовке, и психолог – к этому стоит присмотреться. Результаты Chizzick’а должны же иметь объяснение.

Наши утренние разминки привлекают уже не только прохожих – я видел людей с кинокамерами. Пока с любительскими. Но это начало.

Наконец, мы освободились. И завтра – день, свободный от игры. Выходной. Ага, как бы не так. Мы ведь советские люди, комсомольцы, и выходной для нас – повод сделать что-нибудь общественно-полезное.

Ну, а нынешний вечер мы провели в греческом кабачке. Нет, точнее в Griechenbeisl, поскольку так называется заведение. Летом, говорят, здесь столики нужно заказывать предварительно, но сейчас февраль. В феврале не нужно. Диалектика: и у февраля немало хороших сторон.

Посидели. Попили пива (не я, я пил воду), попели «Майн либер Августин» на три голоса, получилось недурно, заслужили аплодисменты. С нами даже фотографироваться просились. Видно, за артистов приняли. Местные, ресторанные артисты, поначалу на нас смотрели с подозрением, но видя, что денег мы не просим, а просто веселимся от души, растаяли, и специально для нас спели «Песню гризеток». А я подпел.

В общем, повеселились. Что и требовалось. Ну, устали мы. Пять дней заграницы, в ожидании провокаций, врастание в язык, дорогу на красный ни-ни, и всё остальное. Нелегко. Но постепенно привыкаем.

В «Сойку» вернулись до полуночи. Обсудили планы на завтра – и разошлись.

Я спать не торопился. Нет смысла ложиться до часу ночи. Прохладный душ, полстакана минералки, Грюндиг, настроенный на «Маяк» – здесь, в Вене, «Маяк» кажется много интереснее, чем дома. Приёмник играет тихонько, едва-едва, потому что заполночь – это свято, и сон остальных постояльцев тоже свят. Я в свежей шёлковой пижаме (Лиса нашла прачечную-автомат неподалеку) сижу у окна и смотрю на Вену. Отсюда, из окна второго этажа, Красная Площадь не видна, но с «Маяком» забыть о себе не дает. Да и не нужно.

Позывные «Маяка» предупреждают: сейчас начнутся сигналы точного времени. Здесь час ночи, в Москве и Чернозёмске – три.

Я очнулся в четыре. По венскому времени. То есть среднеевропейскому. Три часа я проспал? продремал? прогрезил, сидя у окна?

Получается, так.

Встал, размяк затекшие руки, затекшие ноги, затекшего себя.

Что за сны мне в странном сне приснились? Не могу вспомнить. Мелькают обрывки – дымящая Останкинская телебашня, краснозвёздные танки, идущие по Москве, тысячи бродяг под стенами Кремля, и небоскрёбы, небоскрёбы, небоскрёбы…

И ещё запомнилось, как вешали какого-то старичка, а толпа бесновалась от счастья.

Так себе сон.

Навеянный буржуазным окружением.

Ну, хоть никто меня не грыз. И на том спасибо.

И я лег в постель. Досыпать.

Утро прошло в обычном режиме. Никаких «поспать подольше в выходной». Да и не хотелось: семь здесь – это девять дома. Куда уж позже.

В скверике, где мы обычно проводим разминку, стояли телевизионщики. Снимали. Имели право, общественное место. Да мы и не возражали. Более того, мы были только рады: пропаганда здорового образа жизни советских граждан на деньги австрийских налогоплательщиков, что может быть лучше? Тут у них спорт на телевидении в фаворе, показывают много и часто. Вот и нас где-нибудь покажут. Это сейчас, когда турнир только миновал дебют. А дальше… Дальше будет видно. Не хвались, на рать идучи.

