355 500 произведений, 25 200 авторов.

Электронная библиотека книг » Василий Юровских » Синие пташки-пикушки (рассказы) » Текст книги (страница 2)
Синие пташки-пикушки (рассказы)
  • Текст добавлен: 21 сентября 2016, 17:05

Текст книги "Синие пташки-пикушки (рассказы)"


Автор книги: Василий Юровских



сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 8 страниц)

Вовка колупнул ногтем алую эмаль, но на звезде не осталось и царапинки:

– Крепкая, ее и немецкая пуля не возьмет!

Дольше всех держал звезду эвакуированный Миша Вербицкий.

– Мой папа всегда носил такую звезду, – вздохнул Миша. – А за войну с белофиннами он получил орден Красной Звезды.

– Тогда пусть звезда и будет орденом, а? – подхватил Осяга.

– Она ж на всех одна, нас во-он сколько! – жалобно протянул Ванька Парасковьин.

– Заслужишь – наградим, правда, ребята?! – серьезно сказал Миша Вербицкий.

– Чем ее заслужишь? Где они, враги, в Юровке? – загрустил Ванька, и нам всем стало смешно.

Ванька самодельного поджигателя боится, а из чего бы он фашистов начал стрелять? Наган ему не удержать, а винтовка раза в три длиннее Ваньки.

– Чо смеетесь? – обиделся Ванька и чуть не разревелся. – Думаете, я боюсь немцев? Как в баню ночью за лампой надо, так Ванька беги, а тут и смешно...

– Ладно, ладно, Ваньша! Немцев немало пожгли нашими склянками. Со всей Юровки собрали бутылки на фронт, – вспомнил Осяга.

Что верно, то верно! В первую военную зиму мы с ребятами после уроков до потемок бегали по деревне, заставляли стариков и старух шарить в подпольях и чуланах, старались как можно больше сдать бутылок под горючую смесь – поджигать ею вражеские танки. Мороз к вечеру зверел, рвал с треском и звоном на улицах землю, и мы пугались за посуду в коробке на санках. Бутылки на стуже белели изнутри, и стекло становилось хрупким... Все подряд мы ознобились, приходили в школу с распухшими ушами и черными пятнами на лицах. Спасали гусиным жиром себя и учителей...

Теплая и потная звезда вернулась ко мне, только уже не была она больше моей: теперь звезда общая, и не просто звезда, а орден! А за что и кого награждать – это пока мы не решили.

Домашней работы ни у кого не нашлось, и Осяга повел нас купаться на Мальгин пруд. Маленькое озеро густо зацвело зеленью, а пруд в логу перед речкой Крутишкой всегда чистый, донные ключи не дают застояться воде. Одно боязно мне: чуть нырнешь поглубже, и студеная вода сводит судорогой ноги, накатываются на бедрах под кожей тугие шишки с кулак, да до того больно сгибаются ноги против моей воли. Говорят, будто матросы тычут в них иголкой или булавкой и судорога отпускает. А где взять их? У мамы каждая иголка на счету.

Конотоповым заулком сбежали на Подгорновскую улицу, а там налево за домом Анисьи Мальгиной и пруд. Первым изладил плотину еще дед ее мужа Ефима, а после запруду подправляли всем околотком. Но пруд так и зовется Мальгиным. "У всего должно быть имя, Васько!" – заметила бабушка, когда я удивился, что даже таловый куст в пашне у Трохалевского болота она назвала при мне Оськиным кустом...

На бегу мы сняли рубахи, а при спуске с берега скинули и штаны. Осяга бултыхнулся с плотика, следом – Володька Мальгин, а там, брызги по сторонам, попрыгали один за другим и все остальные. Ванька Фып увязался за Мишей Вербицким, забыл, что ли, где тот научился плавать. Не на пруду или на Маленьком озерке, а на реке Днепр!

Миша саженками пересек пруд и поплыл обратно, а Ванька по-собачьи пурхался еще на середке. Вдруг он начал часто уходить с головой под воду, хотел что-то крикнуть и не успел – захлебнулся и скрылся под водой.

– Фып-то пузыри пустил! – весело закричал про своего сродного брата Ванька Парасковьин. Плавать он пока не умел и потому брызгался у берега да возле плотика.

– Какие пузыри? Ребята, Ванька взаправду утонул! – ахнул Осяга и ринулся на середину пруда.

