Текст книги "Полное собрание сочинений. Том 4. Туманные острова"

Автор книги: Василий Песков

сообщить о нарушении

Текущая страница: 4 (всего у книги 21 страниц) [доступный отрывок для чтения: 8 страниц]

Зачарованные острова

Так будет называться фильм о природе земли. Его делают люди, которые живут в Москве, но которых я встретил на самом краю земли – в Новой Зеландии.

Я снимал диких уток на городской речке. Слышу за спиной разговор по-русски. Обернулся. Батюшки! И куда только не занесет профессия киношников и журналистов. Свои, русские! Сидят на поляне, отдыхают, кормят почти из рук белых чаек. Рядом стоит машина с аппаратурой. Разговорились…

Режиссер Александр Михайлович Згуриди, операторы – Нина Юрушкина, Володя Пустовалов и переводчик Игорь Волков, оказывается, проехали по земле уже тысячи километров в поисках кадров для своего фильма. Они снимали сайгаков на острове Барса Кельмес в Аральском море. Снимали редких зверей – каланов на Дальнем Востоке. В Австралии они будут охотиться с кинокамерой на сумчатых зверей: кенгуру, медведя-коала. Попытаются снять ехидну и утконоса. В Индонезии на острове Комодо встречаются гигантские трехметровые ящеры-вараны. И на этот остров заглянет пытливая кинокамера.

В Новой Зеландии живут редчайшие на земле животные: первоящер туатара и удивительная бескрылая птица киви.

Во время нашего разговора подъехал новозеландский проводник-охотник и стал торопить экспедицию. Предстояла трудная охота.

Машина тронулась. Александр Михайлович помахал легкой бумажной кепкой. Этот неугомонный человек много ходил по земным дебрям. Мы помним его прекрасные фильмы: «Лесная быль», «Тропою джунглей» и поэтическую ленту о птицах – «Дорогой предков».

Теперь режиссер задался благородной целью показать людям природу земли, и животных, которых осталось так мало, что, если их не сберечь, они исчезнут на глазах нынешних поколений.

Очень благородная цель. Сейчас режиссер и его друзья по-прежнему далеко от дома. Пожелаем им успехов и будем ждать хорошего фильма.

Эти фотографии прямого отношения к фильму не имеют. Я сделал их в парке Индии, Индонезии и Австралии, где пройдут пути киноэкспедиции. Но, возможно, эти «персонажи» станут и героями будущего фильма.

Страус. Та самая птица, которая прячет под крыло голову, когда видит опасность.

Вараны с острова Комодо.

_{Фото автора. 29 февраля 1964 г.}

Белые сны

Так будет называться книга-репортаж Василия Пескова о путешествии в Антарктиду, над которой он сейчас работает. Это рассказ о полете по четырем странам света, об Антарктиде, встречах с людьми на ледовой земле.

Сидней-город

Если хотите сделать подарок сиднейцу, скажите ему: «Сидней – очень красивый город».

Он и в самом деле очень красив, этот стройный, как все молодые города, как наш Ленинград, город Сидней. Мы в Москве гордимся Кремлем, в Воронеже – памятником Петру Первому, в Киеве – Крещатиком и Софийским собором. Сиднеец гордится мостом. С этим мостом мы познакомились еще в самолете, когда листали путеводители. Мост снизу. Мост сбоку. Мост с вертолета. Мост на вечерней заре. В тумане. Ночью. Ничего не скажешь – красив и громаден. Пароход под мостом кажется заводною игрушкой. Подъезжаешь к мосту – ищи в кармане монету. Красота сиднейцам стоит фантастической суммы. Мост строила английская компания. По сложному расчету, сиднеец платит за эту постройку уже много лет и будет платить, пока мост будет стоять. Мостов в Сиднее много – весь город изрезан морскими бухтами и заливами. И это составляет его главную красоту.

Вечером город сияет сумасшедшими огнями реклам. Бегущая радуга отражается в воде, в небе, в стеклянных витринах и в натертых до блеска медных досках солидных контор. Австралия стрижет деньги с овец и посевов пшеницы. Владельцы больших земель свои конторы держат на асфальте, на перекрестках дорог, у причалов и воздушных портов. Сидней как раз такой шумный человеческий перекресток.

