Текст книги "Вариант Юг (СИ)"

Автор книги: Василий Сахаров

сообщить о нарушении

Текущая страница: 22 (всего у книги 22 страниц)

Сказать, что Деникин, Алексеев, Эрдели и Романовский были ошарашены таким решением краевого правительства, значило, не сказать ничего. Генералы оставались у разбитого корыта, и сейчас, имея в строю всего полторы тысячи штыков и более тысячи раненых, они снова оказывались в положении бродяг, которые не имеют средств к существованию и не могут отдавать приказы никому кроме своих добровольцев. С подачи Митрофана Петровича Богаевского, который руководствовался инструкциями, полученными от Назарова и Краснова, Рада показала добровольцам фигу, и теперь, у них оставалось только два варианта дальнейшего развития взаимоотношений с Кубанью и Доном. Первый путь – признать Доно-Кавказский Союз, вместе с ним вести борьбу против большевиков и содержать свою армию на милостыню, которую добровольцам выделит это новое государственное образование. Второй – совершить новый поход и найти другое государство, где местное правительство, ничего не требуя взамен, будет оказывать им всяческое содействие. Правда, был и третий путь – попытка переворота, но пока, добровольцы слишком слабы и на такое не пойдут, ибо это равносильно гибели.

Таким был день четвертого марта 1918-го года в Екатеринодаре, и такие решения были приняты краевым правительством. Кто-то этим решениям искренне радовался. Другие плевались. А большинству граждан они были совершенно безразличны. Гражданская война набирала обороты, и все дорожало, Автономов готовился к возвращению в Екатеринодар, и кто будет защищать город от красных, им все равно. Главное – уцелеть, сохранить свое имущество и уберечь родичей. Остальное вторично. Неважно, какая в городе и стране власть. Только бы она сильно не зверствовала, давала работу и не трогала обывателя.

Малороссия. Апрель 1918 года.

Тяжелый бочонок быстро опустился на дно ставка и Андрей Ловчин покосился на Ивана Белова, который с тоскливым выражением лица смотрел на воду.

– Это последний, – сказал Иван.

– Знаю, – отозвался матрос и спросил бойца: – Жалеешь, что золото и серебро утопили?

Разведчик ответил честно:

– Есть немного. Такое богатство и на дне. Зачем?

– Ты знаешь приказ Нестора Ивановича.

– Знаю.

– Вот то-то же. А вопросы задаешь глупые. Поехали отсюда.

Белов кивнул, и анархисты вернулись к повозке, которая была запряжена двумя крепкими лошадками. Разведчик занял место возницы, а Ловчин упал на солому и больно стукнулся об ствол ручного пулемета.

– Растудыть твою! – матрос потер ушибленный бок, отодвинул пулемет в сторону и нагреб под спину солому.

– Но-о-о! – Белов стеганул лошадей поводьями.

Повозка тронулась и направилась в сторону села Крапивное, в котором схоронился Нестор Иванович Махно с близкими товарищами. На дороге спокойно, врагов рядом нет, да и вообще вокруг безлюдно. Нападения можно не опасаться, и Ловчин закрыл глаза. Ночь была тяжелой, нервной и беспокойной. Матросу хотелось спать. Но позволить себе отдых Андрей не мог. По крайней мере, пока не увидит Махно и не доложит, где именно спрятал клад…

После того как отряд Ловчина разгромил банду и взял богатейшую добычу, «черные гвардейцы» направились в Гуляй-Поле, но в пути они были перехвачены посыльным Ревкома. Взводу Андрея поступил приказ – кружными путями, не выходя на шляхи, двигаться на соединение с основными силами анархистов. Вольные батальоны и роты выдвинулись навстречу самостийникам и германцам. Начались бои, и помощь испытанных ветеранов Ловчина была нужна, как никогда.

