Текст книги "В. Васнецов"

Автор книги: Василий Осокин

Девятнадцатилетний Александр Блок, увидавший это полотно Васнецова на выставке в академии, посвятил ему стихотворение, которое назвал «Гамаюн, птица вещая»:

 
На гладях бесконечных вод,
Закатом в пурпур облеченных,
Она вещает и поет,
Не в силах крыл поднять смятенных…
Вещает иго злых татар,
Вещает казней ряд кровавых,
И трус, и голод, и пожар,
Злодеев силу, гибель правых…
Предвечным ужасом объят.
Прекрасный лик горит любовью.
Но вещей правдою звучат
Уста, запекшиеся кровью!..
 

В этих двух произведениях Васнецова до известной степени сказалось влияние начавшегося декадентства. В них нет ни глубокой, ясной мысли, ни содержания, понятного и близкого большинству зрителей. Зато, как и произведения декадентов, они полны лирики.

Но если Васнецов и отдал здесь невольно дань декадентству, то позднее чрезвычайно болезненно реагировал на использование его имени этой группой в искусстве. Адресуясь к мирискусстникам, он с негодованием подчеркивал, что ничего общего с ними не имеет.

Канун нового века пятидесятидвухлетний Васнецов вместе со всеми передовыми русскими людьми встречал с мечтами не только и не столько о личном счастье – он сердечно желал лучшей доли своему многострадальному народу. Он был уверен в победе искусства, верного жизненной правде, ибо твердо знал – только такое искусство необходимо народу.

Васнецов всецело разделял точку зрения И. Е. Репина, называвшего мирискусстников «чужаками России», «болтающими вслед за европейцами». Их космополитическое лицо было ему совершенно явно, несмотря на то, что «Мир искусства» старался сблизиться с Саввой Мамонтовым.

К тому времени эволюция Мамонтова сказалась со всей очевидностью. Когда стал перед ним вопрос, кого же поддерживать: «левое» крыло передвижников – таких, как певец шахтеров Касаткин, бытописатель переселенцев и каторжан Сергей Иванов, или мирискусстников, он, не колеблясь, выбрал вторых. Ведь и ранее, когда еще намечалась эта дифференциация, он испытывал больше влечения к тем, кто отходил в мир «чистого искусства».

Стремясь заручиться поддержкой Мамонтова, журнал стал пропагандировать народное творчество, культивируемое абрамцевским кружком, хотя Бенуа и иронизировал над намерением С. И. Мамонтова превратить эстетский журнал в «пособие для мастеровых».

Подоплека этого дела была ясна: мирискусстники рассчитывали на материальную поддержку буржуазии. Это им удалось. Спустя несколько лет они широко развернули свою деятельность.

Тут-то и выявилось подлинное отношение декадентов к великим русским реалистам, в частности к Васнецову. На Парижской выставке 1906 года, организованной декадентами, чтоб познакомить парижан с русским искусством, не оказалось ни произведений Васнецова, ни работ Репина и Крамского.

Дягилев постарался развернуть перед иностранцами изысканный ансамбль. В золотой комнате находились так называемые примитивы, образцы раннего искусства, древнерусские иконы; в серебряной комнате – искусство петровской эпохи; в лазурной – живопись XVIII века и т. д.

Большевистская печать дала объективную оценку этой выставке. В дни тяжелых переживаний и раздумий художников она протянула им крепкую, надежную руку. На страницах легального большевистского журнала «Вопросы жизни» А. В. Луначарский писал:

«Г. Дягилев показал Европе далеко не все русское искусство. Это не хорошо, во всяком случае. Европа при полном составе русской художественной выставки с особенным почтением остановилась бы перед Крамским, Васнецовым, Репиным».

Луначарский особенно выделяет Васнецова, считая его наиболее типичным представителем отечественной художественной культуры, в творчестве которого блистательно проявился чисто русский, национальный героический характер нашего искусства. Об этом говорит противопоставление Луначарским никчемных и пустых, напыщенных полотен финского художника Милиоти произведениям Васнецова:

«У Милиоти нет ничего – ни идеи, ни красочности полотна, ни рисунка, есть только одна непроходимая фатовская, шутовская претензия… Неужели и этого достаточно, чтобы быть в глазах г. Дягилева и его друзей выше Васнецова!» – восклицает Луначарский.

