Текст книги "А до Берлина было так далеко"

Автор книги: Василий Шатилов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 4 (всего у книги 24 страниц)

– Так точно, товарищ майор! – ответил сержант.– Разрешите выполнять?

– Выполняйте. Свою вину искупайте в бою!

Пулеметный расчет вскоре открыл огонь и сделал это как раз вовремя. Фашистская пехота, не встречая сопротивления, продвигалась до этого довольно быстро, теперь же, когда заработал пулемет, залегла и отстала от атакующих танков.

Мы поднялись на косогор. Здесь ко мне подбежал комбат и пытался что-то доложить, но я перебил его и приказал готовить батальон к контратаке.

– Огнем поможем, – пообещал я и тут же связался по рации с полковником Самсоненко.

Он без промедления выполнил мою просьбу, и перед танками забушевало море огня. Обстрел продолжался минут десять. Когда наши орудия смолкли, батальон контратаковал противника.

Однако в контратаку поднялись не все. Часть бойцов батальона продолжала пятиться в тыл. Лейтенант Сорока подвел ко мне запыхавшегося, насмерть перепуганного бойца.

– Куда бежишь как ошалелый?

– Да ведь все бегут...

– Как все? Я вот не бегу, не бегут и те, что наступают на немца. А ты говоришь: все бегут.

– Испугался я, товарищ майор, – признался боец. – Больше такого не повторится. Разрешите идти в роту...

– А где твоя рота? Найдешь?

– Обязательно!

– Тогда иди.

Боец побежал к дороге. Его примеру доследовали еще несколько человек, которые стали догонять товарищей, поднявшихся в атаку на противника.

Видя это, из пшеницы один за другим стали выходить красноармейцы.

– Где ваш командир? – спросил я.

– Не знаем.

Можно было бы, конечно, отпустить всех этих людей, пусть каждый ищет свое подразделение, но я решил объединить их на время контратаки в подразделение и высматривал сержанта, который смог бы ими командовать. Мое затруднение разрешил лейтенант Сорока.

– Товарищ майор, разрешите мне повести людей в бой, – попросил он.

В глазах лейтенанта была такая мольба, в голосе такая решимость, что я не мог отказать.

– Разрешаю, Петр Сергеевич. Желаю успеха. И вот мы услышали голос лейтенанта:

– Рота, слушай мою команду. Вперед, за мной: Бойцы подразделения лейтенанта Сороки дружно пошли в контратаку, гитлеровцы не выдержали и побежали. Глядя на наших людей, только что парализованных страхом, а теперь без колебания, смело идущих навстречу опасности, я подумал: какое великое дело – воля и пример командира! В этой мысли я еще более утвердился, когда, после того как высота была отбита у противника, возвратился на КП. Командир дивизии, багровый от гнева, отчитывал стоявшего перед ним навытяжку лейтенанта:

– Вы трус, а не командир. Бросили роту на произвол судьбы и побежали. Пойдете под трибунал...

Как я понял из услышанного, это был командир той роты: бойцов которой мы собрали и которых в атаку повел лейтенант Сорока. Мне стало жаль лейтенанта, тем более был он совсем молод, наверное, только прибыл из училища, и этот бой, очевидно, – первый в его жизни. Вот побудет под огнем, пообстреляется и сам станет потом стыдиться своей минутной слабости. Я решил обратиться к генералу Куликову:

– Отошлите его на передовую, товарищ генерал. Пусть искупит вину в бою. Он постарается. Я уверен. Ведь так, лейтенант?

Молодое осунувшееся лицо командира роты пошло красными пятнами. Отчаяние сменилось решимостью.

– Я клянусь, товарищ генерал, такого больше не случится.

Константин Ефимович был человеком вспыльчивым, но весьма отходчивым.

– Ладно, – отрезал он, не глядя на лейтенанта. – Благодари начальника штаба, а то бы пришлось отстранить от должности и отдать под суд. Ступай.

