Текст книги "Вариант Юг (СИ)"

Автор книги: Василий Сахаров

сообщить о нарушении

Текущая страница: 15 (всего у книги 22 страниц)

– Вот цэ дило, будет мне теперь настоящая работа. Насколько я понимаю, народ, который завтра отловим, будет кидаться на самые опасные участки обороны?

– Да. Хватит, не в бирюльки играем. В Ростове сколько офицеров оставалось, могли отстоять город, а теперь они на свалках, с пулей в голове валяются, или большевикам служат. Не захотели добровольно за Отечество воевать, пусть теперь под пулеметами в атаку идут.

– А что церковь?

– Благословила и завтра, вместе с милицией и партизанами, которые будут облаву проводить, для успокоения народа и во избежание лишней стрельбы, священники пойдут.

– Ясно. Вот только почему меня командиром отряда назначают, ведь и помимо моей кандидатуры в городе офицеров много?

– Причин для этого несколько. Во-первых, ты не местный житель, а у уклонистов в Новочеркасске родня. Во-вторых, за эти дни есаул Черноморец личностью в Новочеркасске стал известной, спаситель Чернецова, партизан и лихой рубака, уже показавший себя в бою. Третья причина, самая главная, я тебе верю как самому себе, и знаю, что ты не отступишь и не сдашься, а что приказали все исполнишь...

Вот так я узнал о своем новом назначении. А утром 16-го числа все перекрестки города находились под контролем конницы Власова, а чернецовцы и милиция генерала Смирнова, как и запланировано, в сопровождении священнослужителей, десятью отрядами начали обходить дом за домом и выявлять отсиживающихся по подвалам годных к войне мужчин. Про кого-то соседи сообщили, кто-то сам засветился, а про иных не знали, но догадывались. Обошлось почти без стрельбы. Только в одном месте, недобитый коммунар, живущий у своей любовницы, попытался оказать сопротивление. Но его быстро застрелили, и это был единственный серьезный эксцесс.

Все время, пока шла облава, я находился в здании Областного Правительства и принимал своих будущих бойцов, которых постоянно приводили под конвоем милиционеры. Восемь часов подряд проходила эта спланированная по-военному операция. И к четырем часам пополудни в моем отряде, который получил название «Новочеркасской боевой исправительной дружины», насчитывалось без малого семь сотен уклонистов. Кроме них было двадцать командиров из партизан, десять медсестер, отдельный пулеметный взвод и набранная из стариков конная охранная полусотня. Войско такое, что большевики могли бы нас на смех поднять. Однако я не унывал, ведь можно на все происходящее и с другой стороны посмотреть, что у меня в подчинении не слабаки какие-то и трусы, а элита прежнего донского общества. Одних только бывших калединских министров трое, а еще их помощники, семь человек, да юристы всякие, да представители каких-то непонятных торговых фирм, чиновники и коммерсанты, и такого народа половина. А остальные бойцы профессиональные дезертиры, то есть граждане, умеющие неплохо бегать и прятаться, а главное – способных на поступок. Чем не гвардия, особенно с пулеметами в тылу?

В семнадцать ноль-ноль я доложил Совету Обороны, что дружина к бою готова, винтовки получены, патроны розданы, и люди, пусть не рвутся в бой, но воевать будут. Принимавший доклад Поляков удовлетворенно кивнул, внес мой отряд в список находящихся в резерве подразделений, поздравил с присвоением звания – есаул и определил находиться нам в городских казармах.

Так прошел еще один день, а за ним другой и третий. На окраинах города шли ожесточенные бои, а мой отряд, в котором полным ходом шло обучение будущих бойцов, был не востребован. Со дня на день на реке должен прекратиться ледоход, появится связь с левобережьем и к нам подойдут подкрепления. Поэтому я начинал думать, что находящаяся под моим началом исправительная дружина в ближайшее время в боевые действия не вступит, и участие уклонистов понадобится только во время нашего контрнаступления, которое уже планируется в штабах. Однако настало утро 19-го февраля, и меня вызвали на северный боевой участок.

На НП Слюсарева, которое располагалось в одном из крепких домов на окраине Персиановки, помимо меня находились Чернецов и сам командир 1-го Донского полка. Они разглядывали вражеские позиции в поле, и я присоединился к ним. Первое, что бросается в глаза, облепленный людьми, находящийся всего в полукилометре от поселка вражеский бронепоезд «Смерть капиталу», ведущий огонь по нашим окопам. Почему молчит наша артиллерия, и как так получилось, что враг смог без помех восстановить подорванное железнодорожное полотно и подойти почти вплотную, не ясно, но думаю, командир все объяснит. Поворачиваюсь к Чернецову и спрашиваю:

– Что не так, господин полковник?

