Текст книги "А до Берлина было так далеко"

Автор книги: Василий Шатилов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 9 (всего у книги 24 страниц)

Когда я очнулся, то увидел над собой черное звездное небо и вначале не мог понять, где я и что со мной, почему лежу на спине и почему глядят на меня эти ночные далекие звезды. Совершенно не чувствовал ни боли, ни страха. Быстро придя в себя, я начал припоминать и анализировать случившееся. Так, все ясно. Я контужен, причина контузии – взрыв бризантного снаряда. Хорошо, что он грохнул немного впереди нас, если б не перелет, тогда бы все мы, во всяком случае ваш покорный слуга, надолго или, быть может, навсегда отвоевались.

Попытался подняться, но ноги были словно ватные. Подбежали Качанов, Деканов и Косолапов, отделавшиеся легким испугом, помогли мне встать. Постепенно разошелся, только страшно болела голова и глухой шум стоял в ушах.

– В санбат, и никаких разговоров, – распорядилась, осмотрев меня, военврач третьего ранга, молодая и миловидная женщина, из новеньких.

– Дорогая медицина, – взмолился я. – Контузия – не ранение. Ее время лечит. Так что прошу, умоляю оставить в строю. Не до госпиталя, когда кругом такое творится.

Медицина, вначале непреклонная, суровая, вняла моим мольбам и сказала:

– Поступайте как знаете. А для контузии лучший врач – время. Это вы верно сказали. Но еще и крепкие нервы. Значит, по возможности меньше нервничайте и больше спите.

Я обещал так и поступать, хотя врач не хуже меня знала, что не до сна командиру на войне...

И все же контузия на три дня приковала меня к постели, точнее – к охапке соломы в ветхом сарае на восточной окраине Мельников. Я несколько раз принимался за дела, но начиналась такая острая головная боль, что тотчас же приходилось ложиться, и начоперотделения, мой заместитель майор Карташов, взваливал всю работу на свои плечи, оставляя меня один на один с контузией. И все же. постепенно головные, боли отступали, шум в ушах проходил. На четвертые сутки я уже хоть и не в полную силу, но включился в работу штаба.

Между тем бои на острове продолжались. Нам не удалось сбросить немцев в Днепр, а гитлеровцы не сумели занять полностью Королевиц. Дорого обошлась 116-й дивизии нераспорядительность ее командования. И вот вполне логичный исход. Точно не помню, но, кажется, 5 сентября 1941 года мы получили копию приказа по 38-й армии: Военный совет отстранял полковника Еременко от командования дивизией. Мотивируя это решение, в формулировках не стеснялся, называл вещи своими именами. Командование было, безусловно, право. Но у меня на душе остался тяжелый осадок. Ведь на острове полковник Еременко показал себя в общем-то инициативным, распорядительным, смелым командиром. Дивизия сумела задержать противника, не пустить его к старому руслу. Это тоже немало, хотя задача и была выполнена наполовину.

Обстановка на участке обороны 38-й армии становилась все тревожнее, особенно в районе Кременчуга. Сюда гитлеровцы стягивали крупные силы. Еще в последний день августа они пытались здесь форсировать Днепр, но наши войска не позволили им зацепиться на левом берегу и пустили на дно сотни десантных лодок и паромов с гитлеровцами и боевой техникой. Тем не менее фашисты лезли вперед, не считаясь с потерями. 6 сентября немцам удалось навести две переправы и создать на восточном берегу небольшой плацдарм. В последующие дни они значительно расширили этот плацдарм, перебросив через реку не только пехотные части, но и танки, артиллерию.

