Текст книги "Старые недобрые времена (СИ)"

Автор книги: Василий Панфилов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 16 (всего у книги 16 страниц)

… нет у него возможности ошибаться! Нет!

* * *

– Ох-х… – выдохнул он и сел на топчане, протирая руками лицо, – последний…

Не договорив, он замолк, чтоб не сглазить… да и у стен уши бывают!

– Доброго утречка! – поприветствовала его встреченная в коридоре Глашка, – Ва-ань… ну ты чево? Обиделся, што ли? Я ж тогда на всё для тебя согласная была, а што ты не хотел, так сам виноват…

Отмахнувшись от неё, прошёл на кухню, куда та не сунулась – здесь чужая территория, у горничных с кухонными девками отношения не самые простые. Мирятся и ссорятся они по несколько раз на неделе, и разбираться в этом… увольте!

– Доброе утро, Авдотья Степановна, – поздоровался паренёк с кухаркой, – как здоровьичко?

– Твоими молитвами, Ванюша, – расцвела та навстречу, – садись, поешь как следоват! Я вот пирожочков с капусткой сделала, как ты любишь! Ма-ахонькие… на един укус!

– Ох, да не стоило… – засмущался лакей.

– Да рази это труд? – отмахнулся от него дебелая тётка, – Я те и в дорогу собрала с собой, а то знаю я, как там, на постоялых дворах-то, кормят!

Получасом позже, выйдя из особняка на Гороховой, Ванька оглянулся – лишь раз, но очень долго, и пошёл размашистыми шагами прочь – быстрее, быстрее… ещё быстрее! Отойдя на достаточно расстояние, он нырнул в подворотню, тёмную в виду раннего зимнего утра…

… и через минуту из неё вышел уже не слуга из доверенных, а прилично одетый мещанин.

Поймав извозчика, он велел тому ехать в меблированные комнаты, славные своими тараканами, грязью, да тем, что хозяйка не задаёт лишних вопросов и не спешит, за малую мзду, регистрировать постояльцев в полиции.

– Ф-фу ты… – заперев хлипкую щелястую дверь, он привалился к ней и некоторое время стоял на подгибающихся ногах. Собравшись наконец, прошёл в комнату, кинул пальто на стул и с размаху упал на жалобно скрипнувшую под ним кровать.

За окном начал заниматься робкий рассвет, серый и тоскливый, как его жизнь. Свет, с трудом пробиваясь сквозь грязные, отродясь не мытые окна, освещает убогую конурку. Мебель вся старая – так, что ещё чуть, и совсем только на дрова, да и всё здесь старое, вылинявшее, вытертое, взятое не иначе как у старьёвщиков в незапамятные времена.

Одни лишь рыжие тараканы освежают убогую обстановку, выстраивая своими лощёными телами причудливые мозаичные композиции. Непуганые, чувствующие себя хозяевами меблированных комнат, они будто бы с осуждением взирают на постояльца, досаждающего им своим присутствием.

Усмехнувшись криво, Ванька разделся, достал из большого холщового мешка саквояж и прочие вещи, и, быстро переодевшись на ледяном сквозняке, принялся наводить последние штрихи на собственном портрете.

О собственно еврействе в его новой личине не говорит почти ничего, за исключением мелких деталей в одежде и облике – так здесь, в Петербурге, часто одеваются те из них, кто ещё не крестился, но, но, по крайней мере, не желает вызывать раздражение прохожих.

– Ах ты ж… – руки подрагивают не то чтобы сильно, но достаточно для того, чтобы исколоть себе пальцы иглой, но документы, а вернее, часть их, всё ж таки зашиты в подкладке пальто и сюртука. Часть работы попаданец проделал ещё в особняке на Гороховой, пришив в стратегических местах разного рода кармашки и укрепив подкладку, но распихивать всё честно награбленное там же он побоялся. Объём распиханного получается достаточно солидный, и кто-то из слуг, оказавшись слишком глазастым, мог удивиться, как это Ванька так разожраться-то успел⁈

Взглянув на паспорт, выписанный на имя жида, поморщился – вроде и мелочь, а досадно.

– Ладно… – ничуть не символически сплюнул он на грязный пол, – переживу.

Досада на жидовский паспорт тем более острая, что была возможность получить от хозяина паспорт, с которым он, Ванька, смог бы вполне легально выехать в Финляндию, на… х-хе, осмотр дач. Но не срослось, увы.

