Текст книги "Вариант Юг (СИ)"

Автор книги: Василий Сахаров

сообщить о нарушении

Текущая страница: 11 (всего у книги 22 страниц)

Новочеркасск. Февраль 1918 года.

Ясным и морозным утром 12-го февраля во двор Новочеркасского юнкерского училища на усталых лошадях въехали два грязных бородатых человека в потертых кавалерийских шинелях. Первым был знаменитый партизанский командир полковник Василий Чернецов, а вторым я, подъесаул Константин Черноморец. После разгрома нашего отряда у станции Глубокой прошло три недели и вот мы снова в столице Всевеликого Войска Донского, куда добирались окольными путями.

Впрочем, расскажу обо всем по порядку...

Той злосчастной ночью Греков спас нас и иначе, как чудом, его появление не назовешь. Хотя, может быть, это была некая закономерность. В отряде Белого Дьявола люди обучены слабо, все же вчерашние семинаристы, и еще на подходе к Глубокой он столкнулся с одним из конных красногвардейских отрядов. Вражеские конники смогли его обойти, и отрезали партизанам пути к отступлению. Как итог, отряд кубанца без боя отошел на север, к горе Почтарка, и вчерашние пехотинцы, только несколько дней как взгромоздившиеся на лошадей, догнать его не смогли.

Оторвавшись от преследователей и переночевав в Сибилевском хуторе, отряд Грекова перешел на левый берег реки Глубокая и, не зная, как прошел бой за станцию, решил вернуться к тому месту, откуда должен наступать отряд Чернецова. После полудня он был на северо-восточных высотах, обнаружил свежие стреляные гильзы от орудия и наши следы. Задерживаться возле станции грековцы не стали и пошли вслед за нами, но вскоре услышали шум нашего с голубовцами сражения и заметили вражеские разъезды. Поэтому партизаны затаились в одном из оврагов, которых вокруг предостаточно, и стали ждать наступления темноты. А как только сумерки окутали степь, они пошли на прорыв к Каменской, и напоролись на меня с Чернецовым и окруживших нас голубовских предателей.

Наших преследователей порубали вмиг, но двое все же ушли. Ночь. Степь. Овраги. Спускается легкий мороз. Незнакомая местность и на пути к Каменской полтысячи враждебно настроенных казаков. Где-то впереди отдаленные крики, звучат одиночные выстрелы и мелькают огни, а на железнодорожном полотне справа пыхтит паровоз. Думать особо некогда и Греков повернул своих партизан на восток.

Обходя овраги, мы мчались до четырех часов утра, и оказались неподалеку от станицы Калитвенской, родного поселения полковника Чернецова. К людям не выходим, и останавливаемся на привал километрах в двух от станицы, у тихой речной заводи Северского Донца. Полковника снимают с лошади и кладут на попону. Молоденький фельдшер из отряда Грекова сноровисто разводит костер, ставит рядом котелок с водой и достает иглы для зашивания ран. Пока он готовится к операции, я занят тем, что разминаю затекшие кисти рук нашего командира, и спустя какое-то время он приходит в себя.

– Где отряд? – еле слышно шепчет Чернецов.

– Ушел к Каменской.

– Кто еще с нами?

– Из нашего отряда никого.

– А люди вокруг?

– Греков со своими.

На мгновение полковник замолкает, судорожно сглатывает, и я подношу к его губам предусмотрительно протянутую фельдшером флягу с уже подогретой водой. Полковник делает пару глотков и задает еще один вопрос:

– Где мы?

– В двух километрах от Калитвенской.

– Слева или справа?

– Справа.

– Отлежаться надо... там, на окраине станицы... дом стоит... крыша черепичная... дядька мой живет... он не сдаст и укроет.

Чернецов снова теряет сознание, а я сам себе говорю:

– Понял, командир.

Вскоре фельдшер начинает свою работу, отдирает запекшуюся тряпку, которую я наложил полковнику на рассеченный бок, промывает рану и начинает латать дыру в теле Чернецова. Дело свое он знал хорошо и уже через пятнадцать минут операция в полевых условиях окончена. Так и не пришедшего в себя полковника грузят на закрепленную меж двух коней попону, и я объясняю Грекову, что еще одного перехода командир не выдержит и его необходимо спрятать у людей.

Рассвет уже недалек, время поджимает, и десяток всадников широким наметом вдоль речного берега двинулись к Калитвенской. Дом с черепичной крышей нашли не сразу, солнышко только показывается из-за горизонта и еще не развиднелось. Однако один из партизан все же разглядел жилище Чернецовского родственника и, зайдя с огорода, под лай двух здоровых дворовых псов, которые сидели на цепи, я стучусь в небольшое окошко.