Мы с тревогой следили за развитием событий, понимая, что они имеют самое непосредственное отношение и к нашей дивизии, хотя она находилась пока в резерве севернее Кременчуга. Замысел фашистского командования заключался в следующем: силами соединений 1-й танковой группы с плацдарма у Кременчуга нанести удар по флангу 38-й армии, затем, развивая наступление на север, навстречу 2-й танковой группе, замкнуть кольцо окружения вокруг четырех армий Юго-Западного фронта. У нашего командарма генерал-майора танковых войск Н. В. Фекленко (он сменил 15 августа 1941 г. генерал-лейтенанта Д. И. Рябышева, назначенного командующим войсками Южного фронта) в резерве не было достаточных сил, чтобы ликвидировать немецкий плацдарм под Кременчугом. В спешном порядке пришлось снять из-под Черкасс 212-ю стрелковую дивизию и перебросить ее на фланг армии, в район кременчугских переправ. Наша 196-я, не успев как следует отдохнуть, а главное, пополниться личным составом и техникой, сменила 212-ю.

Смену производили ночью. Лил обложной дождь, а это и облегчало, и затрудняло задачу. В непогоду меньше приходилось заботиться о маскировке: шум дождя поглощая звуки: Но раскисшие в одночасье дороги стали почти непроезжими: Люда вязли по колено в черноземе, машины и повозки буксовали, и каждый метр, каждый шаг давался с превеликим трудом.

В центре полосы обороны, которая передавалась нам, находилось приднепровское село Ирклиев – типичное село этого благодатного края. Как и в других селах, в нем уже не осталось ни души. Заняв одну из самых просторных хат в центре села, мы с полковником И. И. Самсоненко и другими штабистами следили за "сменой караула". Связисты быстро протянули в хату телефон, и мы сразу, как говорится, встали за пульт управления. Части заняли указанные районы без ЧП: что говорить, война научила нас осуществлять маневр ночью.

Позиции, которые оборудовали подразделения 212-й стрелковой дивизии по днепровскому берегу, были далеки от совершенства, сделаны на скорую руку, и нам с утра на другой день пришлось продолжить начатое дело. Красноармейцы оборудовали дзоты, землянки, артиллеристы наводили камуфляж на свои орудия. Все инженерные работы велись в расчете на то, что здесь мы будем стоять основательно, что отступать дальше нельзя, что здесь наш последний оборонительный рубеж. Инженерные работы шли споро, этому способствовало и то обстоятельство, что на другой день после их начала прибыл новый маршевый батальон. Рабочих рук прибавилось. Для молодых красноармейцев строительство оборонительных объектов было хорошей школой. В солдатской жизни умение вырыть окоп, соорудить блиндаж в два-три наката, замаскироваться от воздушного противника – не менее важно, чем хорошо стрелять.

Мы укрепляли оборону и не спускали глаз с противоположного берега, зная, что противник тоже не сидит сложа руки. И делали это не напрасно. Несколько раз разведывательные группы врага пытались переправиться на наш берег, прощупать нашу оборону.

Как-то к нам в штаб доставили пленного немца. Выяснилось, что его захватили наши саперы, устанавливавшие на берегу Днепра мины. Занимаясь ранним утром своим делом, они заметили лодку, которая тихо подходила со стороны Черкасс. Саперы сразу сообразили, что к чему, залегли, притаились. Когда лодка причалила к берегу, саперы дали по фашистам длинную пулеметную очередь. Пять гитлеровцев, находившихся в лодке, были сражены наповал, а шестой поднял руки.

Пленный был перепуган, вздрагивал от каждого шороха. Он окончательно потерял дар речи, когда увидел вошедшего в комнату инструктора политотдела старшего политрука Качанова. Красная звездочка на рукаве его гимнастерки привела фашиста в неописуемый ужас: геббельсовские пропагандисты вдалбливали в головы солдат великое множество всякого вздора, вроде того, что красные комиссары на месте расстреливают пленных и потому лучше не попадаться им в руки. Я видел, как немец напряженно следил за Качановым, думая, должно быть, что тот вот-вот расстреляет его. Но политрук ушел, и немец облегченно вздохнул. Только после этого удалось вытянуть из него кое-что. Это кое-что было для нас весьма важно. Мы узнали, что 68-я пехотная дивизия, в которой служил пленный, основательно потрепана в боях, роты практически обескровлены. Нет, не зря мы с такой стойкостью обороняли Черкассы. Город они заняли, но это была пиррова победа.