А так бы… перешёл бы границу, да и скатертью дорога! В легальном статусе, да с кучей паспортов и чистых бланков… неужто бы не сообразил⁈

Теперь же приходится хитрить, выгадывая всякие мелочи на тот случай, если его границе вдруг завернут…

… так, чтобы можно было попытать счастья в другую смену, под другой личиной и с другим паспортом. А для этого приходится стелить соломки со всех сторон…

Да всё та же меблированная комната – чтобы была возможность оставить какие-то вещи, вернуться, буде если это понадобиться, перевести дух перед следующей попыткой.

Хотя он отчаянно надеется, что она, эта попытка, не понадобится, но… а вдруг⁈

– Ну… – наведя последние штрихи, он придирчиво осмотрел себя перед небольшим облупленным зеркалом, висящим над покосившимся комодом, сглотнул и перекрестился, – с Богом!

Подхватив саквояж, вышел чёрным ходом, отчаянно надеясь, что возвращаться ему не придётся…

Народу на пограничном пункте, по зимнему времени, совсем немного. Это позже, когда начнёт таять снег и пробиваться первая трава, в Финляндию потянутся первые дачники, вывозящие обозами мебель, домашних слуг и родных, собак и кошек, попугаев и облезлые фикусы, а то и пальмы.

С собой у выезжающих будут документы о наличии собственности в Великом Княжестве Финляндском, или договора об аренде таковой, а в паспорта глав семей будут вписаны жёны и дети. Всё это будет скрипеть, ржать, мычать, орать благим матом, потому что болит животик, и обещать офицерам и унтерам пограничной таможенной стражи всякое нехорошее, если они немедля…

… и минутой спустя стелиться, заискивать, класть в протянутую руку нужную сумму и улыбаться так фальшиво и так широко, как это только возможно.

Но это – потом… а сейчас на стылом февральском ветру несколько петербургских финнов, едущих в Княжество по какой-то надобности, молодой разночинец, кусающий губы и нервно поглядывающий по сторонам, и он, Ванька…

… то бишь Моисей Израилевич Гельфанд, собственной необрезанной персоной.

– Заходи давай, – позвал наконец его часовой, и Моисей, сладко улыбнувшись ему, просочился в приоткрытую дверь, ведущую в домик пограничной таможенной стражи.

Внутри жарко натоплено, накурено и натоптано, и, помимо табака, пахнет чем-то неуловимо казённым.

– Прошу прощения господина… – закланялся попаданец при виде сытого ефрейтора в коридоре, – мне бы кому документы…

Хмыкнув, тот ответил не сразу, поковырявшись для начала в зубах.

– Ваше Благородие, – крикнул он наконец, – тут жид до вас! Впускать?

Разрешение было получено, и попаданец, потея от жары и волнения разом, был допущен в святая святых, то бишь большую комнату, где, помимо поручика и писаря при нём, наличествует ещё и унтер разбойного вида, сидящий чуть поодаль и одним своим видом наводящий тоску.

– Вот, Ваше Высоко… – не договорив, улыбаясь льстиво, Ванька с поклонцем подал свои документы поручику.

Тот, мельком глянув на них, отмахнулся рукой, указав на плотоядно улыбающегося унтера, стоящего чуть в отдалении. Покивав мелко и поулыбавшись сладко, попаданец засеменил в указанную сторону, заискивающе улыбаясь и вытянув перед собой документы.

– Доброго здоровьичка доброму господину,-поклонился Ванька, всё больше вживаясь в роль Моисея, – Вот, извольте…

В протянутых документах, как по волшебству, появился четвертной билет.

– Ага… – сказал унтер, – жид.

Сказано было так, что Ванька, то бишь Моисей, разом всё понял, и подрагивающей рукой протянул Стражу у райских врат второй билет.

– Да ты, я вижу, непонятливый жид, – хрипло сказал унтер, – я ведь могу и того… этого! Я ведь ваше жидовье племя знаю, я и по-плохому могу!

В конкретику он не вдался, и от этого стало ещё страшней…

… впрочем, примерный сценарий, равно как и цену, Ванька знает, и потому, с видом совершенно мученическим протянул ещё пятьдесят рублей – стандартная такса от мелкого торговца и по совместительству контрабандиста жидовского племени, то бишь – удвоенная.

– Всё, господин хороший… – негромко просипел он,-если не да, то лучше назад, потому что это будет не поездка, а один сплошной убыток!