Весной 1900 года состоялось знакомство Васнецова с Алексеем Максимовичем Горьким. Оба художника давно душевно желали этой встречи: Васнецова радовал буйный и яркий талант Горького, чистота и возвышенность его благородных творений; Горький же восторгался эпическими полотнами Васнецова, в которых он ощущал влекущую, как море, ширь и мощь таланта художника.

…В Ялте цвели магнолии, черешни, японские мимозы. По городу носилась цветочная пыльца, окутывая его в легкое бело-розовое марево.

Отдыхающие и лечащиеся в Ялте писатели, артисты, художники собирались на квартире у радушного доктора Леонида Валентиновича Средина. Друг Чехова и Горького, Средин познакомил с ними Виктора Михайловича Васнецова.

Вскоре вся эта компания, к которой присоединился врач Алексин, совершила поездку из Крыма на Кавказ.

От поездки сохранилась любопытная фотография. Васнецов в своей записной книжке зарисовывает Горького, но не с натуры, а по памяти; Горький сидит позади него и улыбается. Стареющему художнику не изменила выработанная с детства привычка делать рисунки по памяти.

Васнецов заручился обещанием Горького побывать в его московской мастерской. Как только писатель приехал в Москву, он зашел к Васнецову, а потом все чаще стал навещать его.

В «Дневнике» поэта Валерия Брюсова после записи о том, что писатели Иван Бунин и Михеев «восторгались… безумно новой картиной «Баян» Васнецова», упоминается, что Брюсов никак не может повидать приехавшего в сентябре 1900 года Горького, потому что тот значительную часть времени проводит в васнецовской мастерской.

Сам же Горький в начале октября 1900 года писал Чехову из Нижнего Новгорода в Ялту:

«Я только что воротился из Москвы, где бегал целую неделю, наслаждаясь лицезрением всяческих диковин, вроде «Снегурочки» Васнецова, «Смерти Грозного», Шаляпина, Мамонтова Саввы… для меня театр и Васнецов дали ужасно много радости. Васнецов кланяется Вам. Все больше я люблю и уважаю этого огромного поэта. Его «Баян» – грандиозная вещь. А сколько у него еще живых, мощных сюжетов для картин. Желаю ему бессмертия!»

Под одним из «живых, мощных сюжетов» Васнецова Горький, по всей вероятности, подразумевает и прелестные цветные иллюстрации к стихотворению А. С. Пушкина «Песнь о вещем Олеге»: прощание князя с конем, тризна… Проникновенность и глубина настроения сочетаются в них с удивительной законченностью и с новыми своеобразными стилистическими приемами, которые породили целую плеяду последователей.

Радостью для Васнецова был кратковременный приезд Антона Павловича Чехова в Москву и посещение его мастерской вместе со специально приехавшим из Нижнего Горьким. Это посещение состоялось в ноябре.

Вот фото: Горький в распахнутом настежь пальто и в казацкой шапке-папахе. На обороте трогательная надпись: «От калики-перехожего М. Горького богатырю русской живописи Виктору Михайловичу Васнецову на память».

Горький чтил Васнецова не только как художника-поэта. Немногословный, но несокрушимый в своих убеждениях, удивительно целостный Васнецов глубоко импонировал Горькому.

Он хорошо чувствовал в нем ту высокую независимость духа, которую доказывают многие случаи из жизни Васнецова. Об одном из них упоминает Поленов в письме к своему родственнику В. П. Хрущову. Когда обсуждался проект барельефа для строящегося музея имени Александра III [17]17
  Теперь Музей изобразительных искусств имени А. С. Пушкина.


[Закрыть]и предлагалось изобразить орла, как символ самодержавия, Васнецов решительно заявил:

– Неужели в России ничего нет лучше, чем орел?

Нравилась Горькому и скромность художника.

Многие упрекали Васнецова в нежелании оставить по себе литературное наследие, автобиографические материалы, высказывания. На это он обычно возражал:

– Я художник и должен писать картины, а не книги; и если я того заслужу, то пусть меня изучают по моим полотнам, а не писаниям.