По словам пленного, со дня на день должно поступить пополнение и тогда фашисты предпримут попытку захватить плацдарм на левом берегу Днепра под Черкассами.

– И пополнение найдет здесь свою смерть!-сказал полковник Самсоненко.

Во вражеском кольце

7 сентября, когда фашисты высадились под Кременчугом на левый днепровский берег, 196-ю дивизию вновь передали в подчинение 26-й армии, а точнее, 6-го стрелкового корпуса генерал-майора А. И. Лопатина. Фронт 38-й армии командование резко сузило, нацелив ее основные силы на ликвидацию немецкого плацдарма.

До 15 сентября обстановка на нашем участке была относительно спокойной, если на войне вообще таковая бывает. Мы укрепляли позиции, глубже врывались в землю, отражали нечастые и, я бы сказал, вялые попытки гитлеровцев и тут, под Черкассами, захватить плацдарм. Это, как мы думали, были отвлекающие маневры, и жизнь подтвердила наши предположения.

16 сентября наша спокойная обстановка кончилась и все резко изменилось. На рассвете поступил приказ командующего генерал-лейтенанта Костенко – его мне передал начальник штаба армии полковник Варенников – быть готовым к занятию нового оборонительного рубежа По реке Оржица в створе сел Круподеренцы, Дешковка Я тотчас же снарядил рекогносцировочную группу во главе с начальником оперативного отделения майором Карташовым. В группу включили дивизионного связиста, инженера, начальника разведки и представителей полков. На карте в предварительном порядке мы наметили участки для полков, огневые позиции для батарей, наблюдательные пункты, расположение тыловых служб и пути подхода к ним. Требовалось проверить все это визуально, оценить практически на местности.

В сопровождения стрелкового взвода рекогносцировочная группа сразу же выехала в заданный район и примерно через час – от Днепра до реки Оржица около 30 километров по довольно приличной, еще не разрушенной осенними дождями дороге – была уже у цели. У моста через реку под селом Белоусовка грузовые машины, на которых ехала группа Карташова, были неожиданно обстреляны из пулеметов и минометов. Пришлось немедленно развернуться и ретироваться. Когда Карташов доложил мне о случившемся, я, признаться, вначале не поверил, посчитал, что это недоразумение, что какой-то разгильдяй принял наших за немцев и приказал открыть огонь.

Доложили полковнику Варенникову, который, ничуть не удивившись, сказал:

– По-видимому, это немецкие диверсанты. Приказ остается в силе.

В то время в нашем прифронтовом тылу фашисты часто выбрасывали отряды парашютистов-диверсантов с задачей разрушать коммуникации, линии связи, взрывать мосты, оказывать на наших бойцов психологическое давление, и я, грешным делом, как и Варенников, посчитал, что обстрел рекогносцировочной группы – дело рук одной из диверсионных банд, и, ничуть не усомнившись, приказал снова выехать на Оржицу. Теперь Карташов поехал уже под охраной роты, усиленной взводом станковых пулеметов.

Все произошло, как и в первый раз, будто одну и ту же киноленту прокрутили дважды. Как только машины подъехали к мосту, с противоположного берега был открыт довольно плотный ружейно-пулеметный огонь. Карташов спешил бойцов, развернул их в цепь и пытался атаковать диверсантов, но силенок оказалось маловато и атака захлебнулась. Стало ясно, что здесь действует не парашютный десант, а целое пехотное подразделение. Карташов пытался выйти к Оржице в других местах, но всюду встречал противника;

Мы не могли тогда даже предполагать, что фашистские войска, наступавшие с севера и юга, соединились в тылу Юго-Западного фронта и отрезали наши части, в том числе и части нашей дивизии. Не прояснил положения и полковник Варенников, которому я по телефону доложил о неудавшемся рейде рекогносцировочной группы майора Карташова.