С перепугу никто не заметил, когда исчез под водой и Миша Вербицкий. А как спохватились – вовсе заголосили. Но Миша неожиданно всплыл около Осяги, и тот хватанул воды ртом, заикаясь еле прохрипел:

– В-В-Ванька-то где?!

Миша приподнял правую руку, и под водой показалась голова Фыпа. Вдвоем с Осягой они быстро дотащили Ваньку до мели, а на сушу вынесли на руках. Как нас учили в школе, так мы и стали трясти Ваньку, растирать грудь и делать ему дыхание. Наконец он разжал зубы и заблевал одной водой.

– Живой, живой! – завопил Ванька Парасковьин.

– Без тя видим, что живой! – прикрикнул на него Осяга. – Ты-то хоть, окурок, не лезь на глубь, тебя искать в пруду – все одно, что иголку в сене. Добро, хоть Миша рядом очутился, а то бы и не видать Ваньше своего тятю.

Солнышко палило немилосердно, а нас била дрожь, все никак не проходил испуг за дружка. А он враз заревел и слез пустил не меньше, чем воды из брюха. Мы не уговаривали его, пущай проревется.

– Васька, давай звезду, – шепнул мне Осяга, и я живо подскочил к своей одежде, вытащил из кармана красную звезду и протянул ее Осяге.

– Ребята! – голос у Осяги зазвенел, и Ванька Фып перестал всхлипывать. – За спасение человека Мишу награждаем орденом Красной Звезды! Носи, Миша, всегда его на рубахе!

– За что? Зачем меня, да что я сделал?! – растерялся Миша и покраснел.

Но Осяга уже ловко проколол усиками его рубаху и накрепко пригнул их на левой стороне.

...Наверное, Миша сберег бы звезду-награду на всю жизнь, будь у него больше рубах. Со звездой поехал он вывозить сено кузнецу Петру Степановичу, у которого жили они всей семьей с первого дня приезда в Юровку. То ли он худо затянул воз бастрыком, то ли ложбинка виновата телега накренилась, и сено повалилось на кусты боярки. Миша пробовал удержать воз вилами, а они сломались, и его завалило самого. Пока выбирался из-под сена, бояркой изорвал рубаху, и потерялась где-то звезда.

– Лучше бы ты ее, Вася, дома берег в шкапчике, цела бы звезда была...

Недолго пришлось печалиться Мише. Как-то у сельсовета остановился грузовик с двумя военными, командиром и солдатом. Командир пошел в сельсовет и оттуда вернулся вместе с новым председателем, Максимом Яковлевичем – инвалидом фронта.

Мы прибежали с Ванькой Парасковьиным посмотреть машину и узнали, почему на ней из Далматово приехали военные. Оказалось, они прибыли за семьей Вербицких.

– Вы, товарищ капитан, не ошиблись? Мне сказывали, что муж Вербицкой пропал без вести в самом начале войны, – переспросил председатель.

– Никак нет! – отчеканил военный. – Все точно сообщили полковнику. Москва разыскивала его семью. Долго искали, война...

– Мда, – покачал головой Максим Яковлевич. – Много народу растрясла она по стране, найди-ко друг друга! Мы с братом рядышком были, в одном бою участвовали и не встретились. В госпитале из письма узнал, где он воюет, там меня из строя и вывело. Да что вам рассказывать, вы не меньше моего повидали. А я покажу вам, где Вербицкие живут, совсем тут близко.

– Не надо, товарищ председатель. Вон хлопцев прихватим, чай, знают Вербицких. – Капитан кивнул на нас.

– Знаем! – опередил меня Ванька.

– Коли так, марш в кузов! – протянул он нам сверху руки.

Командир подсобил, и мы с Ванькой очутились в грузовике. Жаль, больно близко дом Петра Степановича! Всего-то и прокатились заулком к озеру, а тут направо с края и квартира Вербицких. Все, кроме Миши, были дома, а он помогал дедушке Петру в кузнице, и мы с Ванькой бросились за ним.

На следующий день Вербицкие уезжали из Юровки. Марина Казимировна раздаривала гостинцы мужа, с плачем прощалась со всеми, кто пришел провожать.

– Не поминай лихом, Марина Казимировна, – вздыхал Петро Степанович, а бабушка Степанида перекрестила всех Вербицких:

– Дай бог вам счастья! С муженьком-отцом увидаться. Раз нашелся он и вас нашел, то и жить вам вместе долго да в благополучии.