Матрос подчинился приказу, и начались его мытарства. Вокруг Гуляй-Поля происходили стычки. Под руководством идейных, но плохо подготовленных командиров отряды анархистов терпели одно поражение за другим. Вчерашние крестьяне и работяги не выдерживали лобового боя с противником. Следовало срочно изменить тактику, и анархисты это делали. Успеха добивался тот, кто наносил неожиданные удары, действовал партизанскими методами и не подставлялся. А самостийники и германская кавалерия, прикрывая дороги и ведя поиск партизан, патрулировали окрестности. Вот и приходилось «черным гвардейцам» постоянно прятаться.

Впрочем, 20-го апреля, потеряв в боях нескольких бойцов, Ловчин все-таки соединился с отрядами Махно. Но сразу поговорить с атаманом не удалось. Шел митинг, на котором зачитывалось письмо попавшего в беду Бори Веретельника:

«Дорогой Нестор Иванович. Ночью под 16 апреля отряд анархистов ложным распоряжением за твоей подписью... разоружен. В Гуляй-Поле все наши товарищи, все члены Ревкома, Совет..., арестованы. И сидят в ожидании выдачи немецкому командованию и командованию Центральной Рады для казни. Изменой руководят шовинисты... Дежурной ротой по гарнизону была назначена еврейская (или центральная) рота. Подлые негодяи обманным образом заставили еврейскую роту исполнить гнусное дело... Нашего друга, Алексея Марченко, пытались арестовать,... он не дался... бросил две или три бомбы... и скрылся. Однако в 15 верстах от Гуляй-Поля задержан евреями колонии Межиричи и привезен в Гуляй-Поле, в штаб измены. Передают, что среди крестьян настроение подавленное. К евреям ненависть за их поведение... Передаю это письмо... если получишь, спеши с каким-нибудь отрядом на выручку. Неизменно твой Б.Веретельник».

Как и всякий идейный анархист, Нестор Иванович отрицал национализм и боролся с проявлениями шовинизма. А еще он прекрасно понимал, что измена еврейской роты вызовет ненависть других общин анархистов. Поэтому Нестор Иванович не хотел публичного разбирательства дела. Однако посланцы Бори Веретельника настояли на этом, и Махно пришлось спорить с товарищами. Он убеждал крестьян и рабочих в том, что еврейские труженики, – даже те из них, которые состояли в роте бойцами и были прямыми участниками в контрреволюционном деле, – сами осудят свой позорный акт. А буржуазия, причастная к провокационным делам в Гуляй-Поле, свое получит, независимо от того, к какой национальности она принадлежит. И говорил он так убежденно, что смог убедить бойцов, которые находились на митинге, и на время все успокоилось.

Анархисты разошлись и только тогда Ловчин смог переговорить с Махно. Он рассказал ему все без утайки, и Нестор Иванович, понимая, какой соблазн обогатиться появился перед его бойцами и командирами, приказал Андрею охранять драгоценности.

Делать нечего, матрос и «черные гвардейцы» стали хранителями сокровищ. Однако продолжалось это недолго. После того как один из вольных вожаков, бывший царский прапорщик Михасев, попытался разоружить бойцов Ловчина и завладеть богатствами, пришлось думать, куда их спрятать. Был собран трибунал и предателя расстреляли, а потом Махно приказал Андрею утопить бочонки с серебром и золотом. Что матрос и сделал.

Под покровом темноты, взяв с собой только Белова, моряк покинул Крапивное, добрался до дальнего ставка и в глухом месте утопил сокровища. Дно ровное, вода мутная, глубина небольшая, метра три, и достать бочонки несложно. А где именно спрятан клад, будут знать только три человека, он сам, Белов и Махно. Все люди идейные и понимают, что золото и серебро не для обогащения, а на дело революции. Война только начинается и когда она закончится никому неизвестно. Сомнений нет – победит анархия, и черные знамена будут развиваться над всей Малороссией, а возможно и в других регионах. Но добиться этого нелегко и революционерам многое понадобится. Это и оружие, и провиант, и помощь шпионов. Только начни задумываться и приходит понимание, что эти богатства капля в море нужды…

– Командир! – голос Белова вернул Ловчина в реальность.

– Чего? – вскинулся моряк.