– Ждите приказа, там все будет сказано, – заключил наш разговор Варенников.

Как видно, он знал о противнике, о том, что произошло, не больше нашего.

И приказ командарма, полученный вечером 16 сентября, подтвердил это. Нам вновь предлагалось занять оборону по реке Оржица, там, где группа Карташова напоролась на врага. О противнике, о его силах, намерениях в приказе не говорилось ни слова. Штаб армии не располагал правдивой информацией, а вводить в заблуждение подчиненных не хотел. Так думали я и мои товарищи по штабу дивизии.

Правда же, неожиданная и горькая, была такова. Еще 15 сентября подвижные соединения 2-й танковой группы противника, наступавшие с севера, и 1-й танковой группы, наступавшие со стороны Кременчуга, соединились в районе Лохвицы, завершили окружение значительной части войск Юго-Западного фронта. В котле оказались 21, 5, 37-я и наша 26-я армии.

Только из приказа командира корпуса, который последовал за приказом командарма, нам стало известно о случившемся. Генерал Лопатин изменил нашу задачу и приказал дивизии с боями выходить из окружения в направлении село Белоусовка, город Лубны.

В приказе ничего не говорилось о том, с кем мы взаимодействуем, кто обеспечивает фланги дивизии, кто поддерживает нас и кого поддерживаем мы. Короче говоря, нам представлялась полная свобода действий, мы должны были поступать на свой страх и риск.

Теперь, спустя многие годы, анализируя события той горькой осени, приходишь к выводу, что слово "окружение" парализовало тогда волю некоторых командиров и штабных работников и они выпустили управление войсками из своих рук, не стали хозяевами положения. Теперь понимаешь, что следовало бы не распылять усилия, а, напротив, объединить их, создать ударные группы и штурмовать вражеское кольцо, и оно, безусловно, лопнуло бы. Это уменьшило бы потери, которыми сопровождался неорганизованный выход из окружения. Бить кулаком куда сподручнее, чем растопыренными пальцами. Думается, что все это хорошо знали и в штабе фронта, и в штабе армии. Но изменить положение они уже не могли. Управление войсками было потеряно, и в этом суть.

Наша дивизия, как, впрочем, и другие соединения, не выходившие из боев по два и более месяца, оказалась в тяжелейшем положении. У нас уже не было гаубичного артполка, зенитного и противотанкового дивизионов. В стрелковых полках, как я уже говорил, было по две-три неполноценные роты. В единственном артиллерийском полку остались две батареи по три орудия. Положение усугублялось тем, что запас снарядов и патронов подходил к концу. Кончалось и продовольствие, интендантские передвижные склады опустели: ни консервов, ни круп, ни даже традиционных галет. Ко всем бедам приплюсовалась непомерная усталость личного состава – и физическая, и моральная. Вот уже почти четыре месяца на наших людей беспрерывно сваливались беды одна горше другой, и им, казалось, не было конца. На глазах бойцов гибли товарищи, опустошение и смерть вместе с врагом врывались в города и села, которые они оставляли. А тут еще окружение, эта страшная неизвестность, эта страшная неопределенность. Когда ты с врагом лицом к лицу – одно дело. Тогда за тобой вся страна, ты чувствуешь постоянно ее поддержку. Другая картина, когда ты во вражеском кольце, когда и сзади и впереди жестокий в коварный враг. Что ни говори, а были у вас основания для невеселых мыслей, для тягостного душевного настроя.

Но такова уж природа советского человека – и это я уяснил на множестве фактов, – чем тяжелее обстановка, тем собраннее, организованнее становились наши люди. Командиры и политработники, коммунисты были в те часы среди бойцов, старались подбодрить их, разъясняли обстановку, и их слово падало в благодатную почву. Во всяком случае, мы в штабе не заметили ни уныния, ни тем более паники, люди сохраняли спокойную уверенность, были готовы ко всему.