Город строится. Если в сторону податься нельзя – строится ввысь. Хорошо умеют строить сиднейские архитекторы и рабочие. Здания из бетона и плиток удивительно легки и красивы.

Удручает только метро. После московского оно кажется тесным и неопрятным.

Город полон людей и машин. Машин больше.

Конфликты между автомобилем и пешеходом разрешают полицейские в черном и «зебры» – желтые полосы переходов. Счастливо избежав столкновения с техникой, ошалев от берущих тебя за грудки рекламных щитов, ты ищешь, где бы присесть. Ага, вот спасительный островок. Огромный парк в центре города. На остриженной «под ежик» лужайке люди сидят, лежат, читают газеты, разглядывают покупки. Конечно, это нарушители городских правил. Ищешь глазами грозную заповедь: «Траву не мять, цветы не рвать». Не обнаружив таблички, ложиться на траву. Глядишь, как плывут облака, и чувствуешь себя зерном, зажатым меж каменных жерновов.

Ты захотел поесть. Доверившись рекламе, открываешь тяжелую дверь ресторана. Чопорно, дорого и безвкусно. Ты хочешь попробовать «чего-нибудь австралийского». Официант вежливо улыбается:

– Австралийское?.. Ничего такого нет…

Это не только в ресторане. В Австралии не ищите национальной музыки, театра, трудно уловить черты самой нации. История Австралии не очень длинна. Она начинается с капитана Кука. Двести лет назад белые моряки, сойдя на незнакомую землю, спросили темнокожих людей, показывая на длинноногого убегавшего зверя:

– Что это?

– Кен-гу-ру, – ответили темнокожие.

Только спустя много лет белые люди узнали: кен-гу-ру по-австралийски – «не понимаю».

Двести лет черные и белые люди не понимают друг друга. Белым людям понравились красные плодородные земли Австралии. У белых людей на побережье много теперь богатых городов. Сидней, пожалуй, первый из них. Аборигенам пришельцы великодушно уступили пустыню.

Если вы хотите польстить австралийцу, скажите, что прадед его был каторжником. В Австралию англичане ссылали преступников. Эти люди доказали свою жизнеспособность. От них пошел основной корень австралийского населения. Разумеется, нынешний австралиец гордится не преступным деянием пращура, а древностью рода.

Сидней – старожил среди городов. Как-никак почти двести лет стоит на земле. Он первый и по числу населения – более двух миллионов. Всего же на австралийском материке одиннадцать миллионов жителей. Это очень немного. Поэтому Австралия постоянно нуждается в эмигрантах.

В Сиднее встретишь и русских. В ресторане в знак уважения к неожиданным посетителям два парня в красных рубахах, задыхаясь от деланной страсти, пели «Очи черные».

Мы сказали, что эту песню сейчас в России мало кто знает. Парни спели «Подмосковные вечера».

Мы съели по куску мяса, в которые на палочках были воткнуты изящные бумажки – реклама этого ресторана. К мясу полагалась печеная картошка «в мундире» и какой-то сложный узор из салатного листика.

Попозже мы без труда отыскали что-то вроде столовой. Столь же стандартно, но недорого и нечопорно. Кусок мяса, томатный сок, молоко, пучки свежей зелени. Тут едят плотники, конторщики, шоферы, продавцы, репортер вечерней газеты. По соседству с харчевней – двери дешевого бара. Все время кто-то играл на скрипке. Мы заглянули. Тут вечерами собираются эмигранты. В сигаретном дыму плавали усталые лица. Больной старик-бельгиец играл на скрипке. Музыка прикрывала стыдливое нищенство. Сунув смычок под мышку, бельгиец снимал помятую черную шляпу и, жалко улыбаясь, шел мимо столов.

– Огинского полонез, для меня! – крикнул из угла по-польски сильно захмелевший человек с рукой, затянутой в гипс.

