Текст книги "Вариант Юг (СИ)"

Автор книги: Василий Сахаров

сообщить о нарушении

Текущая страница: 6 (всего у книги 22 страниц)

Кроме партизан были еще и добровольцы, как мы с Яковом подсчитали, тысяча бойцов. В командирах у них генералы Алексеев, Деникин, Марков, Эрдели, Лукомский и, конечно же, недавно появившийся на Дону «быховский сиделец» Лавр Георгиевич Корнилов, который прибыл в сопровождении верных ему текинцев. Польза от добровольцев есть, и только благодаря их помощи удалось отбить декабрьский натиск красных на Ростов. Однако корниловцев мало и цели добровольцев от целей казачества отличаются очень сильно. Каждый в свою сторону тянет и из-за этого постоянно происходит великое множество мелких неурядиц. Всего полтора-два месяца добровольцы здесь, а конфликты белогвардейцев с казаками и Донским правительством уже имеются, и их немало.

Кстати, насчет правительства. Та еще беда, и наша Кубанская Рада на фоне местной власти, выглядит очень и очень неплохо. На Дону есть Войсковой атаман, но он только символ и ничего не решает. Рядом с ним его правая рука, выборный помощник, и он тоже никто. Имеется четырнадцать министров и все они непрофессионалы, поскольку портфели им достаются совершенно случайно и чуть ли не по жребию. Никто и ни за что не отвечает. Все ходят, улыбаются, митингуют, заседают и рассуждают о свободе.

Как итог, дела стоят на одном месте и что-либо сделать весьма проблематично. Да что там, проблематично, невозможно – вот самое правильное слово. И неудивительно, что большевики наступают по всем фронтам. Ведь подобное творится не только здесь, но и повсеместно по России. Хочешь или нет, а сейчас стране нужен волевой и не боящийся крови лидер. На крайний случай, какой-то символ или знамя. Таким было мое мнение, а правильное оно или нет, только время показать и сможет.

Из раздумий меня вывел легкий толчок в плечо. Это наш гостеприимный хозяин Ерофей Николаевич, заметил, что мыслями я где-то далеко от его хлебосольного стола:

– Э-э-э, да ты меня совсем и не слушаешь, Костя.

– Извиняйте, Ерофей Николаевич, что-то устал, – я осмотрелся и увидел, что за столом мы вдвоем.

– Тогда отдыхай, Костя.

– Да, пойду, пожалуй. Завтра домой отправляемся, а путь по зиме не самый легкий.

Однако на следующий день я отправился не в сторону родной станицы, а совсем в другое место, и путь мой лежал не на юг, как я предполагал, а на север, и случилось это вот как...

Со двора купеческого дома мы выехали около полудня и решили сначала заехать в штаб Добровольческой армии, который находился в двухэтажном кирпичном здании бывшего Второго лазарета по адресу Барочная 36. Там у Якова знакомец по службе нашелся, и он просил передать на Кубань несколько писем, а брат обещал перед отъездом его навестить.

Так вот, подъезжаем мы к штабу и вызываем поручика Белогорского. Он выходит, передает брату стопку запечатанных пакетов и к нам подходит патруль. Все честь по чести. Старший представляется и спрашивает, не офицеры ли мы. Да, офицеры, ответили мы с Яковом. Тогда будьте добры, пока не покидать город, а навестите Офицерское Собрание, ибо там, с обращением ко всему русскому и казачьему офицерству этим вечером выступит Войсковой атаман Алексей Максимович Каледин. Раз так просят, да еще и важное выступление самого атамана намечается, подождем.

В общем, вернулись мы к Зуева, а вечером посетили Офицерское Собрание города Новочеркасска. Народа было не продохнуть, от семисот до девятисот человек в зал набилось, не меньше и почти все офицеры. Я попытался разузнать, о чем пойдет речь, но никто и ничего толком не знал. Одни говорили, что их пригласили для постановки на учет. Другие, что выступит Каледин. А третьи утверждали, что будет раздача денег, которые еще Российская империя своему офицерству за службу задолжала.