Миша, как взрослый, пожал нам руки, а потом он о чем-то зашептался с капитаном.

– Не велика беда, Михаил! – засмеялся командир и расстегнул полевую сумку. Порылся в ней и что-то подал Мише.

– Вася! – протянул Миша руку, и губы у него задрожали. – Вот папина звезда, бери ее на память. Правда, не новая, эмаль потрескалась, зато она боевая! Бери, Вася, и от папы и от меня!

– Нет, нет! – отпрянул я. – Ты что, Миша, выдумал?

– Бери, паренек! – наклонился ко мне капитан. – Звезда не простая, ее наш полковник носил. И береги! Счастливая она. Потому и зовется Красная Звезда!

СОЛОМЕИНЫ ГОЛУБИ

– А Ванька-то Пестов голубков развел! – удивленно шепнул нам с братом Осяга, когда мы от школы потянулись нестройной цепочкой на прополку пшеницы в первой бригаде нашего колхоза.

– Где он их взял? – громко спросил я и получил тычки в бока сразу от брата и дружка.

– Тише ты, разорался! – зашипел Кольша, озираясь на ребят: а вдруг да подслушивает кто?

Можно бы потерпеть до поля на Штату, где мы школой второй день дергали занозистый и жилисто-крепкий осот, а Осяга не удержал в себе новость, и сейчас уж нам не успокоиться все равно. Мы отстали и начали пытать дружка, будто он сам завел дома голубей. Не верилось, что рыжий Ванька где-то смог достать голубят.

До войны голубей на чердаке каменной часовни напротив школы водилось столько, что когда они вылетали оттуда, то далеко разносился гром железной крыши. И хотя в часовню перевели сельмаг и его охранял с берданкой дедушка Максим, детдомовцы переловили и съели всех голубей в первое же прожитое лето в Юровке. Тех отчаянных парней из Лебедяни давно нет в детдоме взяли их на фронт, и теперь они воюют не с деревенским стариком из-за голубей, а с германцами.

Наших голубей съели детдомовцы, а в соседней деревне Макарьевке эвакуированные ребята не побоялись поднебесной высоты церковной колокольни – тоже, сказывали, извели голубей на суп. Когда позапрошлым летом у бабушки уволокли детдомовцы последнюю пару голубей, то соседка Мавра Яковлевна больше всех ругалась:

– Гли-ко, окоянное племя, святую птицу жрут! Да как ето можно!

– Голод, Мавра, голод... У нас-то с вами хоть животина какая-то водится, а у приезжих ни кола, ни двора, всё война отняла, – тихо молвила бабушка Лукия Григорьевна. И добавила: – А ты, соседушка, вспомни-ка тридцать третий голодный год. Вспомни, чего и кого мы сами тогда не переели? Не токо голубков, а хомяков жарили...

Где, где рыжий Пестик нашел голубят? Вон вразвалку идет он рядом с учительницей Александрой Евдокимовной Коровиной и в берестинку насвистывает. Сытый, одежда – рубаха и штаны – без единой заплаты. Ему что? У него отец – шишка вторая после председателя колхоза, а то и выше. Председатели меняются один за другим: этого на фронт, того снимут, другого в район переведут, а Григорий Павлович как был полеводом до войны, так и командует по сей день. А еще старший брат у Ваньки воюет командиром, и они за него что-то получают. Нет, не питаются Пестовы чем попало! И уж если кому везет, так тому всегда везет...

Если бы кто-то беднее завел голубят – нам бы тоже интересно, где он достал, но хоть не обидно. Да такие ребята и не утаили бы, взять Осягу или Алёху Шавкунова, Ваньку Воробья или Кольку Золенка. Ванька Пестов и не вредный парень, и мы с ним ни разу не ругались. И не жадный он, иной раз запросто куском хлеба поделится. Но все равно обидно, что именно он развел самым первым в Юровке, казалось, всех съеденных голубей.

Осяга случайно увидал, забежав за Ванькой по дороге в школу. Сизый голубь и пестрая, белокрылая голубиха клевали у него с ладони зерно и по-цыплячьи пищали. Ваньку он застал врасплох, и тот с перепугу просыпал зерно на землю и весь стал красным – не отличишь волосы от лица. А Осяга-то хитер: будто и не заметил голубей и зерно и не полез с расспросами. Ну и Ванька хитер: сбегал в дом за чем-то, а как вышли из ограды – Осяге отделил добрый кусок картофельного пирога.

