Текст книги "Старые недобрые времена (СИ)"

Автор книги: Василий Панфилов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 14 (всего у книги 16 страниц)

Встав наконец, всё ещё сонный и неуклюжий, он не особо помогал лакею одевать себя, вертясь, пыхтя и недовольно ёрзая. Но несколько минут спустя он был наконец одет, обут, умыт и пописан – благо, с последним мальчик справился сам, лакею пришлось только вытаскивать горшок из-под высокой кровати.

В столовой Лёвушка, поприветствовав отца, проявил свои лучшие качества, то бишь неуёмный аппетит, который в их семье принято именовать богатырским, и живую иллюстрацию к поговорке «Когда я ем, я глух и нем», но в основном в том, что касалось застольного этикета. С последним у Борисова-младшего не ладится.

Собственно, у мальчика вообще ничего особо не ладится, ибо умственные способности у него куда как посредственные, а натура леностная и притом плаксивая, капризная и злопамятная. Благо, память у него, как у золотой рыбки, да и переключить Льва Борисовича на что-то другое, в виду возраста и интеллекта не слишком-то сложно. Как правило…

– Мороз и солнце, день чудесный… – декламирует лакей, вытаскивая своего зевающего подопечного, неохотно переставляющего ноги, во двор, где давно уже кипит жизнь.

– … вот кто эту гимназию придумал? – ноет тот, плетясь нога за ногу, – Я бы и дома нормально учился. Вань… скажи батюшке, что ты сам будешь меня учить, а?

– Не могу-с… – разводит руками тот, старательно изображая виноватость и сочувствие, – Борис Константинович приказал таких разговоров больше не заводить, обоих обещался собственноручно выпороть!

– Фу-у… – заныл мальчик, насупившись, – Гимназия эта, бе-е…

Дом Борисовых на Гороховой, одной из центральных улиц Петербурга, но, несмотря на такое расположение, улица эта не то чтобы престижная, и застроена не особняками, а по преимуществу доходными домами для чиновного люда средней руки. Даже фасады большинства домов, будто стесняясь, выходят не на Гороховую, обернувшись к ней задом, с флигелями, хозяйственными постройками и прочей несуразицей, наросшей бородавками на тыльной стороне.

На улице ещё темно, сыро и холодно, промозгло и противно так, как только может быть в февральском Петербурге, когда сама природа, сам город будто восстают против человеческого присутствия, пытаясь изрыгнуть их прочь из своего чрева.

Всё меняется едва ли не ежеминутно, и вот только что дул сильнейший ветер, едва не сбивающий с ног, а небо было загромождено тучами самого инфернального вида, но вот уже тучи разошлись, как и не было, ветер утих, и бледное солнце начало припекать землю, вгоняя в пот тепло одетых людей. Но пройдёт ещё несколько минут, и с неба посыплется не то снег, не то дождь, а ещё чуть погодя ветер так закружит его, что как ни кутайся, как ни отворачивайся, а колючая влага будет подло лупить в самую физиономию, даже, кажется, с мостовой!

– А-а, барчук! – извозчик, вызванный расторопными слугами, расплывается в умильной улыбке, слезая с облучка, и, уважения для, идя навстречу.

– Осторожней, – воркует он в надежде на чаевые, – вот сюда ножку…

– Ва-ань… – не обращая внимания на него, ноет мальчик, ёрзая на сиденье, пока лакей накидывает на него полость из медвежьей шкуры, – скажи батюшке, чтобы кучера мне купил, с экипажем!

– Всенепременно, – серьёзно кивает попаданец, усаживаясь рядом и старательно давя зевок – лёг он под утро, ибо барин изволил принимать гостей.

Героический лакей, с двумя медалями на расшитой золотом ливрее, умеющий вовремя поддакнуть, подлизнуть и вставить ремарку, придаёт севастопольским байкам Бориса Константиновича нужную достоверность, выпуклость и глубину. Героический у него хозяин…

– Вань, а ты…

Кивая почти машинально, попаданец отвернул лицо от ветра, уставившись на реку и машинально отмечая всё происходящее там. Бабы-портомойки возле проруби, выше по течению водовоз, набирающий черпаком на длинной ручке воду в деревянную бочку, и солдат…

… вот был, и нет, только шинель казённая возле проруби лежит[ii].