В ночь на 17 сентября дивизия оставила Днепр. Великая река была для вас не только оборонительных рубежом. Она была частью нашей души, тем, что с детства мы любили и свято чтили. Мы покидали Днепр, уходили на восток, унося в душе клятву вернуться, чтобы его освободить.

Первая ночь прошла спокойно, гитлеровцы не появлялись. В арьергарде колонны шли саперы и минировали дороги на случай, если фашисты вздумают ударить нам в спину. Однако опасность на этот раз ожидала не сзади и впереди, а с неба. Когда рассвело и взошло солнце, рассеяв утренний, уже холодный сентябрьский туман, взору открылась необозримая степь: нигде не было видно ни леса, ни рощицы, ни кустарника. Для вражеской авиации полное раздолье. Не успел я подумать об этом, как из-за горизонта вынырнула стая фашистских самолетов и на бреющем полете пронеслась над устало текущими колоннами наших частей. Бойцы мгновенно рассыпались по полю, укрылись в пожелтевшей траве. Развернувшись, "юнкерсы" сбросили бомбы, наделав много шуму. К счастью, обошлось без жертв, лишь несколько красноармейцев получили легкие осколочные ранения. Видимо, и у немцев с боеприпасами, в данном случае с авиабомбами, было негусто, и приходилось идти на хитрость. Когда фашистские стервятники во второй раз появились над колонной, из их "брюха" посыпались не бомбы, а... бороны, плуги, еще какие-то железяки. Чего хотели фашисты добиться таким "оружием", сказать трудно, вероятно, надавить на психику, напугать. И действительно, вся эта начинка издавала невероятный, душераздирающий вой и грохот. В первые минуты некоторые бойцы оробели, но, разобравшись, что к чему, подняли незадачливых фашистских пилотов на смех.

Вот уж поистине: трагическое и смешное на войне идут рядом!

Село Круподеренцы встретило неприветливо. Как только колонна стала подходить к нему, фашисты открыли сильный артиллерийский и минометный заградительный огонь. Последняя наша надежда, что окружения нет или, во всяком случае, вражеское кольцо не сплошное, улетучилась. Ничего делать не оставалось, как залечь, переждать артналет, развернуться и атаковать неприятельские позиции. Так и было сделано. Во главе колонны шел батальон Шадского. Я уже рассказывал об этом командире, истинном герое.

Есть героизм – как вспышка. Человек проявляет отчаянную смелость и отвагу в минуты какого-то озарения, нравственного взлета. Такой человек достоин славы и уважения. Но вдвойне заслуживают славы люди, которые достигли тайну самообладания в любых, самых непредвиденных обстоятельствах. Такие люди знают, как поступать при вражеской бомбежке, при ночном нападении неприятеля, во время его танковой атаки, при появлении вражеского подразделения в тылу, словом, при самых разнообразных обстоятельствах, которых на войне нельзя предусмотреть. К подобным людям относился Иван Макарович Шадский. Он мгновенно угадывал, где противник, что он намерен делать и что надо предпринять, чтобы поставить его в невыгодные условия, а затем разбить или, если это невозможно сделать, понести наименьшие потери.

Как только фашистская артиллерия смолкла, капитан Шадский поднял своих бойцов и повел их в атаку. Они ворвались в крайние хаты и выбили оттуда фашистов. При виде бегущих гитлеровцы, засевшие в других домах, также поддались панике. Заметив это, Шадский продолжал преследовать отступавших фашистов и с ходу форсировал реку. Что говорить: смелость города берет!

Во время этой атаки я попал в эпицентр артналета и чуть было не расстался с жизнью. Но и на этот раз смерть лишь обожгла меня своим ледяным дыханием.

