Текст книги "Богатыри и витязи Русской земли. Образцовые сказки русских писателей"

Автор книги: Василий Авенариус

М. Михайлов
Три зятя

Жили-были старик со старухой, и было у них три дочери – все три писаные красавицы.

Поехал старик весной поле пахать. Небо все в тучах; солнышка нету. Стало старика холодом прохватывать.

– Эх, – говорит, – кабы солнышко! Старшую бы дочь за него замуж отдал, только бы погрело.

Солнышко и выглянуло.

Тут как тут и старшая дочь идет, несет отцу обед.

– Ну, – говорит старик, – сосватал я тебя, дочка, за солнышко. Живи ты с ним в миру да в ладу; нас не забывай!

Дочь говорит:

– Спасибо, тятенька!

Зять говорит:

– К нам в гости милости просим!

Как воротился старик домой, спрашивает его жена:

– А дочь где?

– Замуж отдал.

– За кого?

– За солнышко.

– И слава богу!

Немного времени спустя поехал старик в лес – дрова рубить. Позамешкался в лесу; глядь – уже и ночь; да темень такая, что топора в руках не видать.

– Эх, – говорит, – кабы месяц! Среднюю бы дочь за него замуж отдал, только бы посветил.

Месяц и выглянул.

Тут как тут и средняя дочь идет, грибов искала, да дорогу потеряла.

– Ну, – говорит старик, – сосватал я тебя, дочка, за месяца. Живи ты с ним в миру да в ладу; нас не забывай.

Дочь говорит:

– Спасибо, тятенька!

Зять говорит:

– К нам в гости милости просим!

Как воротился старик домой, спрашивает его жена:

– А дочь где?

– Замуж отдал.

– За кого?

– За месяца.

– И слава богу!

Подошли Петровки; поехал старик сено косить. На небе ни тучки, жар такой, что коса из рук валится; пот с лица градом.

– Эх, – говорит, – кабы ветер! Младшую бы дочь за него замуж отдал, только бы холодком махнул.

Ветер и подул.

Тут как тут и младшая дочь идет: отцу завтрак несет.

– Ну, – говорит старик, – сосватал я тебя, дочка, за ветра. Живи ты с ним в миру да в ладу; нас не забывай!

Дочь говорит:

– Спасибо, тятенька!

Зять говорит:

– К нам в гости милости просим!

Как воротился старик домой, спрашивает его жена:

– А дочь где?

– Замуж отдал.

– За кого?

– За ветра.

– И слава богу!

И стали старик со старухой жить вдвоем.

Недели не прошло, соскучился старик по старшей дочери.

– Дай, – говорит, – пойду проведаю, как она с мужем живет.

Вышел из дому засветло, а как пришел к зятю, совсем смеркалось: солнышко с женой уж и спать улеглись на сеновале.

Поднялись они отца встретить.

– Ну, жена, – говорит солнышко, – надо нам тятеньку угостить. Затевай-ка блины!

– Что ты? – говорит жена. – Стану я ночью печь разводить!

– Теста только замеси, – говорит солнышко, – а печи разводить не нужно.

Сделала она тесто; а солнышко и говорит:

– Лей мне на голову!

Жена налила, блин и испекся.

Как погостил старик у зятя да пришел опять домой, кричит старухе:

– Эй, старуха! затевай блины!

– Что ты, с ума, знать, сошел? – говорит жена. – Ночью да печку топить!

– Не надо печки топить. Меси, знай, тесто!

Замесила старуха тесто. Подставил ей старик голову.

– Лей, – говорит, – мне на лысину!

Налила ему старуха, залепила старику и глаза, и уши, и нос, и рот.

Три дня старик в бане отмывался.

Еще неделя прошла, соскучился он по средней дочери.

– Дай, – говорит, – пойду проведаю, как она с мужем живет.

Вышел из дому засветло; а как пришел к зятю, совсем смеркалось: месяц с женой уж спать улеглись на подполоке. Поднялись они отца встретить.

– Ну, жена, – говорит месяц, – надо нам тятеньку угостить. Ступай-ка, принеси медку!

– Что ты? – говорит жена. – Да как я в потемках-то в погреб пойду?

– Ничего, – говорит месяц, – иди, знай! Темно не будет. Пошла она в погреб; а месяц только палец над творилом[26]26
  Творило – лаз в погреб. Этим же словом обозначается и дверца, закрывающая вход туда.


[Закрыть]подержал – все углы осветил.