– Думал вам оставить, а пирог теплый, скусный, и сам я не понял, как весь кусок проглотил и не подавился, – напрасно оправдывался Осяга.

Раз не было нас рядом – стало быть, не тащить же ему надкусанный пирог в школу. Правильно сделал, что сам съел! И Ванька не зря его подкормил, с умыслом, чтобы про голубей не сказывал. Да вот и сказал нам, а что из того? Все равно мы не знаем, где он их достал. Украсть же голубей у Пестова невозможно: одна черная дворняга с весны живет без привязи под яблонями, а растут они только у Пестовых. Вторая собака – овчарка – на цепи, но на ночь они спускают ее, и она тебя где хочешь достанет. С любого вора шкуру сдерет такой кобелище...

Разгадывая Ванькину тайну, мы прошлепали поворот на Штат, и пришлось догонять своих прямо посевами. А на пути по низине-суглинку осоту напрело – ступить некуда босиком! Начали его дергать еще и потому, что за простое хождение хлебами может влететь нам от бригадира Василия Николаевича Грачева. Он на своем Игреньке все время на поле.

С фронта Василий Грачев вернулся без правой ноги. До войны работал он на тракторе, и не было добрее его к ребятишкам – всех катал на колеснике. А тут вредным и злым стал, и кого на горохе заставал – немилосердно понужал сыромятным кнутом. Может, так и надо было?.. Но все равно лучше не попадать ему на глаза где не надо...

К обеду мы пробились через осотистую низину туда, где пололи все, а там вскоре перешли под гору к речке Крутишке, и каждый получил у поварихи по кружке распаренной пшеницы. Ничего, что мало и зерно целое, а не каша. Зато хлебное, и с кружкой пшеницы можно дюжить до такого далекого летнего вечера.

В обед и додумался Осяга до своей догадки:

– Робя, а Ванька достал голубей у бабушки Соломеи. Больше негде. У нее, мама сказывала, живет пара старых голубей под сараем. Ворожить она ходила к ней и своими глазами видела. Это после похоронной на нашего Василия...

– Хмы, а чо же мы с вами ни разу не видели? Сколь ведь раз на угор пробегали мимо бабушки Соломеи? – не поверил Кольша.

– Ну и как мы их увидели бы, если они летают низом на ограде? Нет, только у Соломеи и стибрил Пестик голубят или купил на зерно! – убеждал нас Осяга.

– Ладно, – решил за троих Кольша. – Завтра и проверим под сараем у Соломеи. Александра Евдокимовна давеча сказала, что сегодня последний день на прополке хлебов.

Я не знал, как спалось брату – мама не давала нам в постели шептаться, – а я ворочался с боку на бок и, чтобы не получить тумака и не мешать отдыхать маме и сестре, укатился под лавку и на голом полу все-таки уснул. Впервые во сне видел сизых голубей, поднимался вместе с ними над нашей избой, выше тополины. Голуби начинали кружиться, а я... падал. Сердце обмирало, я пытался звать на помощь маму и кричал, но никто меня не слышал, и я сам свой голос тоже не мог услыхать. От этого становилось еще страшнее и жальче себя – вот-вот упаду я и расшибусь до смерти, никогда больше не увижу тятю...

– Что-то ты, Васька, всю ночь трусил? – ворчала утром за столом мама. Из-за меня она, ясное дело, не выспалась как следует, а ей весь день работать в детдоме.

– Не знаю, чо, – промямлил я и раньше всех облизал свою ложку: дескать, я сыт и за столом мне нечего больше засиживаться. А хотелось еще и еще хлебать щи из свежей свекольной и морковной ботвы, приправленные луковым пером и забеленные сметаной.

– Гли-ко, сколь скоро ты сегодня наелся! – усмехнулась мама.

А я уже выскочил из-за стола и побежал к колодцу – черпать воду в кадки и деревянное корыто. Вчерашнюю мама до солнцевосхода располивала на огуречные гряды и помидорную рассаду. Доставать из черной пустоты тяжелую, кованную железом бадью с водой и нелегко, да и сплеснешь обязательно на босые ноги – обожжет их ледяным холодом, зато между делом сорвешь огурчик. Обмоешь его в кадке, и он враз запупырится светло-зелеными боками, станет холодным и вкусно-хрустким.