С Горьким Васнецов связывал свои лучшие чаяния на будущее. По мнению Васнецова, Горький олицетворял самые передовые художественные силы нового века, которые должны были повести русскую литературу и искусство к воспеванию могучего духом и телом человека с красивой и сильной душой.

В конце 1908 года произошла долгожданная встреча Васнецова с Ильей Ефимовичем Репиным, приехавшим в Москву из Финляндии, где он жил. Они встретились сначала у Цветкова, владельца картинной галереи. Потом Репин с женой Натальей Борисовной Нордман пришел к Васнецову в мастерскую.

После долгой разлуки друзья с жаром говорили об искусстве. Васнецов был необычайно весел и возбужден.

«Витая лестница ведет в мастерскую, – большую, светлую, холодную. Краски так и млеют, так и тают», – записывала Н. Б. Нордман позже свои впечатления.

Васнецов показал Репину почти оконченную картину «Баян». В ней проступает еще мощь таланта и вместе с тем сказываются черты утомления, частичная потеря творческого темпа и вкуса.

На могучем могильном кургане расположился князь со своей дружиной и юным сыном-княжичем. Дружина слушает «преданья старины глубокой», о которых под аккомпанемент вещих гуслей-семиструнок поет Баян. Картина написана красочно, широко, декоративно, замечает один из критиков, но в ней чувствуется манерность композиции, вычурность поз и жестов; юный княжич широко раскрытыми глазами, бледностью лица и хрупкостью фигуры напоминает святых, изображенных Васнецовым в храмах.

Через год была написана картина «Песнь о Сальгаре» на сюжет из Оссиана, древнего легендарного британского барда. Картина изображает самый трагический момент – оплакивание девушкой своего возлюбленного Сальгара и брата, сразивших на поединке друг друга.

Обращение к этой безотрадно-горестной теме – свидетельство тяжких переживаний художника. Он осознавал некоторые неудачи в своем творчестве, его волновало и тяготило засилье футуристов, сменивших декадентов.

В 1913 году в залах Исторического музея, украшенных картиной Васнецова «Каменный век», открылась выставка его произведений. На нее попали многие из прежних и новые работы. Молодой художник В. Н. Яковлев, впоследствии действительный член Академии художеств СССР, рассказывал:

«Вспоминается мне выставка Васнецова, организованная в Историческом музее в 1913 году. Среди этих по-васнецовски огромных полотен мне запомнилось одно: на высоком холме, среди полевых трав и цветов сидел вещий Баян-гусляр. Что-то было между ним и самим художником, который тут же проходил по залам, высокий, худой, с седыми космами длинных волос, в развевающейся крылатке. Был он в этот день вдохновенно прекрасен. Таким он мне запомнился».

К 1915 году относится письмо Васнецова к Василию Дмитриевичу Поленову; оно интересно как выражение его отношения не только к проекту Поленова, но и к новому течению в живописи – футуризму с его культом голой формы, абстрактности в виде бессмысленных изображений, линий и квадратов, нагромождений частей предметов:

«Дорогой и искренно уважаемый Василий Дмитриевич… поздравляю тебя… с счастливым началом осуществления твоей любимой мечты – с началом создания детского и народного театра! От души желаю полного успеха и добрых плодов твоим начинаниям, и пусть ни одна капля из мутной волны так называемых новых течений в мире искусства не заплеснет в ваше чистое, святое дело! Да минет вас эта мутная, грязная волна, так отравившая и сделавшая «горькими» художественные «источники жизни»! Многие лета тебе и светлому твоему делу!»

Как эти слова перекликаются с письмом престарелого Чистякова к Васнецову, с которым Виктор Михайлович поддерживал тесную связь до самой его смерти. Чистяков писал ему:

«Я всегда думал о хорошем будущем милой родины. Ведь не на болоте же стоит родина. Разгуляется Волга-матушка, унесет плесень наносную, и проглянет солнце бликами, и наступит благодать по всей родине. Так к тому идет».