Позавтракали – и в Kunsthistorisches Museum. Картинами любоваться. Знаю и вижу – команде изобразительное искусство пока не в радость. Но ничего, привыкнут понемногу. Картины, музыка, архитектура не только самоценны: они стимулируют различные участки мозга. Развивают ассоциативные связи. И тем самым наращивают эффективность мышления. То есть посещение картинной галереи или филармонии – это не блажь, а необходимость, и понимание этой необходимости, учёт этой необходимости и выполнение этой необходимости даёт преимущество в развитии. Правящие классы украшали свои жилища и рабочие места произведениями искусства не из эстетических соображений, а осознавая, что это позитивно сказывается на умственных способностях как их самих, так и их наследников.

Вот такая у меня теория. Её, как и учит марксистско-ленинская философия, я поверяю практикой. То есть самим собой в первую очередь, но теперь подключаю команду. Посмотрю, как и что у них получится.

А пока смотрим голландцев. Здесь их много, и всё лучшие.

Походили, посмотрели. Полтора часа – и довольно. Во всём нужна мера.

Да и график…

Надежда договорилась о встрече с коммунистической молодежью Австрии. Сегодня. В дискуссионном клубе Венского университета.

И мы пошли в дискуссионный клуб. Но прежде пообедали в «Балдуине», поскольку дискуссии на голодный желудок имеют обыкновение обращаться в свару. А зачем нам свара?

Венский университет… Да… Была великая мировая держава, а теперь – маленькая. Нейтральная. А университет остался прежний. Университет великой державы. Только лауреатов Нобелевских премий в области медицины – пятеро, последний, Лоренц, получил её, премию, в прошлом году. А когда последний раз Нобелевскую премию получил выпускник ли, преподаватель ли нашего Черноземского института имени Николая Ниловича Бурденко?

Однако величие Венского Университета восхищало, но не подавляло. За ним, за Венским Университетом прошлое и, отчасти, настоящее. За нами – будущее. Нет премий? Будут премии, дайте только срок.

И мы пришли в студенческий дискуссионный клуб с высоко поднятыми головами. Ну, просто пришли, если честно. Головы у нас всегда подняты, если не ищем грибы или оброненную вещицу. Мы комсомольцы, а не какие-нибудь попрошайки.

Дискуссионный клуб проводил свое заседание в небольшой аудитории, человек на сто. И заполнена она была на две трети, не больше. Ну что ж, будем работать с тем, что есть.

Тема моего доклада звучала так: «Шахматное состязание как проверка эффективности мышления в условиях, близких к боевым». Знай наших!

И начал свой доклад я классически:

– Предмет моего доклада – эффективное мышление шахматиста. Что такое, товарищи студенты, мышление шахматиста? Это человеческая мысль, облеченная в логическую шахматную форму. Даже с ничтожными силами можно овладеть всей доской. Всё зависит от эффективности мышления каждого индивидуума в отдельности. Например, вон тот блондинчик в третьем ряду. Положим, он играет хорошо…

Блондин в третьем ряду, как по заказу, зарделся.

– А вон тот брюнет, допустим, хуже.

Все повернулись и осмотрели также брюнета.

– Что же мы видим, товарищи? Мы видим, что блондин играет хорошо, а брюнет играет плохо. И никакие лекции не изменят этого соотношения сил, если каждый индивидуум в отдельности не будет постоянно повышать эффективность собственного мышления!

Но шахматы – это лишь модель. Эффективное мышление дает преимущество во всех отраслях человеческой деятельности. Так, используя эффективное мышление, можно предмет, требующий, к примеру, триста часов изучения, усвоить за сто часов, а остальные двести потратить либо на углубление и расширение знаний о предмете, либо для изучения иных предметов. Известны случаи: университетский курс человек осваивал за два года, как, например, вождь мирового пролетариата Владимир Ленин или нобелевский лауреат в области медицины Илья Мечников. Оба они обладали умом поразительной остроты, оба они вошли в историю. Вот пример эффективного мышления… – и в таком духе я продолжал двадцать минут. Двадцать минут – это регламент, о котором предупредили меня заранее.