Лейтенант ничего не сказал, повернулся по-уставному и выбежал из блиндажа. Впоследствии этот молодой лейтенант показал себя храбрым и распорядительным командиром, был представлен к ордену Красной Звезды.

Просмотрев и подписав несколько документов, я получил приказ комдива срочно выехать в 725-й пушечный артполк:

– Разберись, Василий Митрофанович, как же они умудрились склад боеприпасов немцам отдать. Виновных надо строго наказать, а командира полка, видимо, придется отстранить от должности.

Вот уж поистине, где тонко, там и рвется. Снарядов и так в обрез, живем на полуголодном пайке, а тут потерять склад!

Я немедленно отправился к артиллеристам. На месте картина прояснилась сразу. Артиллерийский полк майора Керженевского во взаимодействии со стрелковым полком майора Кузнецова, как уже знает читатель, стойко удерживал занимаемые позиции на фланге дивизии и армии. Но именно на этом участке немцы были наиболее активны, сосредоточивали здесь свои основные усилия. Во время одной из атак шестерка вражеских танков прорвалась через передний край и завязала бой в глубине нашей обороны. Вслед за танками в прорыв хлынула гитлеровская пехота. Стрелки и артиллеристы провели решительную контратаку, отсекли от танков прорвавшихся в наше расположение гитлеровских солдат, подбили две боевые машины. Затем майор Кузнецов бросил в бой резерв, гитлеровцы стали поспешно отходить. В это время снаряд вражеского танка случайно угодил в склад боеприпасов, и он взлетел на воздух. Вины майора Кузнецова в этом печальном эпизоде вообще не было. Майор Керженевский виноват был лишь в том, что не успел перебазировать склад в безопасное место. Поистине война полна неожиданностей, от них не застрахован ни один самый распорядительный командир. Этот бой развернулся в невыгодных для артиллеристов условиях, когда они не успели подготовить огневых позиций. Пришлось отбивать вражеские атаки, что называется, с колес. Так я и доложил комдиву, вернувшись на КП.

За день всякого рода неприятностей было немало, но в общем-то дивизия и 21 июля сдержала натиск врага, вместе с другими соединениями 26-й армии преградила ему путь к Днепру. А это главное. Немецкая наступательная мощь на нашем участке фронта ослабла, противник вынужден был перейти к обороне. Уже после войны в мои руки попала книга бывшего начальника генерального штаба сухопутных войск вермахта Гальдера. Фашистский генерал, как известно, вел дневник. Вот какие записи сделал он 21 и 22 июля 1941 года.

"21 июля... Главные силы 1-й танковой группы все еще скованы контратаками 26-й армии противника, чего, впрочем, и следовало ожидать...

22 июля... В районе Умани 16-я и 11-я танковые дивизии ведут упорные бои с крупными силами танков противника... Это, конечно, может поставить наши танковые соединения, действующие в районе Умани, в тяжелое положение, тем более что характер боев с 26-й русской армией не дает оснований надеяться на быстрое достижение успеха..."{1}

Что ж, мне было приятно прочитать вынужденное признание гитлеровского военачальника. Уже тогда, в пору, когда в Берлине били в литавры по поводу "триумфальных успехов доблестных войск фюрера", стойкость Красной Армии заставляла даже таких фанатично преданных Гитлеру и чванливых генералов, как Гальдер, переоценивать ценности, сеяла у них сомнения в том, что война кончится молниеносной победой фашистской Германии...

* * *

Командиру и штабу, организующим контрнаступление, очень важно определить момент, когда противник исчерпал свои силы, ослаб, чтобы, не дав ему прийти в себя, нанести по нему сокрушительный удар. Командование дивизии считало, что такой момент настал. К такому же выводу пришли командарм генерал-лейтенант Костенко и начальник штаба армии полковник Варенников. Они потребовали от нас форсировать подготовку контрудара, чем мы с большим энтузиазмом и занялись, хотя за прошедшие дни выдержали, прямо скажу, огромное напряжение.

