Текст книги "Лидер 'Ташкент'"

Автор книги: Василий Ерошенко

сообщить о нарушении

Текущая страница: 11 (всего у книги 15 страниц)

наю, знаю, что "Ташкенту" пора снова становиться на ППР, – сказал при очередной нашей встрече в Новороссийске начальник штаба флота контр-адмирал И.Д. Елисеев, хотя я вовсе не напоминал об этом. – Но придется еще немного потерпеть. Согласовал, с командующим, что задерживаю, – очень нужен корабль здесь.

Памятный феолент

Очередной прорыв в Севастополь – 27 мая.

Вышли из Новороссийска под вечер. Ночь, ясная и лунная, с голубой дымкой над морем, застает "Ташкент" уже у берегов Крыма. В первом часу поднялся впереди обрывистый мыс Феолент.

Давно ли мы с Еремеевым с трудом опознали эту громадную скалу, когда корабль стоял в кромешном тумане прямо под ней! А сейчас так светло, что издали заметны углубления-пещерки с будто вымазанным известью нижним краем гнездовья бакланов.

При такой видимости можно поворачивать на фарватеры, не сбавляя хода. Еремеев прильнул к пеленгатору. Я не спускаю со штурмана глаз. Поворот... Изогнувшаяся кильватерная струя отливает серебром. Но любоваться не время: это место стало самым опасным. И не закончился еще поворот, как раздается выкрик сигнальщика:

– Торпедоносец слева, курсовой тридцать!

Торпедоносец, должно быть, сидел на воде, пользуясь полным штилем, и только что взлетел для атаки.

Трещат наши автоматы, бухает главный калибр. Но самолет так близко, что мог сбросить торпеду и до того, как мы его заметили. Повернув корабль прямо на него, я, кажется, забыл про все на свете фарватеры и мины.

А справа, между нами и берегом, вдруг просвистели и разорвались, вздыбив воду, бомбы. Ого, удар-то, оказывается, комбинированный!..

Командую на руль, пытаясь угадать, где лягут следующие бомбы. И в этот момент слышу отчаянный голос Еремеева:

– Выходим на минное поле!

Да, о фарватерах забывать нельзя, даже если тебя атакуют сразу с двух сторон.

Торпеды – их две – проходят вдоль борта. Смотрю на их след, очень отчетливый, и вытираю вспотевший лоб. "Ташкент" уже на фарватере. А отвернули все-таки удачно, хотя чуть было и не выскочили туда, куда выскакивать нельзя.

Немного успокоившись, восстанавливаю в памяти последовательность быстротечных событий. Случайно ли совпали атака торпедоносца и бомбежка? Или это так и замышлялось? Если последнее верно, то, конечно, главная роль отводилась торпедоносцу. А бомбы – чтобы кораблю, маневр которого в этом месте и без того стеснен, было еще труднее уклониться от удара.

В Севастополе стоим до наступления темноты, и весь день не дают покоя бомбардировщики. Сигнальщики подсчитали, что за часы этой стоянки только в бухту упало сто сорок бомб. Большая часть экипажа неотлучно на боевых постах, я все время на мостике или в рубке. Наши башни ведут огонь по фашистским позициям, до которых – это видно по установке прицела – нет и десяти километров...

После этого похода командование решило изменить устоявшееся "расписание" наших рейсов. "Ташкент" будет выходить из Новороссийска не вечером, а в середине дня, с тем чтобы в 23-24 часа быть уже в Севастополе. Выход оттуда в 2-3 часа ночи. Таким образом, исключаются дневные стоянки в севастопольских бухтах. Зато больше светлых дневных часов придется проводить в море. В связи с этим "Ташкенту" выделяется небольшое авиационное прикрытие с кавказских аэродромов. "Ястребки" могут провожать нас миль на семьдесят от Новороссийска и на таком же расстоянии от него встречать на обратном пути. Это меньше половины всего перехода, но и то хорошо. "Юнкерсы" и "хейнкели" летают над морем без сопровождения "мессершмиттов", и потому даже звено наших истребителей кое-что значит.

"Ташкенту" все-таки дали очередной планово-предупредительный ремонт – без него не обойтись. Постоянное форсирование механизмов при уклонении от ударов с воздуха или артобстрела не проходит бесследно.