Старик закрыл глаза и притронулся к струнам. Поляк слушал, наклонив голову. Частые слезы падали на мраморный столик…

Богатый город Сидней. Он много всего производит. И старается изо всех сил продавать все, что сделал. Витрины ломятся от товаров. Если вы здоровы, удачливы, если работаете, – город будет вашим другом. Но пошатнулось здоровье или потеряли работу – конец. Город с дразнящим жаром богатых витрин и холодным равнодушием адвокатов и докторов становится вашим врагом. Потерявшие надежду идут в самое красивое в городе место – к высокой скале у моря. Тут лежит ржавый якорь корабля, разбитого бурей в 1857 году. Скала у моря – любимое место самоубийц и туристов. Люди тут встречаются и прощаются с солнцем. Отсюда видны дымки пароходов… Когда мы прилетели в город, два любопытных судна привлекали сиднейцев: наш торговый корабль и американская подводная лодка. Наверно, устаревшая лодка. Ее показывали всем любопытным.

Духовная пища сиднейца так же стандартна, как и еда. В ней всегда присутствует «палочка с рекламной этикеткой». В кино, в газете, в роскошном журнале, по телевидению вам обязательно подсунут эту изящно сработанную «палочку». Мы справедливо ворчим на небрежное оформление наших товаров. Тут же появляется обратное чувство. Ужасно много средств, энергии и человеческой выдумки тратится на обертку. Это касается одинаково мыла, искусства и рыбных котлет.

Мы не успели выяснить, есть ли в Австралии свои кинофильмы. Со всех рекламных щитов на тебя глядят белокурые звезды и вооруженные американские парни в ковбойских шляпах и военных фуражках. Гвоздем сезона был фильм «Клеопатра». Реклама обещала «невиданную любовь», которая стоила кинопромышленникам невиданных миллионов. На этом кинофильме, идущем почти четыре часа подряд, я хорошо соснул, потому что в любви объяснялись на английском языке. Опять ругнул себя за нерадивость в школьные годы. Но ученый «с языком» Геннадий Григорьевич Тараканов, у которого я спросил: «Ну как?», тоже зевнул и развел руками: «…Но удивительно – валом валит народ». Реклама! «Палочка с этикеткой». В красивой обертке ничего нет, но ты обнаруживаешь это уже после того, когда уходишь из зала.

В панорамном кинотеатре мы в тот же день смотрели американский же фильм «Как покорялся запад». В огромном кинотеатре, уступающем, впрочем, во многом московской синераме, сидело человек сорок. Если бы всех поставить в ряд у экрана – экран бы оказался длиннее шеренги. Фильм тоже настолько длинный, что надо устраивать перерыв и охлаждаться мороженым. Снято великолепно: плоты, летящие в пропасть на горной реке, бородатые благородные люди, первые могилы и первая насыпь железной дороги, жестокие схватки с индейцами, стадо бизонов, растоптавшее лагерь…

Очень всего много. Все вперемежку со скукой, уже знакомой по другим ковбойским сюжетам.

Конец у фильма победный. Города, плотины, дороги, горы хлеба и горы фруктов. А краснокожим – пустыня. Точь-в-точь как в Австралии.

Кино. Телевизор. Пухлая, в сорок страниц, газета. Журнал, начиненный рекламой. Что еще потребляет сиднеец? Чему отдает он свободное время? Есть такая игра: становишься лицом к стенке и кидаешь в пробковый щит тяжелые стрелки – набираешь очки. Времяубиение столь же скучное, как и «козел» на московских дворах. Но в Москве на том же дворе, в метро, в саду на скамейке, в автобусе ты обязательно увидишь человека с серьезной книжкой. В Сиднее такого человека не встретишь. Есть деньги – человек идет в бар, в ночной клуб, в ресторан. Таких заведений много. Запомнилось мелькнувшее в окошке автомобиля название: русский ресторан «Балалайка». Нет денег – человек просто ходит по улицам. Вечером городской перекресток «Кинг-кросс» становится местом, где при свете огней можно показать новое платье, матросскую выправку или тугой кошелек. Тут потихоньку от полицейских идет торговля женскими ласками. Потихоньку от родителей подростки заглядывают в греховные уголки жизни.