Дóма

Московские улицы, шумные и пестрые, подобны бурливым рекам. Нескончаем их стремительный поток. Он увлекает, втягивает, уносит. Но стоит свернуть в иной переулок, невольно удивишься уменью города перевоплощаться. Из оживленной и говорливой столица превращается в задумчивую и тихую Москву, которая застенчива и горда, как русская красавица с потупленным взором, скрывающим богатство душевного мира.

Трудно передать обаяние тихих улочек и переулков Москвы в закатный час, когда вечер окутывает золотой паутинкой дома, домишки и деревья, смягчая очертания одних и контрастно выделяя другие.

Вечер примиряет спорящие днем цвета, и по мановению его волшебной палочки все дома кажутся сиреневато-палевыми, а притихшие, темнеющие своими кронами деревья как бы звучат минорными аккордами уходящего дня.

Бродя в это время вдали от шума города, москвичи и приезжие как-то особенно остро начинают воспринимать старину Москвы, чувствовать полет столетий над семью холмами древнего города. И его история становится наиболее близкой и тревожащей воображение.

Каждый дом, каждое дерево, каждый камень – история. Они много могли бы рассказать, да, к сожалению, общий язык меж ними и людьми где-то затерян.

И все же некоторые из поэтов кисти, такие, как Суриков, иногда находили отдельные слова этого забытого языка и с ними обращались к камням, деревьям, воздуху. «Вы видели, вы слышали?» – спрашивали они. А потом долго прислушивались. Ждали. Иногда безответно. Иногда же яркие образы вспыхивали в воображении их, и в сумраке вечера из своих хором выходили боярыни в кокошниках и душегреях, их сменяли певцы и сказители со звонкими гуслями и речитативным напевом.

Вдохновенные и ищущие люди записали или изобразили подслушанные легенды. Полотна и книги их стали лучшими произведениями искусства.

Одни, такие, как Василий Иванович Суриков, видели и слышали скрип саней и бледную фанатичную раскольницу с высоко поднятым двуперстием. «Тако креститься надо! – хрипло выкрикивала она в народ. – За истинную веру гибну!»

Других посещали иные видения. Под еле слышный грустно-задумчивый перебор гуслей им являлись поросшие волшебными цветами роскошные травяные ковры со спящими в изукрашенных доспехах витязями. Или сквозь узкие, отороченные узорной резьбой окошки виднелись палаты. Из-за праздничного стола поднималась Василиса Прекрасная и, махнув рукавом, пускалась в плавный пляс. Воображение уносило мечтателя в мир легенд и преданий. Таким мечтателем, поэтом и сказочником был Васнецов.

Случалось ли кому, свернув с Садово-Сухаревской [18]18
  Ныне Малая Колхозная площадь.


[Закрыть], идти по неширокой, покрытой еще недавно булыжником 4-й Мещанской улице? Старые двухэтажные, покривившиеся дома чередуются с высокими, так называемыми «доходными» домами, нередко с кафельной облицовкой фасадов. Высокие и неуютные, они свидетельствуют о том, как поздно этот район был потревожен цивилизацией. До начала XX века этот удаленный от многолюдного центра уголок Москвы напоминал молчащего в шумном споре.

Причудливо извиваясь, цепляясь друг за друга, тянутся зеленые Троицкие переулки. Самый тенистый из них, с аллеями, 3-й Троицкий, тогда Новопроектированный. Здесь и поселился в своем теремоподобном доме-мастерской Виктор Михайлович Васнецов.

Историю Москвы этого времени, как говорят старожилы, нельзя представить себе без дома Васнецова, ярчайшей и своеобразнейшей примечательности города. «Побывать в доме-мастерской Васнецова»– слова эти были так же популярны в Москве в те годы, как несколько раньше «поехать к Васнецову в Киев, во Владимирский собор».

Федор Иванович Шаляпин, посетивший Васнецова в его новом доме, любил, бывало, рассказывать:

– Не из камней сложен – дом был срублен из дерева. Внутри не было ни мягких кресел, ни кушеток. Вдоль стен сурово стояли дубовые, простые скамьи, в середине – дубовый, крепко слаженный, простой стол без скатерти, а кое-где расставлены были коренастые табуреты. Освещалась квартира скудно, так как окна были небольшие, но зато наверху, в мастерской, к которой вела узенькая деревянная лестница, было много солнца и света.