Ем огурец и вспоминаю, как прошлым летом в сенокос напросился у мамы черпать воду за нас детдомовец Вовка Блюденов. Парнишка он тихий и послушный, единственный из всех не только напуганный бомбежкой, а и раненный в бедро. Это когда эшелон с ребятишками немецкие самолеты разбомбили и он бежал степью от вагонов, фашистский летчик догнал его и строчнул из пулемета. Ладно, хоть одна пуля попала в бедро... Вовка налил воды во все посудины, а потом дорвался до огурцов. А когда явился в детдом, ему стало худо – вздуло живот, и мама с перепуганными воспитателями еле откачали Вовку на площади перед бывшим клубом, а теперь детдомом. После того случая даже Блюденову, а его особо жалели все женщины, работавшие в детдоме, больше не доверяли пособлять в чем-то у себя дома.

"Мало ли что может приключиться, и отвечай за дитенка, а тут и своих бед-горестей полон рот, хоть взаймы без отдачи давай!" – сказала тогда мама.

...Не заулком, а прямиком, мимо пожарки, заторопилась мама на работу, похвалила меня и сорвала для меня пузатый белоносый огурец. Стыдно стало за самовольно съеденный огурчик, но я тянул изо всех сил бадью, и она не приметила краску на щеках. Попутно наказала нам с Кольшей натаскать воды в баню Антониды Микулаюшкиной, а она вечером протопит. Ну и к бабушке сходить, может, ей чего нужно помочь.

Могли мы пойти к бабушке Соломее и одни, однако уговор с Осягой сдерживал нас и пришлось ждать, пока дружок управится с домашней работой и прибежит к нам.

Втроем спустились мы из нашего заулка на Подгорновскую улицу. Она тянется берегом речки Крутишки вплоть до большого моста, через который все ходят на угор, в мамино село Пески и дальше – в город Далматово. Третьей перед мостом и стоит изба бабушки Соломеи, с огородом до самой речки. Изба маленькая, одностопок, крытая пластами с дерном. Не успел ее сын Федор перекрыть избу тесом – началась война, и он с одногодками ушел на фронт. Он и голубей развел, и так вышло, что его голубки только и сохранились на всю Юровку.

Улица как вымерла – никого не видать. Взрослые заняты колхозной работой, а старушки да ребята на огородах пропалывают грядки и картошку окучивают на второй ряд. И бабушка Соломея в огороде, на коленях склонилась у морковной грядки, кажется. Значит, нам повезло и голубят сегодня достанем. Но Осяга заколебался:

– Лучше ночью, робята. Собаки у Соломеи нету, без всякого шума и догляда возьмем голубят, а?

– Нет, Осяга, лучше днем. Ночью воры лазают по чужим дворам, их за то и бьют и судят, когда изловят, – не согласился Кольша, и я живо поддержал брата:

– Правильно! Чо мы, ворье, что ли? И голубей ночью испугаем, они и улетят насовсем от Соломеи.

Посидели прямо на середине улицы недалеко от Соломеиной избы.

Да на улице хоть спи, не то что сиди: неизъезженная, всю ее затянуло спорышем и пахучей ромашкой, и лишь по сторонам крапива с полынью вровень с пряслами поднялась. Это даже и хорошо, не так шныряют в огороды куры и гуси. Кольша о чем-то подумал и скомандовал:

– Ты, Осяга, шуруй к реке в кусты, и если баушка нас заметит с Васькой, то отвлекай ее. Пряслом тресни, будто в огород лезешь. Она и кинется за тобой. Узнать все равно не узнает, а догнать – и подавно не догонит. Я сам полезу из огорода под сарай, где голубиное гнездо, а Васька останется внизу на карауле. Ладно?

– А если через воротца? Соломеи-то в доме нет, и собаки она не держит, – подсказал Осяга.

– Не, нельзя. Из окошек Федориных видать, а она, может, дома сегодня, – кивнул Кольша на избу соседки Федоры справа. Изба ее дальше стоит, но из окон Соломеина ограда вся как есть видна.

Когда Осяга скрылся в тальниковой гущине, мы пролезли под второй жердью прясла и подползли межой к амбару. Ожглись крапивой, не без того, но вряд ли кто заметил, как мы проскользнули.