– Люди вокруг бронепоезда.

– Вражеская пехота – это понятно. Правда, бестолковая какая-то и разноцветная.

– Там вперемешку с латышами, заложники из Ростова, дети и жены офицеров. Начнем стрелять, неизбежно и подневольных заденем, а этого нам никто не простит. Да и мы сами себе подобного не простим.

– Что требуется от моей дружины?

– На ночь красные оставляют напротив наших позиций батальон пехоты. А бронепоезд под прикрытием заложников отходит на Верхнегрушевский. На полустанке у красных база и там они до утра отдыхают. Пленники в чистом поле, а большевики в эшелонах. Твоя задача этой ночью произвести нападение на Верхнегрушевский, взорвать бронепоезд и уничтожить железнодорожные пути.

– А заложники?

– Как доносят перебежчики из казаков, они от станции метрах в трехстах, в летних загонах на овчарне, и их освобождением займется конница Власова. Удастся твой налет или нет, а людей мы все равно вытащим.

– Помимо Власова еще кто-то будет?

– Команда саперов с подрывными зарядами и две сотни офицеров. Задача твоей дружины пойти вперед и пробить подрывникам путь к бронепоезду.

– С моим личным составом это дело трудное и на полустанке может быть засада.

– Потому и посылаем, кого не сильно жалко, а насчет трудностей, они у всех.

Таким было первое боевое задание «Новочеркасской боевой исправительной дружины». День бойцы отдыхали, а к вечеру выдвинулись к Персиановке. Я вышел перед строем и произнес, как мне показалось, зажигательную речь, смысл которой сводился к тому, что кто отступит, тому не жить, не пулеметы достанут, так красные расстреляют. Закончил же свое выступление словами о том, что девиз: «Победа или смерть!», для исправленцев не пустой звук, а настоящее руководство к действию. Народ на мои слова угрюмо загудел, а один из бойцов даже заплакал. Кажется, это был бывший банкир Феодосий Копушин.

Как только стемнело, в сопровождении охранной полусотни стариков и дальних дозоров конницы Власова, дружина обогнула Персиановку по правому флангу и вышла в зимнюю степь. Бойцы шли не очень хорошо, много непривычных к дальним прогулкам людей, но к полуночи мы все же вышли к Новогрушевскому полустанку.

Рубеж, на котором мы концентрировались для атаки, находился в полутора километрах от расположения противника. Мой отряд добрался почти без потерь, всего семерых бойцов недосчитались. Люди более-менее к бою готовы, и к нам подскакал Власов.

– Костя! – окликнул он меня в темноте. – Черноморец, ты где?

– Чего? – я подошел к нему.

– Мы вражеские секреты сняли, путь тебе открыт. На полустанке пять эшелонов, три с нашей стороны и два с противоположной. Бронепоезд между ними. Мои волчата из разведки подошли почти вплотную, и донесли, что там гулянка идет, баян играет, песни пьяные и самогон рекой.

– С чего бы это?

– Пленные большевики говорят, что товарищ Сиверс сделал товарищу Саблину и его героическим революционным борцам за свободу подарок, прислал сотню свежих баб из ростовских заложников. По-хорошему, мои казаки и сами управятся, заложников освободят и саперов к бронепоезду доведут. Может быть, отведешь своих, а мне офицеров и пулеметы оставишь?

– Нет. Раз так сложилось, что момент для атаки хороший, этим надо воспользоваться и своих бойцов обстрелять.

– Как знаешь, Черноморец, атака через пятнадцать минут.

– Отлично, начинаю выдвигаться.

Сам бой описывать не буду, вполне нормальное ночное боестолкновение, во время которого кругом царит неразбериха, идет суматошная стрельба и кто свой, а кто чужой, разобраться бывает проблематично. Скажу только, что мои бойцы второго сорта с поставленной задачей справились, может быть от страха, но все, что изначально намечалось сделать, они сделали хорошо. После чего, подорвав вражеский бронепоезд и повредив железнодорожные пути, дружина отошла в поле, взяла под охрану триста пятьдесят освобожденных заложников и к утру была в Персиановке.