Посещали Васнецова Репин, Поленов, Суриков, Серов и многие участники «Союза русских художников», главным организатором которого был его брат – Аполлинарий Васнецов.

Он был обязан брату Виктору развитием всего своего дарования.

Сквозь узкое стрельчатое окошко храма Василия Блаженного на картине брата «Иван Грозный» он увидел пленивший его живой уголок старой Москвы. С тех пор он загорелся идеей воссоздать лицо старой, навсегда ушедшей Москвы, представить, как в XVI–XVII веках и ранее выглядели улицы, площади, набережные Москвы.

Подобная задача могла быть по плечу только человеку, который благодатно совмещал в себе дар художника и ученого-археолога. А. М. Васнецов и был таким.

Вместе с московскими археологами участвует он в раскопках, непременно посещает все археологические съезды и заседания, изучает научные труды. Постепенно история Москвы раскрывает ему свои тайны.

В лучших своих полотнах Аполлинарий Васнецов выступает подлинным поэтом. Он не только археологически точно воспроизводит древнее лицо города, но передает ощущение событий, которыми жила в то время Москва.

«Будет большой ошибкой, – писал он в одной из научных статей. – считать жизнь старой Москвы скучной, монотонной и неодухотворенной. Город жил полной страстей жизнью. Масса народа гудела как улей и волновалась подчас бурно и жестоко; стоит вспомнить народные бунты, чтобы убедиться в этом».

«Улица в Китай-городе. Начало XVII века» – это лучшее полотно Аполлинария Васнецова – передает образ города, как бы меняющийся прямо на глазах зрителя.

Беспокойные оранжево-зеленые блики легли на низкое, подернутое облаками небо. Смеркается. Бесчисленные церкви Китай-города сливаются в темную массу, но в отблесках догорающего заката еще можно различить суетящийся, сбивающийся в кучки и глухо рокочущий московский люд. Какие-то тайные, нехорошие вести недобро ползут по узким извивающимся проулкам, и один из москвичей уже забрался на ветхую деревянную колокольню, чтобы ударить сполох.

Враги ли нападают на Москву, идет ли с запада новый самозванец, издал ли царь Василий Шуйский какой-либо жестокий указ – неизвестно. Но художник прекрасно передал тревожную обстановку Москвы так называемого Смутного времени.

Аполлинарий Михайлович, завоевав себе прочное положение в художественном и научном мире, давно уже перестал материально зависеть от брата. Он обзавелся семьей и поселился в Фурманном переулке, близ Красных ворот и Земляного вала. Приходил он к Виктору часто.

Нередким гостем у Виктора Михайловича был и Валентин Александрович Серов, к которому Васнецов относился по-отечески нежно – тот был на семнадцать лет моложе. Да и сам он частенько заходил к Серову в один из переулков Воздвиженки [19]19
  Ныне улица Калинина.


[Закрыть].

Виктор Михайлович искренне радовался грандиозным успехам Серова, который заслужил признание как глубочайший портретист-психолог. Сам Васнецов портретистом себя не считал, писал только близких ему лиц (родственников, соседей по Рябову, друзей-художников). Когда он находился в зените славы, многие домогались получить портрет кисти знаменитого художника, но он категорически отказывал.

В портретах Серова перед Васнецовым проходила целая вереница современников. Многих из них он знал, о других часто слышал. К первым относились деятели искусства, ко вторым – «хозяева жизни», московская и петербургская знать. И с каждого серовского портрета глядела обнаженная душа человека.

В свою очередь, и Серов высоко ставил Васнецова как художника и человека. Он с детских лет, со времен первых встреч в Абрамцеве, привязался к нему. С годами же понял и оценил и его простоту в обращении, и удивительный такт, а главное – светлое, радостное мироощущение художника, которое все ярче светило из каждого нового полотна Васнецова, ту его душевную ясность, которая дала повод друзьям называть его «ясным солнышком».

Когда в 1911 году Серов внезапно умер, Васнецов необычайно тяжело переживал его смерть. Он был одним из первых, кто явился на его квартиру, первым, кто поднял гроб с телом друга.