Между амбаром и конюшней был сарай, а в промежутке бревенчатая стена. Но она не достигала соломенной крыши, и Кольша по углу амбара ловко добрался до дыры и пролез под сарай. Тын огуречника сбоку конюшни и высокая конопля подле стен скрывали нас от глаз бабушки Соломеи. И все-таки я таился с боязнью за Кольшу и дрожал, как в стужу.

Чу, захлопали крылья – это слетели голуби, потом что-то сбрякало поди, литовку уронил Кольша, потом из-под крыши показалась лохматая голова брата, и он хрипло зашептал:

– Залазь сюда и принимай голубят. Да не задави, у них еще зорек-то нету.

Мигом добрался я до крыши и принял от брата сложенную вдвое фуражку с голубятами. Разглядывать некогда, скорее вниз. С фуражкой в зубах я выполз на улицу, разняв крапиву, огляделся по сторонам. Никого нет, можно смело подниматься на ноги и ждать Кольшу.

Как ни в чем не бывало я скатился по траве от ограды и растянулся на улице, ожидая брата. Потный и красный, он выбрался из крапивы, отдышался и глянул в огород: бабушка Соломея по-прежнему копошилась у грядки, а голуби сидели на крыше избы. Сейчас отойдем и свистнем Осяге, чтобы оставлял свой пост и бежал к нам.

Не терпелось посмотреть голубят, но Кольша не дал раскрыть фуражку, сразу забрал ее себе. Он и Осяге коротко бросил:

– Дома посмотрим, нечего середь улицы шары пялить. Не за тем лазили, чтоб кто-то увидел и отобрал голубят.

С шага перешли на бег и вперегонки домчались до нашего заулка, а затем заскочили к нам в огород – и прямо на крышу сарая. Здесь-то никто нас не тронет, здесь можно вволю наглядеться на голубят. Уж не задохнулись ли они ненароком? Кольша с боязнью развернул края фуражки, мы сунулись с Осягой и стукнулись лбами, но боли не почувствовали.

– Какие уродцы! – растерянно свистнул Осяга.

Мы с Кольшей молча рассматривали голубиных цыплят. Зобастые, синяя пупырчатая кожа в редких желтых ворсинках, головы маленькие, клювики тонкие и длинные... Неужто из этих голопузов вырастают красивые птицы голуби?! Дивились на несуразных голубят, и даже обидно стало: столько страху натерпелись, на теле пупыри вздулись-забелели – до того пережглись крапивой, а тут... Воробьята и то пригляднее бывают... Смотрели и цыплята на нас – беспонятливые и беспомощные, а под ними в фуражке расплывалась зеленоватая жижа...

– Ничего, ребята, вырастим! – ободрил нас Кольша.

А голубята как будто ждали его голоса – зашевелились и запищали.

– Вырастим... – неуверенно повторил Кольша, должно быть, только сейчас и вспомнил, что зерна или печеного хлеба у нас нет, а червяков и мух голубята не едят.

Мы догадались, из-за чего расстроился он, и тоже испугались. Загубим зря голубят, не стащить ли их обратно?

– Айда, робя, к бабушке нашей, вон у колодца она! – крикнул Кольша, и мы прыгнули с крыши в ботву картошки.

– У Соломеи утащили? Ох и нехорошо, нехорошо, внучки... одна и утеха для нее – Федьшины голуби. Убили ведь его на войне, убили... Третьего дня похоронная пришла... – говорила бабушка и утирала запоном глаза.

Приуныли мы и вовсе, как услыхали от бабушки о похоронной на Соломеиного Федора. И до того стыдно, до того стало жалко Соломею – хоть реви и неси голубят с повинной... Что же наделали мы, пустоголовые!.. И зачем Осяга затравил нас голубями...

Бабушка повздыхала, высморкалась в запон и ласково молвила:

– Дак чо уж теперь с вами поделаешь... Растите, бог с вами! А я Соломее как-нибудь скажу, чтоб она не шибко убивалась о голубятах, не думала на детдомовцев. Растите, робятки!

– Баушка, а кормить-то их чем? – осмелел Кольша.

– Кормить?! А и правда, чем вы их кормить станете? Голубки-то их отрыжкой своей вскармливают, а вот вы чем? Хлебного у нас с вами – помелом мети, хоть гусиным крылышком – все одно, кроме пыли, ничего по сусекам не наметешь. Творожком можно изо рта, а опосля и зернышком расстараетесь.

– Спасибо, баушка! – хором вырвалось у нас.