Мы возвращались из Севастополя, когда вахта внезапно обнаружила, что кирпичная кладка заднего фронта третьего котла выплавилась и прогорел железный кожух. Котел был выведен, и через два часа в еще пышущую жаром топку влез командир третьего котельного отделения старшина 2-й статьи Николай Кудрявцев. Задыхаясь в горячем воздухе, он заложил задний фронт котла асбестом. Котел ввели в строй, и если бы обстановка потребовала развить самый полный ход, он был бы обеспечен.

Но, конечно, асбест – средство сугубо временное. Выслушав доклад флагманского механика базы об этом случае, контр-адмирал И.Д. Елисеев принял решение безотлагательно отправить "Ташкент" в Батуми.

Там мы и услышали июньским утром в сводке Совинформбюро: "Под Севастополем наши войска отражали ожесточенные атаки перешедшего в наступление противника..." Значит, третий штурм. А у нас ремонт...

Он шел уже к концу, когда 17 июня меня вызвали семафором на крейсер, стоявший у противоположного причала батумской гавани. На крейсере находился начальник штаба эскадры.

– Лидер "Харьков" по пути из Севастополя атакован бомбардировщиками, сказал начштаба. – Лидер поврежден и остался без хода... Ни одного быстроходного корабля, кроме "Ташкента", в Батуми и Поти нет. "Ташкент" числится в суточной готовности. Это, понятно, не устраивает. Когда сможете выйти фактически?

– Доложить немедленно не могу, – честно признался я. – Надо поговорить с Суриным.

Возвращаюсь на катере на свой корабль. Коновалов и Орловский ждут на палубе. В двух словах объясняю им обстановку. Вызываем Сурина, Кутолина, Колягина. Тут же политрук Смирнов. Павел Петрович достает из кармана "колдунчик" и, не отрываясь от него, слушает своих помощников, вполголоса докладывающих о состоянии отдельных механизмов. Потом с минуту молчит, словно забыв о моем присутствии. Наконец решительно произносит:

– Через полтора часа дадим ход.

Суточная готовность есть суточная, и инженер-механик вправе располагать этим сроком в интересах ведущихся на корабле работ. Но многоопытный Сурин привык к вводным и назначает подчиненным свои сроки. Котлы у него всегда щелочатся так, чтобы ни одного отделения полностью не выводилось из строя. А с неудобствами такого ремонта Павел Петрович не позволяет считаться ни себе, ни другим.

"Ташкент" вышел из гавани не через полтора часа, а через час пятнадцать минут. Быстро развиваем самый полный ход. Лаг показывает сорок три узла, и это еще не предел. Кажется, будто лидер почти летит над морем. Полубак слегка приподымается, за кормой клокочет бурун.

И совсем нет дыма, из труб вырывается лишь прозрачный горячий газ. Котельные машинисты, от которых больше всего зависела сама возможность экстренного выхода, искусно держат нужное давление пара. И в том, и в другом сегодня еще раз проявилось мастерство мичмана Василия Матвеевича Матвеева, старшин Василия Удовенко, Николая Кудрявцева, Ивана Дурнеева и их подчиненных.

А у турбинистов, когда я вернулся с крейсера, были еще разобраны некоторые вспомогательные механизмы. И тоже справились, успели! Команда мичмана Алексея Никитича Сазонова славится своими старшинами. Ученики Сазонова – Георгий Семин, Константин Иванов, Семен Якимов – едва ли не лучшие на корабле командиры отделений: всегда подтянутые, требовательные, отлично знающие свое дело. И среди рядовых турбинистов есть настоящие мастера. Особенно Петр Ковалев, Иван Петров, Алексей Алексеев... Сегодня все они вместе со своими командирами показали, на что способны.

– Считайте, что "Ташкент" проходит дополнительные ходовые испытания! говорю по телефону Сурину. – И проходит отлично!

Идем самым полным несколько часов. Командир "Харькова" капитан 3 ранга П. А. Мельников сообщил по радио, что корабль уже дал ход и идет нам навстречу. Пока мы вводили в действие котлы "Ташкента", "харьковчане" тоже, очевидно, делали все, что было в их силах.