– Кажется, нас ждут. Посмотри.

Белов указал на дорогу и остановил лошадей. Ловчин привстал и увидел, что дорогу перекрыли вооруженные всадники. Было их десять человек. Рожи знакомые – все из отряда покойного Михасева. Сейчас они должны находиться совсем в другом месте. Но нарушили приказ, а значит, стоят на пути «черных гвардейцев» не ради того, чтобы пожелать им доброго утра.

– Засада? – усмехнулся Ловчин.

– Наверняка, – подтвердил Белов и спросил: – Как поступим, командир?

Андрей оскалился, сплюнул и, подхватив готовый к бою пулемет, выпрыгнул из повозки.

– Сейчас разберемся! – сказал матрос и решительно направился в сторону всадников.

Разведчик командира не оставил. С гранатой в левой руке и пистолетом в правой, он последовал за ним. Лошади ушли на обочину, щипать молодую травку, а «черные гвардейцы» приблизились к конникам, и когда между ними оставалось двадцать шагов, Ловчин вскинул пулемет и заорал:

– Чего надо?!

Всадники замялись, но, наконец, один из них, ответил:

– Золото отдайте и тогда живые останетесь!

– Золотишка хотите?! Нате вам другой металл! Свинца хлебните!

Ловчин открыл огонь из пулемета. Он стрелял длинными очередями, с трудом удерживая оружие, и не колебался. Перед ним были враги – этого достаточно. А Белов метнул гранату и тоже начал стрелять.

«Черные гвардейцы» убили немногих. Двух свалил Ловчин и одного Белов. Главное – решимость и натиск! Граната, брошенная разведчиком, упала в стороне и никого даже не ранила. Однако она напугала лошадей, и животные разбежались по полю.

Дорога открыта. До Крапивного всего две версты. Следовало воспользоваться растерянностью грабителей и Ловчин с Беловым, вернувшись в повозку, помчались к селу.

За ними никто не погнался. Они добрались в Крапивное без происшествий и первым человеком, кто их встретил, был главный артиллерист анархистов Лева Шнайдер. Губастый и чернявый, в легком защитного цвета френче, он стоял возле избы, в которой находился штаб, ругался на родном языке и пинал ногами ни в чем не повинное крыльцо.

– Лева! – окликнул артиллериста Андрей. – Где Нестор?!

– Нет его, – еврей снова пнул крыльцо и добавил: – Скоро появится. Маруся Никифорова в гости приезжала, он ее провожает. Подожди. Я его тоже дожидаюсь.

С атаманшей, слава о которой катилась по всем южным губерниям бывшей Российской империи, Андрей знаком не был, но слышал про нее много. Как хорошего, так и плохого. Одни говорили, будто Маруся шалава, постоянно нюхает кокаин и выглядит, словно потасканная проститутка. Другие утверждали, что она красавица, лихая баба, веселая и умная. Поэтому за ней идут люди и бойцы в ее отряде не чета другим. Это где-то и у кого-то люди в отряде голодные, босые и в драном обмундировании, а у Маруси Никифоровой все есть, и оружие, и боеприпасы, и амуниция, а бойцы получают жалованье. А все почему? Да потому, что Маруся привыкла к экспроприации экспроприаторов и не стеснялась трусить богачей. А еще был слушок, будто у атаманши в отряде много матросов-черноморцев. Но кто говорит правду, и какова Маруся на самом деле Андрей не знал. Да, честно говоря, и не хотел знать. Он свой путь выбрал и о том, чтобы переметнуться под руку другого вождя, не помышлял.

Тем временем Шнайдер продолжал ругаться и Ловчин спросил его:

– Ты чего, Лева? Что случилось?

Артиллерист покосился на Андрея и вопросительно кивнул:

– Ты знаешь, что у меня в Гуляй-Поле есть однофамилец? Тоже Лева. Тоже Шнайдер. Тоже анархист.

– Знаю. И что?