– Царствие небесное… – прикусив губу, перекрестился попаданец. Сколько таких было, и сколько ещё будет…

… и не будут их, самоубийц, отпевать попы, а унтера и командиры, довёдшие солдата до такого, не понесут никакого наказания.

Назад Ванька возвращался кружными путями, потому что нужно зайти в книжные магазины и осведомиться о новинках, составив для хозяина список. Не то чтобы он читает…

… но светская жизнь, она такая, предполагает хотя бы знание модных книжных новинок.

Читает в основном лакей, иногда вслух, а иногда, если барину недосуг или неинтересно, то просто пересказывает тому краткое содержание и выдаёт должным образом сформированное мнение. И не сказать, что это вот прям всё очень интересно…

Потом, после книжных магазинов и лавок, в редакцию, передать конверт, в котором, вернее всего, лежит компромат на кого-то с толикой денежной массы, долженствующей подтолкнуть представителей одной из древнейших профессий к нужному мнению. Иногда, вместе с конвертом, следует сказать несколько многозначительных слов, которые, сугубо по мнению Бориса Константиновича, будут понятны получателю, но совершенно непонятны – лакею.

Наивный… Огромный барский дом, переполненный дворнёй, которую держат за мебель, но, диво-дивное, у этой мебели есть уши, чтобы слышать, язык, чтобы говорить…

… и желание сплетничать, желание быть причастным к чему-то, хотя бы – к чужим тайнам!

* * *

– Ваше Высокородие[iii], – судорожно дёрнув шеей и разом вспотев, начал было спор Борис Константинович, – но это…

Хозяин кабинета поднял на него свои красноватые рептильи глаза, почти лишённые ресниц, и выразительно тронул папку с документами, от чего Борисов разом замолк, подавившись словами, эмоциями и воздухом.

– Ва-ва– ваше… – справился он наконец с речевым аппаратом, судорожно дёргая ворот сюртука, разом ставший тугим.

Нужные слова никак не находились, а глаза – красноватые, немигающие, не отпускают, мешая собраться с мыслями, лишая воли и мужества. Сколько это длилось, он не мог сказать при всём желании… Секунда? Вечность?

Выйдя из кабинета на неверных ногах, он, не обращая внимания на слова секретаря…

… и кажется, в приёмной был кто-то ещё?

Да, наверное, был, в таких приёмных всегда хватает народа, подчас очень разномастного и почти всегда – злого на язык, быстрого на сплетню и понимающего, про кого говорить можно, а про кого – только шёпотом под одеялом… но плевать! Сейчас на всё плевать… прочь, прочь!

Опомнился чиновник уже внизу, придержанный почтительным швейцаром за локоток, который, видя, что господин не в себе, раз уж собирается выйти на мороз в одном только мундире, позволил себе такую вольность.

Чуть позже, уже облачённый в подбитую мехом шинель, шагая по улице куда глаза глядят, Борис Константинович начал приходить в себя. Мысли всё ещё сумбурные, мятущиеся, перемежающиеся с ужасом от этого холодного взгляда, от понимания…

– Дьявол! – в голос ругнулся чиновник, и, взмахом руки подозвав извозчика, уселся в пролетку, накинув на себя тяжёлую медвежью полость.

– Так это… куда изволите, Ваше Высокоблагородие? – осторожно осведомился извозчик после нескольких минут ожидания.

– А⁈ – вскинулся Борис Константинович, мыслями пребывающий где-то очень далеко, – А, да… к Палкину! Гони!

Тронув вожжами рысака, начавшего неспешно перебирать копытами, извозчик, видя, что барин не в себе, поинтересовался опасливо:

– Так в Старопалкин или Новопалкин, ВашСиясь?

– В новый, – рассеянно ответил Борис Константинович, погружаясь в мрачные раздумья.

Доехав до ресторана, расположившегося на углу Невского и Литейного, чиновник, не глядя, выгреб из кармана какую-то мелочь и кинул извозчику, рассыпавшемуся в благодарностях. Мельком взглянув на оконный витраж, составленный из сцен «Собора Парижской Богоматери» Гюго, он, тяжело опираясь на трость, вошёл, не взглянув на услужливого швейцара, распахнувшего перед ним тяжёлые двери.