Когда летишь над африканской саванной, есть шансы увидеть стада буйволов, слонов, антилоп или жираф. Я видел стадо длиннорогих антилоп ориксов, бежавших в клубах пыли рядом с тенью нашего самолета. В Австралии нет крупных животных. Сколько ни гляди вниз – только красноватая, будто после хвори, земля с редкими пятнами зелени. Жизнь на этом огромном континенте развивалась своими неведомыми путями. Тут обитают звери, каких нет ни в Африке, ни в Азии, ни в Америке, ни в Европе. Между собой почти всех австралийских четвероногих роднит одно странное свойство. Детенышей после рождения они носят в сумке на брюхе. Кенгуру. Красный сумчатый волк. Сумчатый медвежонок коала.

Сумчатая куница. Сумчатый крот. Сумчатый мурашеед. Тут живет земляной попугай. Рыба, которая может дышать воздухом. Дикая собака динго. Крупная ящерица молох. Страус эму, тот самый, что в момент опасности прячет голову под крыло. Тут обитает совсем странный зверь, покрытый мехом, но с утиным клювом. Зверь живет в воде, как бобр, но кладет яйца, как птица, и кормит детей молоком – утконос.

Конечно, все это мы могли увидеть только в зоопарке. Сиднейский газетчик, с которым мы познакомились, похвалился: «Наш зоопарк – один из лучших в мире». Мы пошли в зоопарк. Какой-то одинокий, но очень богатый сиднейский меценат, разуверившись в людях, решил помогать только животным. Звери даже не подозревают, что, поедая ежедневно морковку, свеклу, рыбу и мясо, они сидят за столом миллионера.

За зверями хороший уход. У какой-то редкой обезьяны в этот день родился наследник. Его забрали у матери, взвешивали, поили из соски. Служители в светлых куртках по этому случаю бегали так же, как, наверное, бегают во дворцах, когда родится наконец королевский наследник. У самой обезьяны был грустный вид. Она смотрела на мир сквозь решетку, и на ее волосатой морде без труда можно было прочесть отвращение к людям и невыразимую тоску по банановым джунглям. У ограды обезьянкой любовались две необычайно стройные и красивые австралийки. Они брали мелкие камешки и швыряли за прутья. Обезьяна наконец обратила на них внимание. На языке джунглей она довольно грубо усомнилась в теории Дарвина.

И в самом деле, вряд ли два крашеных существа в полупрозрачных нейлоновых юбках могли произойти от обезьяны.

Два варана с индонезийского острова Комодо лежали в обнимку на зеленой траве. Варанов зоопарку подарил президент Сукарно. Четырехметровые ящеры, совсем недавно обнаруженные на земле, имеют такую ценность, что их от зрителей, помимо сетки, отгородили еще и толстым стеклом. Нильский крокодил рядом с варанами выглядел старомодно. Он лежал неподвижно, и какая-то птичка клевала у него на хвосте насекомых. Рыжевато-серые кенгуру прыгали, как кузнечики, и то и дело залезали мордой в сумку на животе. У одной матери из сумки торчал спящий лопоухий детеныш. Львы равнодушно дремали. Это выводило из себя посетителей, которые за свои кровные деньги желали видеть львов рычащими, кровожадными…

Мы уходили из парка под крик носатой австралийской птицы кукабары. Эта насмешница в природе очень ловко хватает змей, за что и получила любовь и благосклонность людей.

На всех этикетках для иностранных туристов вы встретите изображение кенгуру, бумеранга и кукабары с мертвой змеей в клюве. Австралийское радио начинает свои передачи криком кукабары.

Последние австралийские деньги мы истратили самым романтическим образом. Под землей в зоопарке есть прохладный аквариум.

Тут за отдельную плату вам покажут, как живет океан. Морские ежи, разноцветные звезды, осьминоги, кораллы… Но самое интересное – бассейн в центре аквариума. Глядишь сверху: пестрые стайки рыб, среди них, ни на секунду не замирая, плавает огромная черно-фиолетовая акула. Рядом с акулой скат – круглый черный платок с небольшим хвостиком. Края у платка шевелятся, и он плывет вслед за акулой. Дно у бассейна усеяно черными кружками. Мы не сразу догадались, в чем дело. Но вот парень с девушкой порылись в кошельке и, когда акула проходила как раз под ними, бросили в воду монетку. На счастье надо так бросить, чтобы монета осталась лежать на широкой спине акулы. Счастья кому не хочется! Соблазнились и мы. Вытряхнули из карманов медные капиталы, отложили по три кружка на троллейбус, остальное – в воду на счастье. Одному, представьте себе, удалось положить медяшку на акулий хребет. Не понравилось. Вильнула хвостом. Но счастье уже было в наших руках.