Как погостил старик у зятя да пришел опять домой, кричит жене:

– Эй, старуха! давай-ка меду!

– Что ты? али рехнулся? – говорит старуха. – Ночью да в погреб лезть!

– Ничего, – говорит старик, – я тебе посвечу.

Полезла старуха в погреб, а он над творилом палец держит.

Слетела впотьмах старуха с лестницы, глаз себе выколола.

Еще неделя прошла, соскучился старик по младшей дочери.

– Дай, – говорит, – пойду проведаю, как она с мужем живет.

К младшей дочери поспел засветло.

Угостила она с мужем отца чем бог послал. Погостил старик, стал прощаться.

Тут и говорит жене ветер:

– Жарко, жена, в избе; пойдем на воду сидеть.

– Что ты? – говорит жена. – Да ведь утонем.

– Не утонем, – говорит ветер, – бери, знай, шубу.

Взяла жена шубу, пришли они к реке, кинул ветер шубу на воду.

– Прыгай! – говорит жене.

Прыгнули они оба разом на шубу, ветер подул, и поплыла с ними шуба, что твоя лодка.

Как пришел старик домой, кричит жене:

– Эй, жена! жарко в избе; пойдем на воду сидеть.

– Что ты? – говорит старуха. – Али из последнего умишка совсем выжил? Утонуть захотел!

– Не бойсь! – говорит старик. – Не утонем. Бери только шубу с собой!

Взяла старуха шубу, пошли они и пришли к реке.

– Кидай, – говорит старик, – шубу на воду!

Кинула старуха.

– Ну, давай теперь мне руку, – говорит старик, – прыгай со мной на шубу. То-то будет сидеть мягко да прохладно.

Прыгнули они оба разом, и пошла с ними шуба ко дну. Только их и видели.

М. Б. Чистяков
Свое и чужое

У одного крестьянина был сосед. У этого соседа был богатейший сад – лес лесом, глазом не окинешь; яблонь, груш, слив, вишен – видимо-невидимо; чем дольше растут, тем больше раскидываются, а плодом каждый год так увешаны, что сучья подпирай подпорками, а то, смотри, обломятся.

Завистно это стало крестьянину, и он захотел у себя развести сад богаче соседского. И вот зовет он своих трех сыновей и говорит им:

– Дети мои милые, дети мои любезные, дети мои несмысленные! Захотелось мне насадить сад, да получше, чем у соседа нашего. Ступайте вы куда глаза глядят, в дальние страны заморские, на моря теплые, – там, слышно, все идет не по-нашему и выходит все лучше нашего, что ни посей, что ни посади, все родится сам-сот. Поучитесь вы у заморских людей, ворочайтесь на родную сторону и насадите сад получше, чем у соседа нашего, себе самим на корысть, детушкам своим на радость, а мне на помин души по смерти.

Два брата пошли во страны заморские, на моря теплые. Смотрят они и дивуются: нет нигде ни сосенки, ни елочки, ни березки, ни осиннику, а куда ни глянь – все сады виноградные; а в садах народ кишмя кишит: землю копают, водой поливают, ветки подчищают, кусты к палочкам привязывают.

Подошли к ним братья, низко кланяются и говорят им почтительно, как у русских людей обычай есть:

– Мы – дети у отца несмысленные, пришли поучиться у вас уму-разуму заморскому: покажите нам, как сады садить.

Такая речь заморским людям по сердцу, очень им, значит, полюбилася. Берут они к себе русских братьев в работники, закабаляют их в работу тяжелую, а есть дают все кусочки маленькие, а вместо щей – какие-то корешки вареные. Работают братья с усердием, ко всему присматриваются и научаются сады садить, виноград разводить. За работу дали им заморские люди по виноградному кустику, по две виноградинки да денег по шелегу[27]27
  Шелег – монетка, которая использовалась не в качестве денег, а в играх, для счета, из нее делали мониста.


[Закрыть]. И вернулись они домой такие веселые и радостные.

А третий брат никуда не ходил на чужую сторону, а вышел он раным-рано на поле. Господу богу помолился, с красным солнышком поздоровался, припал к сырой земле, поцеловал ее материнскую грудь и, взглянув на небо синее, со слезами сказал душевным голосом:

– Господи, боже мой! открой ты мне разум, научи ты меня, несмысленного, куда мне пойти и поучиться, как сады садить, чтоб родной батюшка не прогневался.