– Предателем оказался. Представляешь, самостийники в Гуляй-Поле вошли, а он их хлебом-солью встретил. Говорит: «Брати, я з вами вмру за неньку Украину!» А потом этот поц повел самостийников в наше бюро и все там разгромил. Нам сообщили, что он лично срывал черные знамена и портреты вождей: Бакунина, Кропоткина и Семенюты. Каков подлец! Из-за таких мерзавцев всех нас, евреев, считают проходимцами, двуличными гадами и сволочами…

– Погоди, – Андрей прервал Шнайдера. – Это что же, самостийники уже в Гуляй-Поле?

– Да. Никифорова сообщила.

– А Боря Веретельник, что с ним?

– Маруся его освободила. Перед самым приходом самостийников отбила.

– И где он сейчас?

– Пока в отряде атаманши. С братками-моряками горилку пьет.

Ловчин и Шнайдер обсуждали новости до появления Нестора Ивановича, который был хмур и невесел. Да и с чего атаману веселиться, если он не успел вывезти из Гуляй-Поля родственников, а кругом враги и положение тяжелое.

– Нестор, – Лева попробовал перехватить Махно.

– Потом, – бросил Нестор Иванович и махнул рукой Ловчину: – За мной.

Шнайдер остался во дворе, а Ловчин последовал за вождем. И когда они оказались в доме, Нестор Иванович спросил:

– Что с кладом?

– Утопили в старом ставке. Там с северной стороны четыре ивы. Под ними.

– Хорошо. Новости слышал?

– Да.

– Собирайся в дальнюю дорогу и Белова с собой возьми. Со мной поедете.

– Куда?

– В Москву. Будем помощь просить.

– А как же мой отряд?

– Передашь командование, кому посчитаешь нужным. Есть надежный человек?

– Найдется.

– Действуй. Выезжаем вскоре, не медли.

Кивнув, Андрей покинул штаб и через два часа, с вещмешком на плече, пистолетом в кобуре и родном бушлате, покидал Крапивное. Он сидел на тачанке с Нестором Ивановичем и Белов, конечно же, был с ними. Путь-дорога предстояла, в самом деле, дальняя. Сначала через захваченные германцами и самостийниками районы. А потом на поезде до старой столицы, где Махно собирался встретиться с вождями анархистов и лидерами большевиков.

Екатеринодар. Май 1918 года.

Остатки Юго-Восточной армии красных и революционных матросов Мишки Бушко-Жука удалось остановить на удивление легко. Два сражения, одно под Энемом, а другое под Афипской, и товарищ Автономов откатился к морю. После чего начались бои за очищение Кубани и большую часть родной земли наши войска зачистили от большевиков за один месяц. Однако сражения не прекращались ни на один день. Они происходили постоянно и сразу на нескольких направлениях. В Таманском и Майкопском отделах сражались отряды Покровского, Науменко, Улагая и 1-й Черноморский полк Бабиева. В Баталпашинском, при поддержке родного 1-го Кавказского полка, геройствовал вернувшийся из Персии Андрей Шкуро. А мой постоянно меняющий численность Сводный партизанский полк с бронепоездом «Кавкай» нацелился на Черноморскую губернию, ныне Черноморскую советскую республику. Нельзя давать противнику передышку, и мы двигались за отступающей армией красногадов.

В первых числах мая полк захватил Абинскую. До Новороссийска оставалось всего ничего, три-четыре дня и мы выйдем к побережью. Однако поступил категорический приказ – передать боевой участок черноморцам Бабиева и партизанскому отряду полковника Лисевицкого, а затем, со всеми своими казаками и бронепоездом, в срочном порядке прибыть в Екатеринодар. Что подчеркивалось особо, брать только тех казаков, кто готов воевать за пределами казачьих территорий.

Утром четвертого мая я выстроил за Абинской личный состав моего сильно разросшегося полка, который уже можно назвать бригадой, и произвел обход войск.