Потолкались в помещении с полчаса и, наконец, появились те, ради кого мы сюда пришли. На невысокую сцену вышел крупный мужчина в мундире, генерал от кавалерии и атаман Всевеликого Войска Донского Алексей Максимович Каледин. Негромко и без пафоса, он рассказал о сложившейся вокруг Дона обстановке и о том, что большевики вот-вот перейдут в наступление.

Почти все, о чем говорил атаман, я знал, кроме двух новостей. Первая заключалась в том, что первого января большевистский Совнарком принял специальное постановление о борьбе против «калединщины», в связи с чем против донского казачества были брошены два кубанских полка, все еще находящиеся в России, 2-й Кавказский и 2-й Хоперский. Понимаю казаков, домой хочется, а через красных не пройдешь. В этом отношении я мог быть спокоен, поскольку догадывался, что будет дальше. Казаки выгрузятся в Царицыне и конным строем на ридну Кубань подадутся. Кстати сказать, так оно позже и случилось.

Вторая новость гораздо серьезней. Каледин повел речь о местных казачьих полках из 5-й и 8-й Донских дивизий, которые завтра, десятого января, собираются в станице Каменской на съезд фронтового трудового казачества и крестьянства. В этой среде множество революционных агитаторов и представителей «Северного летучего отряда». И атаман сказал, что рядовые казаки этих двух дивизий, скорее всего, пойдут за горлопанами и выступят против законной власти. Поэтому, как глава Донского правительства, он запретил проведение этого съезда. Однако его запрету никто не внял, и теперь он приказывает разогнать мятежников силами партизанских соединений.

После Каледина на сцене появился «Донской Баян» Митрофан Петрович Богаевский, который не менее получаса говорил про опасность большевизма и про то, что все присутствующие, как один, должны грудью защитить правительство. В его речи было много красивых и правильных фраз, слов про свободу, демократию, равенство и Учредительное Собрание. Это понятно. Ведь он был хорошим и умелым оратором, умел проводить правильные аналогии и использовать красочные метафоры. Но вот в чем дело, лично меня, впрочем, как и подавляющее большинство собравшихся в Офицерском Собрании людей, его слова оставили равнодушным настолько, что когда он ушел, я не мог вспомнить, о чем он собственно говорил. Остался какой-то осадок, но и только.

Мне думалось, что на этом все и закончится. Однако после Богаевского на сцену вышел еще один человек. Мой ровесник, от двадцати пяти до тридцати лет, среднего роста, коренастый, лицо чуть смугловатое и округлое, щеки румяные, волосы русые, подстрижен коротко. Одет несколько необычно. Казацкие шаровары, заправленные в сапоги, а на теле перетянутая ремнями кожаная тужурка. Почти все присутствующие резко оживились, зашумели, и по залу пронеслось только одно слово: «Чернецов!»

Вот так я впервые увидел Василия Чернецова. Кое-что про него уже знал, все же слухов о нем много гуляло и в местных газетах лихого партизана регулярно поминают.

Есаулу Чернецову двадцать семь лет, и он родился в станице Калитвенской. Закончил Новочеркасское юнкерское училище, и был выпущен хорунжим в 9-й Донской полк. Перед Великой Войной произведен в сотники и награжден Станиславом 3-й степени (за что непонятно, по слухам, за участие в какой-то тайной операции). На войне Чернецов отличался лихостью и храбростью, был награжден многими орденами и Георгиевским оружием. Осенью 1915-го назначен командиром партизанской сотни. Неоднократно был ранен и в связи с ранениями отправлен на родину. Здесь принял под командование 39-ю особую сотню. Потом революция и от своей станицы он был избран представителем на Большой Войсковой Круг. С тех пор этот казачий офицер постоянно в движении, шахтеров усмиряет, мародеров вылавливает или эшелоны с красногвардейцами разоружает. А на данный момент он командует одним из самых крупных и результативных партизанских отрядов.