– Рады приветствовать вас, Борис Константинович, – с толикой фамильярности поприветствовал постоянного клиента подскочивший метрдотель, зажурчав словами, обволакивающими подсознание, дарящими покой и аппетитное предвкушение.

От предложенного кабинета чиновник несколько поспешно отказался, не то чтобы всерьёз опасаясь там увидеть там своего недавнего собеседника… но право слово, все эти тени по углам, ожидание…

К чему? Он уж здесь как-нибудь, среди людей…

… на свету.

Ел он жадно, много, а более всего – пил. С каждой рюмкой по чуть, по шажочку, отходит назад липкий страх, прежде не рассуждающий, какой-то инфернальный, и на смену ему пришло озлобление.

Пока ещё опасливое, с оглядкой, но вихрь эмоций начал раскручиваться в душе Бориса Константиновича, грозясь породить бурю!

– Всё одно к одному, – негромко, не забывая оглядываться и замолкать, если официанты проходят слишком близко, – одно к одному…

Сейчас вся эта невероятная удача, перевод из его захолустья в Петербург выглядит совершенно иначе! Сам ведь хлопотал, сам! Но…

– Кто бы это… – но список недоброжелателей, способных на такое, отнюдь не мал! Да что говорить, активен Борис Константинович, и место своё хотя и знает, но оценивает его повыше, чем хотелось бы окружающим!

– Шустовского принеси-ка, голубчик, – отвлёкшись от мыслей, велел он официанту, – да к нему сообрази что-нибудь!

– А может, и нет… – рассеянно проговорил он, когда официант отошёл, – может, здешние, петербургские щуки выжидают именно что карасиков, заплывших в их пруд? Может…

Закусив губу, он снова принялся перебирать список лиц, которым он переходил или мог перейти дорогу, да их покровителей, и получается длинно, но…

… пожалуй, всё ж таки нет!

Сейчас, вспоминая папочку и бумаги, показанные ему мельком, и некоторые детали поведения, он, отодвинув в сторону страх, может думать здраво. Есть некоторые моменты… и, например, почему мельком? Почему не показать человеку, что про него известно ВСЁ⁉ Почему мельком⁈

Чуть погодя, поймав себя на мысли, что начинает рассуждать вслух без особой оглядки на то, есть ли рядом официанты, он засобирался домой, и там, запершись в кабинете, продолжил думать. И пить.

– … в Севастополь бы тебя, сукина сына, – сжимал кулаки Борис Константинович, расхаживая по просторному кабинету на нетвёрдых ногах, – да на редуты на денёк!

Он сам уже, поверив в собственные же байки, искренне верит в недавнее героическое прошлое, где, разумеется, не ходил в штыковые атаки и не резался с под землёй с французскими сапёрами, но бывал, знаете ли, в переделках… Да-с! И под бомбами приходилось бывать, и пулям не кланялся… не то что этот, с рептильими глазами!

– Тебя бы под бомбами, под штыками хоть раз увидать! – ещё раз сказал, как выплюнул, военный чиновник, – Небось слаб в коленках! Легко этак вот… а ты попробуй, выгрызи своё, а⁈ А желающих-то сколько⁈ Не то что локтями, а…

Он замолк, опасаясь сказать вслух…

… потому что в углу померещилась тень, и, подхватив со стены кинжал, он решительно шагнул туда, выставив перед собой клинок, полосуя темноту и портьеру.

– Да тьфу ты… – тяжело дыша, он отбросил тяжёлую материю, намотавшуюся на руку, и, переложив клинок в левую руку, перекрестился истово, – В собственном же доме теней боюсь… докатился!

Но, чуть успокоившись, он как-то по-особому взглянул на клинок в руке и хмыкнул задумчиво.

– Снова, да? Зарекался ведь… но каков сукин сын! Все мы грешны, все! Но я-то хотя бы под пулями ходил, под бомбами, холерой только чудом не заболел! А этот… слаб в коленках небось, слаб! Всю жизнь в Петербурге, в кабинете…

– Х-ха! – выплюнул он, – да у меня даже лакей – убивец патентованный, а этот…

Он, битый жизнью и людьми, замолк, и высокий его лысеющий лоб собрался морщинами.