Получив соответствующие указания от генерала Куликова, штаб дивизии в течение ночи подготовил приказ на наступление и довел его до командиров частей. Ближайшая задача соединения заключалась в том, чтобы уничтожить противостоящего противника и освободить села Баранье Поле и Медвин. В дальнейшем, развивая успех, дивизии предстояло наступать в направлении сел Тыновка и Косяковка, что в 25 километрах юго-западнее Бараньего Поля.

В ту ночь бодрствовали не только в штабе дивизии, но и в частях. Не так-то просто и легко после двухдневных напряженнейших боев, когда люди буквально валились с ног от усталости, когда подразделения понесли серьезные потери, когда почти израсходованы боеприпасы, сразу же перейти в наступление. Но все понимали, что промедлить – значит дать противнику возможность собраться с силами, подтянуть резервы, то есть повредить себе же. Надо было бить ослабленного врага. А для этого предстояло в течение одной ночи подготовиться к наступлению: дать бойцам отдохнуть, затем вывести их на рубеж атаки, подвезти боеприпасы, проделать проходы в минных полях. Словом, забот хоть отбавляй.

Однако все было сделано к сроку. На рассвете командиры частей доложили о готовности к атаке. До начала артподготовки оставалось полчаса, и я решил выйти из блиндажа на свежий воздух. Может, пройдет мучившая всю ночь головная боль. С востока медленно плыл рассвет, блекли высокие летние звезды. Изредка вспыхивала ружейная перестрелка, С ничейной земли доносился гул тягачей: немцы выволакивали из пшеницы свои подбитые танки.

Подошел капитан Трунов.

– Ну что, фашисты за ночь не покинули позиции? – спросили его.

– На месте. Никакой перегруппировки не зафиксировано. Сидят и, судя по всему, нашего наступления не ожидают. Об этом доложили обе группы моих ребят, проведших ночь в расположении противника. Кстати, докладывают, что никакого шума и с нашей стороны не услышали.

– Это хорошо, что не услышали.

Из своей землянки вышел генерал Куликов, подошел полковник Самсоненко, доложил:

– Артиллерия в готовности номер один, товарищ генерал.

Все, не сговариваясь, взглянули на часы. До начала артподготовки осталось десять минут.

– Василий Митрофанович, еще раз созвонитесь с полками. Все ли там готово?

Я спустился в блиндаж и приказал дежурному телефонисту соединить меня с частями. Командиры полков подтвердили готовность к атаке. Со спокойной душой вернулся и доложил комдиву, что атаку можно начинать.

– Ну что ж, командуйте, полковник Самсоненко, – приказал генерал Куликов.

В утреннее небо одна за другой взвились три зеленые ракеты: сигнал к открытию артогня. Не успели они погаснуть, как тревожную тишину разорвал артиллерийский залп. Готовя бой, мы прекрасно понимали, что подавить артиллерию и минометы врага нам не под силу. Дивизия не имела превосходства в количестве стволов, да и с боеприпасами было не густо. Расчет мы делали на внезапность атаки, на страстное стремление наших людей разбить ненавистного врага.

Война шла уже второй месяц, и все это время инициативу удерживал в своих руках противник. Мы понимали и видели, что наши войска отходят то на одном, то па другом участке фронта. В сводках появилось смоленское направление, стало быть, фашисты оккупировали Белоруссию. Промелькнуло сообщение, что немецкие войска заняли город Остров, а затем Псков. Следовательно, нависла непосредственная угроза над Ленинградом: кто бы мог подумать, что гитлеровской армии удастся так далеко вторгнуться в пашу страну?! Да и здесь, на Украине, враг приближался к Киеву. Было горько и больно сознавать это и хотелось сделать все, что в твоих силах, чтобы остановить врага и затем погнать его вон с советской земли. Вот почему все мы, от генерала до красноармейца, были рады приказу на наступление, хотя командование дивизии и понимало, что для его полного успеха у нас не было необходимых сил и средств.