Чернецов приподнял руку. В зале наступила тишина и он начал говорить. В его речи не было столько красивости, как у Богаевского, и не было такой внушительности как у Каледина. Он говорил резко и яростно, брал не доводами, а пламенностью слов и верой в то, что говорил. Его слова зажигали в людях что-то, что заставляло их чувствовать свою необходимость обществу, и в эту минуту среди всей той большой массы офицеров, которые собрались на зов Каледина, равнодушных не было. Есаул призвал офицеров записываться в его отряд, который через два дня начнет наступление на большевиков, а закончил свою речь такими словами:

– Когда меня будут убивать большевики, я хотя бы буду знать – за что. А вот когда начнут расстреливать вас – вы этого знать не будете, и погибнете зря, без всякой пользы и ничего не достигнув. Кому дорога свобода и честь офицерская, становись на запись в отряд!

Чернецов указал на стол, который вытащили к сцене два юнкера и за который присели два писаря. После чего он спустился вниз, подошел к ним и, следуя его примеру, словно телки за маткой, к столу потянулись офицеры. Один. Два. Пять. И вот из желающих повоевать под началом прославленного есаула уже целая очередь выстроилась.

Я посмотрел на Якова, который стоял от меня по правую руку. Старший брат нахмурился, как если бы думу тяжкую думал, и отрицательно покачал головой. Нет, так нет. Я посмотрел налево и увидел, что отсутствует Мишка. Приподнялся на цыпочках, и через головы офицеров, спешащих стать на запись, заметил курчавую голову младшего, который склонился над столом и что-то подписывал.

«Сорванец, – подумал я, – сейчас задам тебе жару».

Протискиваясь через толпу, я пробрался в голову живой очереди, начал оглядываться, выискивать младшего брата, и тут мой взгляд столкнулся с голубыми и пронзительными глазами Чернецова, все так же стоящего возле писарчуков.

– Желаете вступить в отряд, подъесаул? – спокойным и ровным тоном спросил он.

В секунду у меня в голове промелькнула сотня мыслей, одна сменяла другую, и в этот самый момент я изменил свою судьбу. Один черт против красных воевать собирался, а раз так, наверное, все равно где начинать, то ли здесь на Дону, то ли через пару недель дома, на Кубани.

Выдержав взгляд знаменитого партизана, я ответил коротко:

– Да, желаю. Где подписаться?

Петроград. Январь 1918 года.

– Котов, вставай.

Василий открыл глаза, посмотрел в серый облупленный потолок квартиры, где он жил с Натальей, и откинул в сторону одеяло. Холод тут же окатил его сильное горячее тело леденящей волной, и он запахнулся.

– Бр-р-р! – простучал матрос зубами.

– Что, колотун-бабай? – усмехнулась девушка, которая в это время растапливала печку-буржуйку.

– Да-а-а, – ответил Василий.

– Под одеялом оденься.

– Наверное, ты права, так и сделаю.

Старший рулевой эсминца «Гаджибей» вытянул из-под одеяла руку, взял со стула рядом с кроватью брюки, тельняшку и форменку, а затем, ворочаясь в своем нагретом убежище, оделся. После чего он вновь откинул одеяло и опустил ноги на ледяной пол из дубового паркета, половина которого уже была стоплена в печи. Василий обул ботинки и прошел к буржуйке. Наклонившись к Наталье, которая присела на скамейку рядом с печкой, он поцеловал ее в губы, вдохнул аромат ее чистых волос, присел на табуретку и спросил подругу:

– Что на завтрак?

– Три вареных картофелины с вечера, чай с кусочком сахара и мороженый хлеб.

– Не густо.

– Да уж, Петроград это не Крым, не Украина и не Дон.

– Ничего, скоро обратно вернемся.

– Хорошо бы.

Высушенный паркет в печке разгорелся, от ее железных боков пошло тепло, и Наталья поставила на ровную поверхность две металлические кружки с водой, поверх которых положила подмороженный застывший хлеб. Котов поднес к буржуйке ладони и, глядя на весело полыхающее пламя, вспомнил все, что с ним и его подругой случилось за минувший месяц...