– Сперва узнать надо всё досконально, – постановил Борис Константинович чуть погодя, тяжело и веско роняя слова, – что он знает, да кто за ним стоит, да кому дорогу переходил, а там и…

Не договорив, он крутанул кинжал в руке и выронил оружие, расстроившись было, но почти тут же усмехнувшись, хищно и пьяно.

– У меня, х-ха… убивец есть! – невесть кому сообщил хозяин дома, пнув кинжал ногой куда-то в угол, – Вот и тово… поглядим ещё, чья возьмёт! А то ишь… чуть не половину нажитого захотел! Не по совести этак-то… и не по чину! Пободаемся!

* * *

– Ангард! – повелительно крикнул герр Майер, повелительно притопнув ногой, и Ванька, вытянув вперёд руку с клинком, замер в позиции, ожидая. Фехтмейстер же, встав сбоку от Льва, принялся инструктировать ученика, слушающего пруссака с явной неохотой.

– Мулине, и кварт… – доносится до слуги.

… но Лёвушке неинтересно, он только что не ковыряется в носу, кисло глядя в пространство, и, очевидно, тоскуя о таких приземлённых и милых его пухлому сердцу вещах, как чашка какао с бисквитом. А может быть, крыжовниковое варенье с чаем? А потом швейцарский шоколад с молоком…

Ванька, чьё положение немногим отличается от манекена, терпеливо ждёт.

Наконец, Лёвушка, закрутив мулине, делает выпад, и закруглённый кончик рапиры, скользнув по рапире лакея, мягко уткнулся тому в грудь.

– Ещё раз! – велел неумолимый учитель, – Иван! Ты сейчас парировать не есть быстро, яволь?

– Яволь, – согласно кивнул тот и снова замер перед хозяином, изображая манекен. Выпад… и Ванька неспешно – так, чтобы (не дай Бог!) не отразить рапиру Лёвушки, парирует, давая тому почувствовать сопротивление металла и вкус победы.

… так, во всяком случае, было задумано пруссаком. Но ученик ему достался откровенно нерадивый, и всё, что почувствовал Лёвушка, так это усталость и чувство голода.

Несколько минут спустя малолетний хозяин, с облегчением скинув с себя защитную амуницию, умчался прочь, оставив слугу наедине с фехмейстером.

– Ангард, – скомандовал пруссак, и Ванька, чуть прищурив глаза, приготовился…

… и разумеется, лакей проиграл, коснувшись фехтмейстера лишь трижды, в то время как он поразил его больше двадцати раз. Впрочем, он и этим остался премного доволен, зная из скупых обмолвок, что это – более чем достойный результат, до которого дотянется далеко не каждый офицер, и притом скорее гвардейский.

Рассуждать о причине, сподвигшей его хозяина оплатить недешёвые уроки известного фехтмейстера не только сыну, но и рабу, можно сколько угодно, но причина, разумеется, одна-единственная – повышение его, Ваньки, рыночной стоимости. А зачем, почему…

Да потому же, почему богатые помещики покупают рысаков, стоящих больше, чем иная деревушка, выменивают собак на крепостных, и крепостных на часы, саблю или ружьё.

Оставит ли Борис Константинович его при себе до поры или выменяет на лошадь, или продаст, или подарит кому-то высокопоставленному за протекцию, обменяв дорогого раба на расположение Его Превосходительства…

… а какая, собственно, разница⁈ Он, Ванька, раб, и, не имея пока возможности ничего изменить, старательно учится всему, чему только можно, чтобы однажды…

… но пока он и сам не знает, кого или чего он ждёт. Вернее всего, случая, а может быть, и решимости…

Наскоро обтеревшись влажным полотенцем и переодевшись в чистое, он отстоял обеденную вахту за плечом малолетнего хозяина, негромко, но неустанно напоминая тому о правилах поведения за столом.

– Папа́, а меня сегодня герр Майер похвалил, – болтая ногами, сообщил Лёвушка отцу.

– Да? – вскинул брови тот, ловя глазами взгляд лакея, – Неужели?

Ванька, поняв вопрос, еле заметно прикрыл глаза и покачал головой, на что хозяин дом едва заметно улыбнулся и очень осторожно, одними только дополнительными вопросами и мимикой осадил завравшегося сына. Он не дал ему понять, что понял враки, но подвёл к тому, что стоит, пожалуй, закончить разговор, увести его в сторону.