Позже мы узнали: на лидере вышли из строя все котлы – полопались и потекли трубки от сотрясения корпуса при близких разрывах бомб. Котельные машинисты, самоотверженно работая в горячих котлах, заглушили поврежденные трубки и вернули своему кораблю ход.

Вновь отличились те же люди, которые спасли его год назад под Констанцей...

Когда мы встретились с "Харьковом", он практически уже не нуждался в помощи. Но дело могло обернуться всяко. И команда боевого собрата восторженно приветствует "Ташкент". На фалах "Харькова" трепещут флаги, передающие благодарность за выручку скупым, но выразительным языком флотских сигналов. Два лидера вместе идут к кавказскому берегу.

– Разрешите заканчивать планово-предупредительный ремонт? – официальным тоном спрашивает поднявшийся на мостик уже в базе Сурин.

Павел Петрович сдержан и хмур. Он сделал все мыслимое и немыслимое, чтобы обеспечить экстренный выход корабля. И сделал бы все это опять, поступи какая-нибудь новая вводная. Но теперь, когда вся горячка позади и "Харьков" благополучно дошел до базы, инженер-механик не считает нужным скрывать, как жалко ему потерянных для ремонта часов.

Спешно завершив последние работы, грузим в Поти боеприпасы и полным ходом идем в Новороссийск. Все понимают: оттуда сразу пошлют в Севастополь.

Камышевая бухта

В Новороссийске получаем предпоходный инструктаж вместе с капитан-лейтенантом Петром Максимовичем Буряком, командиром эскадренного миноносца "Безупречный". Нам объявлено, что теперь мы будем ходить в Севастополь вместе. Понимать это следует, впрочем, не буквально: скорость хода наших кораблей неодинакова. "Безупречный" будет выходить из Новороссийска на полтора-два часа раньше, а "Ташкент" – нагонять его в пути и первым приходить в Севастополь.

Петра Максимовича я знаю уже несколько лет – с тех пор, как перешел с тральщиков на сторожевики. Он служил тогда штурманом дивизиона сторожевых кораблей. А впоследствии стал штурманом бригады эсминцев. Вообще же Буряк из торгового флота, штурман дальнего плавания. И в дивизионе, и в бригаде он многому научил молодых командиров кораблей. Но самого его не очень удовлетворяла штабная работа – тянуло на командную. И ему вверили один из новых эсминцев, начавших поступать на флот.

У "Безупречного", как и у его командира, отличная боевая репутация. С начала войны корабль наплавал свыше 25 тысяч миль, с честью выполняя самые сложные задачи. Десятки раз он подвергался массированным воздушным атакам, но всегда успешно их отражал, сбив при этом несколько вражеских самолетов. Одним словом, "Безупречный" надежный товарищ в бою.

С Петром Максимовичем плавает его семнадцатилетний сын Володя. Парнишка рвался воевать, и отец с разрешения начальства взял его на корабль юнгой-зенитчиком. Держит он сына строго, отношения – как у командира с подчиненным.

На инструктаже знакомят с обстановкой в Севастополе. Положение там тяжелое. Враг третью неделю штурмует город. Наши части сражаются геройски, наносят контрудары. С ходу была введена в бой 138-я стрелковая бригада, доставленная в Севастополь с Большой земли уже в дни июньского штурма. Но у противника огромный численный перевес. Немцам удалось прорваться к Северной бухте. Вход в нее, как и в Южную, даже ночью исключен. Поэтому ходить отныне будем в бухту Камышевую. Там предстоит нам высадить 142-ю стрелковую бригаду, переброска которой в Севастополь – основная задача "Ташкента" и "Безупречного" на ближайшие рейсы.

Признаться, я не сразу вспомнил, как выглядит эта Камышевая вблизи. Просто ни к чему было проявлять к ней особый интерес, раз ты командуешь довольно крупным кораблем. В тесной Камышевой бухте, врезающейся в берег западнее Стрелецкой, всегда стояли лишь мелкие вспомогательные плавсредства. Сейчас, как нам сообщили, туда приведена в качестве временного причала железная баржа. Ошвартоваться у нее может лишь один корабль. Поэтому разгружаться и принимать раненых надо побыстрее. Развернуться в бухте "Ташкент" не сможет, выходить только задним ходом.