И послышался ему тихий-тихий, такой кроткий, ласковый голос:

– Дитя ты неразумное! Зачем тебе ходить из родной земли? Учись ты здесь у добрых людей уму-разуму, стороне своей пригодному; а советуйся ты с красною зарею утренней, с жарким солнышком полуденным, с ветрами тихими и буйными, с теплыми и холодными ночками, с росами и туманами, а больше всего – со своим рассуждением.

И пошел он к соседу и научился у него свои русские дерева садить, по-своему сады разводить и получил от него в гостинец молодых корней с тысячу.

Посадил первый брат виноградный куст – ничего не выросло.

Посадил второй брат виноградный куст – только сухая тычинка осталася.

Насадил третий брат молодых корней – разросся сад, как божий рай: весной цветами, как снегом, все обсыпано, а осенью яблоками, как золотом и кумачом, обвешано. И сами едят, и на ярмарку возят, и впрок на всякий случай кладут.

Г. П. Данилевский
Озеро-слободка

 
Как-то по озеру с удочкой ездил рыбак в перелеске;
Рыба почти не ловилась, и стал он домой собираться.
Вдруг и поймалась одна, да такая красивая рыбка,
Что ни пером описать, ни в словах рассказать не сумеешь.
Чуть он в ведерко успел перебросить вертлявую рыбку,
Тихо пред ним поднялась над пучиною рыбка постарше,
Бледная вся, будто кто испугал ее, вышла наружу
И человеческим голосом вскрикнула так над водою:
– Где ты, дитя мое, где ты, моя неразумная рыбка?
Стадо пора загонять; погляди, закатилося солнце…
Где ты, откликнись, дитя! али хищная цапля речная
В когти из волн подхватила тебя, моя рыбка родная?
Долго сновала по озеру, в страхе и трепете, рыбка,
Долго рыбак, опустивши весло, с челнока дивовался…
Взял напоследок ведро он, привстал и откликнулся рыбке:
– Вот твое дитятко, вот; ты возьми свою дочку, пожалуй,
Но уговор лучше денег: поведай по истинной правде,
Что ты за диво сама и какие края ваши воды?
Быстро плеснувшись в воде и уставя пугливые глазки,
Так начала говорить замирающим голосом рыбка:
– Ох, человек, много лет той поре, как на этой поляне,
Вместо воды, камышей и кустов, красовалась слободка;
В шумной слободке жила на дворе на широком молодка,
Много добра и богатства у ней по амбарам лежало,
Много далеких купцов и мирян к ней во двор заезжало.
Раз, о полудни, она на крыльце на тесовом сидела:
Дочь на руках убаюкав, с крыльца за ворота глядела;
Видит: идет от села человек, утомился бедняга,
Низко поклоны кладет у ворот и у окон слободки:
Просит он ковшик студеной воды у ребят и у старших…
Только не слышат ребята, играют себе по затишьям;
Старшие ж кто на гумне, кто с иглой али с пряжей уселся.
Вот подошел он ко мне, говорит: «Твоя хижина с краю,
Глушь за тобой и поля; я ж от жары изнываю;
Встань, захвати где-нибудь мне хоть каплю водицы студеной!»
Ум ли померк у меня, и теперь разгадать не умею;
Только в ответ старику я промолвила так, усмехаясь:
«Как, старина, разбудить, как покинуть мне малую дочку?
Хочешь напиться, так вон, погляди, и ручей под горою;
Полем успеешь дойти и авось не умрешь на дороге,
Здесь же у нас, в слободе, ты и капли воды не отыщешь!»
Странник поник головой и, как тень, из околицы вышел…
Вдруг, слышу я, в тишине по околице звуки несутся;
Точно посыпался град али где-то западали зерна…
Вижу – и замер мой дух: на столе сам собой, за порогом,
Брызнул кувшин, а за ним у дверей из печурки плеснуло;
Возле из погреба струйка воды, словно дым, поднялася,
Миски, лоханки и ведра всплывают, несутся к воротам,
Им же навстречу, смотрю, выбегают другие потоки!
В ближних дворах та же притча: всплывают шесты и заборы…
И не опомнилась я, как кругом берега поднялися;
Зелено стало в глазах; колыхаясь, осела слободка;
Там же, вверху, как туман, заходили студеные волны…
Ты не дивися, рыбак, если в озеро днем ты посмотришь:
Темные кочки на дне – это хижины нашей слободки;
Мелкие травки – сады, а ложбинки – пруды да колодцы.
Ранней зарею, пока не шелохнулись по лесу листья,
С берега ухо наставь ты к воде, тут сейчас и услышишь —
Как далеко-далеко, под тобой, в потопленной слободке,
Ветер по кровлям шумит, словно плещутся мелкие струйки,
Куры кудахчут, петух на гумне заливается звонко…
И раздаются в воде колокольные тихие звуки,
Будто засохший тростник от дуновения ветра
Тихо звенит над водой, над пустынным прибрежьем качаясь!
Рыбка замолкла, едва отливаясь на зыби стемневшей…
В волны ей бросил рыбак целых суток добычу обратно;
И, привязавши челнок меж осокой, обратно в потемках
Вышел на берег, безлюдный и дикий, с пустыми руками.
 

