Текст книги "Явка до востребования"

Автор книги: Василий Окулов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 14 (всего у книги 25 страниц)

2. И СНОВА ПАРИЖ

В сентябре 1961 года меня направили в Париж под прикрытием сотрудника пресс-службы советской выставки. Цель командировки – восстановление связи с молодым и перспективным для нашей Службы французом. Никто из моих коллег этого человека не знал, а он, после возвращения из Африки, куца был командирован по линии военного ведомства, на обусловленную встречу не вышел. Главная трудность состояла в том, что его вначале нужно было найти. Но ни места работы, ни места жительства его мы не знали.

Прикрытие сотрудника пресс-службы было для меня в этих условиях весьма удачным, так как каких-либо трудоемких и, главное, постоянных обязанностей у меня не было, и я мог распоряжаться временем по своему усмотрению.

Прошло более двух лет после того, как я покинул Париж. Уезжал с сожалением: там оставались друзья и были хорошие «заделы» на будущее. И мне казалось, что, вернувшись в город, где все знакомо, где прошли без малого пять лет напряженной работы, буду на седьмом небе от счастья, а, прилетев туда, радости не почувствовал. Была, конечно, радость встреч с друзьями, а сам Париж не радовал: все красиво, все цветет и благоухает, но в то же время нет ощущения новизны, чего-то необычного. Захожу в кафе. И тут же слышу: «Бонжур, месье, как вы долго у нас не были. Что было с вами?» И так всюду. И подумалось: все то же, ничего нового!

Устроившись в номере отеля «Аркад», побывав в павильоне, где монтировалась выставка, и поближе познакомившись с ее сотрудниками, начал поиск нужного мне человека.

Вначале я обошел кафе, которые обычно посещают сотрудники ведомства моего знакомого. Там я его не встретил. Ходить туда каждый день было опасно, так как большинство посетителей знают друг друга, и регулярное появление нового человека незамеченным не осталось бы. Была также опасность, что, увидев меня, молодой мой друг от неожиданности растеряется и допустит какую-либо оплошность. Да и уверенности в том, что он остался на прежнем месте, у меня не было.

Попытка найти его парижский адрес успехом тоже не увенчалась. Остался последний вариант – поездка в Страсбург, к его бабушке, адрес которой у меня был. Далековато, по делать нечего. И ранним утром мы с одним из сотрудников резидентуры отправились в пуп".

На место, небольшую деревушку километрах в десяти от города, приехали часов в 5–6 вечера, и я тут же пошел по нужному мне адресу. Дома оказалась только бабушка моего друга: маленькая, добродушная и для своего возраста очень подвижная старушка с черным от солнца и ветра лицом. Говорила она на каком-то мало понятном мне франко-немецком языке, но сама французский понимала отлично. Я представился другом её "умного и хорошо воспитанного" внука, вручил ей заранее приготовленные подарки. Старушка оказалась разговорчивой, и через 30–40 минут я уже знал, что мой знакомый, вернувшись из Африки, служит в морском флоте, женился и у него растет сын. А его жена – "очень умная молодая дама" – профессор в Сорбонне. Живут они в Париже, в одном из университетских городков. Достав пухлую книгу для записей, она показала мне, где записан их адрес.

Все было хорошо, кроме одного: друг мой женился на девушке, которая очень нравилась бабушке, но совсем не нравилась мне. Я знал, что эта девица, скажем мягко, без каких-либо симпатий относилась к ФКП и к Советскому Союзу. Это обстоятельство могло осложнить наши с ним отношения.

Вернувшись в Париж, мы с моим коллегой (назовем его Павел) начали "охоту" на моего приятеля. По утрам, каждый раз меняя машины и верхнюю одежду, мы выезжали к университетскому городку и поджидали француза у ближайшего к автобусной остановке выхода на улицу. На третий или четвертый день встреча состоялась. Он очень удивился, увидев меня, так как знал, что я в Москве. После взаимных приветствий охотно сел в машину. Дорогой я рассказал ему, как узнал его адрес, и назначил встречу в ресторане в тот же вечер.

Во время обеда я познакомил его с Павлом, сказав, что он мой старый и добрый товарищ, что в Париже я нахожусь временно, а он остается здесь и, надеюсь, они будут дружно работать. Дальше разговор вел уже Павел. Он подробно расспросил нашего друга о новом месте его работы и попросил его выполнить пару необременительных поручений.

Основную свою задачу я выполнил: друга нашел и передал в надежные руки. Справился еще с рядом заданий и занялся подготовкой к отъезду.

Выставка СССР в Париже

Прежде чем «покинуть» Париж, хочется сказать несколько слов о выставке, где Советский Союз ярко продемонстрировал свои достижения в различных областях науки, культуры, промышленности и сельского хозяйства.

Выставка пользовалась у французов большим успехом. Приходили и приезжали не только парижане, но и люди из других городов, рабочие коллективы предприятий, делегации первичных организаций ФКП и Ассоциации «Франция – СССР», а также жители Бельгии, Люксембурга и других сопредельных стран.

Особый интерес у посетителей вызывали, как помню, стенды «Космос» и «Медицинская техника». Первый был расположен на специально построенном подиуме трёхметровой высоты в центре первого выставочного зала. На него вели две лестницы. Экспонаты стенда наглядно и доходчиво показывали развитие науки о космосе и космической промышленности в СССР, о «биологических космонавтах» Лайке, Беше и Стрелке, о первом в мире полете в космос советского гражданина Юрия Гагарина. Книга отзывов была полна восторженных записей посетителей.

После трех недель работы выставки на этом стенде произошел случай, о котором говорил тогда весь Париж: обрушилась одна из лестниц, ведущих на подиум. К счастью, никто не пострадал. Не пострадала и наша репутация, поскольку было известно, что подиум строила французская фирма, о чем гласила специальная табличка при входе на лестницу. Странно звучит, но случилось это в нужное для нас время. Дело в том, что парижане выставку уже посмотрели, в прессе о ней писали мало, и поток посетителей заметно ослаб. А тут такое событие: лестница рухнула! И снова пошли парижане, и стали приезжать люди из провинций и соседних стран.

Стенд «Медицинская техника» возглавлял профессор В.В. Виноградов, круїпіьій специалист и очень приятный в общении человек. К нему шли не только интересующиеся новинками, но и представители иностранных фирм, производивших медицинское оборудование. Первые изливали свои восторги в книге отзывов, а вторые свое восхищение и заинтересованность выражали в конкретных предложениях о сотрудничестве и в заказах на аппаратуру.

Пользовались вниманием стенды сельского хозяйства, особенно те, где были выставлены в открытых витринах овощи и фрукты. В первые дни мы еще имели возможность восполнять съеденные посетителями «экспонаты», а потом вынуждены были положить в стеклянные витрины великолепно сделанные муляжи.

Русская мода в Париже

В рамках культурной программы выставки был проведен показ моделей готовой одежды, выпускавшейся советскими предприятиями, а также изделий высокой моды и русских мехов. Для демонстрации моделей прибыли шесть юных русских красавиц и два юноши из Московского дома моделей, а для музыкального сопровождения – профессиональный вокально-инструментальный ансамбль.

В день прилета этой группы директор выставки пригласил меня поехать с ним в аэропорт, а перед выездом, прогуливаясь в ожидании машины, произнес приблизительно такой монолог: «Я не могу загружать тебя работой, требующей постоянного присутствия на выставке. Сделай милость, займись высокой модой. По возможности больше бывай с группой. К манекенщицам как мухи на мед летят всякие проходимцы. Так и пытаются кого-либо из них увести. Все это я уже видел на выставках в других местах. Установи в группе железную дисциплину, доведи до ума руководительницы, что любое происшествие с ее девушками дорого ей обойдется. Пусть глаз с них не спускает».

Пришлось согласиться. Работа и вправду была непростой, но руководительница оказалась человеком твердым, понимала меру своей ответственности, и девушки не дали ни одного повода усомниться в их порядочности. И все прошло хорошо.

Ежедневно на выставке проводилось три сеанса показа мод продолжительностью по полтора часа. Девушки и юноши выходили на подиум под русскую музыку, а в то время, пока они переодевались, зрителей занимали певцы и музыканты, исполняя популярные русские народные и советские песни.

Показ творчества московских модельеров мужской и особенно женской одежды, в которой просматривались элементы, характерные для русского костюма прошлых веков, вызвал живой интерес не только у посетителей выставки, но и у руководителей и владельцев французских домов моды.

Дом Кардена обратился к директору выставки с просьбой разрешить советским манекенщицам участвовать в показе работ его модельеров. Средства массовой информации широко разрекламировали эту акцию. И, к чести наших девушек, они, как писали газеты, и во французских нарядах чувствовали себя так же уверенно, как и в русских. Успех советских манекенщиц был потрясающим.

Выставка пользовалась большой популярностью не только у людей, интересующихся жизнью нашей страны, но и у наших недругов. Они стремились найти среди ее сотрудников человека, готового на предательство. НТСовцы даже замышляли похищение кого-либо из советских граждан.

После изучения обстановки на выставке они избрали, как нам стало известно, в качестве возможной жертвы молодую и очень привлекательную блондинку – вологодскую кружевницу, которая показывала искусство плетения кружев на коклюшках в одном из павильонов. Посовещавшись, мы организовали группу «защитников блондинки» из числа приехавших на выставку монтажников оборудования – донецких шахтеров – ребят мускулистых. Ежедневно они демонстративно охраняли девушку.

3. ПРЕДАТЕЛИ ГОЛИЦЫН И НОСЕНКО

Вскоре после возвращения из Парижа мы с женой поехали отдыхать в Кисловодск. Однажды мне позвонили туда из Москвы по закрытой связи и спросили, знаю ли я Голицына. Вначале вопрос меня удивил, но из дальнейшего разговора стало ясно: Голицын – предатель. Он был заместителем резидента в Хельсинки и там попросил политического убежища у американцев, которые тут же отправили его самолетом в Вашингтон.

С Голицыным я однажды встречался. Дело было так: мне позвонил начальник службы и сказал: «Сейчас к вам придет Голицын. Расскажите ему об имеющихся возможностях работы в Хельсинки но вашей линии. Вдогонку направьте ему соответствующее письмо по этому вопросу».

Голицын пришел через 5–7 минут, беседовали мы с ним минут тридцать. А потом, как и было оговорено с начальником службы, я направил в Хельсинки письмо, в котором были изложены сведения о работавших в Хельсинки людях, которые могли представить для нас оперативный интерес.

В ходе расследования дела, связанного с предательством Голицына, выяснилось, что он передал американцам, вместе с другими материалами, моё письмо и еще ряд сведений по делам, находившимся в ведении моего направления. И тут один из моих «друзей» высказал «мнение», суть которого сводилась к тому, что я дал Голицыну для ознакомления дела, находившиеся в моем производстве. Узнав об этом, я потребовал служебного расследования, которое и поставило все на свои места. К счастью, с Голицыным я беседовал в присутствии одного из моих сотрудников, который подтвердил, что ни дел, ни документов я ему не давал.

Расследование показало, что Голицын давно готовился к побегу и скрупулезно собирал информацию, чтобы прийти к противнику не с пустыми руками. В период подготовки к командировке он получил в архиве и ряд дел моей линии. Кто дал ему разрешение на ознакомление с ними, я не знаю, но с меня все подозрения были сняты. Предательство Голицына дорого обошлось нашей разведке. Было расшифровано много кадровых работников и ценная агентура, среди них – наш старый и преданный агент, работавший много лет в одном из наиболее секретных подразделений штаб-квартиры НАТО.

Сотрудникам разведки, известным предателю, в том числе и мне, надо было искать другую работу. Такова цена расшифровки. Были разные предложения вплоть до перехода во внутренние органы, но начальник Главка оставил меня на прежнем месте. Однако это решение, как объяснил мне один товарищ из числа руководителей, было не в мою пользу, так как выехать на работу за границу я больше не мог, а в Главке не было возможности роста. Потом, после длительной паузы, он сказал: «Подожди, может еще все утрясется. Не впервой. Главное, что ты сейчас при деле».

Примерно через полтора года после предательства Голицына бежал к американцам Виктор Носенко, заместитель начальника американского отдела контрразведки, сын бывшего министра судостроительной промышленности СССР.

Носенко был моим однокурсником по МГИМО. В период учебы пьянствовал, дебоширил, имел несколько приводов в милицию, за недостойное поведение его дважды исключали из комсомола. Но всякий раз за него заступались друзья отца, решения комитета ВЛКСМ института отменялись вышестоящими органами, а нашу организацию обвиняли в незрелости, в неумении воспитывать молодежь.

В стенах КГБ я его увидел в середине 1960 года. Поздоровались и разошлись. Летом 1963 года, находясь в служебной командировке в Женеве, он пришел в американское консульство и попросил политического убежища. Американцы вывезли его в США. Там его долго проверяли, но, несмотря на все его старания, «понравиться» американцам ему не удалось: они ему не поверили. Через несколько лет он спился и умер где-то под забором. Предатель заслуживает такого конца.

Побег Носенко особенно больно ударил по резидентуре в Женеве. Там он видел практически всех ее сотрудников. Тех, кто проработал четыре-пять лет, заменили в течение нескольких месяцев, а остальные работали только по прикрытию и с официальными связями: агентура была законсервирована. Резидент (мой сослуживец по Парижу) в результате переживаний получил обширный инфаркт и вскоре умер.

Из этой истории я вышел, можно сказать, без потерь: поступил в очную аспирантуру на кафедру страноведения Высшей Краснознаменной школы КГБ СССР имени Ф.Э. Дзержинского. Теперь это Академия ФСБ Российской Федерации.

4. ВЫСШАЯ ШКОЛА КГБ

В начале 1963 года я узнал, что осенью будет большой набор в аспирантуру Высшей школы КГБ. Мысль об аспирантуре у меня была еще в студенческие годы. Однако сам я считал, а теперь в этом твердо уверен: садиться за диссертацию надо после нескольких лет практической работы. Это лучше и для будущего ученого, и для дела. И в 1953 году я предпринял попытку поступить в заочную аспирантуру МГИМО по кафедре государственного права, которой руководил мой бывший декан В.П. Радьков. Но мое начальство не склонно было потворствовать подобным желаниям, полагая, что учеба в аспирантуре будет отвлекать сотрудника от оперативной работы.

Что тут скажешь? И потребовалось десятилетие, чтобы верхи поняли, что разведку и контрразведку, как и другие линии оперативной деятельности, надо ставить на солидную научную основу, готовить не ремесленников, а специалистов высшей категории.

И тоща, в 1963-м, я подумал: «Есть ли у меня сейчас перспектива в Главке? Сомнительно. Так, может, уйти в аспирантуру, поменять характер работы?» И решил: «Пойду!»

В том году в аспирантуру ВКШ КГБ набирали оперативных работников со стажем практической работы не менее 10 лет. У меня было 13 лет, из них почти 5 – во Франции. Для аспирантуры я подходил по всем параметрам.

Экзамены сдавал в середине ноября 1963 года. Проблем с иностранным языком у меня не было. Спецдисциплины я знал, но на практике. Для экзамена этого было мало, поскольку к тому времени в учебных заведениях КГБ преподавателями и практическими работниками было написано значительное количество учебных пособий и лекций по различным аспектам разведывательной и иной подрывной деятельности спецслужб противника против СССР и других социалистических стран. Эти работы мне надлежало не только прочитать, но и оценить с точки зрения разведчика, проработавшего не один год за границей и непосредственно сталкивавшегося с разведкой и контрразведкой противника.

Экзамен по спецдисциплинам прошёл удачно, но несколько необычно. Только я начал отвечать на первый вопрос, как в аудиторию вошел начальник школы генерал-лейтенант Евгений Петрович Питовранов. В органах государственной безопасности он прошел путь от рядового сотрудника до заместителя министра. Был и начальником разведки. Послушав, Евгений Иванович спросил:

– Вы читали подготовленную второй кафедрой работу по связи в разведке?

– Читал, правда, в рукописи.

– Что вы можете сказать о ней?

– Работа хорошая. Она нужна и для учебного процесса, и для практических работников. Но не без недостатков: требуется уточнение ряда определений и доработка некоторых разделов, с учетом требований конспирации в процессе связи в современной обстановке. Недостаточно четко изложен вопрос о соотношении легальных и нелегальных форм и методов связи в оперативной работе. С одной стороны, активизация деятельности контрразведывательных служб противника вынуждает нас к отказу от личных встреч с агентурой, а с другой – мы видим, что в сложившейся политической обстановке агенты больше, чем прежде, нуждаются в личных встречах с разведчиком.

Последовали новые вопросы, касающиеся повседневной работы за рубежом. Я подробно отвечал, генерал внимательно слушал. В результате экзамен свелся к беседе с Евгением Петровичем. И по форме это был не экзамен, а разговор умудренного жизнью и опытом генерала с подполковником, который многое знает и умеет и тем не менее готов учиться. Беседа продолжалась более часа.

Минут через пять после меня из аудитории вышел и Евгений Петрович. Проходя мимо, дружески улыбнулся.

С 1 декабря 1963 года я стал аспирантом Высшей Краснознаменной школы КГБ СССР имени Ф.Э. Дзержинского.

Первые два-три месяца учебы были для меня самыми трудными. Шла глубокая перестройка в сознании, в режиме работы и отдыха, менялся полностью ритм жизни: впервые после студенческой поры появилась возможность свободою распоряжаться своим временем. Трудно было привыкнуть к тому, что утром не надо идти на службу, а сидеть дома и читать книги; что нет писем и телеграмм из Парижа, на которые следует немедленно реагировать, и не надо по два-три раза в день ходить на доклад к начальству разного уровня.

Адаптировался к новой жизни месяца через три-четыре. За это время разработал план-проспект диссертации, определил круг оперативных дел и первоочередные источники из числа «закрытой» литературы, необходимые для использования в работе. С секретными материалами работал в архиве Главка и в спецбиблиотеке Школы. С открытыми – в Библиотеке имени Ленина, Исторической библиотеке и дома.

На кафедре меня приняли по-дружески. Имели значение возраст, звание и то, что за плечами был опыт закордонной работы. Месяцев через шесть меня включили в авторский коллектив по подготовке учебного пособия по теме, близкой к теме диссертации. Это была большая удача.

Научным руководителем мне назначили кандидата юридических наук доцента Евгения Борисовича Пескова. Он был выпускником МГИМО 1948 года. Это способствовало установлению между нами, можно сказать, неформальных отношений. Он не занимался мелочной опекой, руководил по-крупному. Я приходил к нему с готовыми кусками работы. Он читал, потом мы с ним обсуждали написанное. Что-то принималось сразу, что-то переделывалось, перекраивалось. С какими-то замечаниями, особенно по «технологии» научной работы, я соглашался без возражений, а когда речь шла о практической стороне деятельности спецслужб противника и нашей разведки за рубежом, тут завязывалась дискуссия, к которой подчас привлекались и преподаватели кафедры.

Заниматься наукой он учил не на словах, а на деле. Прежде всего, он сделал меня активным участником обсуждений различных учебных материалов и диссертаций, готовившихся на кафедре. Это было и интересно, и полезно, расширяло кругозор, помогало готовиться к кандидатскому экзамену по спецдисциплинам. Одновременно приобщал и к педагогической работе. Случилось так, что на кафедре одно время не было преподавателя, который мог бы вести семинары по страноведению в группах, специализировавшихся по

Франции. Это он поручил мне. Из всех занятий со слушателями самыми интересными были, пожалуй, практические занятия по вербовке агентуры и другим разделам программы. Это была тогда новая, изобретенная на кафедре, форма занятий, получившая позже широкое распространение.

Педагогическая практика, постоянное участие в работе кафедры, а после окончания аспирантуры и в работе кафедр политэкономии и иностранных языков, мне очень пригодились в дальнейшем, когда – в 1978 году – меня назначили начальником кафедры по одной из спецдисцинлин в Институте Первого главного управления КГБ СССР (ныне – Академия внешней разведки).

А пока я продолжал учиться в аспирантуре. Через некоторое время, написав диссертацию и успешно ее защитив, я стал старшим научным сотрудником научно-издательского отдела Высшей школы.

Через год после защиты диссертации мне было присуждено ученое звание «старший научный сотрудник», а вслед за ним – присвоено воинское звание «полковник».

За время работы в Высшей школе я много писал, был ответственным секретарем «Научных трудов», занимался организацией научно-теоретических конференций, читал лекции в самой Высшей школе, в учебных заведениях КГБ в Минске и Новосибирске, в Институте разведки, в оперативных подразделениях.

За это время подросли наши дети. В 1970 году дочь окончила среднюю школу и подала документы на исторический факультет МГУ.

Высшей Краснознамённой школе КГБ СССР я многим обязан. Но пришло время менять профессию, а правильнее сказать, вернуться к прежней.

* * *

В конце 1971 года руководство внешней разведки предложило мне поехать в Женеву на должность офицера безопасности. В этом швейцарском городе находится представительство нашей страны при европейском отделении ООН и других международных организациях. Нс скрою, были колебания. Главное заключалось в том, что какая-то часть сотрудников советских учреждений за границей смотрела на офицера безопасности с опаской, видя в нем «око государево», и стремилась держаться от него подальше.

Но, при здравом размышлении, я пришел к выводу, что должность бывает плохой или хорошей от того, какое содержание сам вкладываешь в понятие «должность», какие функции берешь на себя, исполняя се, насколько ты открыт и доступен. Я понимал также, что какое бы мне прикрытие ни подобрали, после предательства Голицына и Носенко в тазах местной контрразведки я все равно буду разведчиком, а значит, и работать будет крайне тяжело. Любой, даже самый невинный, контакт с местным гражданином будет рассматриваться контрразведкой как разведывательный. Так уж лучше я буду устанавливать официально (и неофициально) контакты с сотрудниками полиции, контрразведки, чиновниками таможни, протокола. Я буду у них на тазах, тогда и наблюдение за мной будет не столь пристальным. И я согласился.

Но моего согласия, безусловно, было мало. А вот пустят ли меня к себе швейцарцы? Сомнения, и достаточно серьезные, были: моя фамилия есть в книге «КГБ», изданной ЦРУ, в которой помещены фамилии возможных сотрудников советской разведки и контрразведки за рубежом. А нам было известно, что советские граждане, выезжавшие в западные страны, обязательно проверялись их контрразведками по указанному списку. Что подумают обо мне швейцарские чиновники, которые будут решать вопрос о выдаче мне визы, прочитав там: «Окулов Василий, работал в посольстве СССР во Франции в 1954–1959 годах».

До выезда в Женеву времени оставалось совсем мало, и я готовился к командировке, сидя в Главке, оставаясь старшим научным сотрудником Высшей школы: у руководства кадрового аппарата, да и у меня, не было уверенности в том, что швейцарские власти дадут мне визу. И лишь после получения дипломатического паспорта со швейцарской и транзитными визами был подписан приказ о моем переводе из Высшей школы в Первое главное управление.

В Женеву я выехал 10 июля 1972 года. Путь мой лежал с Белорусского вокзала Москвы на Брест, затем – на Варшаву, Братиславу и Вену. В Вене была пересадка на один из европейских экспрессов, шедших через швейцарский город Базель до Берна, а оттуда – электричкой до Женевы.