Борис Константинович не воспитывает из младшего сына правдоруба, и очень мягко, исподволь, приучает к изворотливости в разговоре, к умению врать с честными глазами и уводить разговор в сторону, если он не задался. Это, если красивыми словами, называется светским воспитанием…

– Ванюша… – томно протянула встреченная в коридоре Глаша, захихикав так, как умеют только девушки, покрывшись жарким румянцем…

… и явно нафантазировав себе такое, за что приличные девушки дают кавалерам по мордасам, буде те озвучат вслух такую похабщину!

– Эко, – раздалось из-за спины лакея, и дворовая девка, пискнув смущённо при виде хозяина, видевшего, оказывается, эту сценку, присела в подобии книксена и спешно ретировалась.

– А ничего так девка, – задумчиво озвучил Борис Константинович, – в соку! Ты уже не зевай! Да и пора тебя женить, пора…

– Свят-свят… – напугано закрестился попаданец, услышав барина, – помилосердствуйте, батюшка!

– Не хочешь? – развеселился барин, – Да кто тебя, дурня, спрашивать будет! Велю оженить, о женишься! А там и детишки пойдут…

' – А там я никуда не денусь', – понял несказанное попаданец, которому аж поплохело от перспектив. Он как-то не задумывался прежде, но чёрт подери, он совсем не хочет, чтобы у его детей был…

… хозяин.

И хотя впереди неизбежное освобождение крестьян, но он, хотя и смутно, помнит, что всё было не так просто, и что шуточки про крепостное право, которое отменили только во второй половине двадцатого века, они имеют под собой вполне весомые основания!

А как, что… дьявол, как известно, кроется в деталях, и господствующий класс принимает законы для себя, и под себя. Закабалить, пусть не де-юре, так де-факто, бывших холопов, опутать их навязанными, выдуманными долгами и шантажом…

… что может быть проще, если ты и есть – Власть.

– Да, сочная девка, – повторил Борис Константинович, сделав неосознанное движение рукой, будто сжимая женскую ягодицу, – надо бы, хе-хе…

… он ещё что-то говорил, но всё это было уже неважно. Решимости у него теперь – во, по самое горлышко!

… осталось только дождаться случая.

[i] Николаевский вокзал в Петербурге – сейчас Московский.

[ii] Современники отмечали необыкновенно больше количество самоубийств среди солдат, в том числе и в гвардии.

[iii] «Ваше высокородие» – к лицам в чинах 5-го класса

Глава 12
Я тебя никогда не забуду. Я тебя никогда не увижу

– Как сыр в масле… – аппетитно прочавкал Борис Константинович, запив чавканье бургундским, – У иного бы хозяина… сырку подай… нет, швейцарского…

– У иного бы хозяина, – несколько невнятно продолжил он, – ты бы уже несколько раз на конюшне побывал, а я…

– Благодарствую, батюшка, – заученно поклонился холоп, – знаю! Век за вас Бога молить буду!

– Вот то-то, – покивал барин, цепляя вилкой аккуратный груздочек, а Ванька, зная хозяйские вкусы и нехитрые алгоритмы поведения за столом, уже наливает тому настоечку из крохотного запотевшего графинчика, одного из полудюжины стоящих на столе.

– Холоп, ежели кто поумнее, знает, что за хорошим хозяином он как за каменной стеной, как у Господа Бога за пазухой! Покажи себя, и…

– Да, да, тоненько чтоб… – отвлёкся он, наблюдая за тем, как прислуживающий ему раб нарезает ветчину, – как бумажка…

– Холоп, – продолжил барин, не забывая жевать, живёт за своим хозяином, и горя и не знает. Зато знает, что враги его хозяина – его враги!

– Конечно, батюшка, – поддакнул Ванька, подливая рябиновой в крохотную, на глоточек, хрустальную рюмочку, – как иначе-то может быть?

– Во-от… – толстый палец назидательно поднят вверх, – не может! Если случится разорение дому сему, то к кому ты попадёшь, ещё неизвестно, и намыкаться можешь так, что куда там Иову!