После боев под Белгородом Котов и Наталья вступили в партию большевиков. А через день после этого лихого моряка и его подругу вызвал Алексей Мокроусов, который предложил им поехать в Петроград. Мол, пришла разнарядка из столицы на двух молодых, надежных и абсолютно преданных делу революции людей, знакомых с настроениями матросов из Севастополя. И командир 1-го Черноморского революционного отряда решил, что Котов и Каманина подходят под эти требования по всем параметрам. Парень и девушка не знали, зачем понадобились в столице люди из матросского отряда, но от поездки не отказались. Ведь это так интересно, пока молодой, проехаться по стране и побывать в эпицентре всех событий, столичном городе, откуда перемены распространяются на всю Россию.

На Котова и Каманину были выправлены путевые документы и продовольственные аттестаты, а затем они направились в Петроград. По прибытии парень и девушка должны были незамедлительно явиться в Смольный, в комнату номер 39 и поступить в распоряжение товарища Ксенофонтова. А кто такой этот самый Ксенофонтов им никто не говорил. И вот девятого декабря Котов и Каманина покинули отряд, который грузился в эшелоны для отправки обратно в Крым, и через Курск, Орел, Москву и Тверь спустя неделю прибыли в Питер.

Как всегда веселые и пересмеивающиеся, они сошли на перрон вокзала, и на краткий миг застыли на месте. Не от восхищения городом и его красотами. Какие уж тут достопримечательности? Матрос и девушка закоченели от сильнейшего холода. На Котове бушлат, суконная форма и бескозырка. А на Наталье меховая кожаная тужурка, пуховый платок, толстые гамаши и тонкие кожаные сапожки.

«Определенно, это не юг, – подумал в тот момент Василий, глядя, как неистовая снежная метель заметает все вокруг, и плотнее запахивая бушлат. – И зачем мы сюда приперлись? Непонятно».

Наталья мнение своего мужчины разделяла. Поэтому она, как натура более деятельная и активная, крепко выругалась, и быстро потянула матроса на вокзал. Внутри они отогрелись, попили кипятку и узнали, что трамваи в городе не ходят и со связью беда, постоянно рвутся провода и горожане голодают, дров и угля нет, и в целом все не очень хорошо и радужно, как это кажется издалека. Здесь же им рассказали, где находится Смольный, который от вокзала не далеко, всего в двадцати минутах пешим ходом.

Делать нечего, молодые революционеры с юга покинули переполненный самыми разными людьми душный вокзал и побрели в указанном направлении. Полчаса они пробирались по заснеженным улочкам, выбирая более или менее протоптанные тропинки. Раза три их останавливали патрули и, наконец, продрогшие, но как обычно бодрые, севастопольцы достигли Смольного.

В большом белом здании, где билось сердце революции, и царила постоянная суета, они еще раз предъявили свои документы и были препровождены на второй этаж, в кабинет номер 39. Здесь их встретил сидящий за рабочим лакированным столом крепкий широкоплечий брюнет в сером френче. Котов и Каманина представились, мужчина в френче тоже. Так они познакомились с членом Всероссийской Чрезвычайной Комиссии по борьбе с контрреволюцией Иваном Ксенофонтовичем Ксенофонтовым.

– Зачем вас вызвали, догадываетесь? – после знакомства, прочтения сопроводительных бумаг и короткого рассказа молодых людей о себе, усадив матроса и девушку напротив, спросил Котова и Каманину чекист.

– С контрой бороться. Видимо, под вашим руководством, – флегматично пожал плечами Василий.

– Верно, – согласился член ВЧК, посмотрел на Наталью и вопросительно кивнул: – Что-то добавишь?

Каманина помедлила, и сказала:

– Думаю, что раз нас взяли из матросского отряда, работать придется в этой среде.

– Молодец. – Ксенофонтов улыбнулся и продолжил: – Время сейчас трудное, сами все понимаете. Кругом враги: помещики и капиталисты, фабриканты и банкиры, немцы и самостийники, бандиты и мародеры, золотопогонники и казаки. Республика со всех сторон находится под ударом и нам необходимо действовать жестко, не церемониться с нашими противниками. Иначе никак, пропадем. И для борьбы со всеми этими негативными для власти Советов явлениями создана ВЧК. Вы готовы к тому, чтобы стать чекистами?