К огромному сожалению, не велись записи бесед Васнецова с В. И. Суриковым, А. Е. Архиповым [20]20
  Архипов, Абрам Ефимович(1862–1930). Воспитанник Московского училища живописи, ваяния и зодчества и академии художеств. Передвижник, автор популярных картин из быта деревенской и городской бедноты: «По реке Оке». «Прачки» «Баба», «Рыбак», «Поденщицы».


[Закрыть], В. В. Переплетчиковым [21]21
  Переплетчиков, Василий Васильевич(1863–1918), пейзажист. Был членом-учредителем «Союза русских художников». Его кисти принадлежат работы «Зимой в лесу», «Начало весны», «Черемуха цветет» и другие.


[Закрыть], С. А. Виноградовым [22]22
  Виноградов, Сергей Арсеньевич(1869–1938). Начал художественную деятельность как жанрист, изображая по преимуществу крестьянскую жизнь (картины «Бабы», «Обед работников»). Затем примкнул к «Миру искусства», перешел на пейзаж и интерьер. Умер в эмиграции.


[Закрыть]и многими другими. Зато сохранились некоторые фотографии.

Вот Васнецов и Суриков сидят в саду на скамейке у кирпичной стены – забора.

Рассматривая на этом фото Васнецова, вспоминаешь зарисовку В. Л. Дедлова, совершенно точно передающую внешний и внутренний облик Васнецова тех лет:

«Наш вятич худощав и из несильных вятичей. Мускулы у него не велики, но могучие, губы и отличный склад головы говорят о большой духовной силе. Глаза смотрят добродушно, но спокойно и вдумчиво, по временам с искрой юмора. Движения – немного нервные, хлопотливые, но бодрые, немного угловатые, но в то же время ловкие, цепкие и не лишенные своеобразной грации. Беседа быстрая, оживленная, сопровождается такими же угловато-грациозными жестами. Тема разговора всегда значительная, изредка юмористическая».

К старости характер художника несколько изменился. Сгладилась угловатость, исчезла нелюдимость. Во всю ширь развернулись его доброта, гостеприимность. Уже стали появляться у Виктора Михайловича внуки, и часто комнаты его дома заполнялись шумной и проказливой детворой.

Только наверху, там, куда вела винтовая деревянная лестница, царила тишина. Здесь находилась мастерская, в которой художник работал день-деньской. Перед входом углем на стене художник нарисовал женскую головку с приложенным ко рту пальцем. И тех из детей, кто уж слишком расшалился, он, обняв за плечи, подводил к рисунку.

– Понимаешь, что это такое? – спрашивал художник. – Нет? Тогда слушай и запоминай.

И произносил по складам: «Молча-ни-е».

Для детей Виктор Михайлович даже написал и издал сказку о приключении рыбок в подводном царстве.

М. В. Нестеров, художник, наиболее близко стоявший к Васнецову в последний период его жизни, говорил:

«Слава Васнецова росла и не всегда радовала его: неумеренные, а подчас неумные почитатели его соборных работ равняли их с великими произведениями итальянского Ренессанса, чаще других с Рафаэлем… Он, отшучиваясь, говорил: «Ну, где уж там Рафаэль…» Здоровый, критический ум, его честность перед собой спасали его от обольщения. Он говорил как-то о себе, вспоминая о судьбе Кукольника: «Хорошо-то оно – хорошо, но и Кукольник думал о себе, что он Пушкин, да ошибся, так Кукольником и остался, это помнить надо».

По другим воспоминаниям, Виктор Михайлович как-то заметил в беседе:

– Вы уж меня совсем к звездам поднимаете, сравнивая чуть ли не с Микеланджело. Какой я Микеланджело! Я простой русский человек, каких тысячи, и то, что сделал я, мог бы, наверно, сделать обыкновенный вятский плотник или иконописец, дай ему только условия. Ведь если по совести говорить, мой «удар» – это способность красно расписать стену, то есть то, что у нас с некоторых пор называют декоративным искусством. Если прибавить сюда еще мою действительно большую любовь к России, то из этих двух данных и составится весь Васнецов. Я же лично свои способности ставлю не выше дарований моих младших братьев – художника Аполлинария да педагога по профессии и столяра по призванию Аркадия. Может быть, впрочем, мне более посчастливилось, – ведь я учился у Чистякова!