А случилось вот что. Следом за батальоном Шадского оперативная группа штаба направилась на новый наблюдательный пункт, а туда в это время немецкая артиллерия перенесла свой огонь. Мы залегли в каком-то огороде, рядом рвались снаряды и мины, нас то и дело присыпало землей. Неприятное это занятие: лежать под артогнем и гадать, какой снаряд или мина твои. Обстрел все усиливался, и вдруг что-то тяжелое обожгло мою правую руку, а она мгновенно онемела. "Оторвало руку", – молнией пронеслось в голове. Левой рукой хватаю правую, и вздох облегчения вырывается из груди. Рука цела. Что же в таком случае произошло? Щупаю рукав шинели и нахожу рваную дыру, а в ней еще не остывший большой осколок от мины. Соображаю, где осколок так сильно погасил убойную силу. То ли после взрыва он сначала полетел вверх и, описав кривую, впился в рукав шинели, то ли самортизировал с земли, которая и уменьшила скорость полета. Во всяком случае – ушиб руки, дыра в шинели... Возможно, я находился на волосок от смерти, а теперь совершенно спокоен и даже философствую. Непостижима натура человеческая!

Река Чумак – приток Оржицы, через которую фашисты нас не пропустили. Но и то хорошо, что мы успели закрепиться на высоком берегу Чумака. Отсюда открывался широкий обзор, и к тому же извилистый, поросший кустарником берег скрывал нас от глаз противника. Место идеальное для обороны. Но нам предстояло не обороняться, а прорывать вражеские позиции и выходить из окружения. Следуя русской пословице: "Куй железо, пока горячо", генерал Куликов приказал подготовить новую атаку. На этот раз ударить по врагу правее Круподеренц с задачей ворваться в село Савинцы и овладеть в нем мостом через Оржицу. Надо сказать, что все села в здешних местах похожи одно на другое: белые, утопающие в уже тронутых осенним золотом фруктовых садах, длинные, из конца в конец села, неширокие улицы. Видно, в довоенное время жили здесь в покое и достатке. Но вот прошла по этим улицам война, и не осталось ни хат, ни садов. Все уничтожал огонь, разрушала артиллерия и авиация врага.

Атака была назначена на 14.00 и началась точно в этот час. То ли фашисты не ожидали от нас такой прыти, то ли еще не оправились от только что отгремевшего боя, но сопротивления упорного не оказали, и наши подразделения выбили их из Савинцев и овладели мостом. Опять впереди был батальон Шадского, который хорошо поддержали бойцы 893-го стрелкового полка капитана Кобжева (он сменил майора Кузнецова на посту командира полка). Наблюдая за действиями этих подразделений, я радовался, что у нас такие превосходные командиры.

Батальону, как я думаю, принадлежит большая, если не главная роль в общевойсковом бою не только полка, но и дивизии. Хорошо идут там дела, они спорятся и в дивизии. А успех боя батальона определяет прежде всего его командир. Сколько за годы войны я видел комбатов и, не кривя душой, скажу: за очень редким исключением это были люди с твердым характером, отважные, инициативные, знающие и любящие военное дело. И объяснялось это просто: на пост командира батальона выдвигались наиболее грамотные, смелые, хорошо зарекомендовавшие себя в бою командиры рот. Отбор боем был почти безошибочным, слабые люди на этот пост сами не шли, да их и не ставили. Хотя Шадский и Кобжев и в мирное время командовали батальонами, они хорошо вписались в славную плеяду комбатов военной поры, и по праву капитан Николай Савельевич Кобжев был назначен командиром полка.

Но вернемся к рассказу. Взятие моста через Оржицу как бы подхлестнуло фашистов. Они бросили в контратаку при поддержке нескольких танков свежие подразделения, усилили артиллерийский огонь. Нет, не умением, не храбростью брали фашисты верх в бою, а огромным превосходством в людях, в технике, в артиллерии, в авиации. Было до слез обидно отходить, ведь мы находились почти у цели, еще бы одно усилие – и коридор, по которому на восток устремились части дивизии, был бы проложен. Но пришлось отходить.