Унтер взял деньги с таким видом, будто делая невесть какое одолжение, и через несколько минут попаданец уже семенит в сторону финской таможни, всё ещё не веря, что обошлось, ожидая невесть чего, но непременно самого худшего…

– Топро пожалов-вать, – заученно-равнодушно козырнув, финский пограничник в чине унтера, совсем ещё молодой мужик с сытым, широким лицом и блеклыми глазами, с уверенным спокойствием глядящими на мир, отдал документы, отвернулся, и…

… всё⁈

Нет, понятно, что ничего ещё не кончилось, что ничего…

…и Ванька поверил, что он покинул Россию, очень не сразу, и, поверив, остановился наконец, повернулся в сторону Петербурга и долго-долго смотрел, будто желая насмотреться раз, и на всю жизнь!

– Я тебя никогда не забуду[iii], – прошептал он одними губами, сам не понимая, чего больше испытывает, вспоминая эти строки, – Я тебя никогда не увижу…

… а потом он развернулся и пошёл прочь, не оглядываясь.

[i] При Николае Первом Железный Занавес был почти непроницаем. Чтобы выехать из Российской Империи, требовалось доказать необходимость (!) этого, благонадёжность, заплатить пошлину в размере 250 рублей, и даже – трижды дать объявления в газету о своём отъезде. Последнее, официально, было сделано для того, чтобы не уезжали должники (подобное объявление видели кредиторы), а неофициально – ещё и неблагонадёжные.

Жителям приграничных губерний Российской Империи выехать было значительно проще, особенно – жителям городов, местечек и сёл непосредственно на границе. Но и там сложностей было более чем достаточно.

[ii] В Финляндии была своя пограничная стража и свои институты, в Российскую Империю она была практически не встроена.

[iii] Андрей Вознесенский «Юнона и Авось»

Эпилог

– С возвращением, батюшка! – выпалил старый лакей Архип Осипович, радостно бросаясь навстречу вступившему в дом барину, мягко забирая саквояж, принимая тяжёлую шубу и покрывая поцелуями хозяйскую руку, – Уж как мы вас заждались, и не передать!

Сияя, он скакал вокруг, как престарелый щен – так, что ещё чуть-чуть, и напрудит от восторга лужу у ног хозяина.

– Ох ты! – спохватившись, всплеснул он руками, вложив в этот нехитрый жёст столько эмоций, что позавидовал бы иной актёр столичных театров, – Вы ж с дороги, устали небось, сердешные, набедовались на железке этой!

– Лёвушка, сударик мой… – заворковал он вокруг младшего Борисова, капризничающего в руках раздевающей его горничной, – позвольте ножку…

Снимая сапожок, лакей успел ущипнуть неловкую горничную, скорчить хихикнувшему мальчику забавную гримасу, поцеловать тому ручку, ножку со сползшим чулком, и унестись прочь, на ходу отдавая распоряжения и наполняя дом эмоциями и суетой.

Борис Константинович, оказавшись в родных пенатах и наблюдая вокруг радостную суету слуг, дождавшихся наконец возвращения хозяина, немного отмяк, не сразу вспомнив о главном…

– Ванька что? – поднявшись на второй этаж и чуть отдышавшись, спросил он старого лакея, последовавшего за ним верной тенью.

– Нет весточек от него, батюшка Борис Константинович, – глуховато отозвался лакей, всем своим нутром почуяв тяжёлую подоплёку невинного, казалось бы, вопроса.

– Та-ак… – протянул барин, останавливаясь в коридоре, – Ты вот что… вели, чтоб газеты принесли, за все те дни, что меня не было.

– Сию минуту-с… – отозвался лакей, кланяясь и тут же, как и не было, растворяясь в сумеречных тенях вечернего особняка.

Отсутствовал он немногим больше минуты, так что Борис Константинович только и успел, что зайти в кабинет да расположиться в кресле, наморщив лоб преддверием грозовых дум.

– Вот, батюшка… – через приоткрытую дверь, не потревожив её, просочился лакей, – всё, как вы велели!

Не дожидаясь ответа, он беззвучно испарился, не забыв прикрыть за собой дверь, оставляя барина наедине с прессой и размышлениями.

– Не то, не то… – газеты, пролистываемые одна за одной, летят на пол, а искомой заметки всё никак не находится.

– Да что за дьявол, – злится Борис Константинович, решительно ничего не понимая и от того всё больше нервничая и раздражаясь.

Недруг его занимает достаточно высокое положение, чтобы смерть его, будь то убийство или несчастный случай, непременно попала на страницы газет. Непременно!

Не найдя ничего, Борис Константинович принялся, усевшись прямо на ковёр, просматривать газеты по второму разу, уделяя внимание решительно всему и всё больше нервничая.