Как уже отмечалось, и стволов артиллерийских маловато, и снарядов было в обрез. Поэтому артподготовка получилась не такой мощной, как хотелось бы. Однако во многом помогло мастерство артиллеристов. Благодаря ему значительная часть огневых точек противника была подавлена.

– Можно переносить огонь в глубину? – спросил Самсоненко.

– Действуйте, – приказал генерал Куликов.

Мгновение спустя снаряды стали рваться в глубине обороны противника. Это означало, что настало время поднимать людей в атаку.

– За Родину! Вперед! Ура! – Эти возгласы, сначала одинокие, через какую-то минуту переросли в многоголосое "ура", которое понеслось по необозримому пшеничному полю, эхом отозвалось в рощах и перелесках, подняв из окопов бойцов и увлекая их вперед, навстречу пока еще ошеломленному противнику.

Я наблюдал в бинокль, как из окопов 2-го батальона 893-го полка первым выскочил комбат капитан Кобжев.

– Ура!.. – закричал он, бросил винтовку на руку, не оглядываясь, побежал вперед.

В атаке самое трудное – быть первым. Первым выскочить из траншеи, первым шагнуть навстречу вражескому огню. Дальше уже не так страшно. Капитан Кобжев выскочил первым, не согнулся перед свистящими вокруг пулями, и бойцы батальона, развернувшись в цепь, бросились за своим командиром.

Огонь противника усилился. Ударили пулеметы, открыла стрельбу артиллерия, минометы. Но батальон Кобжева к тому времени был почти рядом с траншеями противника. Еще бросок – и началась рукопашная. Фашисты по выдержали и побежали. Успех наметился и на других участках. Там фашисты тоже дрогнули и стали отходить.

За годы войны я множество раз убеждался в том, что личный пример командира – сильнейшее средство воздействия на подчиненных. Когда боец видит, что его командир, его товарищ, такой же смертный, обыкновенный человек, как и он, поднимается с земли и первым бежит навстречу опасности, а может быть, и смерти, он думает: "И я такое могу! И я не хуже!" И он выскакивает из окопа и устремляется за командиром вслед.

Между тем наступление наше развивалось успешно. Части дивизии вышибли фашистов из сильно укрепленных населенных пунктов Медвин, Баранье Поле, Крутые Горбы. Противник несколько раз контратаковал, пытаясь отбросить полки на исходные позиции. У гитлеровцев было то преимущество, что они располагали танками, которых у нас не было. На танки они и возлагали свои надежды.

В районе села Крутые Горбы фашисты бросили в контратаку десять танков. Однако, поставив орудия на прямую наводку, артиллеристы подожгли четыре танка. Остальные поспешили ретироваться с поля боя. Гитлеровцы были очень самонадеянны и нахальны лишь до тех пор, пока не встречали отпора.

За тем, как развивается наступление частей дивизий, внимательно следили в штабе армии. Несколько раз на НП звонил полковник Иван Семенович Варенников, заслушивал доклады и информировал о делах соседей.

От него мы узнали, что 26-я армия главными силами успешно продвигается в направлении Брусилова. В наступление перешли кроме нашего соединения 3-я кавалерийская и 199-я стрелковая дивизии. Так что правый фланг 196-й обеспечен надежно. От нас командование армии требовало не давать передышки противостоящей 11-й немецкой танковой дивизии, лишить ее возможности перебросить часть сил в направлении Ставище.

Мы тогда еще не полностью понимали причины беспокойства армейского командования относительно 11-й фашистской танковой дивизии. А дело заключалось в том, что 1-я немецкая танковая группа, наступавшая в направлении станции Христиновка, пыталась отрезать пути отхода на восток войскам 6-й и 12-й армий и, соединившись с наседающей на Умань 17-й фашистской армией, окружить два советских объединения. Для того чтобы сорвать этот замысел врага, и наступали три дивизии 26-й армии.