Под конец я сказал:

– Говорить легко. Сделать трудно. Но мы делаем. Результат наших усилий можно увидеть уже завтра, в Доме Железнодорожника, где проходит Венский Шахматный конгресс. На шахматном поле без подвохов: правила одинаковы, силы одинаковы, время одинаково. Побеждает тот, кто думает эффективнее.

Потом пошли вопросы. Сначала по сути. Спросили, как и кого мы готовим.

Я рассказал о шахматной школе «Ч». Но ведь есть шахматная школа Ботвинника, сказал знаток. Шахматная школа великого советского шахматного чемпиона Михаила Ботвинника, – ответил я, – если упрощённо, ставит задачей юного мастера спорта или игрока близкой к этому квалификации сделать гроссмейстером. Наша задача – любого паренька или любую девушку посредством шахмат научить мыслить эффективно.

Я даже продиктовал адрес школы «Ч». Если заведётся пара-тройка зарубежных учеников – делу на пользу.

– Как вы относитесь к высылке Солженицына? – вдруг спросила девица из первого ряда.

– Никак. Я не имею к этому отношения.

– Но я хочу знать ваше мнение по поводу высылки великого русского писателя.

– Мдя… Вопрос к залу: кто сумел прочитать любое произведение Солженицына дальше десятой страницы, прошу поднять руку.

Никто не поднял.

– А вы? – обратился я к вопрошающей.

– Дело не в том, что он пишет…

– Позвольте. Для писателя дело именно в том, что и как он пишет. В отличие от вас, я Солженицына читал, и мне Солженицын не понравился.

– Что вы читали?

– «Один день Ивана Денисовича», «Матронин двор», «Для пользы дела». Эти произведения были опубликованы у нас общим тиражом около миллиона экземпляров.

Число произвело на аудиторию впечатление.

Я продолжил:

– Тогда я не владел методой эффективного мышления, и был к книгам нетребователен: все читают, и я читаю. Но мне не понравилось. Я не эксперт в области беллетристики, просто скажу – мне было неинтересно. А тратить время на неинтересные произведения, когда вокруг много произведений интересных – глупо. Я так думаю.

– Но весь мир возмущён его высылкой!

– Давайте за весь мир не расписываться, у вас нет таких полномочий. Вот вы, лично вы – возмущены?

– Да! – с вызовом сказала она.

– Куда, простите, его выслали?

– В Германию. В свободную Германию, – уточнила девушка.

– И что, там очень плохо, в этой Германии?

– Там очень хорошо. Во всех смыслах.

– Тогда что вас, собственно, возмущает? Человек оказался там, где очень хорошо во всех смыслах – так порадуйтесь за него. А вы почему-то возмущаетесь.

– Я не этим возмущена. Я возмущена тем, что вы не возмущены.

– Понимаю, вас заботит симулякр. Но толковать о симулякрах бессмысленно, мы только отнимаем время и у себя, и у других. Ещё есть вопросы?

Вопросы кончились. Меня поблагодарили сдержанными аплодисментами: видно было, что симулякр смутил их. Я так и читал на лицах: «Симулякр? Должно быть, французское слово. А чёрт его знает, что оно значит! Ещё хорошо, если только мошенник, а может быть, и того ещё хуже». Это я удачно ввернул, симулякр-то. Естественники и сникли. Философы, те знают. Но тут не было философов. «Я возмущена тем, что вы не возмущены», надо же.

Мы шли по улице, переживая встречу. Ну что, коммунистическая молодежь, как коммунистическая молодёжь, одна провокаторша погоды не делает. Но что они, сговорились, что ли? На турнире про Пахмана, в университете про Солженицына.

А и очень может быть, что сговорились. Ну и ладно.

Мы решили сходить в кино. На фильм «Live and Let Die». Посмотрим на хвалёного Джеймса Бонда…

Посмотрели. Ну почему, почему, почему у нас не снимут подобную чепуху? Крокодилов мало? Так можно резиновых наделать. Или деревянных. Чепуха, она чепуха, но ведь забавная.