В путешествии счастье очень необходимо.

Уже летели к Антарктиде. Через несколько суток дальний и долгий поход. Полярники везут друзьям письма и подарки далекой Большой земли.

Камень из Антарктиды

Летим над Антарктидой. Минутами кажется: на всей земле нет ничего, кроме этого снега. Последняя темная точка, которую мы видели, покидая Мак-Мердо, была гора с черным крестом в память Скотта. Достаю из сумки дорогой антарктический сувенир – галету из домика Скотта.

Она полвека лежала в снегу, с того самого года, когда люди пешком достигли Южного полюса. Дощатый домик на берегу моря Росса занесен снегом. Отсюда Скотт ушел к полюсу и не вернулся. Ржавой лопатой я откопал в снегу цинковый ящик. Отогнул край. Четыре галеты. В дырочках, с двумя английскими буквами.

В самолете галеты отмякли, пахнут хорошим пшеничным хлебом. Три бережно завертываю в целлофановый лист. Одну ломаю на четыре кусочка. Едим, как причастие. Именно этих галет не хватило Скотту, чтобы дойти…

Изменилась ли Антарктида с тех пор? Отступает ли человек после каждой такой трагедии? Нет. Мы сидим сейчас рядом с геологом Вячеславом Духаниным. Он всю дорогу молчал, перебирал карты и записи. Сейчас, кажется, все закончил. После разговора о Скотте достал фотографию сына.

– Хорош парень? В четвертом классе…

В прошлом году привез ему камень из Антарктиды. Поволок в школу. Приходит и слезы и нос вытирает: «Пятый «Г», мальчишки… На куски покололи. Тебе, говорят, отец еще привезет». Ладно, говорю, Андрей, не реви, привезу камень. Вот лечу. Такое дело – камни искать…

Я поглядел на часы. В Ленинграде, наверное, идет третий урок. Пятый «Г»…

Сорванцы, должно быть, «кололи камень школьным звонком». Сидят, конечно, на самой последней парте.

В карманах всякая всячина и черный, с мелкими блестками камень. Глядят на карту. Белая Антарктида… Почему черный? Нагнулись, ковыряют ногтем. Камень из Антарктиды…

А в это самое время в самолете, который уже четыре часа летит над белою Антарктидой, отец Андрея Духанина рассказывает историю черного камня.

Мирный под снегом. Три-четыре домика на вершине скалы остались незанесенными. Все остальное под снегом: лаборатория, баня, дома.

Кто-то из веселых людей на самом высоком месте поселка укрепил этот столб.

* * *

17 марта 1963 года в 7 часов 32 минуты радист Мирного прижал руки к наушникам.

«SOS! SOS! – пищала морзянка. – Ураган. Оба самолета разбиты. Лагерь полностью уничтожен. Ждем помощи. Следите нас в нолевые минуты. Будем пыта…» – наушники замолчали. Радист лихорадочно крутил ручку. Молчание. Полетели сигналы: «Ричардсон, отвечайте, отвечайте… Ричардсон…» Молчание.

Через пять минут Мирный был на ногах.

К Земле Эндерби вылетел самолет. Две тысячи километров…

* * *

Земля Эндерби. Если бы поглядел на нее космонавт с высоты, он увидел бы белую землю и странные точки по белому. Геолог у этих «точек» внизу показался бы муравьем. Лед на Земле Эндерби проткнули скалистые пики. Их зовут нунатаки. Лед не много расскажет ученому об истории Антарктиды. А камни расскажут. Камни расскажут, чем богата теперь Антарктида. Уже несколько лет по Земле Эндерби ходят геологи.

Основная база у них на станции «Молодежная». Но живут постоянно на озере Ричардсона. Они не нахвалятся озером. Кругом бури, а тут тишина. Антарктический ветер не пускает сюда горная цепь. Чистый лед. Солнце. На льду семь палаток: жилье, радиостанции, кухня. Шестнаддать человек живут на озере – восемь летчиков, радист, трое ученых и четыре геолога.