Мы рванули огородом к нашей избе. Скорее, скорее! Творог есть, мама еще утром сунула маленьким ухватом две кринки простокваши на творог. Покуда творогом накормим, а потом можно у кладовщика Ивана Федоровича Грачева попросить полазать под казенными амбарами, все равно есть щелки в полах, и зернышки, наверное, сыплются на землю. Иван-то Федорович не в пример бригадиру – добрый человек, нет-нет да и сунет нам по горстке гороха. А чтоб за милостыню не считали – найдет какую-нибудь работу: то телят отогнать из-под навеса, то гусей проводить от амбаров на прудок к дедушке Егору. А ведь он тоже раненый с фронта пришел, правая рука на черной повязке, и сын у него Макарка с детства инвалид – простудился босиком на поскотине весной и хромает теперь, с костылями ходит...

Поочередно жевали творог и разевали рты, куда голубята совали свои клювики. Кольша все остерегал нас с Осягой:

– Смотрите, клювики у них мягкие, не изогните крючком! Голуби они, а не ястребы.

Изо рта и водой напоили голубят; они перестали пищать, а глаза закрылись белой пленочкой. Уснули цыплята и головки уронили на полные зобы. Из фуражки переложили их в старую тятину шапку, сшитую из заячьей шкурки. Да куда вот ее девать? На печь бы, в тепло, но там днюет и ночует кот Мишка – ворюга из ворюг. Вон сосед Андрей Бателенок, чей огород выходит к нашему заулку, орал мне, будто кот наш изжевал все стручки сладкого гороха. Может, и верно: жрет же он бобы в своем огороде!

Сестра Нюрка ушла помогать маме стирать детдомовское белье, и мы, вытурив кота, двери не только плотно закрыли, а и прижали деревянной ступой. Надо сбегать на Маленькое озерко искупаться и Осяге помочь воды из ключа натаскать. А он не близко, в ложке, возле дома Федора, Трахомы по прозвищу.

Нашу маяту мама заметила. Она подозрительно поглядывала на нас и, лишь услыхала слабый писк, строго спросила:

– А ну, кого опять притащили?

Кольша послушно протянул шапку с верхнего голбца, и мама ахнула:

– Голубята! Дикие, что ли? Где вы их нашли?

– Не, домашние!

– До-маш-ние... – пуще того поразилась мама.

– Ага!

– Поди, на Макарьевскую церковь лазали! – испугалась она.

Мы замешкались с ответом, и нас опередила сестра (бабушка успела рассказать ей про голубят и про то, где мы их взяли):

– У бабушки Соломеи украли, вот где!

Давно ли за растаскивание пороха и пистонов досталось нам с Кольшей.

Мы с братом приготовились расплатиться за голубят: с печи все равно никуда не удерешь да и ночь-ноченская на улице. Однако мама не стала ругаться – это тятино письмо, полученное сегодня, выручило нас. Заглянула она в шапку и сказала:

– Божья птица, голубочки. Смотрите, не уморите их, хлебного ведь ни крошки. Паек-то когда еще выдадут... А бабушке Соломее помогите картошку окучить. Слышали?

– Не уморим, не уморим, мама! – зачастили мы в ответ. – К бабушке Соломее завтра и побежим. А голубята вырастут – к тяте на войну с письмом одного пошлем. Оттуда он с тятиным письмом прилетит.

– Уж и вырастили, уж и с письмом послали, уж и почтальоном голубя изладили! – засмеялась мама. – Да где он отца вашего найдет на такой большой войне? Там живого места нету, везде одна смерть летает! Ладно, пускай голубки дома живут. А теперь спите-ко лучше, голубятники, горюшко мое...

Легли мы с братом по обе стороны шапки и зашептались о голубях, о корме для них, о том, что не у одного Ваньки Пестова есть голуби, но и у нас. А когда выведут наши своих голубят, отдадим Осяге, потом дадим Вовке Барыкину. Ему бы надо в первую очередь – сирота он, только бабушка и дедушка на всем белом свете у него: мать померла еще до войны, а отец прошлой зимой погиб под Сталинградом. Да зарок дали Осяге: первые голубята его, и ничьи больше!

Ваньке Пестову чего не выкормить? У них зерно не переводится с самого начала войны, а у нас всего-то паек: на четверых мама муку в платке приносит. А все равно и мы выкормим! Вон полетай-овсюг поспевает, его набрусним.