И еще об одном нас предупреждают: Камышевая бухта, как и все в Севастополе, под артиллерийским обстрелом.

Вернувшись из штаба базы, я вызвал в рубку Орловского, Новика, Еремеева, Балмасова. Пришел и комиссар. Мы обсудили практические вопросы обороны корабля на переходе. Учитывая опыт кораблей, уже встречавшихся под Севастополем с торпедными катерами, решаем предоставить больше самостоятельности командирам башен и орудий.

Перед выходом Новик инструктирует их так:

– Кто заметил катер – открывает огонь. Остальным немедленно присоединяться. В общем, принцип такой же, как у зенитчиков при появлении самолетов. Только не забывать, что нас будет встречать катер или тральщик севастопольского ОВРа...

Кроме боеприпасов, которыми загружены кубрики еще в Поти, мы приняли на борт муку, крупу, сахар – в Севастополе иссякают запасы продовольствия. После погрузки на верхней палубе размещаются армейцы.

До меридиана Керченского пролива нас сопровождают истребители. В сумерках обгоняем "Безупречный", вышедший из Новороссийска двумя часами раньше. Пока все спокойно. Но рассчитывать, что проскочим не замеченные противником, теперь не приходится. Гитлеровскому командованию известно: наши корабли на день в Севастополе больше не остаются, уходят обратно в ту же ночь. Значит, не так уж сложно высчитать, когда и где можно нас застать.

Хуже всего, если атакуют в зоне фарватеров. Но, кажется, к этому и идет. Когда были уже недалеко от Феолента, над нами покрутился разведчик. Теперь бомбардировщики не заставят себя ждать – они у фашистов близко.

Держим полный ход. Быстро приближается ожидающий нас у буя тральщик. Он передал опознавательные, а вслед за тем – семафор: "Имею указание проводить вас по фарватерам. Следуйте за мной. Мой ход 14 узлов".

Ну нет, четырнадцать узлов нас сейчас никак не устраивают! А с фарватерами мы уже достаточно знакомы. Диктую Балмасову ответный семафор: "Имею ход 38 узлов. Прошу отойти с фарватера".

Тральщик подчиняется. "Ташкент" проносится мимо, качнув его на поднятой могучими винтами волне.

Кое-что мы тут выиграли: бомбардировщики застают "Ташкент" уже вблизи Херсонеса. Отбиваемся, не сбавляя хода. Бомбы падают довольно близко, хотя это и не пикировщики. Страшно за армейцев, расположившихся на палубе: когда там такая скученность, один осколок способен задеть десятерых.

– Иван Иванович, выясните, есть ли на палубе раненые, – прошу старпома, как только бомбежка кончилась.

Оказывается, все наши пассажиры невредимы. Не имеет повреждений и корабль. Прорвались еще раз.

С максимальной осторожностью ввожу "Ташкент" в Камышевую. Чтобы ориентироваться, приходится посветить прожектором на место швартовки. Действительно, стоит короткая железная баржа с деревянным привальным брусом. Что ж, подойти можно. На берегу еще издали вижу множество людей – очевидно, раненые. Их скопилось столько потому, что несколько дней в Севастополь не приходили крупные корабли. У баржи рядами стоят носилки. Уже приготовились, к посадке... А нам еще надо сперва разгрузиться.

На палубе распоряжаются Орловский и Фрозе. Я не схожу с мостика. Остаются на своих местах штурман, рулевой, котельные машинисты и турбинисты, вся ходовая вахта. На берег сходят лишь краснофлотцы, выгружающие снаряды и продовольствие, да и то не дальше нескольких метров от причальной баржи. Там ждут пришедшие за боеприпасами грузовики. За машинами строятся в темноте прибывшие на "Ташкенте" бойцы.

С нашего высокого мостика виден город. Не так, конечно, как при стоянке в Северной или Южной бухтах, которые и сами-то – часть города. От Камышевой Севастополь в стороне и, наверное, едва различался бы, будь эта ночь просто летней крымской ночью с темным небом и мерцающими звездами. Но город выхвачен из темноты зловещим заревом, в котором слились пламя пожаров, вспышки орудий, разрывы снарядов и бомб. Все небо над ним исчерчено фейерверком разноцветных огненных трасс.