В доме у радистов висит любовно разрисованный лист. Все тут представлено: материк Антарктида, пароход, самолеты и вездеход, пингвины, антенны и, конечно же, весь наличный состав радистов – одиннадцать человек.

Каждый день поднимаются два маленьких оранжевых самолета и увозят людей к нунатакам. На земле остается только радист. Он должен знать, где в эту минуту находится самолет. Самолет летит двести – триста километров. Аэросъемка. Наблюдение местности. Потом геолог кладет руку на плечо летчику. Осторожно выбирается место. Самолет садится возле горы. К ней не просто добраться. Геологи берут ледорубы, веревки. Возвращаются усталые, с рюкзаками камней. Делают пометки на картах. Самолет поднимается, ищет еще один нунатак. В день шесть – восемь посадок. Вечерами оба самолета возвращаются к озеру. Бывают задержки из-за погоды. Даже ночевать оставались возле горушек – лежали в самолете в спальных мешках.

А чуть погода – скорее домой, к Ричардсону.

Был случай – сломали о камни лыжу. Пришлось на одну садиться. Вечером все собираются вместе. Для геолога вечер – самое лучшее время. Руки согревает железная кружка с чаем. Сюда, в Антарктиду, кто-то привез гитару. Тихий разговор. В руках черный шершавый камень. Если его долго держать в ладони, камень становится теплым.

Сколько уже рассказали эти шершавые камни! Отпечаток стеблей на угольной глыбе… Значит, не всегда были только снега. Значит, шумели леса, пели птицы. Горный хрусталь. Граниты. Слюда. Думают, нефть должна быть. Алмазы…

* * *

Ночью 13 марта перед тем как залезть в спальный мешок, летчик Александр Бутынков показал на пингвинов:

– Почему они убегают?

Уснуть не успели. Задрожали палатки. И все кругом наполнилось странным шумом. В минуту скрылись Луна и звезды. Ветер рвался на озеро сквозь щербину в горах. Минута – и уже нельзя стоять на ногах. Самолеты стали двигаться, как игрушки. Стена ветра навалилась на озеро.

Вот крайнюю палатку рвануло и, как платок, унесло. Полетели фанера, ящики, покатились баллоны с газом, как монеты, катились по льду банки консервов. Грохот и свист снежного ветра. Вторую палатку смяло – согнулись опоры из алюминия. Скорее, скорее спасать самолеты!

Один самолет закружился волчком – с «мясом» из хвоста вырвало лыжу. Ползком, втыкая отвертки в лед, добрались к самолетам. Чудом подняли в кабину бочки с бензином. Две бочки привязали под крыльями. Самолет присмирел, но жалобно стали скрипеть нижние крылья. Вот крылья обвисли – самолету уже не подняться. Кто-то стонет?! Штурман Игорь Гончаров упал от удара санями. Перелом ноги. Темно. Лежали, ухватившись за вбитые в лед отвертки и ледорубы…

Кончилось все так же быстро, как началось. Появились Южный Крест и Луна. Озеро Ричардсона опять было самым спокойным местом в краю Эндерби. Валялись разбитые ящики, приборы, продукты. Стонал раненый летчик. Оглядели машины – один из самолетов мог полететь.

Улетели ученые, летчики и трое геологов. Радист Александров, четверо летчиков и геолог Вячеслав Духанин остались. Поздно вечером самолет вернулся и сел при свете ракет. Восемь человек стали думать, как поступить с лагерем. Синяя тишина стояла над озером.

Ночью все спят, не спит только дежурный радист.

* * *

17 марта пингвины опять побежали из лагеря. Опять в расщелине гор появился угрожающий свист. Единственный самолет… Скорее, как можно скорее его привязать. Концы троса заморожены в прорубях. За каждый крючок зацепились и даже поперек фюзеляжа кинули трос. Положили под него три спальных мешка.

Вторая волна урагана накрыла озеро низкими облаками. Никто из восьмерых никогда не знал, что ветер, как пустые жестянки, может катать тяжелые бочки с бензином. Уже нет ни одной палатки. И будто их не было. Радиостанция! Черные ящики, как хоккейные шайбы, мотало по льду.