Здесь, когда уже рассвело, я смог подробно разглядеть людей, которые находились в плену у красных, и зрелище не из приятных, поскольку не было среди них такого, у кого не имелось бы на теле ран. Все это скопище гражданских и еще несколько дней назад, не принимавших никакого участия в Гражданской войне людей, сидело возле развалин какого-то дома и практически не шевелилось. Они ничего не хотели, не плакали, не голосили и не требовали к себе внимания. Просто сидели и тупо ждали команду, которая указала бы им, что они должны делать дальше.

Как можно из разумного существа сделать растение я знал, все же на Кавказе воевал, и сам многие пыточные приемы горцев, курдов и турков мог использовать без угрызений совести. Но все это касалось воинов, людей, профессия которых война, а здесь были совершенно обычные люди. Вот сидит пожилой и абсолютно седой дедушка, может быть, чиновник или профессор. Рядом с ним, в оборванной в хлам одежде молодой парень, скорее всего, студент или кадет. А за ними, спрятавшись за спинами, старушка в платке и душегрейке. Прохожу мимо и, неожиданно для меня, эта пожилая женщина, испуганно выглядывающая из-за плеча «студента», подает голос:

– Подъесаул Черноморец?

Резко обернувшись, я пристально всматриваюсь в лицо старушки. Голос знаком, а вот внешность совершенно неизвестна. Проходит несколько секунд, и я все же узнаю эту женщину, которая оказывается Лизаветой Алексеевной Артемьевой. Как же она изменилась и куда подевалась та ослепительная строгая красавица, с которой меньше двух месяцев назад я пил чай? Черт! Будь проклята эта война, из-за которой страдают мирные люди, и будь прокляты большевики, принесшие в наши края не просто смерть, а издевательства и мучения, превращающие молодых женщин в старух!

– Лизавета Алексеевна, что с вами произошло?! Где ваш ребенок?! – присев на корточки перед Артемьевой, спросил я.

Ответа нет, и только полный горести взгляд, неизбывная тоска, навечно поселившаяся в них, и слезы, которые сами собой катятся по щекам Артемьевой, говорят о том, что с ней произошло. Ну и что тут сделаешь? Да и надо ли что-то делать помимо того, что уже происходит? Все что я могу – отправить жену офицера в дом купца Зуева и написать записку Анне Ерофеевне, с просьбой помочь повредившейся в уме женщине. Бог даст, она придет в себя и сможет как-то жить дальше. А мне остается продолжать войну и стремиться, чтобы подобных трагедий происходило как можно меньше.

Дон. Февраль 1918 года.

Новый рабочий день начинался для Василия Котова с того, что его разбудил старший товарищ из структуры ВЧК Абрам Хейфец, который огорошил моряка совершенно неожиданным вопросом:

– Котов, ты русский?

– Абрам, а к чему ты это спрашиваешь? – садясь на кушетку и протирая заспанные глаза, поинтересовался Василий.

– Надо, – Хейфец присел рядом.

– Ну, русский, – ответил Котов.

– Это очень хорошо. Значит, в командировку поедешь.

– Куда? В Таганрог?

– Нет. В Таганроге чекистов хватает, и после того как там генерала Ренненкампфа исполнили, в городе тихо. Поведешь бронепоезд на станцию Куберле, окажешь поддержку местным отрядам Красной Гвардии и присмотришься к командирам соединений.

– А где эта самая станция и, причем здесь моя национальность?

Абрам Хейфец, курчавый полноватый брюнет сорока пяти лет, оставивший немало своего здоровья на царских каторгах и тюремных пересылках, снял с носа пенсне, стал протирать его стекла белоснежным платочком и пояснил:

– Станция эта в Сальских степях, по которым сейчас атаман Попов бегает. А национальность нужна для того, чтобы казаки и иногородние, которые за красными командирами пошли, тебя за своего приняли. А то белые гады еврейский вопрос при каждом удобном случае вспоминают, и у несознательного темного народа, особенно у рядовых казаков, что ни большевик, так обязательно жид пархатый. Кто-то подобное воспринимает с пониманием, но у большинства местных жителей, которые могли бы выступить на нашей стороне, это вызывает негатив, а он нам сейчас не нужен, обстановка и без того сложная.