Смотрю в бинокль на холм Владимирского собора-усыпальницы великих русских адмиралов – и с трудом узнаю знакомые дома вокруг: так изуродовали их бомбежки последних недель. Нетронутым кажется лишь зеленый массив Исторического бульвара, увенчанного круглым зданием панорамы.

С разгрузкой справились за два часа с небольшим. "Безупречный" уже в бухте, ждет места у причала. Спешим принять раненых. Сперва несут в кубрики тяжелых.

Те, кто способен держаться на ногах, помогают нашим краснофлотцам и бойцам медсанбата. Вижу с мостика, как четверо раненых – кто с одной рукой, кто на костыле – вносят на борт пятого, лежащего на носилках...

В ноябре, когда в первый раз привезли на "Ташкент" из Морского госпиталя четыреста раненых, вся команда была озабочена тем, как обеспечить каждому отдельную койку. Теперь раненые быстро заполняют всю верхнюю палубу. Принимаем на борт почти две тысячи человек.

Тех, что остались на берегу, возьмет "Безупречный". "Ташкент" отходит от баржи. Задним ходом надо идти примерно три кабельтова, причем и справа, и слева – гряды подводных камней. Еремеев стоит рядом со мной. Наш обстоятельный штурман мог бы быть тут и лоцманом: уже знает наизусть все детали навигационной обстановки в районе бухты.

Рассвет встречаем на фарватерах. Море такое спокойное, что кажется маслянистым. Разрезанная форштевнем вода тяжелыми пластами опадает у обводов полубака, лениво пенится вдоль бортов.

– А ведь сегодня двадцать второе июня, – задумчиво произносит Григорий Андреевич Коновалов. – Ровно год воюем. И все началось вот в такой же тихий рассветный час...

Действительно, этим утром исполняется первая годовщина войны. Как же не вспомнилось это ни вчера, пока шли к Севастополю, ни в те часы, что стояли в Камышевой? Даже мелькнувшая перед глазами запись в вахтенном журнале "22 июня, понедельник" показалась самой обычной. Вот до чего "заели" мысли и заботы о том, что надо делать сейчас, немедленно, сегодня... Да, пожалуй, и не такая это дата, чтобы хотелось ее вспоминать. Когда-нибудь потом, после войны другое дело, если будем живы...

На крыло мостика, где стоим мы с Коноваловым, выходит старпом. В полусвете утренних сумерек лицо его, как и лицо комиссара, выглядит осунувшимся и бледным. Орловский говорит, словно отвечая вслух на свои же мысли:

– В декабре тоже было очень тяжело, но Севастополь отстояли. Будет и теперь что-то сделано, чтобы оттянуть силы противника... Знаете, что я вчера слышал от краснофлотцев, когда начали грузить продукты? "Раз муку и сахар везем, значит, там держатся!.."

Конечно, держатся. Севастополь по-прежнему сковывает огромные вражеские силы – сотни тысяч солдат, которым по планам германского генштаба, вероятно, давно полагалось быть далеко отсюда. А гадать, выстоит или нет Севастополь в июне, я не могу – об этом и думать-то тяжело, не то, что говорить. Но сравнивать июнь с декабрем нельзя: тогда городу было все-таки легче.

С сибиряками не пропадешь

Очередной выход в Севастополь в 16 часов 24 июня. Экипаж отдохнул, хотя особенно отсыпаться и не пришлось. Надо было принимать топливо и боезапас, грузить снаряды и продовольствие. Все это неоднократно прерывалось тревогами над Новороссийском то и дело появлялись фашистские бомбардировщики.

Принимаем новые подразделения сибиряков – так теперь все называют бойцов 142-й бригады. На палубу вкатывают с причала армейские зенитные орудия. Руководит этим рослый старший лейтенант в пилотке набекрень, которого я сразу узнал: еще перед прошлым нашим рейсом он пытался погрузить на "Ташкент" свою зенитную батарею сверх всяких норм и возможностей. Ничего не добившись тогда от Орловского и Фрозе, старший лейтенант прорвался ко мне на мостик. Стоило немало труда втолковать ему, что корабль загружен уже до отказа.