Листы войлока, фанера, ящики, железные раскладушки… Скорее, скорее в камни – укрыться от этих летающих, как торпеды, обломков. Ползком до камней. Сбились в кучу. На глазах самолеты превратились в обломки. Один, как птица, взмахивал крыльями. Вырвало шасси. Самолет повалился на брюхо. По фюзеляжу потекли темные пятна бензина.

Утро принесло свет, но ветер не утихал. Лагеря не было. Не было самолетов. Не было радио, пищи, огня, крыши. Восемь человек лежали в куче, ухватившись за камни и за плечи друг друга… Наступал день, надо было думать о жизни.

Началась охота за обломками досок, за банками с рыбой, за войлоком, за гвоздями.

Ползком, теряя находки, возвращались к камням. Нашли обломок ящика с десятком яиц. Как могли уцелеть? У большого валуна начали сбивать доски, фанеру. Получилось что-то вроде садового шалаша. Шалаш скрипел и был готов улететь. Тепла не было, но уже не до самых костей пронизывал ледяной ветер. Показалось, что ветер ослаб. Два смельчака, держа друг друга за руки, ползком двинулись к самолету. Нырнули в кабину.

Движок… Рация… Можно ли запустить? Запустили движок. Надеждой загорелись лампочки рации. «SOS!.. SOS!.. Оба самолета разбиты. Лагерь полностью уничтожен. Ждем помощи. Следите нас в нолевые минуты. Будем пыта…»

Шестеро за камнями видели: шквал урагана приподнял хвост, на секунду поставил самолет «на попа» и через винт бросил на спину. В самолете были бочки с бензином и двое людей. Как можно скорей к самолету! С трудом приоткрыли дверь…

– Володя! Сашка!

Радист Александров поднялся. Механик Бутынков – в хвосте, придавленный бочкой бензина. В самолете все вверх ногами. Все, что было привинчено к полу, повисло вверху: скамейки, печка, движок. Выбрались к люку, спустили на руках Бутынкова. Поползли. Двести метров от самолета до скал… Механик стонал – бочка помяла грудную клетку, сломала ребра, вывихнула плечо…

Андрей Федорович Трешников, участник экспедиций в Арктику и Антарктиду, легендарный полярник.

Мой земляк Борис Беликов.

Сплошная пелена свистящего снега.

Вправили плечо Бутынкову. Стонал, стиснув зубы. Вскрыли бортовой паек, захваченный с самолета. Ухитрились кофе сварить. Больные приободрились.

На озеро опустилась ревущая ночь. Самолет из Мирного спешил на Землю Эндерби. Непогода и ночь посадили его на австралийскую станцию Моусон. Утром он вылетел…

Дизель-электроход «Обь», узнав о бедствии, изменил курс и повернул к Земле Эндерби.

Москва каждые десять минут запрашивала: Антарктида, как люди? Где самолет?..

Радисты Мирного не снимали наушников. Озеро Ричардсона молчало. И вдруг радист опять приложил ладони к наушникам: «Живы!»

И застучал ключом: «К вам идет самолет. К вам идет самолет. Пытайтесь связаться. Пытайтесь связаться…»

* * *

На Ричардсоне радио заработало во втором разрушенном самолете. Он весь пропитался бензином. Боялись взрыва. Долго махали фуфайками – разгоняли пары. Наконец запустили движок. Мирный сразу откликнулся. Потом услышали самолет. Сначала по радио, потом гул моторов за облаками… Самолет никак не может увидеть лагерь. Мигом в кучу обрывки палаток, одежду. Облили бензином. Самолет увидел дым, пошел на посадку…

– Мешкать было нельзя – в горах опять засвистело. Перенесли в самолет раненых. Я подхватил сумку с картами, мешок с камнями. Ведь ради этих камней и сидели на Ричардсоне…

И вот опять за камнями, – Вячеслав поглядел на фотографию сына. – Смешные мальчишки…

В государстве одни «императоры»…

В этом государстве нет подданных – одни императоры. Несмотря на высокую знатность, пропитание добывают самостоятельно. Детей нянчат сами. Войны ни с кем не ведут. К чужеземцу относятся равнодушно. Но если протянешь руку погладить, получишь удары и надолго запомнишь эти удары. Речь идет о пингвинах. О самых интересных из всех пингвинов (а их семнадцать видов!), об императорских пингвинах, или, как говорят в Мирном, об «императорах».