– Да, – Котов, которому по большому счету было все равно, не колебался.

– Да, – эхом отозвалась Наталья.

– А вас не смущает, что придется применять методы террора не против какого-то конкретного лица, а уничтожать целые социальные слои общества?

Василий цыкнул зубом, мол, не проблема, а Каманина выпалила:

– Мы готовы. Товарищ Ленин в своих статьях писал: «Отвергая индивидуальный террор, большевики считают оправданным и, даже необходимым, в период острого классового противоборства, террор массовый». Кто поддерживает большевиков всей душой, тот знает об этом и готов на любые жертвы ради победы Великой Идеи и создания общества построенного на принципах всеобщего равенства и свободы.

– Я удивлен, – чекист приподнял бровь и дополнил слова Натальи: – А еще товарищ Ленин говорил, что мы никогда не отказывались и не можем отказаться от террора, ибо это одно из военных действий. А борьба против буржуазии и капитализма будет вестись до окончательной победы коммунизма. Так как власть трудящихся не может существовать, пока будут существовать на свете эксплуататоры. И мы, Чрезвычайная Комиссия, разящее орудие партии большевиков против бесчисленных заговоров и покушений на Советскую власть со стороны людей, которые пока бесконечно сильнее нас.

Что-то обдумывая, Ксенофонтов замолчал, а Василий спросил:

– Что мы будем делать в Петрограде?

– Учиться. Прежде чем приступить к работе, вы обязаны многое узнать и на некоторые вещи посмотреть вблизи. Однако, ВЧК организация очень молодая, нам еще и двух недель нет, и у нас не хватает людей. Пока мы только вырабатываем меры по борьбе с контрреволюционерами и саботажниками, набираем преданных делу революции пламенных борцов и расширяемся. Поэтому на подготовку вам выделяется только один месяц. После этого в бой. Все ясно?

– Да, – одновременно ответили Котов и Каманина.

На этом разговор закончился. Матроса и девушку поселили в доходный дом на Гороховой улице, выдали им скудный продпаек, представили председателю Чрезвычайной Комиссии легендарному большевику Феликсу Эдмундовичу Дзержинскому, худощавому человеку с горячечным блеском в глазах, и началось их обучение. Каждый день они приходили к Ксенофонтову, сначала в Смольный, а затем в дом бывшего градоначальника на все той же Гороховой улице. У него знакомились с новыми людьми, пламенными революционерами с огромным опытом за плечами, о многом с ними беседовали и сопровождали товарищей во всех поездках по Петрограду. Кроме того, они участвовали в допросах контрреволюционеров, посещали митинги, на которых выступал Ленин и другие большевики, и так учились.

Дни летели за днями, и месяц прошел совершенно незаметно. Он был насыщен событиями, и молодые люди многое усвоили, поверхностно, конечно, но это лучше чем ничего. И когда Котов смог выделить небольшой кусочек свободного времени на то, чтобы разобраться во всем происходящем, то четко понял, что, по сути, они с Натальей расходный материал, которого много и не очень жалко. Точнее сказать, совсем не жалко. Их кинут на передний край борьбы против контры, а там уж как получится. Если они выживут, с ними будет вестись более серьезная работа, и матрос со своей девушкой станут причастны к серьезным делам. А если погибнут, значит, такова судьба, и на их места встанут другие люди. Пока к ним просто присматривались, словно к какому-то товару, направляли, проверяли и давали небольшой запас самых необходимых для борьбы с контрой знаний. Котова это коробило, но он знал, что назад дороги нет. Они с Каманиной уже измазались в крови врагов и увязли в борьбе, словно птица в сети птицелова, и если матрос, иногда, стал задумываться о том, что происходит, для его подруги все было естественным и закономерным. Для нее революция была даже важнее чем любовь Василия, и эта еще один момент, который вызывал напряжение и терзания в душе матроса...