Идею вновь посетить Griechenbeisl отвергли. Ну, как и там привяжутся, теперь уже с Сахаровым? Два раза удалось отвертеться, и довольно. Нечего испытывать судьбу. Два раза в один ресторан не ходим.

И мы пошли в скромное кафе «Прогулка на мосту». Ужинать. Без музыки и пения.

Глава 19

16 марта 1974 года, понедельник

В ВЕНЕ ХОРОШО, А ДОМА ЛУЧШЕ

Вот и середина марта настала. Весна, а холодно. Морозно. Минус шестнадцать на термометре утром, когда я выходил из дому. Сейчас, думаю, мороз послабее, минус четырнадцать или даже тринадцать. Но ветер. Не сильный, но чувствительный, при таком-то морозе. Из Арктики пришел холодный воздух, и много. Синоптики обещают, что через недельку потеплеет, а к началу апреля и вовсе вернется к норме.

Но то когда будет, а сегодня холодно. И не то беда, что холодно, а то, что мы совсем не ждали, что нас пошлют на мороз встречать высоких гостей из Мали. И потому оделись соответственно. Тепло, но не очень. Десять, пятнадцать минут подождать транспорт можно, но дольше…

А мы стоим почти час.

Дело было так: пришли на лекцию по биофизике, тут и объявили: всем организованно получить флажки и выйти на проспект Ильича встречать иностранную делегацию. Дружеский визит из республики Мали. Время пошло!

И мы пошли.

Флажки были пустяковые, разовые. На палочку надевается бумажный флажок размером в листок школьной тетрадки. У половины – наш, советский, у другой – республики Мали. Хотя Суслик утверждал, что это флаг Румынии. Какая разница, машины с малийцами будут ехать быстро, не разглядят. А нашим и вовсе безразлично, чей флажок.

Мы стояли вдоль проезжей части, выглядывая, не показалась ли делегация. Её мы узнаем по сопровождению ГАИ, и ещё – это будут обе городские «Чайки».

Иностранные делегации к нам приезжают редко. Последним был Фидель Кастро, в июле семьдесят второго. Я сам пошёл, многие пошли его встречать. Безо всяких понуканий. Шёл дождь, но мы дождались.

Так то – Фидель, а тут неизвестно кто. Никого не знаю в далекой и жаркой Мали. То есть совершенно. Думаю, приехали денег просить. И побольше, побольше. На построение социализма.

Суетились преподаватели, прохаживаясь вдоль жиденьких рядов и поддерживая энтузиазм. Наш институт растянулся на два квартала. Ну, не весь институт, а первый и второй курсы. Остальные занимаются на клинических базах, в самых разных концах города, а то и за городом, и не факт, что их вообще мобилизовали.

– И когда же приедут дорогие гости? – спросил я у препода.

– Когда надо, тогда и приедут, – и препод попытался протереть очки, на которых, как водится в мороз, сконденсировались пары дыхания и образовался тонкий, но непроглядный ледок.

– Тогда мы идём погреться, – сказал я. И двинулся, ведя за собой Надежду и Ольгу. За нами потянулась и группа.

– Куда? – почти закричал препод. Был он, по-моему, с кафедры гигиены, до которой нам ещё расти и расти.

– Ильича, шестнадцать, – ответил я.

– Не срывайте мероприятие! Я доложу в деканат!

– Непременно, – сказал Суслик. – В письменном виде. Не забудьте написать, что продержали на морозе в минус шестнадцать градусов и при северном ветре от пяти до восьми метров в секунду студентов в легкой одежде в течение часа. Чистосердечное признание, Вениамин Борисович, оно облегчает…

– Я не Вениамин Борисович, я Сергей Сергеевич, – ответил препод.

– А я Виталий Самойлов. Будете писать, обязательно укажите это. Чтобы дело поручили не маме, а другому прокурору. Конфликт интересов, знаете ли.

– Какое дело?