Мы заверили командование армии, что не дадим 11-й танковой дивизии противника возможности перебросить танки под Умань или Христиновку. Да, собственно, и перебрасывать командованию немецкой дивизии было нечего: половину танков фашисты потеряли в предыдущих двухдневных боях.

Вскоре с разрешения штаба армии мы перенесли НП штаба дивизии в район села Баранье Поле. Части нашего соединения продвинулись па 10-15 километров и управлять ими на таком удалении стало трудно.

Когда комендант штаба доложил, что наблюдательный пункт оборудован и установлена устойчивая связь со всеми частями, я в сопровождении капитана Трунова и лейтенанта Сороки, который вновь вернулся к своим обязанностям помощника начальника оперативного отделения штаба, поспешил в Баранье Поле. К этому времени село было полностью очищено от противника, хотя время от времени то тут, то там рвались снаряды и мины.

Несмотря на опасность, возле одной из хат собралась большая толпа. "Что бы там могло быть?" – подумал я и приказал шоферу остановиться. Когда мы подошли к хате, глазам открылась такая картина.

На земле, в центре круга, образованного толпой жителей, лицом вверх лежала мертвая женщина лет тридцати. На груди ее расплылись два красных пятна. Вокруг убитой ползали четверо ребятишек, один меньше другого. Они не плакали. Лишь девочка лет пяти все твердила с мольбой: "Мамочка, мамочка, проснись, пожалуйста. Мамочка, мамуля... пойдем в хату". Голосила над убитой старуха, должно быть ее мать.

Оказывается, женщину расстреляли фашистское солдаты за то, что она не отдавала им теленка, которого, отступая из села, они забирали. Немцы накануне отняли у нее корову, а теперь лишали детей последнего, что у них было. Женщина пыталась помешать грабителям и за это поплатилась жизнью. Фашистов не остановило, что у нее четверо малолетних детей. Безгранична была жестокость гитлеровцев к советским людям.

К хате подошло подразделение красноармейцев. Командир дал команду "Разойдись!". Бойцы тихо встали рядом. Они молчали. Но их молчание было красноречивым. Они, как и я, как и мои товарищи, наверняка думали о своем солдатском долге, о том, что нельзя более позволять фашистам терзать родную землю.

Прозвучала команда "Становись!" – и подразделение ушло туда, откуда доносился шум боя.

Баранье Поле было первым селом, которое освободила ваша дивизия от фашистов, и на каждом шагу мы видели следы их хозяйничанья. Стены дома, где располагалась сельская управа, были заклеены приказами немецкого Командования. Один из них гласил: "Все жители села обязаны выходить на работы по уборке урожая. Собранный хлеб сдать оккупационным властям. За непослушание германским властям, за срыв сельскохозяйственных работ – расстрел". Другой приказ обязывал жителей немедленно сообщать германским властям о месте нахождения "большевистских комиссаров", о тех, кто связан с "лесными бандитами", то есть с партизанами. Он предписывал сдавать представителям вермахта огнестрельное оружие...

Приказы, написанные на ломаном русском языке, с массой грамматических ошибок, заставили нас особенно остро почувствовать и понять, что несет на своих штыках фашистская армия.

Прибыв на НП, расположенный южнее Бараньего Поля, сразу же доложил об этом комдиву, а затем связался по телефону с командирами частей я уточнил на карте их местонахождение. А картина складывалась такая: 869-й стрелковый полк при поддержке 739-го гаубичного полка вел бой западнее Бараньего Поля.

884-й стрелковый полк отбивал вражеские контратаки в районе села Крутые Горбы. 893-й стрелковый при поддержке 725-го пушечного полка, овладев селом Медвин, дрался за село Побережки.

Только я переговорил с частями, как позвонил командарм генерал-лейтенант Костенко. Он спросил генерала Куликова, но, поскольку тот был на переднем крае, трубку взял я.