Превыше всего ставил Васнецов неустанный, непрерывный, вдумчивый труд и несгибаемую волю. С усмешкой вспоминал про Горшкова, своего академического товарища:

– Работали мы с ним некоторое время в одной комнате. Я или что-нибудь рисую, или пишу на холсте, а как начну работать, так и не отхожу от мольберта, пока светло. А он ничего не делает, только все ходит по комнате из угла в угол, как маятник качается. Надоел совсем. «Что ты, – спрашиваю, – все только ходишь и ходишь, а не работаешь?» – «Да что-то я сегодня, брат Виктор, раскомпоновался!» Так всю жизнь только «раскомпоновывался» и ничего путного не сделал.

Сам Виктор Михайлович даже в свободное от живописи время всегда занимался каким-либо трудом, считая разнообразие в занятиях лучшим отдыхом. Чаще всего увлекался архитектурой.

В доме-мастерской Васнецова во всем блеске проявилось его дарование народного зодчего.

– Я большой поклонник готики, – сказал он раз сыну Михаилу, – но ей у нас на Руси не место, у нас есть свой национальный архитектурный стиль, мы должны его разрабатывать.

В 1901–1902 годах Виктор Михайлович работал над проектом фасада и фриза галереи Третьякова. Проект этот был осуществлен. В основу его художник, как всегда, положил постройки древней Руси. Мотив остроконечной двускатной теремной крыши трижды повторяется в фасаде, обрамляя центральную и боковые части входа. Более плавно и округло этот мотив звучит наверху, напоминая здесь своими очертаниями уже не крышу, а шлем древнерусского воина, – мотив, встречающийся в кровлях дворца в Коломенском. Центр этой шлемовидной башенки занимает барельеф «Георгий Победоносец, поражающий змея».

Благодаря васнецовскому проекту и внешний вид галереи приобрел национально-русский характер.

Увлекало Васнецова и множество других художественно-архитектурных затей. Особый интерес представляют его проекты раскраски Кремлевского дворца, Грановитой палаты, Красного крыльца и перехода из Оружейной палаты во дворец. По замечанию искусствоведа В. М. Лобанова, «они отражают неизменную заботу художника о сохранении национальных ценностей прошлого».

Проект русского павильона для Всемирной выставки в Париже (выполненный также в национальном стиле), проект памятника героям, павшим в польскую интервенцию 1612 года, проект дачи, интерьер гостиной в Ванькове Дмитровского уезда Московской губернии [23]23
  Виктор Михайлович приобрел дачу там, потому что местность напоминала ему Рябово. И называл он свою дачу Новым Рябовым. Когда сделал эту покупку, весело рассказывал Праховым:
  – И мельница там водяная есть, как в «Русалке», непременно прикажу ее отремонтировать и лучшего в России мельника найду… Шаляпина!.. Пусть себе муку мелет и нам песни поет, а мы будем на террасе сидеть, чаек попивать и его веселые песни слушать.


[Закрыть], дом П. И. Щукина в Грузинах, Цветковская галерея – эти и другие архитектурные работы были своего рода отдыхом для Васнецова и создавались в перерыве между картинами.

Васнецов особенно не занимался черчением, не делал геометрических чертежей с линейкой и циркулем, но, хорошо зная свойства материала, ясно представляя объемность предметов, делал архитектурные наброски. В них ощущается такая же поэзия художественной фантазии, которая пронизывает его живопись. И в обстановке его дома-теремка сказался вкус Васнецова как художника-архитектора.

Васнецов обставил свой дом лишь самыми необходимыми вещами, но зато весьма примечательными.

Объемистый буфет с отделкой во вкусе русского севера и обеденный стол выполнили по его планам и указаниям московские столяры. Печь в столовой из белого кирпича была сложена также под его наблюдением. Она имеет много затейливых украшений, похожих на убранство деревянной архитектуры, но это чисто русская старинная печь, какую складывали многие печники на Руси. Художественность русского народа ярко и самобытно проявлялась даже в самых бытовых вещах – это Васнецов хорошо понял, когда бывал в избах вятских и подмосковных деревень.