– Оставление подведомственных вам студентов в условия, угрожающие жизни и здоровью. Статья сто двадцать седьмая уголовного кодекса РСФСР. Впрочем, вам всё разъяснят, – и мы пошли дальше. А Сергей Сергеевич пусть разбирается, писать ему донос, или не писать.

– Нехорошо это, – сказала Надежда.

– Совсем плохо, – согласился Суслик. – Отвратительная организация. На какое конкретно время назначено мероприятие? Что мешало предупредить накануне, чтобы мы тепло оделись? Или хотя бы на час раньше – чтобы те, кто близко живет, сбегали домой, переоделись. Почему не обеспечили горячим питанием? Сменой, когда одни греются, другие машут флажками? Нужно разобраться, от кого и когда поступило распоряжение, нет ли здесь преступной халатности. У меня уже болит горло. А если у кого-нибудь случится воспаление легких? Или отморожение чего-нибудь? Встреча иностранной делегации – дело серьёзное, а его пустили на самотёк. Не подготовили, не провели разъяснительную работу… И за меньшие промахи… – он не закончил, махнул рукой.

Матереет Суслик. Прямо на глазах матереет.

Но тут мы пришли к цели.

Проспект Ильича, дом шестнадцать – это здание Чернозёмского почтамта. Большое, солидное здание, возведено в 1909 году, о чем указывает дата на фасаде. В то время в Черноземске жителей было впятеро меньше против нынешнего, но, видно, строили с расчетом на будущее, и не ошиблись: внутри и сейчас просторно. Особенно утром в понедельник.

Мы сели за большой дубовый стол, человек на пятнадцать точно. Все уместились. Таких столов по залу стояло с полдюжины – письма, что ли, писать, или прессу почитывать. Кто знает, как оно было, до революции?

Сейчас на столе, покрытом плексигласом, были казенные письменные приборы – чернильницы, канцелярские ручки, телеграфные бланки, бланки для переводов, для посылок, подписные каталоги и бланки – вот хоть прямо бери и выписывай «Правду», «Огонек» или «Женминь Жибао». Это Сеня Юрьев отыскал в каталоге зарубежных подписных изданий. Вроде бы с Китаем у нас не очень, чтобы очень, а выписать газету – запросто. И стоит не дороже «Труда».

Я полистал, в надежде найти «Фольксштимме» – а нет её. Странно.

– Возможно, потому что Китай – страна социалистическая, а Австрия – капиталистическая, – предположила Ольга, когда я поделился печалью.

– Но газета-то коммунистическая! – возразил я.

– Но платить-то за неё нужно твердой валютой, – ответила она. – С Китаем, наверное, взаиморасчеты, мы им «Правду», они нам «Женминь Жибао», а австрийцам шиллинги подавай.

– Ещё вариант – здесь лист вырвали, – сказала Лиса. – Страницы пропущены.

Пойти, поискать другой каталог не хотелось. Лень. И ноги болели, отогреваясь с мороза. Видно да, здорово мы охладились. Вовремя ушли. А то и правда легко отморозить пальцы. И ничего смешного. Только больно.

– Ну, а как оно там, в Австрии? – спросил Сеня.

Мы вернулись в Москву в пятницу, задержались в столице на сутки: я отчитывался перед Спорткомитетом, у девушек были свои дела. Приехали в Чернозёмск вчера утром, а сегодня вышли на занятия. И увиделись с сокурсниками.

Понятно, им интересно.

Люди, помимо прочего, делятся на тех, кто был за границей, и кто не был. Если брать послевоенное поколение, то первых очень немного. Вот и интересно.

– Австрия, она такая… – начала Лиса. – Капиталистическая. Если у тебя много денег, то можно жить красиво. Рестораны, магазины, роскошное жилье, в общем, чего душа пожелает, то и купишь. Если с деньгами средне, то и живешь средне. Но все время переживаешь, как бы не потерять деньги, работу, здоровье. Ну, а если денег мало или вовсе нет, тут и говорить не о чем. Без денег жизнь плохая.