– Ох, как вы, батюшка, правы, – подыгрывает холоп, – ох и правы…

– Во-от… – в голосе Бориса Константиновича начали подниматься фанфары, – и долг верного раба – сокрушить неприятеля Господина своего!

Ванька снова поддакнул, несколько напрягшись течению разговора, а барин, зажевав риторику сёмгой, добавил с грустным смирением:

– А враги, Ваня, они у каждого честного человека есть, так-то…

В этот раз холоп ничего не стал говорить, но изобразил на лице полное согласие и понимание, так что барин, взглянув на него остро, покивал каким-то своим мыслям и продолжил. Сказано было немного, но…

… имя произнесено и пожелание озвучено.

Но всё этот так вскользь, с такой грустной печалью и библейским смирением, что и захочешь, а не придерёшься!

– … в Севастополь бы его, сукина сына, – повздыхал Борис Константинович, запив печаль вином, – Помнишь, Вань?

– Да такое как забыть, батюшка? – философски отозвался холоп.

– Во-от… походил бы небось под пулями с наше, пожил под бомбардировками беспрестанными, так небось иначе бы на жизнь смотрел, да на ветеранов заслуженных. А нет, так…

– На нет и суда нет, – усмехнулся чиновник после короткой драматической паузы, – Бог, он всё видит! Такому если не ядро от французов сверху прилетело бы, так небось, пуля в спину от своих! Бывало ведь, Вань, да?

– О всяком поговаривают, батюшка, – не дрогнув, отозвался лакей, подливая в бокал, – жизнь, она-то сложная. Ежели не по совести жить, так если не Бог, то люди напомнят.

Борис Константинович, явно не соотнося эти слова с собой, покивал удовлетворённо.

– Да, – с нажимом произнёс он, – здесь не Севастополь! А временами, веришь ли, жаль!

Он остро взглянул на Ваньку и тот, зная, чего от него ждут, изобразил лицом полное согласие.

– Верный слуга при господине своём да будет возвышен, а неверный будет низвергнут, – с пафосом и нажимом сообщил Борис Константинович, и Ванька, зная уже, чего от него ждут, склонил покорно голову.

– Чёрт… – и это было единственное слово, которое выдохнул Ванька, влетев в свою тёмную, душноватую каморку. Упав на тюфяк, набитый сеном, несколько уже слежавшимся, он прикусил костяшку кулака, пытаясь вот так же прикусить и мятущиеся мысли.

В голове сумбур… но, в общем, понять, чего от него ждёт хозяин, несложно. И несложно понять, что будет, если он, Ванька, окажется непонятливым.

Что уж там произошло, не Ванькиного ума дела, а вот решение…

Нет, так-то чёрт бы со всеми ними! Одна чиновная крыса сожрала другую и какое дело нормальному человеку до каннибалов!

Но этот… хоз-зяин… он, судя по всему, считает, что его проблему должен решать Ванька, и…

… нет, проблема не только, и даже наверное, не столько в убийстве. Иная чиновная сволочь для России много хуже французского солдата, пусть последний и числится врагом, а чиновник, как считается, служит на благо Государства. Есть ли среди тех, кто повыше, такие вообще⁉

Это всё… нет, не ерунда, но если понадобится убить, убьёт! После Севастополя, после десятка, наверное, убитых в рукопашной и в разы больше горячим свинцом, после убийства двух русских офицеров, какой-то чиновник…

– Плюнуть и растереть, – сказал он ломким юношеским голосом, – И на муки совести, и на… да почти на всё, наверное. Но…

Он замолчал, невидящими глазами глядя в темноту и перебирая в голове факты и фактики, анализируя их, отбрасывая лишние и составляя их в разных комбинациях. А ситуация, чёрт подери, смердит… и основная проблема даже не в убийстве!

Постановка задачи, вся исподволь и на околичностях, предполагает, весьма вероятно, круглые глаза при полицейском допросе, и уверения, что он-де, да никогда… А вероятность этого самого допроса, судя по всему, сам Борис Константинович считает не нулевой!