На левом фланге донцы. Бывшие голубовцы, вражьей кровью сполна искупившие свою вину перед Тихим Доном. Почти четыреста пятьдесят конников. За ними кубанцы, кто пошел за нами от Кавказского отдела. Двенадцать сотен «кавкаев» под общим командованием хорунжего Сухорочко, старого казака станицы Тихорецкой, воспитателя молодыков из лагерей на реке Челбас. Далее остальные казаки. Сотня лабинцев и около трех сотен из других отделов.

За конниками стояли артиллеристы. Двести человек смешанного состава. Половина из кубанских батарей, а половина сборная солянка. Это офицеры, не прижившиеся в Добровольской армии, и два десятка бывших красногвардейцев, готовых воевать на нашей стороне.

Дальше две пластунские роты, в основном уроженцы станиц Темиргоевская, Темижбекская, Некрасовская, Упорная, Передовая и Отважная. Все как один от двадцати пяти до тридцати пяти лет, самые лучшие пешие воины на Кубани. Каждый мастер тайной войны. Каждый воевал на Кавказе. Каждый готов драться с большевиками до последнего. О причинах говорить не стану, скажу только, что они имелись, и желание пластунов воевать с коммунарами сродни обычаям горской кровной мести.

В самом конце еще полторы сотни людей в черных кожаных тужурках и небольших кубанках. Это бойцы бронепоезда «Кавкай», из которых Демушкин за этот месяц сделал настоящий боевой экипаж.

Прогулявшись вдоль строя, я остался доволен. Печали на лицах воинов не наблюдал и оружие у всех в порядке – это основное. На то, что одеты все разномастно и вооружены не всегда по уставу, внимания не обращал. Раз считает рядовой боец пластунской роты, что пулемет «Кольта» ему в бою будет полезней, чем винтовка, значит, пусть с ним и воюет. А уставы устарели, и они для мирного времени. Если победим, новые напишем. Ну, а если нет, то это сделают большевики.

Отойдя от полкового строя, я вызвал к себе командиров подразделений. И когда тридцать два человека выстроились передо мной, сделал знак сойтись вокруг меня в кольцо. Живой круг сомкнулся. Я обернулся, посмотрел в лица офицеров и сказал:

– Господа офицеры, из Екатеринодара за подписью генерал-майоров Покровского и Чернецова получен приказ на отбытие нашего полка в краевую столицу. Предполагаю, из Екатеринодара мы будем отправлены на Дон. Возможно, что и дальше. В связи с этим, прошу вас пройти по своим подразделениям и объявить, что с нами уходят только добровольцы. Тех, кто пожелает остаться на Кубани, неволить не стану. Пришла весна и наступает время сельхозработ. А с тех, кто последует за мной, буду требовать строжайшей дисциплины и беспрекословного выполнения приказов. Это касается не только личного состава, рядовых казаков и солдат, но и офицеров. Через пятнадцать минут жду решения воинов и ваши доклады. Время пошло.

Командиры направились к своим подчиненным. Со мной остались Зеленин и три донских сотника. С ними все понятно. Вскоре они направятся к Дону, и уже там решится их судьба.

– Господин войсковой старшина, – спросил Зеленин, – как думаете, что с нами будет?

– С теми донцами, кто за изменником Голубовым пошел? – уточнил я.

– Да, – хорунжий поморщился.

– Наверное, как и кубанцам, вам предоставят право выбора, воевать или на земле осесть. Вины за вами больше нет. Об этом я еще три дня назад телеграфировал в Екатеринодар, а оттуда передали в Новочеркасск.

– И надолго нас по домам распустят, если мы решим полк покинуть?

– До конца сентября, как минимум. А потом снова в строй и на Москву.

– Значит, война с большевиками до победного конца?

– Именно так. До окончательной победы над большевизмом и их поганой идеологией.

– Тогда я так скажу, – Зеленин оглянулся на своих сотоварищей. – Сотня наших казаков уйдет, а триста пятьдесят человек в трех сотнях останется. Как вы воюете и людей бережете, господин войсковой старшина, нам нравится. Так что пойдем с вами до конца.

– Хорошее решение, господа сотники. Не скрою, оно мне нравится, и я в долгу не останусь.

– Рады стараться! – негромко, но браво и дружно ответили командиры донцов.