Первое что слышу, звук передергиваемого затвора. Сам хватаюсь за пистолет, потертый «наган», обменянный у грековцев на «маузер», и слышу скрипучий голос:

– Кого там черти принесли?

– Я от Василя.

– Какого Василя?

– Чернецова.

– Ох, ты...

В доме что-то с грохотом падает на пол, открывается входная дверь и на пороге появляется встревоженный пожилой человек в одном нижнем белье, накинутом на плечи полушубке и с коротким кавалерийским карабином в руках.

– Что случилось? – спросил хозяин.

– Ранен Василий, сейчас без сознания, но говорил, что у вас можно пересидеть.

– Он далеко?

– Нет, за огородом.

– Что с огорода зашел, то правильно. Тяни его во флигель, – двоюродный дядька Чернецова, которого, как я позже узнал, звали Ефим, указал на небольшую постройку во дворе.

Сказано, сделано, с помощью партизан я затянул полковника во флигелек, где уже топилась печка, распрощался с Грековым, помог Ефиму замести следы подков у плетня, и так началась наша подпольная жизнь. Ночь во флигеле, день в подвале, и так две недели подряд. Как нас никто не обнаружил, до сих пор удивляюсь, а с другой стороны, если в Калитвенской все, как и у нас в Терновской, своих, а Чернецов был именно из таких, не сдадут, и здесь не важно, за кого ты воюешь. По крайней мере, в начале Гражданской войны, дела обстояли именно так.

Полковник шел на поправку быстро. Все же здоровья в нем было много. На вторые сутки он уже более-менее оклемался и перестал терять сознание. На пятые сидел и самостоятельно ел. А на десятые, когда пришло известие о самоубийстве атамана Каледина, решившего, что своей смертью он сможет отвести от родной земли беду, ходил и рвался в бой. Вот только он все еще был слаб, и мне пришлось серьезно переговорить с ним, благо, времени свободного предостаточно, и объяснить, что спешка сейчас не нужна, а необходимо привести себя в нормальное состояние и только потом в драку кидаться. Чернецов моим словам внял, тем более что меня поддержал Ефим. Поэтому согласился выделить на свое лечение еще неделю.

Однако 6-го февраля в станицу приехали агитаторы, казаки 17-го Донского полка, которые толкали на станичной площади речи и раздавали жителям прокламации, и все изменилось. Одна из этих бумаг, датированная 25-м января, через Чернецовского дядьку, попала и к нам. Полковник прочитал ее, посмурнел, завелся и засобирался в дорогу, а мне оставалось только принять его решение и последовать за ним. Текст прокламации, дабы были понятны настроения и резоны большевистски настроенных голубовцев, привожу ниже:

«Долой гражданскую войну с берегов Дона».

(Обращение полкового комитета 32-го Донского казачьего полка).

Граждане казаки Усть-Медведицкого, Хоперского и Донецких округов!!!

1. Пробил час, когда мы должны исправить страшную ошибку, содеянную нашими делегатами на Войсковом Кругу!

Эта ошибка стоила многих тысяч человеческих жизней. И если мы теперь же не встанем на путь ее немедленного исправления, то прольются потоки человеческой крови и десятки тысяч человеческих тел покроют наши родные степи! И вместо благословения земля наша пошлет нам проклятие!

За кого?! За что?!

Всмотритесь вокруг: война на внешнем фронте умирает, а сыны ваши и внуки стоят мобилизованными, вместо того чтобы налаживать плуги и бороны ввиду приближающейся весны. Хозяйства рушатся, и страшный призрак голода грядет в наши хаты. Бумажных денег у нас много, но какая им ценность?! На что они нужны?!

Жизнь в стране замерла окончательно из-за гражданской братоубийственной войны, цель которой от вас скрыта и не для всех понятна.

Так вот, всему этому нужно положить конец, теперь же, в феврале месяце, чтобы с наступлением весны на Дону настал мир и тишина и вольный пахарь – гражданин, забросив далеко оружие истребления человека человеком, обратился бы к делу, которое благословил Бог.

Горячие лучи весеннего солнца, и веселая звонкая песнь жаворонка – этого вечного спутника пахаря – смягчат душу его, на которой так много невольных грехов братоубийства, совершенных в эту проклятую войну в угоду помещикам, капиталистам, генералам, дворянам и учителям, проповедникам «мира и любви» – попам. Да не обидятся они на нас за это: бревно это давно у них в глазу!