Кот Мурлыка[28]28
  Кот Мурлыка – псевдоним русского ученого-зоолога Н. П. Вагнера (1829–1907).


[Закрыть]
Береза

Береза росла на небольшой поляне, прямая, стройная, с белым стволом, с пахучими, лаковыми листочками. А кругом ее шумели старые дубы, цвели белым цветом и сладко благоухали раскидистые большие липы, зеленели зелеными иглами яркие, бархатные пихты, круглились иглистыми шапками красные сосны, и постоянно дрожали, как будто от страха, всеми своими серо-зелеными листочками горькие, траурные осины. Одним словом, кругом березы была целая роща, хотя и небольшая, но очень красивая.

Береза росла и помнила, как она росла. Она помнила, как трудно было рыться и отыскивать в земле пищу ее молодым корешкам. То земля была очень рыхла, то слишком жестка, то вдруг камень мешал расти какому-нибудь ее корешку, и тот поневоле должен был отходить в сторону, а другие, упрямые, не хотели отойти и умирали; зато другим от этой смерти было просторнее.

«Почему же, – думала береза, – земля не везде одинакова? То много чересчур в ней пищи, то мало, то совсем нет и зачем эти камни на дороге? Как все это скучно!»

Когда весной солнце отогревало березу и она просыпалась от долгого зимнего сна, ей было так хорошо… Солнце светило ярко, приветливо грело. Воздух был полон теплых паров, земля как будто сама предлагала проснувшимся корешкам сочную, вкусную пищу. Все это было так хорошо. И береза развертывала свои смолистые, пахучие почки. Она вся радовалась, вся благоухала, вся одевалась мелкими, яркими желто-зелеными листочками.

Но это не всегда так было. Чем длиннее становились дни, тем сильнее грело солнце. Потом оно уже пекло, начинало жечь, и очень больно. Листья на березе покрывались пылью, сохли и желтели. Она умирала от жажды.

– Каплю, хоть одну каплю дождя! – молила она.

И наконец явился дождь. Налетела с гулом и вихрем черная туча. Верхушки деревьев шумели, гнулись, все их листочки дрожали. Ветер рвал их и уносил далеко. Но буря не могла достать березы. Ее защищали другие деревья. Она чувствовала только, как по всем ее листочкам пробегал легкий, свежий ветерок, и ей было хорошо.

А вот и дождь. Он хлынул, как из ведра, ветер мчал его капли. Он ими бил и хлестал все, что ему попадалось: лес, траву, дома, людей.

– Зачем же так больно? – говорила береза.

Но дождь не понимал этого; он сек березу холодными каплями все сильнее и сильнее, и ей было и больно и холодно.

И чем дольше шел дождь, тем холоднее становились его капли. Вот уже вместо их появилась крупа, и вдруг загудел, запрыгал, защелкал крупный град. Как пулями он бил деревья, сбивал с них лист, кору. Он бил и березу, хотя ее и защищали другие деревья. Он избил, измолотил всю траву, все цветы вокруг березы; он всю ее изранил, провел глубокие борозды по ее нежной, белой бересте, и из этих ран вытекал светлый, как хрусталь, сок березы. Это были слезки ее.

– Ах! – шептала береза. – Как все гадко на свете! Как мне больно и холодно! Неужели нельзя было обойтись без граду? Еще сегодня утром я задыхалась от жару, а теперь мерзну от холоду, больная, избитая, израненная!

И все деревья тоже зябли, хотя и не жаловались, потому что привыкли ко всем невзгодам… Они тихо и грустно шептались между собою. А птицы жалобно перекликались. Им тоже было холодно. Не жаловалась только трава на лужайке, потому что она была мертвая.