– Та-ак… – медленно протянул он, не вполне понимая, а что же, чёрт подери, происходит такое?

Усевшись в кресло, он, тяжело дыша, достал ключи, и, повозившись, потянул один из ящиков бюро, где хранятся сигары.

– Вроде закрывал, – удивился он, хмуря бровь и решая устроить ревизию, а то слуги без хозяйского пригляда могли…

… да что там могли⁈ Непременно баловались! Ну да холопы, они и есть…

– Что за чёртовщина⁈ – зло выдохнул он, обнаружив беспорядок в документах, – Это не сигары, я за такое сгною, и они это знают!

– Что за… – яростно повторил он, сжимая кулаки и обнаруживая столь явственные следы того, что в его (в его!) столе копался кто-то из слуг, переворошив документы и…

– Да никак меня обокрали⁈ – неприятно удивился Борис Константинович, дойдя до ящика, в котором он хранит…

… хранил деньги на текущие расходы и всякого рода драгоценные побрякушки из тех, которыми можно одарить человечка нужного, но мелкого, давая ему не деньги, не взятку за некую услугу, а как бы подарок.

– Сгною… – прошипел он, начиная догадываться, что вестей от Ваньки, быть может, и не будет вовсе…

– На том свете найду! – истово пообещал он невесть кому.

Яростно сжав кулаки и представив, что именно он сделает со слугой, Борис Константинович опасно побагровел…

… а потом, разом побелев, метнулся к сейфу, вставил в него дрожащими руками ключ, не сразу вспомнил комбинацию шифра, распахнул наконец дверцу…

… и машинально поймал дешёвые, по рублю, украшения, вывалившиеся из сейфа.

– Сгною! – от неистового вопля содрогнулся, кажется, весь особняк на Гороховой.

Он уже хотел было послать за полицией, но…

… челюсти аж хрустнули, но хозяин особняка взял себя в руки, и, ничуть не успокоившись, принялся за ревизию.

Получасом позже, подведя предварительный итог, он снова взревел, сорвал со стены ятаган, коим и искрушил сперва портьеру, и потом и палисандровый шкаф, изрубив его без малого в щепу!

– Украшения… – прошипел он, задохнувшись совершенно, – мне… эти дешёвые, как девке какой… С намёком, значит? Я тебя…

Он и сам не знал, что именно сделает с обворовавшим его холопом, но это будет… это будет такое наказание, что все… все его слуги зарекутся воровать, раз и навсегда!

– Обращаться в полицию… тяжело задумался дворянин, – если неофициально, то, собственно, почему бы и нет⁈ Есть там люди, которые мне должны, так что…

Для начала, усевшись за стол, он принялся составлять краткое описание слуги – так, как понимает, хотя опыта в этом не имеет почти никакого.

Перо заплясало на бумаге, оставляя помарки и кляксы… плевать!

«– … шестнадцати полных лет, – писал он, время от времени прикусывая перо и беря короткую паузу, – физиономией благолепен, изрядно обучен языкам и хорошим манерам, також танцам, фехтованию, стрельбе и верховой езде в самой превосходной степени. Аттестован на домашнего учителя…»

Снова прикусив кончик пера, Борис Константинович задумался ненадолго.

«– … отменно ловок в карты и шахматы, такоже обучен нотной грамоте и пению, музицирует, недурственно играет в домашнем тиятре.»

– Что ещё? – просипел Борис Константинович, уже не прикусывая, а натурально жуя перо, – А, да…

' – Во время войны служил в ополчении Севастополя, имеет награды…'

Он снова задумался, и, покивав, дописал, нажимая на перо заметно крепче, чем ранее.

' – … может выдавать себя за дворянина!'

Точка вышла скорее кляксой, ну да и чёрт с ним… Пробежав написанное глазами, Борис Константинович, покусав губу, взялся было переписывать это набело, но…

Встав, он подобрал-таки с пола короткое письмецо, написанное беглым рабом и отброшенное было в сердцах в сторону, и принялся читать, цепляясь глазами и разумом за каждую буковку, выписанную каллиграфическим почерком.

– Вот же сукин сын… – из него будто выпустили воздух. Встав, он ещё раз проверил утраченные документы, и, разом постарев, опустился в кресло.

Полиция… нет, если у него такие документы у раба с собой, и обещает дать им ход, то…

– Вот же сукин сын! – с ненавистью выдохнул чиновник, – Вот что ему, предателю, не хватало⁈