Потешные птицы меньше всего похожи на птиц. Скорее это дельфины. И уж, конечно, это самая любопытная из всех птиц, какие живут на земле. Пингвины – единственные существа, пережившие оледенение теплой некогда Антарктиды. Природа проявила бездну изобретательности, чтобы приспособить антарктических аборигенов к жизни на льду. Одежда – черный фрак и сорочка, – походка и вся осанка делают их похожими на человека. В их повадках много смешных человеческих черточек.

Наблюдать «императоров» ни с чем не сравнимое удовольствие. Придешь утром, уходишь вечером. Снимаешь одну, две, шесть пленок. Снимаешь, пока не останется ни одного кадра. Кинооператор Кочетков лет семь назад поставил даже палатку рядом с государством пингвинов, чтобы далеко не ходить. Снимал, снимал… Получился хороший фильм. Я смотрел его четыре раза подряд.

Этот фильм заронил зернышко большого желания побывать в Антарктиде. Зернышко проросло. И вот (бывают же чудеса!) я стою посреди пингвиньего государства. И только что за излишнее любопытство получил ластами по рукам от одного видного «императора».

Запись голоса этого молодца мы привезли с собой в Москву.

Но в Антарктиде можно и позагорать.

* * *

Государство пингвинов я первый раз увидел с самолета. Колония, похожая сверху на пригоршню рассыпанных семечек, волновалось.

Я уже слышал: совсем небоязливые птицы смертельно боятся самолета и особенно вертолета.

В чем дело? Может быть, когда-нибудь, очень давно, жили в этих краях большие хищные птицы? Может быть, «живая кибернетика» «императоров» до сих пор хранит память о воздушной опасности? А может, в самолете пингвины видят нынешнего своего врага – поморника, только большего по размерам?

От Мирного к «императорам» надо пройти пять километров. Они спрятались от ветра за старым, покрытым снежной глазурью айсбергом. Километра за два слышишь смутные звуки, похожие на концерты болотных лягушек. Потом кажется – подходишь к гусиной стае.

Ветер доносит совсем не парфюмерные запахи императорских будней. А вот и первый гражданин государства. Спит или мертвый? Лежит, уткнувшись головой в снег. Вскочил, растерянно огляделся, но, вспомнив о своем чине, пошел медленно, с достоинством переваливаясь из стороны в сторону – министр! Великолепный черный костюм. Рубашка белее снега. Брюшко – спортом, видно, не занимается.

Вот еще двое. Полная неподвижность. Чуть-чуть касаются грудью. Клювы подняты кверху. Это любовь. Как все влюбленные, не замечают ни шума наших шагов, ни крика поморников. Убеждаемся позже: могут стоять и час, и два. А государство живет в это время по своим пингвиньим законам.

Лето. Почти все взрослое население отправилось на курорт. Это недалеко. Сутки пешего перехода на север. Море, солнце. Прекрасная столовая – рачки, рыба, мелкие осьминоги. Правда, глядеть надо в оба, иначе и сам попадешь на стол морскому леопарду или киту-косатке.

В государстве остались только «императоры»-няньки и подросшие дети. Детям еще не сшили ни рубашек, ни фраков. У всех одежда из серой пушистой байки. Ростом молодое поколение уже догнало метрового «императора»-няньку.

Однако дети есть дети – пои, корми. Постоянный крик: «Экю! экю! экю!..» – Мотают головой сверху вниз – «хочу есть»! «Тэ-тэ-тэ-тэ-э-э!» – отзываются няньки. Взрослая песня похожа на бормотание курицы в марте где-нибудь на теплой мякине, только более громкая, и металл в голосе у певца. Голодный подросток подходит к няньке.

Та наклоняется. Подросток сует голову в раскрытый клюв и быстро-быстро глотает белую кашу. А справа и слева бесконечные жалобы алчущих: «Экю! экю! экю!..»