Зеленин хотел спросить еще о чем-то, но замялся. Время до возвращения офицеров, которые опрашивали личный состав, еще было. Поэтому, кивнув хорунжему, я его поторопил:

– Говори, Игнат Васильевич, что хотел. Мы с тобой уже не первый день бок о бок воюем, так что не стесняйся.

– А это правда, что на Дону сейчас немцы?

– Правда и весь Таганрогский округ сейчас за ними.

– Это что же получается, оккупация?

– Да, оккупация по договоренности с Украиной и гетманом Скоропадским. Он считает, что Таганрог и Ростов исконные украинские земли, отобранные у его предков проклятыми русскими захватчиками.

– Как же это так?

– Политика, хорунжий. Скоропадский помогает германцам, а они помогают гетману.

– И что же атаман Назаров?

– Пока мы не в состоянии дать отпор немцам, и Дон не может воевать на двух направлениях одновременно. Поэтому наши атаманы пытаются с германцами договориться и миром разойтись.

– С врагами договариваться? – нахмурился хорунжий.

– А что тебе немцы сделали, такого, что ты их врагами считаешь?

– Сколько наших казаков на войне сгинуло, не сосчитать.

– Это мы им войну объявили, Игнат Васильевич, а не они нам. И воевали мы не за свои интересы, а за английские и французские. Ты ведь у красных послужил немного, неужели не знаешь этого?

– Знаю, слушал агитаторов. Но все равно как-то неприятно и обида гложет.

– Ничего, казаки, – я оглядел сотников, – нужно время отыграть и все наладится. Большевиков прогоним, а с немчурой договоримся. Украина она как флюгер. В любой момент Вильгельма продаст. Кто предложит больше всех, с тем и гетман. А с нами германцам лучше торговать, чем воевать. Благо, нам есть, что предложить на товарообмен. У них оружие и заводы, а у нас ресурсы и продовольствие. Думаю, если я, вчерашний подъесаул, это понимаю, то Назаров с Красновым тоже все видят. Не журытесь козаченьки и не забивайте свои лихие головушки плохими мыслями. Сейчас надо коммунаров на наших границах разбить, окрепнуть и свой союз создать, а потом обеспечить в России порядок. Еще заживем как люди.

В этот момент стали возвращаться командиры подразделений. Четкие доклады офицеров и вскоре я узнал, кто готов воевать дальше, а кто остается. Со мной уходят одиннадцать сотен «кавкаев», в большинстве своем молодежь, которая еще не навоевалась, полторы сотни казаков из других отделов, почти все артиллеристы, пластуны и экипаж бронепоезда в полном составе. Отлично. Я рассчитывал на половину, а осталось восемь десятых всего полка.

Вечером на станцию Абинской станицы были поданы железнодорожные составы и, сдав позиции отрядам Лисевицкого, Сводный партизанский полк начал погрузку в эшелоны. Более двух тысяч человек, почти три тысячи лошадей, повозки, упряжки, зарядные ящики, интендантское имущество, боеприпасы и двенадцать орудий. Хозяйство немалое, и на то, чтобы погрузиться, а затем на дорогу и выгрузку в Екатеринодаре у нас ушло двое суток.

В краевой столице полк встретил лично Покровский и приказал располагаться в городских казармах. Что, как и почему, он не объяснял. Только сказал, что послезавтра в полку будет проведен смотр. Вот тебе и на. Что за смотры в разгар войны, когда вокруг до сих пор мелкие шайки недобитых красногадов вдоль Кубани ползают? Однако я спорить не стал, козырнул и отправился выполнять приказ.

Казармы обжили быстро, опыт походной жизни у всех уже имелся, и на следующий день начались сюрпризы. С утра пораньше нас посетили войсковые интенданты и атаман Филимонов. В нескольких сотнях была проведена ревизия, и после полудня в казармы потянулись фургоны с обмундированием и походными кузницами. Всех лошадей, имевшихся в полку, привели в строевое состояние и заменили негодную конскую упряжь. Затем дело дошло до личного состава, который переодели в одинаковую парадную униформу, новенькие яловые сапоги, серые черкески, черные бешметы, черные папахи и красные башлыки. Красота, да и только.