2. Отцы и деды, потомки когда-то свободолюбивого и вольного Дона! Ваши сыны и внуки 3-го, 15, 17, 20, 32, 34, 37, 49 и 51-го Донских казачьих полков, сыны и внуки 3-го батальона и других частей вернулись с полей брани в родные хаты, но что они нашли?!

Не мир и тишину, а брань, горшую, чем пережили на фронте.

Все они в один голос кричат: «Долой генерала Каледина, его помощника Богаевского, членов Войскового правительства Агеева, Елатонцева, Полякова, Игумнова и других!! Долой контрреволюционное Войсковое правительство!»

Отцы и деды!.. Разве вам этих тысяч голосов ваших сыновей и внуков мало?!

Тогда позвольте спросить вас – с кем вы собираетесь жить и доживать свой век? С теми, кто по крови вам родной, или с генералом Калединым, его товарищем Богаевским, которым вы нужны, как глухому – обедня?

3. Чтобы понятен был вам голос ваших детей, нам придется начать с того, что дети ваши давным-давно знают, а потому и кричат.

Вы слыхали о социалистах? Нет?!

Так мы вам расскажем простым языком.

Социалистами называются последователи социализма.

А что такое социализм – спросите вы?

Слушайте! Социализм – это политико-экономическое учение, которое направлено против современного капиталистического строя и проповедует, чтобы средства и орудия производства находились в общем пользовании рабочего класса, а не в руках лишь немногих капиталистов, благодаря чему было бы достигнуто более равномерное распределение продуктов труда между населением. В общих чертах учение социализма заключается в следующем: социализм находит несправедливым, что одни люди обладают богатством, другие же ничего не имеют и должны тяжелым трудом добывать себе средства к жизни. Не подумайте, что пять пар быков – богатство! Это богатство трудовое и не о нем тут речь. Социализм не допускает совершенно частного владения землей и капиталом. Но предоставляет каждому свободное владение и распоряжение жилищем, продуктами и т.п. Социализм считает, что только благодаря частной собственности появляются люди, обладающие большими капиталами. Поэтому, чтобы устранить это явление, социализм и требует отмены частной собственности. Вообще социализм стремится к добру, совершенству, прогрессу, равенству; он ищет преобладания правосудия, разума, свободы.

Принимая слово – социализм в значении улучшения современного общества, называют социалистами всех, кто думает о счастье человечества.

Граждане казаки! Мы все – социалисты, но лишь не понимаем этого, не хотим, по упорству, понять. Разве Христос, учение которого мы исповедуем, не думал о счастье человечества? Не за это ли счастье он умер на Кресте?

Итак, мы думаем, что слова социализм и социалист вам теперь понятны!

Социалисты, как и верующие во Христа, разделяются на много толков или партий.

Есть – трудовая народно-социалистическая партия.

Есть – партия социалистов-революционеров, делящаяся в свою очередь на правых и левых.

Есть – партия социал-демократическая, делящаяся на две основных ветви: меньшевиков и большевиков.

Что же это такое, спросите вы? Одному Богу молятся, а разделились.

Совершенно верно – молятся одному Богу, но веруют по разному.

Помните одно: конечною целью всех этих партий является переустройство общества на таких началах, каких требует социализм.

Вот к этой-то конечной цели партии идут различными дорогами.

Например. Партия народных социалистов говорит, что и землю, и волю, и права народу окончательно мы дадим через 50 лет.

Партия правых социалистов-революционеров говорит: а мы все это дадим народу через 35 лет.

Партия левых социалистов-революционеров говорит: а мы дадим все это народу через 20 лет.

Партия социал-демократов-меньшевиков говорит: а мы дадим народу все это через 10 лет.

А партия социал-демократов-большевиков говорит: убирайтесь все вы со своими посулами ко всем чертям. И земля, и воля, и права, и власть народу – ныне же, но не завтра и не через 10, 20, 35 и 50 лет!

Все – трудовому народу, и все теперь же!

Ой!! До чего мы незаметно для себя договорились?! До большевиков... И поползли мурашки по телу, от пяток до головы, но не у нас, а у помещиков и капиталистов и их защитников – генерала Каледина, Богаевского, Агеева и всего Войскового правительства.

Ведь большевики все у них отнимают и отдают народу, а им говорят – довольно праздно жить, веселиться, да по заграницам жир развозить, а пожалуйте-ка трудиться и в поте лица хлебец добывать.