И пошел холодный дождь, пошел, не переставая, и день, и два, и три. Береза совсем окоченела, точно зимой.

– Ах как все это гадко, как гадко! – шептала она.

Наконец дождь перестал. Тучки расплылись в тумане, и солнце опять стало греть. Береза отогрелась, отдохнула, расправила все свои листочки, но она боялась и граду и холоду и стояла грустная, не доверяя ни солнцу, ни всему тому, что было вокруг нее.

«Ах, – думала она, – если б эти деревья, что стоят кругом, не заслоняли мне то, что вдали, может быть, я и увидала бы то, что лучше, чем кругом меня! Может быть, там, там где– нибудь, вечно тепло и светло. Ах, если бы когда-нибудь невозможное стало возможным!»

И желание ее исполнилось, но только не так, как она воображала.

Раз рано утром, когда еще трава спала под холодной росой и розовое утро алело на вершинах деревьев, в рощу пришло много крестьян с пилами и топорами, и пошла работа. Стук, шум, крик. Старые деревья пилили пилами, рубили топорами, и они с треском и стоном валились на землю. К полудню работа была кончена, почти все деревья лежали вокруг березы мертвые. Не тронули только березу и еще несколько осин, которые были такие же молодые, как и береза.

Не стало рощи – далеко вокруг березы было чистое поле.

«Вот как хорошо теперь видно! – думает береза. – Синие, светлые горы. Там, должно быть, очень тепло. А перед ними море, над ним летают белые птицы. Вон луг, такой зеленый, бархатный. По нем ходят барашки. Они, верно, придут и ко мне в гости. Ах! ничего этого я не видала прежде. И откуда же приходят тучи, и дождь, и град?»

Недолго думала береза. Не прошло и двух дней, как собрались тучи, поднялся ветер; он дул все сильнее и сильнее. Все горы покрылись облаками, посинело бурное море. Все звери и маленькие зверки и птички попрятались, кто куда мог. Только длиннокрылые чайки вились над белыми валами.

– Нам хорошо в бурю! – кричали они. – Теперь нам, наверное, что-нибудь выбросит бурное море и будет нам праздник.

«А нам нехорошо, – думали корабли и маленькие лодочки. – Мы рады ветру, а не буре. Но если б не было ветру, не было б и бури».

А ветер свистел, гудел и ревел ураганом.

– Я теперь мчусь на крыльях могучих – я теперь чувствую силу. Сторонитесь все, простору мне, простору! – И он налетел на березу.

Со стоном покачнулась береза. Все ее ветки, все листики, жилки задрожали.

– Простору, простору! – кричала буря. – Прочь с дороги! Согнись, согнись, преклонись предо мной!

– Ах! я не могу нагнуться, – говорила береза. – Я с детства выросла прямая и гордая… Я не могу согнуться… Я в этом не виновата.

– Согнись, согнись! – гудел вихорь. – Я не виноват, что мчусь, все рву и ломаю. Не было бы воздуху – не было бы ветру. Не было бы ветру – не было бы бури. Не было бы воздуху – и не было бы ничего, что дышит воздухом. Я не виноват, что солнце не греет все и везде одинаково; да не виновато в этом и солнце. Я, холодный воздух, мчусь в теплые страны, в пространство, нагреться солнцем. Прочь с дороги, простору мне, простору! Согнись, согнись передо мною!

– Я не могу гнуться. Не могу! – стонала береза.

– Ну так держись крепче! Чья сила возьмет! – загудел ветер и со страшным порывом налетел на нее.

Застонала, затрещала береза и, изломанная, вырванная с корнем, повалилась на землю.

А буря мчалась дальше.

– Простору мне, простору, прочь с дороги! Я все сломаю, – кричала она.

И пролетела буря.

Мало-помалу затих ветер. Настала тишина, проглянуло солнце.

Береза лежала сломанная, изуродованная. Ее листики трепетали. Она еще была полна жизни, но должна была умереть, потому что буря оторвала ее от родной земли, которая ее поддерживала и питала.

Выползли жуки, забегали ящерицы, прилетела бабочка, запели птички, защебетали ласточки, выглянул крот из норы.

– Я знал, что так будет, – сказал крот. – Если б не было солнца, не было бы ветру. То ли дело жить в темноте!

– Ты глупый слепыш и больше ничего, – сказала ящерица. – Если б не было солнца, не было бы и нас с тобой. Ты давно бы замерз в своей темной норе. Ах! зачем оно не всегда светит и греет, это доброе, хорошее солнце? Так хорошо, когда оно печет!