Так что на каторгу, если что, Ванька отправится со свистом и свежим клеймом К. А. Т. на лбу и щеках, и какая там помощь, какое…

Помощи от него, судя по всему, не предполагается, или будет такая же, исподволь… а это, господа хорошие, совсем не то! Каторга, она и так-то – не мёд, а уж сейчас, в просвещённом девятнадцатом веке…

Этап через всю страну в цепях, да клейма, весьма вероятно, на роже, после которых если и бежать, то или в тайгу, откуда носа не показывать, или на Хитровку, где лютовать до поры, как бешеный волк, пока не прибьют подельники или не сгниёшь от болезней.

Есть и в третьих, и в четвёртых, и в пятых…

… и всё это ему чертовски не нравится!

– Нет, если бы он сказал – вот мой враг, и вот тебе подписанная вольная, – проговорил Ванька…

… и сам же засмеялся – горько, безнадёжно. Не тот человек Борис Константинович, ох не тот! Уж он-то не выпустит попавшее ему в руки!

Вернее всего, если убийство останется не раскрытым, то быть ему при хозяине этаким домашним киллером… до поры. А может, и шанс на это ох как немал, что потом, после дела, угостит его хозяин каким-нибудь стрихнином, состряпав прощальное письмо о несчастной любви.

Настроение, и без того не то чтобы радужное, скатилось к суицидальному… или скорее – убийственному. Но убивать незнакомого ему чиновника, который не сделал ему, Ваньке, ничего плохого…

Нет, так-то чёрт с ним… но ради чего? Не вольной поманил… а возможность целовать барину ручку и доедать за ним, у него и сейчас есть!

– Выход есть, – сказал он негромко, пытаясь убедить сам себя, – Есть! Просто я его не вижу. Пока!

Прикрыв за собой дверь хозяйского кабинета, Глаша хихикнула, вытерла рот тыльной стороной руки…

… и только сейчас заметила Ваньку.

– Ой! – запунцовела она, и, хихикнув, поспешила прочь по коридору, пару раз оглянувшись шалыми глазами.

– Н-да, – почти беззвучно сказал лакей, знающий не понаслышке, что Эммой Карловной барин не ограничивается. Она, так сказать, для души… или вернее – для разговоров до и после, и, наверное, просто потому, что может.

– А… только звать хотел, – с зевком сказал вышедший из кабинета барин, запахивая тёплый халат, под которым виднеется обильное волосатое тело, – что значит, настоящий слуга! Сходи на кухню, девкам насчёт кофия вели… хотя нет, лучше сам сделай! Уж ты их учил, не учил… а как в прорву!

– Сделаю, батюшка, – поклонился лакей, старательно держа каменное лицо.

На кухне Глаша, завидев его, захихикала, засмущалась, зашепталась о чём-то с девками, и они, вместе, принялись кидать на Ваньку те взгляды, которые мужчине, наверное, и понять-то невозможно.

– Чевой припёрся? – добродушно поинтересовалась кухонный матриарх, – Оголодал небось?

– Барин велел мне, – выделил он голосом последнее слово, – кофию ему сделать.

– Скажи-ка, – покрутила головой дама, – Ну, делай. Девки! Бабоньки! Расступитесь и не мешайте чилавеку! Дунька! Брось! Картоху ты потом дочистишь…

Ванька же, стараясь даже не глядеть в сторону Глашки, завозился с кофе.

– Ва-ань, – Глашка, как ни в чём ни бывало, трётся возле него, вся пунцовая, – Ванюша…

– Я барина упросила, – прижавшись к нему и только что не ёрзая бёдрами о ногу, зашептала она, – что он нам обвенчаться разрешил… ты рад?

– С-сука… – выдохнул он, заскочив в деревянную будочку для прислуги, стоящую на задах дома, – Убить, что ли?

На кухне он сдержался… наверное… а теперь отпустило, и аж до трясучки!

– Сука… – повторил он потеряно, – даже не понимают! Ни она, ни…

Замолчав, Ванька крепко сжав челюсти. Это, наверное, стало последней каплей… и теперь чёрт его знает, как он будет выкручиваться, но ни жениться, ни убивать врагов своего барина он не только не хочет, но и, чёрт подери, не будет!

Да и самого… а толку⁈ На ребёнка рука не поднимется, а даже если бы и поднялась… у его хозяина двое старших сыновей и чёрт те сколько родственников, и… хм, бесхозным имуществом он пробудет недолго.

Побег? Нужны документы, нужны деньги, нужно… нужно, чёрт подери, очень многое!