– Говорит Первый. Доложите обстановку, – сказал он. Стараясь быть предельно лаконичным, я доложил об успехах дивизии.

– Хорошо. Очень хорошо, – услышал в ответ. – Военный совет армии рад за вашу дивизию.

У генерала Костенко, как я почувствовал, было приподнятое настроение. И это понятно. Ударом во фланг фашистского танкового клина, нацеленного на Днепр, армия, в том числе наша дивизия, вынудила 1-ю танковую группу перейти к обороне на рубеже Фастов, Белая Церковь, Тараща.

Но радость наша была недолгой. Обстановка на Юго-Западном фронте вскоре резко ухудшилась. Фашистское командование, стремясь скорее захватить Киев, бросало в сражение все новые и новые силы. Как стало известно позднее, только против правого фланга 26-й армии немцы сосредоточили пять дивизий. Они навалились на 26-ю армию потому, что она мешала фашистам выйти на оперативный простор, обойти Киев и форсировать Днепр. У фашистов был зуб на нашу армию и потому, что она крепко им па-солила в предыдущих боях. В районе Фастов, Белая Церковь, Тараща, Тыновка мы обескровили три танковые и одну моторизованную немецкие дивизии. Гитлеровцам удалось вскоре создать значительный перевес в силах за счет подтягивания резервов и переброски свежих частей с других участков фронта. Короче говоря, обстановка на нашем участке фронта была чревата новыми серьезными осложнениями для наших войск, и командование приняло решение – единственно правильное в сложившихся условиях – приостановить наступление, отойти на новый оборонительный рубеж, ближе к Днепру, чтобы не допустить окружения войск, обороняющих Киев, и не дать танковым и моторизованным соединениям врага создать плацдарм на левом берегу, с которого можно было бы начать наступление в глубь Левобережной Украины.

Командование дивизии, разумеется, не знало истинного положения дел, и потому приказ командарма об отходе на новый рубеж нас удивил и обескуражил. Мы терялись в догадках, строили предположения. В разговоре по телефону я высказал неудовольствие тем, что наступление дивизии приостановлено, начальнику штаба армии полковнику Варенникову. Тот дал понять, что приказ следует выполнять, а не обсуждать. На это я ответил, что приказ выполняется и будет безусловно выполнен, но ведь отходить легче, чем идти вперед.

– Я понимаю вас. Всем надоело показывать немцам спину. Но ничего не поделаешь: враг еще сильнее нас. С этим приходится считаться. На войне частный успех может обернуться стратегическим поражением. Здесь именно тот случай. Так что выбросьте из головы все сомнения.

– Но как объяснить все это личному составу?

– Так и объясните. Людям надо говорить правду, а они все поймут. Договорились? Ну и ладно. А при встрече я постараюсь объяснить причину отхода более подробно.

На фронте все требовалось делать быстро и четко. Но не так-то просто вывести части из соприкосновения с противником, повернуть их на 180 градусов, а затем, совершив марш протяженностью 50 километров, в ближайшие часы врыться в землю и перейти к жесткой обороне. Снова штаб заработал с предельной нагрузкой. У нас уже был опыт организации маневра, и теперь работа шла четче, слаженнее, без дерганья и суеты. В предельно сжатые сроки были определены маршруты, порядок вывода полков с занимаемых позиций, меры маскировки, отданы необходимые распоряжения частям.

Приказ командарма об отходе на новый оборонительный рубеж был получен в первой половине дня 27 июля, и, как только стемнело, подразделения оставили свои позиции и начали марш на восток. Делалось это с предельной предосторожностью. Все внешне выглядело так, как 6удто ничего не происходит и части остаются на своих местах. Время от времени то тут, то там пускались в небо ракеты, густую темноту разрезали трассирующие пули... Это делали бойцы подразделений прикрытия, переходя с места на место. И надо сказать, что у противника не возникли подозрения, ничто не насторожило его.