Верхнюю часть печи он, следуя народным традициям, украсил изящными цветными изразцами. Любопытно, что изготовлены они были в абрамцевской гончарной мастерской по образцам М. А. Врубеля, Печь, выходящая в залу, как нельзя более подходит к стилю комнаты.

В полной гармонии с убранством комнат и повешенная над буфетом доска с резным орнаментом редкой красоты. Это, пожалуй, единственная «музейная» вещь, да и то попала она сюда случайно. Ее подарил почитатель художника из-под города Владимира.

Как относительно спокойно ни чувствовал себя Виктор Михайлович в своем доме-тереме, но и он с тревогой следил за сгущающимися над Россией тучами войны.

Когда началась мировая война 1914 года, двое из сыновей Васнецова (всего у него было пятеро детей) попали в армию. Очевидцы вспоминают, что Виктор Михайлович с трепетом переживал каждое крупное событие на фронте. Он радовался победе русского оружия, скорбел о неудачах, но верил в конечный успех.

Художник сделал множество рисунков для изданий Красного Креста в пользу раненых. Это по большей части открытки, которые пользовались необычайным успехом и в армии и в тылу. Типична одна из композиций, она называется «Один в поле воин!» и изображает молниеносно несущегося витязя навстречу тучам вражеских стрел.

22 августа 1914 года Илья Ефимович Репин, узнавший, что Васнецов проводил на фронт сыновей, написал ему из Куоккала ободряющее задушевное письмо:

«Могучий богатырь живописи, Виктор Михайлович, как ты меня обрадовал. Без колебаний, крепко держишь ты веру в свое дело и мужественно побеждаешь недоразумения».

Поддержка Репина сердечно тронула Васнецова в трудный час…

Облик Васнецова был бы раскрыт односторонне, если не упомянуть о некоторых свойственных ему в старости настроениях.

В. Д. Поленов в своих воспоминаниях писал, что Виктор Михайлович в годы пребывания в академии «был очень либерален, совсем противоположен тому, что стал теперь». Это совершенно правильное наблюдение. Под влиянием охватившей его религиозности Васнецов по временам резко отрицательно, глубоко ошибочно относился к революционному движению, как бунту, насилию, осуждаемому церковью.

Тем не менее, конечно, не эти усиленно раздувавшиеся некоторыми критиками настроения были основными в его творческой жизни того периода.

– Если бы вы знали, какие беседы мы вели с Алексеем Максимовичем, – голова могла бы закружиться! Сколько он мне хороших слов наговорил! С каким восторгом отнесся к моему начинанию написать «Поэму семи сказок», которая должна была включать семь сюжетов: «Спящую царевну», «Бабу-ягу», «Царевну-лягушку», «Царевну-несмеяну» «Кащея бессмертного», «Сивку-бурку» и новый вариант «Ковра-самолета»…

Так говорил Виктор Михайлович о встречах с Горьким. «Поэма семи сказок» и являлась одним из «живых, красивых, мощных сюжетов», упомянутых Горьким в письме к Чехову. Видимо, другими сюжетами были, по свидетельству Михаила, картины, «изображающие наиболее яркие моменты родной истории»; репродукции с них Васнецов хотел «выпустить дешевыми изданиями для широких слоев населения».

Неудивительно, что Горький так восторженно встретил замысел «Поэмы семи сказок». Для Горького в русских сказках воплощалась вековая мудрость народа, а бессмертный образ Иванушки-дурачка с его неизменными сказочными победами символизировал свершение чаяний трудового крестьянства. Особенно же отмечал Горький сказку о ковре-самолете, которая доказывает, что «уже в глубокой древности люди мечтали о возможности летать по воздуху».

Васнецов любил вспоминать об одной из бесед с Горьким:

– Однажды я рассказывал что-то о своих прошлых картинах Алексею Максимовичу. Коснулось дело «Ковра-самолета», который очень хотел приобрести для родного города писатель. Между прочим, я сказал: «Каждый ведь из нас хоть раз побывал на ковре-самолете, и я тоже был там разок», а Алексей Максимович мне в ответ: