Текст книги "Явка до востребования"

Автор книги: Василий Окулов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 25 страниц)

Василий Окулов
ЯВКА ДО ВОСТРЕБОВАНИЯ

МОЯ РОДОСЛОВНАЯ
(Вместо предисловия)

С возрастом вес чаще вспоминается родительский дом, что находится в ста шагах от реки Исакогорка – одного из рукавов Северной Двины, и в десяти километрах от центра Архангельска – столицы Нодвинья и Поморья.

Помню, как длинными зимними вечерами, благо «лампочка Ильича» уже зажглась, собирались в доме родственники, соседи и лилась но-поморски неспешная беседа, когда собравшиеся не говорят, не шумят, а тихо и с чувством «сказывают».

Обсуждались семейные дела, да «что в колхозе, что на заводе», что в мире творится. И, сколько помню, всегда говорили о войне, то о прошлой, то – о будущей. Все знали, что она будет, только не знали когда.

А бывало, под настроение, народные сказки и сказания северных народных сказителей – Степана Писахова, Марфы Крюковой, Бориса Шергина – читали. А заскучает кто, запоет Валентина, сестра матери, что-нибудь душевное, подхватят, подтянут все хором, и польются песни слаженно, с чувством.

«На песни» заходил сосед Алексей Филиппович – единственный, помимо учителей средней школы, «ученый» в округе человек. Инженерное образование он получил еще до Октября, работал в городе, а жить предпочитал в деревне, где все к нему относились с большим уважением за доброту и простоту в обращении. Многим молодым он помог найти дорогу в жизни. Алексей Филиппович великолепно знал историю, и особенно историю Северного края. От него я услышал рассказ о том, как Окуловы оказались на берегах Северной Двины.

Заселение полупустынных просторов Севера Руси в IX–X веках шло стихийно: туда бежали новгородские, ильменские славяне – крестьяне и ремесленники, – спасаясь от боярского гнета, а часто и от голода. По привычке они возделывали землю, занимались ремеслами, и, приспосабливаясь к новым условиям, учились промышлять зверя, ходить в морс на лов рыбы, варить соль…

Не плошали и бояре Новгородской республики. В XII веке на Северной Двине появилась новгородская гражданская власть с центром в Холмогорах. А для защиты уж имеющихся поморских и подвинских земель от притязаний князей Московско-Владимирской Руси и захвата новых в Великом Новгороде создавались вооруженные дружины ушкуйников (от древнерусского слова ушкуй – большая плоскодонная лодка. – Примеч. авт.).Ушкуйники были значительной военной силой, что видно по масштабу их деятельности: они совершали походы не только на берега Двины и Белого моря, но и на Волгу, Каму, Вятку, даже – на Мурман, Швецию и Норвегию.

Борьба за Север между Новгородом и Москвой закончилась только в 1470-е годы после крушения Новгородской боярской республики.

За сравнительно короткий срок (X–XV века) предприимчивые «колонизаторы» – крестьяне-ремесленники и те же ушкуйники, «перековавшие мечи на орала», совместно с коренным населением– промысловиками, обжили территорию в 1150 тысяч кв. км, равную по площади Франции, Германии, Англии и Голландии в придачу.

По преданиям, как говорил сосед Алексей Филиппович, наши предки – один из отрядов ушкуйников – пришли на Северную Двину большим родом. На необитаемом острове, по-местному – на кошке, поставили деревню и. назвали ее «Окулово». Кошка стала «Окуловской». И не случайно они облюбовали этот остров: в 8 километрах от него в сосновом бору на высоком берегу реки (мыс Пур-Наволок), откуда начинается дельта Северной Двины, стоял Михайло-Архангельский монастырь, основанный в XII веке.

Жили они на той кошке не одно столетие, занимаясь охотой, рыболовством, скотоводством и огородничеством, ремеслами. И дальше бы жили, да своенравная река подмыла песчаный берег и вынудила их перебраться на соседний, более крупный и обжитой, Лисостров.

Впервые Лисостров, позднее – Лисестрово, упоминается в Северных летописях в 1419 году, как крестьянское поселение мужского Михайло-Архангельского монастыря. Упоминания о Лисестрове я видел в Списках владений Москвы на Двине 1462–1476 годов, а также в ряде документов хозяйственного характера (купля-продажа имущества), относящихся к 1478 и 1581 годам.

В истории Северного края Лисестрово известно построенной там в XVII веке верфью, на которой работал знаменитый на Севере кормщик и судостроитель Маркел Иванович Ушаков, казенными заводами на реке Ширше, появившимися в ХVIII веке и поставлявшими на судоверфи Архангельска якоря и прочую снасть корабельную. С тех времен сохранились бывшая заводская слобода Ригач да дубовые и лиственные сваи, остатки верфи, на берегу Турдеева острова.

Поселения вокруг монастыря быстро разрастались и уже к началу XV века были хорошо известны ближайшим соседям – «мурмонам» (норвежцам). В 1410 году они напали на монастырь, разграбили его и сожгли. Такая же участь постигла и многие селения. Но поморов это не обескуражило: заново отстроились. И уже в конце XV века от стен монастыря уходили в северные моря и далее – в Западную Европу – не только промысловики, русские и иностранные «гости», но и русские дипломаты.

В 1584 году монастырь был превращен местным населением в мощную по тем временам деревянную крепость. Первыми жителями ее стали 200 стрельцов, прибывших из Москвы. Город получил название Новые Холмогоры. Вокруг него вырос торговый посад. Скоро крепость и посад стали называться Архангельским городом, а его жители – архангелогородцами. Прошло еще сто лет, и на берегу Двины вырос каменный Гостиный двор, представлявший собой хорошо укрепленную и вооруженную крепость, закрывавшую незваным гостям вход в реку, а значит, и в Россию. В 1693 году по указу Петра I через озеро Плесцы (теперь там находится космодром «Плесецк») был проложен почтовый тракт Москва – Архангельск.

Город развивался как торговый и военный порт, как центр судостроения, лесопиления, железоделательного, слюдяного производства, смолокурения, морского промысла. Велика во всем том заслуга Петра Великого. Но велика и вина его перед Архангельском. Строя Петербург, «окно в Европу» и центр ввозной и вывозной торговли, он свел до минимума торговое значение Архангельска и всего Северного края: в 1710 году он запретил купцам вывозить через Архангельск хлеб и ввозить шелковые изделия; в 1713-м – возить туда пеньку, нефть, икру, клей, поташ, смолу. В 1717 году именитые купцы-архангелогородцы были переселены по его указу в Петербург. С 1717 по 1734 год был закрыт военный порт и прекращены работы на Соломбальской верфи. Архангельск стал оживать только после 1762 года, когда ему были даны те же права и возможности, что и Петербургу.

На грани XIX и XX веков Архангельск трудами Саввы Ивановича Мамонтова был соединен узкоколейной железной дорогой с Москвой, что способствовало его хозяйственному и промышленному развитию. Дорога заканчивалась на материке, не доходя примерно два километра до реки, отделяющей от него Лисостров. Конечную станцию пути назвали «Исакогоркой», как и стоящую неподалеку – на горе – деревню, впервые упомянутую в северных летописях в 1576 году, как владение Антониево-Сийского мужского монастыря.

В годы Первой мировой войны узкая колея была перешита на широкую, реку между материком и островом перекрыли дамбой и продлили её через Лисостров до левого берега Северной Двины.

Появление железной дороги дало толчок экономическому развитию острова: был построен крупный морской торговый порт «Бакарица», рядом – железнодорожная станция с тем же названием, склады, судоремонтные мастерские, лесопильные заводы, служебные и жилые здания. Было налажено регулярное речное сообщение между центром города и населенными пунктами Лисестрова.

Среда Окуловых были крестьяне, рыболовы, охотники и зверобои, моряки и корабелы, а изредка и администраторы разных рангов. В 1556 году Стснанка Окулов стал «излюбленным Двинским головой, выборным судьей в Колмогорском приходе». А действительный статский советник Алексей Матвеевич Окулов в 1802 году был назначен гражданским губернатором Архангельска.

Жизнь моих предков всегда была связана с этими местами. Тут они родились, женились, растили детей, тут они и похоронены. Тут и я родился, учился, стал комсомольцем и был принят в ВКП(б). С этих мест, с отъезда в Москву учиться в Институте международных отношений МИД СССР, началась моя «дорога проселочная», но которой иду девятый десяток лет.

Глава первая
ИНСТИТУТ. НАЧАЛО СЛУЖБЫ

1. ИНСТИТУТ

Летняя Москва 1945 года встретила приветливым солнечным днем, шумом и вокзальной суетой. Не терпелось выйти в город, однако на платформе пришлось простоять минут пятьдесят: ограничение на въезд в столицу, как для иностранцев, так и для иногородних граждан СССР, еще не было отменено. Поэтому милиция и военная комендатура при выходе проверяли паспорта, пропуска и командировочные удостоверения у всех пассажиров.

Пройдя контроль, поехал к родственникам на станцию Подлипки, теперь – город Королев.

Назавтра приехал в Институт – просторное красивое здание бывшего Императорского лицея памяти цесаревича Николая, построенное в 1875 году на берегу Москвы-реки у Крымского моста по проекту архитектора Вебера. Это было высшее учебное заведение для детей дворян и крупной буржуазии. Оно приравнивалось к Царскосельскому лицею, а в правах – к Московскому университету. Среди его выпускников были сыновья Л.Н. Толстого и потомок псковских воевод – Сергей Владимирович Симанский, будущий (1945–1970) Патриарх Московский и всея Руси.

На доске около приемной директора Института висел список абитуриентов, вызванных на собеседование на этот день. Без малого – сорок человек.

Заседание Мандатной комиссии проходило в кабинете директора. Один за другим выходили из директорского кабинета абитуриенты.

Одни – веселые. Они с удовольствием рассказывали, о чем их спрашивали и как они отвечали. Другие – грустные. Эти уходили молча.

Подошла моя очередь. Волновался, конечно, но собрался и пошел смело. За длинным зеленым столом сидело человек пятнадцать генералов и полковников от дипломатии. Возглавлял комиссию начальник управления кадров МИД СССР, Чрезвычайный и полномочный посланник второго класса М.Л. Силин. Расспрашивали о родителях, учебе, откуда приехал. Услышав «Архангельск», один генерал сказал: «Земляк Ломоносова». И все заулыбались.

Во второй половине дня появился список счастливчиков, прошедших собеседование. Он был вполовину меньше предыдущего. С бьющимся сердцем подходил я к нему, а увидев свою фамилию, чуть не запрыгал от радости.

После объявления результатов работы мандатной комиссии начальник курса – Николай Николаевич Комов – поздравил нас с поступлением и пожелал хорошего отдыха. Я тутже поехал за вещами, а затем и на вокзал. Билетов в кассе не было. Вышел на перрон. К поезду были прицеплены 3 теплушки. Это – двое суток без света, воды и туалета, но все-таки шанс, который нельзя упустить! Подошел к пожилому и добродушному контролеру, стоявшему у одной из них, сунул ему в руку сумму, равную стоимости билета. Он тихо буркнул: «Проходи!»

Через двое суток, черный от пота и пыли, приехал домой. Поделился радостью с домашними, отмылся в бане и пошел в школу. Все, кого я там встретил, искренне поздравляли с поступлением, желали успехов и, главное, поскорее стать послом. И не меньше! А мои друзья, учившиеся в Мореходном училище, одном из старейших в России, хотели видеть меня консулом в Марселе. Будущим капитанам и механикам, готовившимися к заграничным плаваниям, «свой человек» в этом веселом городе мог пригодиться.

Занятия в том году начинались 15 сентября. Приехав 13 сентября, получил в секретариате студенческий билет, продуктовые и обеденные карточки и направление в общежитие.

До сих пор нас – выпускников МГИМО – иногда спрашивают: «Зачем в военное лихолетье надо было создавать Институт международных отношений? Была Высшая дипломатическая школа, там готовили дипломатов. Неужели не хватало кадров?»

Да, грамотных специалистов в области международных отношений в стране в то время не хватало: наиболее опытные сотрудники НКИД, как и многие средние и высшие командиры армии, сотрудники органов госбезопасности, погибли в годы репрессий, в ходе финской и Великой Отечественной войн.

И после разгрома гитлеровских войск под Сталинградом руководство страны озаботилось послевоенной жизнью. В феврале 1943 года в Государственном Комитете Обороны и на Коллегии НКИД СССР обсуждался вопрос о подготовке специалистов для широкой международной деятельности в послевоенный период, и было признано необходимым создать специализированное высшее учебное заведение. И уже 31 августа СНК СССР принял постановление «Об организации в составе МГУ имени М.В. Ломоносова факультета международных отношений». Через год факультет был преобразован в Московский государственный институт международных отношений (МГИМО) НКИД СССР.

Это объяснялось тем, что в тот период страны – участницы антигитлеровской коалиции решали вопрос о создании Организации Объединённых Наций, а руководство СССР хотело сделать её членами все 16 союзных республик. Предполагалось также развивать широкие международные связи и но другим направлениям, поэтому требовалось значительно больше специалистов-международников, чем было предусмотрено раньше.

2. УЧЕБА

Общежитие – неповторимый особый мир со своими заботами, страстями и противоречиями. Населяют его живые люди, часто с полярными характерами.

Моими соседями по комнате, а потом и друзьями на всю жизнь, оказалось шестеро симпатичных ребят из разных городов России. После окончания института пути-дороги развели нас, по-разному сложились и наши судьбы. Отрадно сознавать, что все мы, несмотря на трудности, невзгоды и несчастья, не свернули с выбранного пути, честно трудились и остались верны юношеской дружбе. Мы не виделись порой годами, но каждая встреча, будь она в Москве или за границей, была для пас праздником. Нам было о чем поговорить, было что вспомнить.

Первый раз всем курсом мы собрались 17 сентября 1945 года. Нас было 386 человек. И почти половина – фронтовики, некоторые еще в погонах, люда, прошедшие суровую школу жизни, увешанные орденами и медалями. Среда них – четыре Героя Советского Союза. Была на курсе и небольшая группа ребят, пришедших от станка, а остальные – вчерашние школьники.

Все волновались, нам предстояло вместе учиться и жить, а мы были такими разными но возрасту, жизненному опыту, воспитанию, традициям и привычкам, но благосостоянию и положению родителей. По, несмотря на все различия, мы быстро привыкли друг к другу. Получилось удачное сочетание опыта фронтовиков и производственников, отвыкших от учебы и в какой-то степени растерявших знания, и юнцов со школьной скамьи, для которых институт был продолжением школы. Мы учились у старших ответственному отношению к делу, подражали им. Мы обязаны фронтовикам и за сплочение коллектива, и за уроки жизни. Разница в возрасте и опыте, шокировавшая нас в первые дни, скоро стерлась, и разнородный коллектив стал дружным, сплоченным и представлял собой прекрасный материал для подготовки качественно нового поколения работников в области внешней политики.

Мне не раз задавали вопрос: «Как ты – житель глубинной северной деревни – попал в МГИМО? Ведь это элитарный институт!? Многие москвичи не могут туда поступить. Кто тебе помог?» Никто мне и моим друзьям, с которыми я жил и учился, не помогал. Связей, способных сделать это, у нас не было. В ту пору нам были не ведомы «блат» и «репетиторство». Помогла нам всем, конечно, школа. Несмотря на трудности лихолетья, и в сельских школах тогда хорошо учили. Помогли мне родители: они меня вырастили и научили работать. Огромная им сыновья признательность.

Были ли у меня какие-то преимущества перед другими абитуриентами? Перед фронтовиками, конечно, нет. Перед производственниками – не знаю. Думаю, тоже нет. А перед выпускниками средних школ, пожалуй, были. Еще школьником я стал кандидатом в члены ВКП(б), членом райкома комсомола. Имел блестящую характеристику райкома партии, в которой говорилось, что, будучи учеником 8—10 классов, успешно готовил в системе Всевобуча пополнение для армии, за что был и награждён медалью «За победу над Германией в Великой Отечественной войне 1941–1945 годов»

А был ли наш институт «элитарным»? Был! И это мы поняли, когда поучились и послушали таких корифеев науки, как Е.В. Тарле, Н.Н. Баранский, В.Н. Дурденевский, С.Б. Крылов, Р.З. Манфред, И.А. Витвер, B.C. Сидорин и многих других академиков и профессоров старой университетской формации.

«Элитарным» в негативном смысле он стал, когда в нет закрыли доступ «кухаркиным» детям. И, думается, «расслоение» студенческого коллектива началось уже в сентябре 1946 года, когда, «в порядке исключения», в институт было принято 40 девушек, но какие фамилии! Молотова, Жукова, Косыгина, Мухина и другие. «Дамские отпрыски благородных семейств», – как сказал один из моих однокурсников.