– А ведь у Бориса Константиновича всё это нужное есть, – медленно проговорил он, и в голове пока неуверенно, но начали уже выстраиваться детали плана, и кажется даже, вполне выполнимого! Есть ряд порогов, которые нужно проскочить, но в целом – решаемо.

Выйдя из нужника, он, озябший, но воодушевлённый, заспешил в дом. Кажется, его хозяин упоминал что-то этакое… и если аккуратно прощупать его в разговоре, уточнить некоторые моменты, то потом можно будет и подвести к нужной мысли! Наверное…

Ну а если нет, то детали плана придётся корректировать, и всё становится несколько более рискованным. Но… а куда, чёрт подери, деваться⁈

Осторожно поскрёбшись в дверь кабинета, и получив разрешение войти, Ванька просочился внутрь, застав барина за пасьянсом. Нервно позёвывая, он раскладывал карты, пристально вглядываясь с них, будто действительно пытается увидеть некие знаки.

Кстати… пареньку припомнилось, что матушка его, хотя и считала себя истинно православной, верила в приметы, таскалась по гадалкам, и, разумеется, раскладывала с подругами пасьянсы. Одно время она даже думала о карьере таролога, и очень может быть, потом…

… но попытки осмыслить причинно временные связи, протянув ниточки между прошлым, будущим, и возможным будущим, которое то ли наступило в том, грядущем мире, то ли наступит, то ли…

… в общем, голова у Ваньки отказалась переваривать информацию такого рода, зато припомнилось несколько пасьянсов, которые, быть может, покажутся интересными барину.

– Чего тебе? – соизволил наконец поинтересоваться Борис Константинович, оторвавшись от карт.

– Я тут подумал… – начал было холоп, и тут же, будто только заметив, прервался, – непростой расклад.

– Будто соображаешь! – фыркнул хозяин, – Хотя… ну-ка, давай растолкуй мне, неразумному!

Ванька, не тушуясь, продолжил раскладывать пасьянс за него, толкуя, быть может, не всегда привычно, но зато, по меркам девятнадцатого века, достаточно оригинально.

– Позвольте? – он, не дожидаясь ответа, начал раскладывать на столе новый пасьянс, и у Бориса Константиновича начали загораться в глазах огоньки интереса.

– Вот же ж сукин сын! – восхитился он, – Где ты ентому научился то? Никогда такого не видал!

– Так, – неопределённо пожал плечами попаданец, и, продолжая раскладываться пасьянс, обронил:

– Я тут, батюшка, подумал, что у того… человека нехорошего, дома, наверное, документы могут быть всякие. И их бы того…

Говорить дальше он не стал, сосредоточившись на картах, но Борис Константинович, судя по виду, ставшему заметно более рассеянным, проникся.

– А ещё, батюшка, – продолжил лакей, – я думаю, вы в Москве-то давно не бывали!

– А надо бы, – с нажимом сказал он, не дав открыть барину рот, – Недельку бы. А лучше и две – родных навестить, сыновей старших повидать, да может, с кем из старых знакомых повидаться. Оно и по службе полезно будет, и так. И Лёвушку, я думаю, хорошо бы с собой взять, за-ради такого дела его и из гимназии отпросить можно. Жизненные уроки вот так вот, на практике, они, я мыслю, куда как полезнее латинского с греческим будут!

– Так… – нахмурился барин, собирая в морщины кожу на лбу и поступившую информацию в голове, – Да! Сам-то как, с латынью успехи есть?

– А как же, – скромно потупился раб, – Свободно говорить ещё не могу, но уж Лёвушке, а то и кому постарше, с уроками точно помогу.

– Ну смотри, – погрозил пальцем барин, – проверю ведь!

– Кхе… – вспомнив, видимо, что с латынью, да и с прочими языками, у него самого не сложилось, Борис Константинович закрыл эту жизненную страницу.

– Да и мне, батюшка, не мешало бы проехаться, – продолжил лакей, – дачи в окрестностях Петербурга посмотреть, к лету. А то, может быть, и в Финляндию! Посмотреть как следует, да потом вам обсказать, чтобы вы, батюшка, знали достоверно, куда вам стоило бы приглядеться, а в какую сторону и смотреть не стоит, только зряшно время потеряете!