– Без денег жизнь везде плохая, – сказала Нина Зайцева.

– Не спорю. Но видишь, вон – объявление? – показала Лиса.

Действительно, у дверей на большом, с газету, листе ватмана было написано: «Требуются сортировщицы почты, почтальоны, операторы-телеграфистки».

– Можешь прямо сейчас пойти и устроиться на работу. Сюда, на почтамт. На фабрику, в общепит, в мастерскую, да куда угодно. Ну, если образование позволяет. А образование у нас бесплатное. Хочешь троллейбус водить или трамвай – на курсы запишут, и, пока будешь учиться, хорошую стипендию назначат. А там – шалишь. Там мусорщиком устроиться трудно, по наследству передают место. Так что капитализм – кому как. Для пяти процентов – жизнь в роскоши, четверть живет прилично, а остальные – как придётся.

– Что, и голодающие есть?

– Ну, чтобы совсем голодающие – не видела, да ведь и не покажут. А бродяг, что по помойкам шарят, видела.

– Прямо по помойкам?

– Прямо.

Посмотрели на меня. Я кивнул, подтверждая. Было. Видели. Мужичок шарил, шарил в ящике и вышарил вполне приличные туфли. Ну, с виду. С двадцати метров не очень и разглядишь, а ближе мы не подходили. Тут же мужичок сел прямо на скамеечку, примерил туфли и, довольный, дальше пошёл в обновке. А свои, старые, бросил в ящик. Порядок!

– А джинсы? Есть джинсы?

– Есть.

– В магазине на прилавке и лежат? И купить можно без очереди?

– Там вешалка особенная такая, на десятки штанишек. На ней и висят. Удобно выбирать, по фасону, по цвету, ну, и по цене, конечно. Очереди на распродажах, а так – нет.

– И дорогие джинсы?

– Разные. Американские подороже, индийские подешевле. Мы со студентами общались. Студенты предпочитают европейские джинсы. Или даже индийские, тайваньские, Гонконг.

– Почему?

– Там не очень любят Америку. И тайваньские дешевле раза в три-четыре. Там деньги считают – ого!

– А с виду?

– А что с виду? Джинсы, они в моде потертые, линялые, даже с заплатками. Прямо с фабрики – с заплатками. Мода на обноски, в общем. А обноски и есть обноски, что индийские, что американские.

– А почему они американцев не любят?

– А кто их любит, американцев? Агрессоры. В Австрии их сейчас почти нет, Австрия нейтральная, а в Западной Германии, вообще в НАТО американцы как дома. Хозяйничают. База на базе. Ну, и бомбили Вену они сильно в войну. Бомб сбросили больше, чем на Хиросиму.

– То война. Австрия, она ведь врагом была. Частью Германии, – сказал Шишикин.

– Кто ж спорит. Только бомбили они не в сорок первом, не в сорок четвертом даже, а весной сорок пятого, и бомбили не войска, а города. Чтобы после победы нашей армии достались развалины.

Надежда хорошо подготовилась, попробуй, срежь!

Но никто и не пытался. Просто перевели разговор на уровень попроще.

– А с товарами там как? – начала Семенихина.

– С товарами там хорошо.

– А с книгами? – продолжил Игнат.

– Это ты у Чижика спрашивай. Он книги покупал.

– Покупал? Какие? Фантастику, детективы?

– Стану я детективы из Вены везти, ага, разбежался и прыгнул.

– Ну, а что?

– Учебники, конечно. Ну, вроде. По которым они учатся на медицинском факультете. Физиология, терапия, курортология. Это Надя с ними, со студентами, задружила, ну, и список составила.

– И дорогие… учебники?

– Дороже джинсового костюма. Каждый.

Джинсовые костюмы в Чернозёмске продавали, начиная с трехсот. А новый, неношеный, запечатанный и побольше. Много побольше.

– А посмотреть дашь?