Котов встряхнулся и проснулся окончательно. После чего он встал, накинул на плечи испачканный известкой бушлат, и подумал, что Хейфец прав. Белогвардейцы, недобитые черносотенцы и монархисты, действительно, много кричат о жидо-массонском заговоре, и если бы Василий не был большевиком, и не прошел подготовку в Питере, кто знает, может быть, и он в него поверил. Русских в ВЧК, в самом деле, было очень немного, наперечет. А вот представителей самого угнетаемого проклятым царским режимом народа, евреев то есть, и интернационалистов, латышей и мадьяр, хватало. Поэтому на фоне своих товарищей, как правило, чернявых и носатых, его светловолосая шевелюра выделалась сразу. И хотя ехать в дикие Сальские степи, где, наверняка, не будет сочных и податливых офицерских баб и хорошего алкоголя, Котову не хотелось, если есть резон отправляться именно ему, спорить он не станет. Да и бессмысленно это, ибо приказы вышестоящего руководства не обсуждаются, а выполняются. Так что пора собираться в дорогу. Но перед этим следовало задать старшему товарищу пару дополнительных вопросов, и Василий спросил Хейфеца:

– Когда отправляться?

– Через два часа. Документы и направление сейчас готовят. Бронепоезд «Смерть Каледину!» на станции, дело только за тобой и десантом.

– Кто десантники и сколько их?

– В десанте тридцать братишек из отряда Мокроусова. Командиром будешь ты.

– Кому дела сдать?

– Моисею Гольденцвайгу. Он парень хваткий, справится. Тем более ему сейчас полегче будет. Принято решение прекратить террор в Ростове и сконцентрироваться исключительно на заложниках и экспроприациях.

– А чего так?

– Сил не хватает, и все подчиненные ВЧК отряды перебрасываются под Новочеркасск или на левый берег Дона. Почему это делается, объяснять не надо?

– Нет. Все понятно. Белые активизируются, и если они перережут железнодорожное полотно Ростов-Екатеринодар, мы потеряем связь с войсками Автономова. А с Новочеркасском все еще проще. Если мы это змеиное гнездо дотла не спалим, рано или поздно белоказаки вырвутся за пределы нашего кольца и тогда нам придется туго.

– Верно. Еще вопросы есть?

– Да. С какой целью я должен присматриваться к командирам красных отрядов?

– Голубов возложенных на него надежд не оправдал, и теперь нам требуются новые лидеры в казачьей среде. На севере это Миронов, а вот в восточных и южных округах такого человека пока нет. Поэтому ты должен пообщаться с ними, посмотреть, как они ведут себя в бою, и обозначить, кого мы поддержим. Кандидатур немного, Шевкопляс, Никифоров, Думенко и Буденный.

– Кто-то особо выделяется?

– Пока нет. Разве только Буденный, который с Фрунзе знаком, но информации на него немного, так что относись ко всем одинаково.

– Понятно. Вопросов больше нет...

Спустя два часа Котов принял под свое командование взвод черноморцев, ранее помогавших чекистам в проведении облав по городу Ростову, и на бронепоезде «Смерть Каледину!» отправился в Сальский округ Войска Донского. А пока Василий ехал, он отсыпался и много читал. В первую очередь, конечно же, пропагандистскую и общеобразовательную литературу, присланную из Петрограда, а во вторую предложения грамотных товарищей из отряда Саблина об отношении большевиков к казакам. И если с трудами Маркса дело шло туго, слишком много в них было заумных слов, то с инструкциями по борьбе с казачеством он разобрался быстро, так как они касались его самым непосредственным образом. И хотя пока это были всего лишь только прожекты и планы, Котов знал, что в Петрограде и Москве они уже нашли поддержку и самый живой отклик. А значит, в самом скором времени данные предложения, наверняка, станут официальным руководством к действию для всех отрядов, воинских формирований и карательных структур Красной Армии.

Начиналась бумага словами Юрия Саблина: «Казачество должно быть уничтожено со всей его сословностью и привилегиями, иначе же, установление прочной Советской власти на Дону и Кубани невозможно». После чего шли рекомендации чекистов и старых большевиков, оформленные по пунктам:

1. Необходимо вести самую беспощадную борьбу с верхами казачества путем поголовного его истребления. Компромиссы или половинчатость действий при этом не допустимы.

2. Необходимо вести беспощадный массовый террор не только против богатеев и атаманов, но и против рядовых казаков, которые принимали или имели хотя бы косвенное отношение к борьбе против Советской власти.

3. Необходимо конфисковать все, что только возможно, дабы казачество никогда вновь не стало силой. В первую очередь это продовольственные запасы, посевное зерно, скот, лошади, оружие и сельхозинвентарь.

4. Необходимо провести полное разоружение казаков и расстреливать каждого у кого будет найдено укрытое оружие.

5. Необходимо вести среди казачества агитационную работу и расчленять его как силу. При этом основной упор рекомендуется делать на иногородних и инородцев.