Мы понимали, что еще более осложняем свое и так весьма незавидное положение, но ничего поделать не могли: враг был сильнее, гораздо сильнее.

Оставалась последняя надежда – найти брод через реку. Здесь, у Савинцев, враг дивизию из кольца выпускать не собирался. Спустилась ночь, такая же мрачная, как и наши мысли. Снарядили разведывательную группу – от каждого полка по 20 человек, в целом от дивизии 60 самых отважных, самых опытных бойцов. Эту группу генерал Куликов приказал возглавить мне и капитану Трунову.

Шли с предельной осторожностью. На всем почти пятикилометровом пути прошли мы не меньше – ни единого шороха, ни хруста ветки. Еще днем старик колхозник из Савинцев рассказал нашим разведчикам, что в пяти-шести километрах от села, там, где река делает крюк, "воды козе по щиколотку, пройдете, штанов не замочите". По его приметам разведчики точно вывели нашу группу к броду. Старик несколько приуменьшил глубину реки: пришлось местами идти по грудь, и хотя лезть в холодную воду, а затем шлепать в мокрых сапогах и в одежде занятие малоприятное, все мы благополучно оказались на другом берегу. Надежда, что найден разрыв во вражеском кольце, радовала и согревала. Прежде чем дать подразделениям дивизии согнал о движении к броду, требовалось разведать дальнейший путь: а вдруг там фашисты?

Чавкала в сапогах вода, от холода зуб на зуб не попадая, нескошенная пшеница и пожухлая трава путались в ногах, а темень была такая, что в двух шагах ничего невозможно было разглядеть.

Правда, вскоре взошла луна и осветила своим неярким светом поле, лесок и петлявшую возле него проселочную дорогу. Мы вышли к леску и замерла от неожиданности. По дороге прямо на нас шли бронемашины. Что это, случайное совпадение или же фашисты неведомым образом пронюхали о нашем ночном рейде? Этого еще не хватало! Война – не только жестокий, кровавый бой. Это и игра кто кого перехитрит и обманет. Неужели фашисты перехитрили нас? Судя по всему, это было так. Ведь обычно по ночам гитлеровцы сидят в укрытиях, и если рискнули в такую непроглядную темень предпринять вояж – значит, получили точные данные, значит, рассчитывают на верную добычу. Но мы-то не собирались стать легкой добычей фашистов!

Приказываю всем залечь и не спускать глаз с броневиков. Замысел гитлеровцев становится ясным: бронемашины с двух сторон начинают обход, пытаясь отрезать разведгруппу от брода. Помешались на своих котлах. Нет, господа, на сей раз у вас ничего не получится, окружения не будет.

– Всем отойти в лесок, а затем быстро к броду и на тот берег, – передаю по цепи команду.

Однако без боя оторваться от фашистов не удалось. Гитлеровцы, соскочив с машин, паля из автоматов, пошла в атаку, пытаясь заставить нас залечь, приковать к земле, а затем загнать в готовящийся котел.

Мы открыли ответный огонь, который заметно сбавил воинствующий пыл фашистов. Особенно хорошо поработали мы гранатами. Как я уже сказал, бойцы подобрались в разведку один к одному, неробкого десятка, умеющие владеть собой.

– Товарищ майор, разрешите мы их подпустим, а потом по душам побеседуем. Вот на этом языке, – сказал мне коренастый сержант-разведчик в ватной форменной куртке и показал сжатую в руке противотанковую гранату.

– Действуй, герой!

Восемь бойцов из отделения сержанта залегли, слились с землей, а когда фашисты подошли на 15-20 шагов, в одно мгновение поднялись и бросили гранаты. Впечатление было такое, что разорвался мощный снаряд, выпущенный из дальнобойного крупнокалиберного орудия. Автоматные очереди стихли, дикие крики, стоны раненых огласили ночное поле. Замешательство немцев, однако, было недолгим. Опять поднялась отчаянная автоматная стрельба. Но драгоценные минуту, так нам необходимые, были выиграны. Бойцы разведгруппы переправились через Оржицу и спустились в глубокий овраг. Теперь мы находились в относительной безопасности и можно было отбросить маскировку, разжечь костры, обсушиться, покурить. Но табак и спички намокли.