Вырастим и отправим голубя к тяте с письмом, он скорее почты долетит и воротится обратно. То-то тятя обрадуется! Узнает голубя с родины, не даст немцам его подстрелить.

А еще бы нашел голубок Федора, сына бабушки Соломеи... Может, и не убит он насовсем, а лежит где-то раненый и ждет голубя с живой водой? Читали мы в книжке, что живая вода хороших людей оживляет. А она есть у нас в Юровке! Мать Осягина – Мария Федоровна, когда на старшего сына Василия принесли похоронную, причитала и приговаривала:

Сокол ты мой ясный, сокол Васильюшко...

Прилети ты ко мне ночью ли темною,

Прилети ты ко мне утром ли с солнышком.

Уж умою я лицо твое белое, умою живой водой,

Водой из родимого ключика...

Из Осягиного ключа и возьмем живой воды и пошлем ее с голубем для Федора. Оживет он, и тогда тятя с сыном бабушки Соломеи скорее побьют Гитлера, скорее домой придут, оба целые и невредимые. А голубей-то тогда сколько будет у нас!..

Нам с Кольшей казалось, что нет ночи на улке, нет над нами потолка и крыши, а лежим мы на сарае, глядим на чисто-синее небо, где высоко над Юровкой кружат и парят голуби бабушки Соломеи.

ГРУЗДЯНЫЕ ГРЯДКИ

Прокопия Степановича привезли домой со станции Далматово на исходе зимы сорок третьего года. Ездила за ним на конторском выездном жеребце по кличке Победитель его жена, мать моего дружка Витьки, Матрена Егоровна.

Председатель колхоза имени Калинина Михаил Петрович Поспелов, сам с оторванной на войне ногой, еле устоял, когда вытащил из конторы овчинный тулуп, который доверялся людям в особых случаях. Потирая остроносое лицо вязаной исподкой*, он строго наказывал растерянно моргавшей иневистыми ресницами Матрене:

– Ты смотри, надежней укутай Прокопа, смотри, не обморозь его. Слаб он, бескровен, а таких нас скоро деревенит мороз. Слышь? Ну, счастливо вернуться! Да, Проне поклон от меня передай, ладно? И не заобнимай его на радостях, чуешь?

_______________

* И с п о д к а – варежка.

Матрена Егоровна приспустила ременные вожжи в побелевших на улице медных блестках, и Победитель, как пушинку, подхватил плетеную кошовку и сыпанул копытами сухие брызги снежных комочков. Взрослые и мы, ребята, молча ждали, когда они счернеют на угоре и скроются за гривой леса Монастырщины.

– Чего, Михаил Петрович, не подсказал Матрене, чтобы она за жеребцом следила, – высморкался в сугроб у конторы хромой конюх Максим Федорович, по прозвищу Собачонок. – А то мужика сбережет, а Победителя запалит. Возьмет, глядишь, сдуру напоит в Далматово. Не ближна дорога-то, евон какой волок.

– Помолчал бы ты, Максим, – хмуро выдохнул председатель табачный дым и даже не посмотрел на конюха. – Матрена не меньше тебя езживала на конях, знает, что к чему. А что прежде солдата сберечь, человека – понимать надо...

Мы с Витькой до потемок катались в логу Шумихи на самодельных, кое-как загнутых и оструганных лыжах из осиновых досок. Скатывались и забирались на горку, а сами все время вострили глаза туда, откуда должна появиться подвода с его отцом.

В той стороне остыло низкое солнце, и дымная изволока затянула край неба, стало холоднее, и захотелось есть, но мы ждали, что вот-вот сизой птицей вылетит на угор Победитель и принесет не письмо, как голубь-почтовик, а Витькиного тятю. В Юровке прибудет еще на одного мужика, пускай израненного – кто же здоровых с фронта отпустит.

Постукивая зубами, глядели мы с горки за деревню на пустую дорогу, уже неразличимую среди снегов. Неужели неправда, что Прокопий Степанович прибыл в Далматово, и зря позвонили в контору из города? Только кто же в такое время станет людей разыгрывать?

– Может, со сбруей что-то случилось или в Пески по пути обогреться завернули? – догадался Витька и добавил: – Айда, Васька, по домам. А то мать заругает тебя, до школы пимы не просохнут. Не дождаться теперь, темно стало, все равно ничего не видно.


    Ваша оценка произведения:

Популярные книги за неделю