Итак, еще раз: большевики требуют немедленной передачи земли, воли, прав и власти трудовому народу. Они не признают постепенного проведения в жизнь своих требований, сообразно с условиями данного момента. Они не признают также никакого единения с остальными партиями, особенно с буржуазными. Они во всех своих действиях крайне прямолинейны и не признают даже самых незначительных изменений в своих программах.

4. Граждане казаки! Как же мы теперь должны посмотреть на создавшееся положение на Дону.

Просто и с открытыми глазами.

Все генералы, лишившиеся власти. Помещики, у которых социализм отбирает землю. Капиталисты, у которых социализм отнимает капиталы. Фабриканты, у которых социализм отнимает фабрики и заводы и передает рабочему классу. Все буржуи, которых социализм лишает праздной и веселой жизни. Все они сбежались к генералу Каледину, его товарищу Богаевскому и к нашему Войсковому правительству.

Этот генерал-кадет, а может быть, и монархист, изменил интересам трудового народа и стал на сторону капиталистов и помещиков и хочет нашими казацкими головушками спасти положение помещичье-буржуазного класса. Вот где кроется причина гражданской войны!

Довольно обмана! Довольно насмешек над нами – казаками!

Почва под ногами генерала Каледина, его товарища Богаевского и всего Войскового правительства зашаталась. Им не удалось обмануть фронтовиков!

Уже в станицах Усть-Медведицкой, Каменской, Урюпинской и селе Михайловка образовались военно-революционные комитеты, не признающие власти генерала Каледина и Войскового правительства и требующие их полной отставки.

Не за горами выборы новых делегатов на Большой Войсковой Круг.

Граждане станичники! Не обманитесь на этот раз и пошлите строить жизнь на Дону истинных борцов за интересы трудового народа, а не тех, что ездили в Новочеркасск слушать «верховного жреца» – «соловья» Богаевского, «полубога» – Каледина да хитреца Агеева. За новую ошибку мы уже не расплатимся и того векселя, что подписал генерал Каледин кровью тысяч рабочих, с нас довольно!

Долой гражданскую войну с берегов Дона вместе с ее вдохновителями – генералом Калединым, его товарищем Богаевским и златоустом Агеевым!!!

Полковой комитет 32-го Донского казачьего полка.

Такие вот резоны выдвигали переметнувшиеся к большевикам казаки. Как все просто, выгнать с Дона Корнилова и добровольцев, скинуть Каледина с его правительством, собрать свой Войсковой Круг, да и жить счастливо, землю пахать и хлебушек растить. Наивный народ, и тогда, после прочтения этой прокламации, меня занимало несколько вопросов. Что с этими казаками будет, если большевики все же победят? Как скоро они поймут, что их обманули? Что они будут делать? Подчинятся комиссарам, которые придут у них землю и нажитое добро отбирать или, как мы, попробуют сопротивляться? Пока на это ответа нет, но думаю, что время, все само по своим местам расставит.

Станицу Калитвенскую мы с Чернецовым покинули только ранним утром 8-го февраля. Необходимо было подготовиться к дороге, добыть коней и хоть какой-то документ справить. Лошади, которых нам выделил Ефим, шли бодро, и уже 11-го числа, останавливаясь на постой в малолюдных хуторах и, обходя стороной идущие между добровольцами и Красной Гвардией бои, мы были в пяти верстах от Персиановки. Здесь столкнулись с конным разъездом красной конницы, но в бой вступать не стали. Все же две наши винтовки и пистолеты, против семи врагов, которые могут вызвать подмогу, не играли. Поэтому мы отвернули в сторону, и в Новочеркасск добрались только сегодня утром...

На выезде из города, нам навстречу торопливо скакала группа справных казаков, и Чернецов окликнул одного из них:

– Сиволобов, постой!

Передовой всадник на мощном вороном жеребце, плотный и широкоплечий бородач, остановился. Затем он повернулся к нам, вгляделся в лицо полковника и, недоуменно, даже, как-то растерянно, выдохнул:

– Чернецов...

– Что, не узнал? – усмехнулся Чернецов.

– Да, мудрено тебя узнать. Бородатый, худой, лицо серое и кособочишься.

– Ранение...

– А говорили, что ты в плен попал и погиб. А потом про то, что ты жив, и снова про смерть. В общем, не обессудь, господин полковник, но мы тебя уже похоронили.

– Значит, долго жить буду.