Ночь стояла теплая и темная: чувствовалось, что лето уже перевалило свой зенит и дело идет к осени. Чтобы колонны не потеряли ориентиров и не сбились с пути, на перекрестках дорог, на мостах, в населенных пунктах была организована служба регулирования движения. И она помогла провести марш организованно. Ночи в конце июля уже довольно длинные, рассвет наступает поздно, и в нашем распоряжении было до восьми часов темного временя. За эти часы подразделения форсированным маршем прошли до 40 километров и фактически достигли намеченного рубежа.

Хотя переход вымотал людей, они, отдохнув часа два и позавтракав, приступили к оборудованию оборонительных позиций. Бойцы понимали, что все это нужно им как воздух, и их не надо было подгонять. Я со своими помощниками объехал новый оборонительный рубеж. Он протянулся до 20 километров по фронту и до 10 километров в глубину. Мы уточнили с командирами полков участки обороны.

На правом фланге был поставлен 893-й стрелковый полк. При поддержке 739-го артиллерийского ему предстояло оборонять участок от села Маскалики до села Маринцы протяженностью по фронту до пяти километров. Не повезло на этот раз майору Кузнецову. Его полку достался весьма опасный и уязвимый в противотанковом отношении участок: широкое равнинное поле, ни пригорка, ни кустика, ни ручейка, которые могли бы затормозить продвижение вражеских танков. Пришлось придать полку еще я противотанковый дивизион. Это в известной степени компенсировало оборонительные недостатки местности. Широкая огневая "спина" противотанкового дивизиона прикрывала и штаб дивизии – он расположился неподалеку.

884-й вместе с 725-м артиллерийским стояли в центре с задачей оборонять рубеж село Нехворощ, хутор Ситницкий. Здесь находился довольно большой лесной массив, и это давало обороняющимся много выгод.

Но самый удобный с точки зрения противотанковой обороны участок. достался 863-му стрелковому полку. Междуречье, разделяющее реки Рось и Выграй, изобиловало оврагами, перелесками и представляло собой естественный противотанковый рубеж. Да и сами реки служили хорошей преградой для танков гитлеровцев.

Итак, границы участка обороны были определены. Теперь предстояло в короткий срок, максимум за двое суток, превратить его в неприступный для врага рубеж: отрыть окопы, траншеи, подготовить огневые позиции – основные и запасные, оборудовать командные и наблюдательные пункты, создать систему огня ротных и батальонных опорных пунктов, установить противопехотные и противотанковые минные поля. Необходимо было оборону сделать глубокой. В случае просачивания вражеских танков через первую линию траншей на них обрушивали огонь подразделения, находящиеся па второй линии. Защищать подступы к Киеву мы готовились до последней капли крови. С этими мыслями красноармейцы и командиры дивизии и приступили к подготовке позиций.

Новые испытания

Время, когда на передовой тихо, пули не свистят над головой, не рвутся рядом снаряды и можно ходить по земле не пригибаясь, в полный рост, было не самым легким. Оно до краев наполнялось тяжким солдатским трудом, и что самое горькое и обидное, трудом, который по стечению обстоятельств порой затрачивался впустую. Сколько раз приходилось слышать, как бойцы с горечью говорили: "Роешь, роешь, как крот, эту проклятую землю, сто потов прольешь, все руки в мозолях, а отроешь окоп, надо снова отходить. И когда ж это кончится?"

Всякий раз, когда командование дивизии в те дни встречалось с бойцами, они задавали нам один и тот же вопрос: скоро ли кончим отступать?

Что мы могли ответить на эти вопросы? Говорили бойцам, что думали. Я, например, был глубоко убежден, что дальше Днепра мы немца не пустим. Во-первых, рассуждал я, широкая и полноводная река является естественным препятствием на пути вражеского наступления, ее не так-то легко и просто форсировать. Во-вторых, мне казалось, что прошло достаточно времени, чтобы подготовить и перебросить на линию Днепра свежие войска, которые и нанесут по врагу сокрушительный удар.