– Это ж учебник. Его каждый день читать нужно. А посмотреть, почему не посмотреть. Вот и на Луну каждый посмотреть может.

– А откуда в Австрии учебники на русском языке? – Зайцева глядела в корень

– Почему на русском, на немецком.

– А… На немецком… Шпрехен зи дейч, Иван Андрейч… – интерес тут же угас. И пошли разговоры о тряпочках и о косметике.

Вот и славно. Пусть поговорят. От души. Тряпочек девочки кое-каких прикупили, косметику тож, ну, а учебники брали общим решением. Не потому, что немецкие, австрийские, швейцарские учебники лучше наших. А просто нужно же знать, что и как за границей. Ну и да, лучше. Система. По параграфам. А, главное, привязка ко времени. К сегодняшним данным. Дело выглядит так: разного рода исследователи, закончив ту или иную научную работу тридцать первого декабря, к примеру, семьдесят второго года, пишут статьи. В апреле-мае семьдесят третьего их публикуют научные журналы. Профессора, авторы учебников, читают немецкие, английские, французские журналы, творчески перерабатывают и включают в новый учебник, который пишут месяца за три. Там медлить некогда, капитализм. Кто не успел, тому на выход. Написали, допустим, первого ноября. И в издательство. Там просматривают, что-то, может, редактируют, и пятнадцатого декабря сдают в типографию. И в январе семьдесят четвертого года битте, пожалуйста – учебники в продаже. Хоть и по конской цене, но всё самое современное в них есть. А ученые тут же начинают писать новые отчеты, журналы публиковать новые статьи, профессора писать новые книги – и так из года в год.

А как у нас? А у нас – это мне Лиса рассказывала, у неё брат в заочной аспирантуре, – у нас закончат исследования тридцать первого декабря семьдесят второго года, и берутся за статьи. Но не сразу. С раскачкой. К маю семьдесят третьего напишут, пошлют в журнал. Там таких статей много, но, допустим, к сентябрю ответят – хорошая статья, берём. Опубликуют в январе уже семьдесят пятого года, потому что очередь. Пока январский журнал дойдет до нашего профессора, уже и весна. А за весной лето. Он журнал внимательно прочитает, ну, и другие журналы тоже, и начнёт думать. Только языками наш профессор владеет разно. Иногда только немецкий, иногда только английский, а иногда только русский. Да и журналы запросто не выпишешь, вот как я с «Фольксштимме». Нет их в каталогах. И валюты у профессора нет, и вообще… не так это просто. Ладно, и в наших журналах много интересного. Значит, засядет наш профессор писать учебник. Год пишет, другой пишет, на третий написал. Отдал в издательство – а на дворе семьдесят восьмой! Издатели посмотрели, почитали отзывы рецензентов, и говорят – отлично, берем! Ставим в план! На восьмидесятый! И вот в восьмидесятом году, ближе к декабрю, из типографии выходит учебник нашего профессора. Иллюстрации, правда, блеклые, но ничего. Видно, если приглядеться. Только те данные, что у венского профессора в учебнике за семьдесят четвертый, у нашего появятся в году восьмидесятом. Конечно, наш профессор сложа руки не сидит, рассказывает новое на лекциях, да только нас вот с лекций сняли, встречать делегацию Мали.

А почему так? Никакой загадки. Ещё Маркс приводил слова Даннинга, что при десяти процентах прибыли капитал согласен на всякое применение, а при пятидесяти готов себе голову сломать. А уж наладить издательское дело и подавно. Книги и журналы стоят недёшево и приносят большую прибыль, вот капитал и мастерится: не хватает бумаги – купит, не хватает машин – купит, не хватает работников – наймёт, но чтобы прибыль шла, а лучше – бежала. К нему. А у нас журналы и книги стоят копейки. Буквально. Сорок копеек, шестьдесят, восемьдесят. Рубль – уже дорого, а три – очень дорого. А с копеек много ли корысти? Да и хозяйство плановое, всё распределяется на годы вперёд. Вот и получается очередь в издательствах. Года на два, на три – ещё и хорошо. А то и больше бывает.