Сибиряков у нас набирается до тысячи человек. Около шестисот – на "Безупречном". Люди прямо рвутся в бой. Их стремление быстрее попасть в Севастополь – горячее, искреннее. А ведь, конечно же, понимают, что многие, очень многие оттуда не вернутся.

Уже в море армейские командиры под руководством нашего Новика расставляют на полубаке, на юте и по бортам станковые пулеметы и противотанковые ружья дополнительные огневые средства могут пригодиться, если нас атакуют торпедоносцы или катера. Вижу рядом с Новиком опять того же старшего лейтенанта, что-то доказывающего Николаю Спиридоновичу. Как потом я узнал, армейский зенитчик был недоволен тем, что его орудия "зажаты" в проходах. Осмотревшись на корабле, он предлагал передвинуть их на полубак, где батарея получала отличную "огневую позицию", но очень мешала бы нашим носовым башням.

– Какой народ! – восторгается Орловский. – Второй час на корабле, и уже как дома! А посмотрите на ту девушку. Откуда у нее такое спокойствие?

Девушка, которая привлекла внимание старпома, присела на кожух вентилятора и задумчиво смотрит на море. Она в гимнастерке и пилотке, в солдатских сапогах. Должно быть, медсестра. Вся поза девушки действительно полна какого-то глубокого покоя. О чем она думает? Представляет ли, какие испытания ждут ее в Севастополе? Наши краснофлотцы, проходя мимо, глядят на нее с нескрываемым восхищением. И она заслужила его уже тем, что находится здесь.

– Ладно, Иван Иванович, – отвлекаю я старпома от наблюдений за верхней палубой, – Давайте-ка сигнал на ужин, пока еще вокруг тихо!..

В этот раз первый, самолет-разведчик показался вблизи корабля раньше обычного – еще в зоне действия нашей истребительной авиации. Разведчика отогнали шрапнелью. О том, что он нас обнаружил, сообщили на аэродром истребителей, с которым имеем прямую связь. Балмасов доложил: Буряк тоже доносит о воздушном разведчике и: просит прикрытия.

Вскоре группа "мигов", помахав нам крылышками, проносится дальше на запад. Там уже виднеются мачты "Безупречного", которого мы догоняем. А несколько минут спустя со стороны крымского берега появляются "хейнкели".

Играем боевую. Армейцы на палубе прилаживаются к своим пулеметам. Балмасов по радио предупреждает о противнике наших "ястребков". "Вижу, – отвечает командир звена. – Сейчас мы им дадим!".

"Хейнкели" разделяются на две группы. Ту, что устремилась к "Безупречному", с ходу атакуют "миги", и кажется, что воздушный бой завязался прямо над эсминцем. Другую группу, нацелившуюся на "Ташкент", встречает завесой шрапнели наша четвертая башня. Вслед за ней открывают огонь автоматы.

– Сбит фашист! Сбит! – доносятся сквозь треск пальбы чьи-то возгласы. Сбит там, над "Безупречным". В бинокль вижу, как падает в море дымящийся бомбардировщик. Сбили его, очевидно, истребители. Армейцы у нас на палубе кричат "ура".

– За своими следить! За своими! – строго напоминает Балмасов сигнальщикам. "Свои" – это те "хейнкели", которые атакуют "Ташкент".

Они проходят над лидером довольно высоко, окруженные разрывами наших снарядов, и сбрасывают бомбы неточно, далеко от корабля. Уже отбомбившись, два самолета почти одновременно выходят из общего строя, и за обоими начинают тянуться хвосты черного дыма. Это работа нашей "башни смеха". Однако подожженные "хейнкели" не хотят падать в море. Снижаясь и дымя, они тянут к берегу. Но к кораблю эти два сегодня уж не вернутся.

На сорокаузловом ходу догоняем и оставляем позади "Безупречный", для которого максимум – тридцать четыре узла. Пока корабли близко, обмениваемся с Буряком семафорами. "Все в порядке, готовы к отражению новых атак", – передают от Петра Максимовича. На палубе у него такая же картина, как и у нас: сибиряки, расставив где только можно свои пулеметы и "пэтээры", держат круговую оборону.