Забегая вперед, скажу, что стратегом я оказался плохим. Потребовалось еще полтора года тяжкой борьбы и огромных жертв, прежде чем наступил коренной перелом в войне, и рубежом, от которого фашистская армия покатилась назад, стал не Днепр, а другая великая река – Волга. Думается, однако, что наш оптимизм, хотя и основывался он не на знании стратегического соотношения сил сражавшихся армий, а на интуиции, на наших желаниях, был необходим. Без твердой веры в скорый разгром врага трудно было выстоять, а затем и победить.

Но вернемся к обороне, которую мы готовили в новом районе. Как я уже говорил, она строилась прежде всего кап противотанковая. Командиры и красноармейцы дивизии знали, что танки – главный козырь немецко-фашистских войск. Однако мы не переставали изумляться тому, откуда у гитлеровцев столько танков. В каждом бою огнем нашей артиллерии выбивали десятки машин. Немало танков превратили в пылающие факелы и наши смельчаки истребители. Казалось, что после таких потерь фашисты не скоро смогут оправиться. Однако на другой день в атаку шло не меньше, а больше танков и бронетранспортеров, чем вчера. Ответ на этот вопрос мы нашли, осматривая подбитые вражеские боевые машины у села Медвин. На нескольких танках мы нашли марки заводов "Рено" и "Шкода". Заявление наших руководителей, нашей прессы о том, что фашистская Германия поставила на службу своей агрессии весь промышленный потенциал Европы, приобрело для нас вполне конкретное и убедительное содержание.

Итак, штаб дивизии, зная наверное, что в бою, который может разгореться сегодня, в крайнем случае, завтра, опять придется отражать танковый удар противника, придирчиво следил за тем, чтобы выполнялись все требования устава об организации противотанкового оборонительного боя.

Инженерные работы велись допоздна. С рассветом они были продолжены. Артиллеристы 1-го дивизиона, приданного 893-му стрелковому полку, куда я направился ранним утром, подготавливали сектора обстрела и обзора, строили укрытия для орудий. Впереди колыхалось широкое пшеничное поле. Высокая пшеница закрывала для стрелков и артиллеристов горизонт, не давала возможности вести прицельный огонь. Можно было бы поджечь пшеницу и решить проблему. Но ведь хлебное поле не только мешало, но и помогало обороняющимся: оно укрывало от противника, особенно от его авиации, наши позиции, мешало гитлеровцам вскрыть систему обороны. И было принято единственно верное в данных условиях решение: проложить в пшенице сектора для огня. Бойцы принялись вытаптывать хлеба ногами, засверкали невесть откуда взявшиеся косы и серпы, засновали взад-вперед повозки...

Мне, человеку, родившемуся и выросшему в деревне, сыну потомственного крестьянина, было до слез больно видеть эту картину. Я знал цену хлеба, знал, каким трудом и потом он достается. Запомнилось, как в двадцатом году на воронежские поля обрушился суховей и выжег на корню все посевы. Нашей большой семье – у меня было пять братьев и шесть сестер – хлеба хватило едва до зимы. Начался голод. Мы ели картофельную кожуру, жмых, мякину, лузгу, варили кору деревьев, вырывали из-под снега съедобную траву-"самсончики". Все время мы мучились от голода, и единственным желанием было вдоволь, досыта поесть хлеба. Вскоре в нашем селе прошел слух, что хлеб можно выменять на соль. Соль же можно легко добыть на Волге. И вот с двоюродным братом Дмитрием мы отправились в далекий Царицын за солью. Долго мы странствовали, в пути попадали во всякие переделки. Соль мы все же добыли и привезли в родное село. Это спасло всю семью, кроме брата Николая, который умер от голода, так и не дождавшись хлеба, выменянного на царицынскую соль.