6. Необходимо переселить на Дон и Кубань как можно больше крестьянской бедноты.

7. Необходимо уравнять иногородних и казаков.

8. Необходимо создать отряды быстрого реагирования и летучие сотни, которые бы могли вести против восставших казаков борьбу, претворять в жизнь решения станичных ревкомов и оказывать им всемерное содействие и поддержку.

Необходимо... Необходимо... Необходимо... Пунктов было много, и они касались всех сторон жизни каждого человека в тех краях, которые считались казачьими. Но в итоге все сводилось к одному, к уничтожению целого сословного класса бывшей Российской империи. Смущало ли это Котова? Нет, ничуть. Он знал, что это необходимо ради великой Цели, отвернуться от которой он уже не мог. И не потому, что не хотел этого. Надо признать, что иногда такие мысли мелькали в его голове. Причина была иной – пролитая им кровь, которая не даст ему этого сделать. А раз дороги назад нет, то все происходящее необходимо воспринимать спокойно и свое дело делать хорошо, с крестьянской основательностью и спокойствием, как учили Котова дед и отец.

Правда, ни один из родственников и учителей Василия никогда не думал, что их сын и внук станет карателем нового режима, но, наверное, это и к лучшему. Они простые люди с приземленными мечтами и мыслями, и им не понять, как ради Идеи можно уничтожать тысячи живых людей. А ведь все достаточно просто, так как конечная цель коммунистического движения – построение справедливого общества с равными правами и возможностями для всех людей, во всем мире. Что может сравниться с этим? Наверное, ничто, ибо нет ничего более высокого, чистого и светлого, чем достижение этой Цели. Но как это объяснить несознательным темным гражданам? Как, если они не желают этого, а цепляются за свои клочки земли и кричат: «Не замай! Мое!» Как донести до них, что все будет, но потом, когда последний буржуй-мироед и царский лизоблюд упадет на землю, а в его толстом брюхе будет торчать штык бойца Красной Гвардии? Нет. Простым людям из российской глубинки, а уж тем более имевшим от прежнего режима привилегии казакам, этого не понять. Вот и получается, что Василию Котову, Моисею Гольденцвайгу, Алексею Мокроусову, Абраму Хейфецу, Коле Ховрину, а так же многим другим идейным бойцам революции и защитникам мирового пролетариата надо встать за все человечество и выполнить грязную работу по очистке общества от мусора.

«Да, я не каратель, а мусорщик, – тяжко вздыхая, решил для себя Котов. – Я делаю то, что должен, и пойду до конца. А иначе все было напрасно. Смерть братишек, застреленных беляками, и гибель Натальи. Так неужели все просто так? Нет! Конечно же, нет! Поэтому придется идти до конца, хитрить, изворачиваться, убивать людей и сжигать осиные гнезда противников нашей Идеи, а главное – не сомневаться. И пусть многие далеко не глупые люди говорят, что на крови светлого будущего не построить и надо договариваться с буржуями, деревенскими кулаками, казаками, офицерами, царскими чиновниками и другими сословиями и классами, это демагогия. Или они с нами, пусть даже как временные попутчики и социально близкие элементы, которые бьются во имя великих идеалов, либо всех к ногтю. Только так можно победить. А на крови будет светлое будущее или нет, это не важно. Победитель напишет новую историю, свою, а если власть большевиков распространится на весь мир, то возражать будет некому»...

Железные колеса стучали по рельсам. Штабной броневагон мерно раскачивался и вздрагивал. И братишки черноморцы вокруг Василия отдыхали. Кто-то играл в карты, другие выпивали или чифирили, а иные спали. Все как обычно. Бойцы революции едут уничтожать контру.

Котов подошел к маленькому окошку, закурил и посмотрел на серые степные просторы. Мимо пронеслась станция и небольшая безымянная станица за ней, и люди, которых чекист мельком увидел в этом месте, жили своей обычной жизнью. Наверняка, они готовились к весенним полевым работам, любили своих близких, растили детишек, трудились и надеялись, что вскоре война окончится и все наладится. И от вида этих мирных пейзажей, по душе Котова пробежала ностальгическая волна. После чего в голове матроса промелькнули воспоминания о счастливом босоногом детстве в родной деревеньке, и на миг ему захотелось бросить все, вернуться домой и увидеть родных. Но затем перед глазами снова возник образ улыбающейся Натальи, и Василий вернулся в реальность, выкинул измятую недокуренную папироску, вновь присел за столик и занялся изучением рекомендательных бумаг товарищей из штаба Саблина.