Это было только первой частью заботы о нас, а к вечеру подоспела и вторая. В казармы прибыли представители кубанского казначейства, и все воины моего полка получили свое первое жалованье в этой войне. Деньги были небольшими, и выплачивалось керенками. Но на них можно неплохо отдохнуть несколько дней в городе или переслать всю сумму своим близким в станицы, что, к слову сказать, большинство казаков и сделало.

Жалованье это хорошо, но в деньгах мои воины нуждались не очень сильно. Я считал, что война должна сама себя кормить. Поэтому, при обнаружении у разбитых красногвардейских частей ценностей, над тем, что делать с золотом и бумажными деньгами, я себе голову не ломал. Что добывалось, считалось мной законным трофеем, и этими средствами я расплачивался за провиант, лошадей и помощь местных жителей, а так же выплачивал аванс казакам, которые нуждались в материальной поддержке.

Впрочем, денежный вопрос пока в сторону, и расскажу о том, что случилось следующим днем. Весь полк, включая экипаж бронепоезда, оставшегося на Черноморском вокзале, был выстроен на плацу казармы. Нас посетили члены Кубанского правительства, генерал Покровский и прибывший в Екатеринодар с официальным визитом войсковой атаман Донской Казачьей Республики Назаров. Был проведен смотр и увиденным официальные лица оказались чрезвычайно довольны. После чего они выступили с короткими речами, рассказали про нашу неминуемую победу, и просыпали на казаков дождь из милостей и благ.

Так я стал полковником Доно-Кавказского Союза. Между прочим, вошел в первую десятку тех, кто был так поименован в официальных документах. А помимо того меня назначили командиром Особой Кавказской казачьей бригады. Именно такое название получил бывший Сводный партизанский полк. Кроме меня еще сотня офицеров и почти триста рядовых казаков заработали повышение в чине. Но и это не все. Дальше награждение учрежденными сразу после освобождения Екатеринодара черными железными крестами «Спасение Кубани» и медалями «За освобождение Кубани». Первыми мы не стали, Покровский своих казаков уже успел наградить. Но в первую тысячу по крестам попали.

В общем, моим казакам показали, что нами гордятся и на нас надеются. Следовательно, вскоре придется оправдать высокое доверие начальства и кровушки пролить столько, что не одну цистерну наполнить можно.

Глубокоуважаемое начальство отбыло по своим важным делам, а я получил приказ снова грузиться в эшелоны и отправляться в славный город Ростов. Помимо меня такие же приказы получили и другие соединения. Например, находящийся в городе восьмисотенный Черкесский конный полк генерал-майора Султана Келеч-Гирея, и два пятисотенных казачьих полка, 1-й Екатеринодарский войскового старшины Ермоленко и 1-й Запорожский полковника Топоркова. В дополнение ко всем этим воинским формированиям в последний момент был добавлен пробившийся на соединение с нашими войсками Кабардинский дивизион ротмистра Серебрякова-Даутокова.

Спрашивается – зачем одетое с иголочки бравое смешанное войско отправляется в пределы Донской республики? Ответ оказался простым – необходимо показать прибывающей в город германской делегации единение казачьих и горских народов, готовых бороться против большевизма, и иных врагов народившегося Доно-Кавказского Союза. Это я понимаю и как пускать пыль в глаза начальникам меня учить не надо. Потому что участие в подобных мероприятиях принимал неоднократно, что в бытность свою кадетом Оренбургского военного училища, что в Мерве, что в периоды затишья на Кавказском фронте. Опять же переброска наших частей к Ростову должна показать германцам, что если помимо Таганрога они попробуют взять под свой контроль еще какие-то населенные пункты на Дону, за них придется сражаться. Причем не с отрядами красногвардейцев и наемников-интернационалистов, а с неплохо вооруженными регулярными частями союза.

Конец первой книги.