– Готово, – прерывая размышления Котова, сказала Наталья, которая сняла с печки кружки с кипятком.

– Жизнь наша корабляцкая, куда только судьбина не забрасывает, и какую только дрянь не приходится есть, – беря свой кусочек хлеба и кружку, усмехнулся Котов.

– А никто тебе не виноват, – подначила его подруга. – Месячный паек за две недели стрескал, а теперь плачешься.

– Да ладно тебе...

Наталья по-доброму улыбнулась, и промолчала. Парень и девушка быстро перекусили, покинули квартиру, и направились в канцелярию Чрезвычайной Комиссии, которая с недавних пор находилась от них всего в ста пятидесяти метрах влево по улице. Город снова накрыла метель, тропинки вдоль стен домов заметало практически сразу, но люди упрямо пробивали их вновь и вновь, так как необходимо идти на работу. Жизнь продолжалась. И обсыпанные белыми наносами человеческие силуэты в надвинутых на глаза шапках и с поднятыми воротниками, будто призраки скользили в снежной пелене вдоль серых домов, битых витрин, разобранных на дрова дощатых заборов, и занесенных сугробами узких проулков.

Василий и Наталья вошли в канцелярию ВЧК. Как обычно, показали охране пропуска, и на входе поздоровались с молодыми чекистами из провинции, с которыми пересекались на митингах или в Бутырской тюрьме. После чего направились к Ксенофонтову, который все время их пребывания в Петрограде продолжал оставаться куратором севастопольцев.

Иван Ксенофонтович встретил молодежь в своем кабинете, увидел смеющиеся и счастливые лица парня и девушки, и тоже улыбнулся. Однако он быстро собрался, и перешел к делу:

– Итак, молодые люди. Более держать вас в Петрограде мы не можем, так что собирайтесь. Сегодня вы отбываете на юг как настоящие чекисты, которые облечены доверием партии большевиков.

– Наконец-то, – вырвалось у Котова.

– Вот твой мандат и предписание, – Ксенофонтов протянул Василию пару листов бумаги, а затем повернулся к Каманиной и отдал два таких же ей, – это твои документы.

– А разве у нас не одно предписание на двоих? – удивился матрос.

– Нет. Пока вы будете работать в разных местах. Товарищ Каманина отправляется в станицу Каменскую на Дону, а ты Котов на Украину, в город Екатеринослав.

Матрос хотел вскипеть гневными словами. Однако он посмотрел на Ксенофонтова и решил с ним не спорить – это было опасно, и вместо протестов или возмущенных криков, Василий четко ответил:

– Все понял.

Чекист заметил сдержанность Котова, удовлетворенно качнул головой, и добавил:

– Поездка в Екатеринослав временная, а не назначение на постоянной основе, так что скоро встретитесь.

– Каковы наши задачи? – спросила Наталья.

– Выполнять приказы революционных командиров. Вылавливать контрреволюционеров, карать изменников и предателей, и наводить порядок в частях и соединениях в вашей зоне ответственности. При этом не забывайте, что вы чекисты, хоть и молодые, но спрос с вас, как с опытных большевиков, так что не оплошайте. Все просто и сложно одновременно. Но сейчас всем тяжело, так что удачи вам товарищи и революционной сознательности. Надеюсь, что мы с вами еще увидимся.

Ксенофонтов пожал свежеиспеченным чекистам руки, и они покинули канцелярию ВЧК, а спустя четыре часа, собрав свои нехитрые пожитки в квартире на Гороховой, они отправились на вокзал, и сели в эшелон, который вез на юг революционных солдат. До Харькова они могли добраться вместе, а дальше пути моряка и его подруги расходились. Ему предстояло своими глазами посмотреть на то, что происходит в Екатеринославе, откуда идет противоречивая информация, и составить о сложившемся положении дел докладную записку на имя товарища Дзержинского. А Наталья откомандировывалась обратно в 1-й Черноморский революционный отряд, который после разгрома татарских самостийников в Крыму, пополнившись севастопольскими матросами, снова собирался выступить против Каледина и Корнилова.