– Нечего сказать! очень хорошо! – сказала улитка. – Нет, когда оно печет, то не знаешь, куда деваться от жары. Просто приходится зарыться под листья и закупориться в свой домик.

– Ах! как дурно без ветра, – сказала ветряная мельница, стоявшая на пригорке. – Теперь, верно, надолго настанет тихая погода и мой хозяин насидится без помолу и без денег.

– Вот так хорошая буря была! – сказали чайки. – Что бы нам каждый день такую! И тогда каждый день был бы нам праздник!

– Что хорошего в буре? – сказала бабочка. – Не надо бури, не надо ветру. Пусть каждый день будет тихо и ясно.

– Из чего они все хлопочут? – сказал камень. – Разве не все равно: буря, солнце, дождь, град, гром, молния, тепло, холод! Я лежу себе спокойно и не боюсь ничего. Меня мочит дождем, сушит ветром, печет солнцем – мне все равно, и все обратится, рано или поздно, в пыль и песок.

– Да! Если бы так рассуждать, то всем бы надо было быть камнями, – сказал седой мох, который тут же рос на камне, – я давно живу на свете, бывал под дождем и под снегом, высыхал чуть не до корней и снова отрастал. Я много испытал и скажу вам, отчего бывает на свете то гадко, то хорошо.

И все сказали:

– Послушаемте, что скажет седой мох!

– Это новость! – закричали все.

– …Все на свете переходит одно в другое, – досказал мох. – Никто не скажет, где кончается тьма и начинается свет, и никто не знает, как далеко идет свет, которого мы еще не знаем. Что такое тепло и что такое холод? Улитке тепло, а ящерица в это время чувствует холод. Орехи цветут, когда снег еще лежит кругом на полях, и липа цветет только среди жаркого лета. Что для одного тепло, то для другого холод; где начинается тепло и где оно кончается – никто на это не ответит. Эфир проникает воздух, воздух проникает камни, камни переходят в травы, травы превращаются в зверей. Одно из другого берет начало, и нельзя сказать, где кончается одно и начинается другое. Огонь греет и жжет, свет освещает и ослепляет, вода поит и затопляет, ветер освежает и разрушает. Все идет в две стороны, начинается невидимо, незаметно растет, расширяется и, замирая, переходит в другое. Так все устроено на свете, и живи на нем кто и как может! Хорошо тому, кто привык к холоду и жару, кто не боится дождя и бури, кто легко переносит голод и жажду, кто может жить даже под снегом, кто тверд, как камень, и подвижен, как ветер, кто умеет жить полной жизнью и умеет ею наслаждаться…

И все гордо посмотрели друг на друга.

– Ах! – прошептала полумертвая береза. – Если бы я могла ко всему привыкнуть, я жила бы и радовалась. Но никто не виноват в моей смерти, и я тоже.

– А в конце концов, – прибавил седой мох, – все мы стремимся к свету, всем нам хочется немножко побольше тепла, побольше чистого воздуха и побольше, побольше яркого света!

– Ну, нет, я с этим не согласен, – сказал крот. – Мне и впотьмах хорошо!

И он зарылся в землю.

– Еще бы тебе, уроду, не было хорошо! – сказала бабочка. – Ты только и живешь желудком. И день и ночь роешься в земле да объедаешься всякими червяками.

– Кому не надо света, – закричали все, – пусть тот уходит в землю и живет темной ночью, а мы все хотим света, тепла и света!

И все на том порешили, и каждый занялся своим делом.

Прошла целая неделя. Умерла береза. Ее листики засохли, пожелтели, их почти все разнесло ветром, и они сгнили далеко один от другого. Из них выросли вкусные белые грибы. Начал гнить и самый ствол березы. В нем завелось множество маленьких бурых жучков и белых червячков. Все они с наслаждением ели сочное, сладкое дерево березы, и все в один голос повторяли:

– Пусть каждый пользуется жизнью, как может!

Раз, поздно вечером, пришел старый бедный дровосек, со своими ребятишками. Они утащили к себе домой березу со всеми жившими в ней жучками и червячками. Старший сын при этом с удовольствием проехался по двору верхом на березе, потом ее изрубили, бросили в печь. Все жучки и червячки сгорели в печке. Зато сварили хорошую овсяную кашу. Все дети грелись около огня, с наслаждением ели кашу и все повторяли:

– Пусть каждый пользуется жизнью, как может.