– Дай-то тебе Бог. Нам тебя сильно не хватало. А после смерти Алексея Максимовича здесь совсем плохо. Добровольцы уходят, и сейчас их арьергард через Аксайскую переправу на левый берег идет. Многие из наших казаков за ними следуют. А атаман Назаров ничего сделать не может. Не хватает ему силы, чтобы правительство и войска в кулаке удержать. Никто на себя ответственность брать не желает, и наши бравые офицеры бегут на Кубань, надеются, что там их пригреют и помощь окажут. Сейчас, видишь, – Сиволобов кивнул на свое сопровождение, – к голубовцам на переговоры еду. Уж лучше пусть они в город войдут, чем красногвардейцы. А то многие уйти не успели и раненых по госпиталям сотни.

– Вот оно, значит, как, – нахмурился полковник и спросил: – А мой отряд где?

– С добровольцами ушел. Но несколько человек еще в юнкерском училище, помогают артиллеристам орудия увозить.

– Где сейчас Назаров и правительство?

– Министры почти все разбежались, а Назаров с председателем Волошиновым, где ему и положено, в штабе походного атамана, Войсковой Круг собирает.

– Что же, все ясно. Ты можешь одного из казаков послать к Назарову и сообщить, что я готов принять руководство обороной города на себя? Находиться буду через дорогу, в здании юнкерского училища.

– Да, я сам с такой новостью поспешу, – Сиволобов такому известию искренне обрадовался, и на его лице появилась широкая улыбка.

– Нет, ты поезжай к Голубову и время потяни. Обещай ему, что хочешь, сули любые блага и посты, но отыграй хотя бы несколько часов. Понимаешь, зачем это?

– Понятно, постараюсь потянуть время. Разрешите исполнять, господин полковник? – Сиволобов молодцевато вытянулся в седле.

– Исполняйте, есаул, – четко козырнул ему полковник.

К штабу походного атамана с известием о возвращении Чернецова направился казак. А мы следом, к училищу, где ранее квартировали партизаны, и где сейчас хотел устроить сборный пункт и штаб обороной города полковник.

Вскоре, проехав по опустевшим и притихшим улицам города, мы оказались на широком дворе Новочеркасского училища, и застали здесь полную неразбериху и разброд. Плакали какие-то пожилые женщины, видимо, матери, провожающие своих сыновей в поход, который позже назовут Ледяным. Кто-то тянул котомки. Ржали лошади. Несколько человек ругались у разбитого полевого орудия. И кто всем этим бедламом руководил, не понятно.

Чернецов оглядывает это действо, приподнимается на стременах и громко, как если бы принимал парад, а не находился при бегстве войск, командует:

– Смирно!

На миг, все замирает и сотня людей, находящихся во дворе, смотрит на нас как на сумасшедших. Наконец, появляется пожилой и прихрамывающий на левую ногу прапорщик, от общей массы он делает два шага вперед и спрашивает:

– Кто такие?

– Я полковник Чернецов.

– Брешешь, – говорит прапорщик, поворачивается к нам спиной, и устало машет рукой: – Больной человек, видать, рассудком повредился.

Однако из толпы вылезает худенький юноша в непомерно большой для него солдатской шинели и винтовкой за плечами. Он бежит к нам, метра за четыре резко останавливается, делает три четких строевых шага, вытягивается и докладывает:

– Господин полковник, рядовой 1-й сотни Чернецовского партизанского отряда Гольдман.

– Вольно, – бросает Чернецов и спрашивает паренька: – Кто еще из наших здесь?

– В училище десять человек 1-й сотни и трое из офицерской полуроты.

– Всех сюда.

– Есть!

Гольдман уносится в здание учебного корпуса, а позади нас раздается спокойный и уверенный голос:

– Полковник Чернецов?

Командир оборачивается и спрыгивает с седла, а я следом. Перед нами среднего роста статный мужчина с волевым лицом, одетый в шинель с погонами генерал-майора. Видимо, это бывший командир 8-й Донской казачьей дивизии и нынешний войсковой атаман Анатолий Михайлович Назаров.

– Так точно! – браво отвечает на вопрос атамана Чернецов.

– Мне донесли, что вы готовы возглавить оборону Новочеркасска. Это правда?

– Да.

– Вы сможете отстоять город?

– Отстоять нет, господин войсковой атаман. Но на несколько дней задержать противника и дать возможность эвакуировать людей, жизни которых под угрозой, смогу.

– Что же, ответ честный. С этого момента вы руководите обороной города, а соответствующий документ, подтверждающий ваши полномочия, будет готов в течение получаса.

– Разрешите приступить к исполнению своих обязанностей, господин войсковой атаман?

– Приступайте, полковник, – в глазах Назарова мелькнула веселая искорка, и он, резко развернувшись, направился в штаб походного атамана.