И что делать? Делать-то что? Поднять цены, как в Австрии? Чтобы номер журнала стоил пять рублей, а книга – пятьдесят? И кто этот журнал выпишет, шестьдесят рубликов за годовую подписку? Кто книгу купит, особенно если их на год нужно пять или десять?

А как в Вене? А в Вене разно. Студент австрийский идет на жертвы, потому что знает: станет врачом, и всё окупится сторицей. Будет и свой дом, и «Мерседес» в гараже, и много других пряников. А у нас – ну, вон брат Лисы пример. Живет с родителями, братом и сестрой в трёшке, а у него жена, младенчик на подходе. Хорошо, что Лиса пока у Ольги, но не век же ей там быть… Хотя бы потому, что дача-то не Ольгина. Я-то помогу, и деньгами, и вообще, но…

Но.

Кстати, о деньгах. Вчера вечером я подвёл итоги. При своих. Весь гонорар за матч с Кересом ушёл на поездку. Туда, сюда – и ушёл. Нет, не бесследно. Прикупились. Я денег команде раздал, исходя из понимания момента. И как зарплата, и просто. Те же тряпки и косметика, что девочки купили, сдай их здесь в комиссионку, немало денег принесут. А ещё девочки взяли журналы мод. Австрийские, немецкие, французские. Дорогие журналы. Даже по австрийским меркам. Потому что профессиональные. Зато можно шить. То есть заниматься производством, превращая материю и фурнитуру в модные вещи, тем самым создавая прибавочную стоимость. Фурнитуру они, кстати, тоже купили. Антон же затоварился магнитолой. Хорошей. Грюндиг. Меня тоже Грюндиг, только у меня карманный приемник, а у него – капитальная ВЕСЧ! Дома, сказал, за тысячу продам, и год шиковать буду. Глядя на него, задумалась и Лиса. Раз так, я ей тоже денег подкинул, на Грюндиг. Пантера попросила, я и дал. Нужно, значит нужно. На что нужно? А она эту магнитолу брату отдаст. Тому, что с женой и младенчиком на подходе. Брат же магнитолу важному человеку подарит, тот его в очереди подвинет, и будет у брата кооперативная квартира уже в этом году. Таков план.

Не скажу, что мне это понравилось. Не в факте взятки дело, взятка дело житейское. Моральный кодекс строителей коммунизма прекрасен, но кооперативные дома строятся по иному кодексу. Не понравилось, что родные Надежды хотят решить свои проблемы за её, Надежды, счёт. Раз решат, два решат, потом залезут на голову, свесят ножки и начнут погонять – давай, давай, милая!

Но что я понимаю в семейных проблемах? У маменьки своя жизнь, у папеньки своя… Пример, прямо скажу, неважный. А Лиса, как и Пантера, девочки умные и очень даже жёсткие. Хотя с виду и не скажешь. Если что, Ольга осадит зарвавшуюся родню. Если она, конечно, зарвётся. Может, наоборот, может, они Надежде благодарны будут.

Может.

А себя я не обидел? Нет, не обидел. Себе я купил два фрака. Чёрный и белый. Ну, и фрачные брюки к ним, и жилеты, и сорочки, и туфли. Один чёрный фрак у меня уже есть, но фрак из Вены – это как арабский скакун или скрипка работы Страдивари. Я их, фраки, нашел в магазинчике. Пришлись впору, портной кое-что подогнал – и как влитые. Зачем мне? Я, к счастью, не барон какой-нибудь, не буржуазный министр, на вечерние приёмы не собираюсь. Фраки у меня не церемониальные. Фраки у меня артистические. Да я шут, я циркач, так что же? Пусть меня так зовут вельможи, а я буду играть во фраке. Партию черными – в чёрном, а партию белыми – в белом. Считайте это моей причудой. Имею право на маленькую прихоть.