Не давала покоя мысль: "Откуда фашистам стало известно о рейде разведгруппы, как просочилась информация? Старик, рассказавший нам о броде, пособник врага? Вряд ли. Судя по рассказу разведчиков, у него два сына в Красной Армии, фронтовики. Один служит в Бресте, артиллерист. Другой – моряк, плавает на Черном море. Старик несколько раз спрашивал, взял ли германец Брест-Литовск (он называл город по прежнему его названию) и что слышно насчет бойцов, что служили в городской крепости. Нет, не может отец двух фронтовиков быть предателем. Возможно, старик по секрету поделился с кем-нибудь из односельчан, что окруженные советские бойцы интересовались бродами через Оржицу и что он указал им тот, что в пяти верстах от села, у молодого леска. Этот односельчанин оказался предателем и все сообщил немцам".

Впервые за войну мы столкнулись с фактом очевидного предательства, он потряс нас. Не из газет, не из книжек, а из горькой действительности узнали, что среди наших людей, для которых нет ничего выше, чем Родина и ее дело, имеются оборотни, готовые за тридцать сребреников пойти в услужение к фашистам, пресмыкаться перед ними. Кто эти люди, которые в тяжкий для Отечества час наносят ему удар в спину? Бывшие кулаки, уголовники, стяжатели? Что руководит поступками предателя: корысть, тщеславие, ненависть к советскому строю, презрение к труду и людям труда, жажда властвовать над другими, жить за их счет? Как, должно быть, ловко и искусно они приспосабливались, рядились в нашу одежду, скрывая истинное лицо. Беседуя той ночью с бойцами, я напомнил им известные слова Максима Горького, сказавшего, что даже тифозную вошь оскорбило бы сравнение с предателем.

Этот случай свидетельствовал о том, что революционная бдительность, о которой нам постоянно напоминала партия, в условиях смертельной схватки с фашизмом необходима так же, как винтовка и автомат. Конечно, бдительность не должна переходить в мнительность, но осторожность никогда не помешает. Если бы разведчики, расспрашивая старика о броде, попросили его никому о беседе не рассказывать, то все бы могло кончиться благополучно. И сейчас бы мы не плелись понуро в Белоусовку на командный пункт генерала Куликова, и не надо было бы мучительно думать, что делать дальше, где та брешь во вражеском кольце, через которую можно вывести дивизию к своим.

Обсушившись после ночного купания и поспав немного, я поспешил на КП. Генерала Куликова я нашел в подвале просторной хаты на окраине Прохоровки. Только что шесть "юнкерсов" налетали на село, и генерал укрылся в нем от бомбежки.

Я доложил о результатах ночной вылазки разведгруппы и предложил, пока не поздно, пока фашисты не подтянули свежие силы, попытаться прорвать кольцо окружения. Я высказал свое мнение, что прорыв вражеского кольца необходимо предпринять силами не только нашей дивизии, но и всего корпуса.

– Все собрать в кулак и ударить. Только в этом наше спасение, – закончил я свой доклад.

Куликов слушал меня не перебивая. Он и сам думал так же, считая, что только концентрированный удар может принести успех.

– Ты говоришь – "собрать в кулак". А тебе известно, кто у тебя слева, кто справа? Не знаешь. Не знает и Лопатин. Мы, брат, всему до войны учились, только не учились, как обеспечить управление войсками в условиях, когда фронт прорван и противник вышел к нам в тыл. Мы собирались только наступать в оперативном масштабе, бить врага на чужой территории. А видишь, как обернулось все. В общем-то ты говоришь дело. Я и сам об этом все время думаю. Поеду сейчас к генералу Лопатину, попробую убедить его...