"Ястребки", сделав над кораблями прощальный круг, поворачивают к Новороссийску – провожать нас дальше они не могут. А вражеские аэродромы будут все ближе и ближе.

– Перерыв окончен, идут опять... – объявляет полчаса спустя Орловский. Зоркий старпом, почти не отрывавшийся все это время от бинокля, первым заметил новую группу самолетов, опередив сигнальщиков.

Это снова "хейнкели", быть может, те же самые, успевшие заправиться и подвесить бомбы. Опять разделяются на две группы. А высота теперь другая, не больше тысячи метров. Знают, что мы уже без прикрытия, и ведут себя нахальнее...

Бомбы ложатся ближе, чем в первый раз. Делая резкие повороты, "Ташкент" срезает бортом не успевшие осесть водяные столбы. Они рушатся на палубу, надстройки, мостик.

Ослепленный хлынувшим и на меня "душем", я пропустил мгновение, когда в бомбардировщик попал зенитный снаряд. Отряхиваясь от воды, слышу крики восторга на палубе и лишь тогда замечаю падающий самолет. Молодец Макухин! Впрочем, вероятно, и автоматы Гиммельмана ему помогли.

Наступает передышка, но она короткая – впереди еще одна группа бомбардировщиков. Поворачиваю прямо на них, так выгоднее. Тем временем сигнальщики успевают связаться с "Безупречным". Там, как и у нас, ни потерь, ни повреждений нет.

Отбиваем новую атаку. Общий огонь корабельных и армейских зенитных средств сливается в оглушающий треск. Но огонь огнем, а не меньше значит и маневр. Стараюсь не пропустить момент, когда первые бомбардировщики подойдут к точке сбрасывания бомб, и круто поворачиваю корабль влево. Поворот выручает – бомбы ложатся в стороне. И еще один самолет задымил. Ну и день сегодня у наших зенитчиков! А до "Безупречного" эта группа бомбардировщиков не дошла разрядилась по "Ташкенту", ничего не достигнув.

Солнце наконец садится в море, окрасив полнеба багровым заревом заката. В густых сумерках проходим мимо далекой Ялты. Смутно белеют в окулярах бинокля корпуса бывших санаториев. Все еще трудно представить, что и в этих светлых дворцах хозяйничают фашисты.

Остаток пути до Феолента проходим спокойно. Но если было столько атак в открытом море, то тут уж нас обязательно кто-нибудь ждет. Новик еще раз напоминает командирам башен: по катерам, как и по торпедоносцам, огонь открывать самостоятельно!

Обрывистый мыс вырастает прямо по курсу черной стеной. Темнота скрадывает расстояние. Кажется, корабль вот-вот врежется в громадную скалу. Сейчас поворот... Еремеев прильнул к пеленгатору. И в этот момент – почти одновременные доклады дальномерщика и сигнальщиков:

атер справа без хода!

– Катер слева! Дал ход!..

Гремят выстрелы носовых башен. К ним присоединяются зенитки – батарея Гиммельмана в первый раз бьет не по самолетам, а по морской цели.

Вот и встретились с "масами". Два итальянских катера подкарауливали лидер, дрейфуя с выключенными моторами. Рассчитывали, очевидно, атаковать с предельно короткой дистанции именно там, где близость берега ограничивает наш маневр.

Но атакуем мы! "Ташкент" первым открыл огонь, не пропустив и момент поворота.

– На катере взрыв! – кричит сигнальщик. Вижу и сам: один из "масов" охвачен огнем. Затем его заслоняют всплески от наших снарядов. Другого катера не видно, однако ясно, что и у него, атака не получилась. "Ташкент" мчится дальше к Херсонесу. Внезапно наш курс пересекает на бреющем какой-то большой самолет, должно быть, взлетевший с воды торпедоносец. Он так близко вынырнул из темноты, что на мгновение показалось: вот-вот столкнется с кораблем или пройдет прямо над полубаком. Наши пушки и пулеметы сибиряков бьют по шарахнувшейся в сторону машине чуть не в упор. Не попасть в нее просто невозможно, и самолет плюхается в воду. Какой-то шальной торпедоносец! Торпед он не сбросил и сам подставил себя под удар.