Руководство МИД СССР и дирекция института организовали учебный процесс так, что семинарские занятия по многим дисциплинам и курсам по международной политике, дипломатическому протоколу вели ответственные сотрудники МИД СССР, сочетавшие практическую работу с научной и преподавательской деятельностью. Семинарские занятия по философии в моей группе, к примеру, вел советник первого класса, впоследствии Чрезвычайный и Полномочный Посол СССР, А.А. Рощин. Руководителем моей дипломной работы по новой французской конституции был сотрудник отдела стран Западной Европы кандидат исторических наук Покровский.

МГИМО создавался как центр подготовки специалистов-международников широкого профиля. Однако скоро руководство института поняло, что усвоить всю массу учебной и дополнительной литературы студентам не по силам, и была введена специализация. Появились историко-международный и международно-правовой факультеты. Я выбрал международно-правовой.

В институте мы получили разностороннее специализированное и одновременно достаточное общее образование. Благодаря этому все были востребованы. Своих сокурсников я встречал на партийной и советской работе, в МИДе, ВОКСе, КГБ, Министерстве обороны и других учреждениях госаппарата, в средствах массовой информации, научно-исследовательских и учебных институтах, в Музее Ленина и в Патриархии, в спортивных организациях.

Мы старательно учились, но и помнили слова поэта: «блажен, кто смолоду был молод…» И, понятно, «нас смущали иньязовских девушек глазки». И не только иньязовских. Очень милые девушки были во многих московских институтах, куда мы частенько ходили на вечера, и там многие нашли себе судьбу единственную и неповторимую. На третьем курсе я познакомился с умной, милой и красивой девушкой Ниной, студенткой медицинского института. В сентябре 1949 года мы поженились.

3. КРЕМЛЬ

Осенью 1949 года произошло необыкновенное по тем временам событие: мы с женой попали на экскурсию в… Кремль. Сейчас, купив в городской кассе билет на спектакль в Кремлёвский дворец съездов или в Алмазный фонд, свободно проходишь на территорию Кремля и любуешься Царь-пушкой, а тоща такую «вольность» и представить было невозможно.

Партком и дирекция МГИМО решили, что было бы неплохо показать будущим дипломатам, но на первый случай не веем, а только партийно-комсомольскому активу, место, где жил и работал создатель Советского государства В.И. Ленин, и где продолжает его дело товарищ И.В. Сталин. Неделю заняло составление предварительного списка экскурсантов. Потом, подписанный директором и секретарем парткома, скреплённый гербовой печатью института, он был передан коменданту Кремля.

Утром в будний день за полчаса до назначенного времени мы собрались у Боровицких ворот. Тщательная проверка документов. Никаких свертков и сумок, фотоаппаратов проносить не разрешалось. И обязательный вопрос: «Есть ли у вас оружие?»

Территория Кремля. Первое впечатление – красивый, но покинутый жителями город. На огромной площади – ни одной живой души, если не считать часовых на кремлевской стене и при входе в Большой Кремлевский дворец. Рассказ экскурсовода о кремлевских храмах, о Царь-пушке и Царь-колоколе. Обо веем этом слышали и даже на картинках видели. А тут – воочию смотрим. Впечатляют и размеры, и вес.

Большой Кремлевский дворец. Снова проверка документов и снова вопрос: «Есть ли у вас оружие?» Георгиевский зал. Зал заседаний Верховного Совета СССР. Зал, где завтракают и обедают народные избранники во время сессий Верховного Совета, Оружейная и Грановитая палаты. Квалифицированные экскурсоводы рассказывают о хранящихся в музеях предметах старины, о сокровищах, не имеющих цены, о картинах, холодном оружии и пр.

Все было крайне интересно, и мы зачарованно смотрели и на шапку Мономаха, и на искусство оружейных и каретных дел мастеров, на украшения и платья Екатерин и Елизаветы, на личные вещи Петра Великого.

Первый год семейной жизни особенно памятен. Учились жить своим домом, никто нас не поучал, никто ни во что не вмешивался. Все – хорошее и плохое – только наше. Трудновато иногда бывало, но не унывали. Веселились и гостей принимали: моих друзей, окуловских и институтских, подружек жены.

Сдав зимнюю сессию, мы поехали в Архангельск. Там была «настоящая», как говорила мама, свадьба, веселая и многолюдная. Кричали «горько» и целовались, танцевали и пели.

Вернувшись из Архангельска, я засел за диплом и подготовку к государственным экзаменам.