На Инкерманском створе сбавляем ход. Теперь уж, считай, мы в Севастополе. Как-то там "Безупречный"? Он еще только подходит, к фарватерам...

Во второй раз уже увереннее входим в Камышевую, ориентируясь по темной башне Херсонесского маяка и едва мерцающим синим огонькам створных знаков. Причальная баржа полузатоплена – очевидно, за это, время в нее попал снаряд. Через осевшую баржу перекинут на берег деревянный мостик. На берегу та же картина: ряды носилок и толпа ходячих раненых. Кажется, их еще больше, чем в прошлый раз. Над Севастополем – такое же зарево. Как только остановили машины, стал тревожно громким непрестанный гул артиллерийской перестрелки вокруг города.

Сибиряки, выкатив на берег свои пушки, помогают краснофлотцам выгружать боеприпасы. Удивительно ладные, сноровистые эти солдаты, нигде не теряются. На корабле чувствовали себя словно дома. И здесь, на отрезанном от Большой земли "пятачке", тоже сразу ведут себя по-хозяйски. Такие люди, вероятно, способны творить в бою чудеса.

С берега несут раненых. Часть их доставлена прямо с передовой. Мы готовы и к этому: в кают-компании развернута операционная.

Пока переносят на корабль тяжелых, остальные раненые, придвинувшись к цепочке краснофлотцев, стоят на берегу сплошной стеной. Стоят молча, терпеливо. Даже когда в маленькую бухту залетает шальной снаряд, в толпе за баржей ни движения, ни вскрика.

– Общая посадка! – командует Сергей Фрозе, и молчаливая стена людей приходит в движение. Живой поток растекается по палубе, заполняет кубрики, переходы...

Через некоторое время я подаю Фрозе знак, и из динамика, обращенного к берегу, раздается его голос:

– Посадка прекращается! Остальных возьмет второй корабль!..

"Безупречный" уже здесь, отдал якорь посередине бухты. Но не слишком ли много пассажиров мы ему оставляем?

колько раненых принято?

Орловский и Фрозе не могут назвать точной цифры. Были поставлены на барже специальные счетчики, но они сбились.

Выяснив обстановку в низах, – оказывается, кое-где еще можно потесниться возобновляем на минуту-полторы общую посадку. Теперь уже больше некуда. Краснофлотцы боцманской команды, остававшиеся на барже, сами отдают швартовы.

Задним ходом "Ташкент" проходит в нескольких метрах от "Безупречного". Петр Максимович Буряк стоит, как и я, на крыле мостика. Лица в темноте не видно, но узнаю его по широкой плечистой фигуре и хрипловатому голосу.

– Несколько красноармейцев легко ранены, – сообщает Буряк. – В остальном порядок.

– Не задерживайся, Петр Максимович! – советую ему. – А то как бы не поднялся к утру ветер...

– Понял. Счастливого плавания!

И разошлись наши мостики. Не подсказало мне сердце, что вижу Буряка, говорю с ним в последний раз...

Пока спокойно, "ташкентцы" стараются получше устроить раненых. Коновалов рассказал на мостике, что Латышев перенес раненую женщину и двоих ее детей в свою каюту. В кубриках и на палубе за ранеными ухаживают наши боевые санитары. С ними и Боря Кулешин. Шустрый мальчонка в матросской форме одним своим видом ободряет и радует измученных людей.

Много горячей работы навалилось на наших медиков. У них в лазарете обстановка, как в полевом госпитале. На мостик доложено, что Николай Федорович Куликов, второй наш врач, произвел несколько не терпящих отлагательства ампутаций... "Все будут жить!" – заверил он старпома по телефону. На борту "Ташкента" не умер еще ни один раненый, и наши врачи этим гордятся.

Избежав на обратном пути встреч с торпедными катерами и успешно отразив несколько атак бомбардировщиков, "Ташкент" утром 25 июня вернулся в Новороссийск. Вслед за нами благополучно пришел туда и "Безупречный".