Текст книги "Вариант Юг (СИ)"

Автор книги: Василий Сахаров

сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 22 страниц)

Вариант Юг

Тифлис. Октябрь 1917 года.

Близился полдень. Я лежал в одноместной офицерской палате военного госпиталя в городе Тифлис. Делать совершенно нечего, до обхода врача еще целый час, и мне снова вспоминался мой первый бой, который врезался в память на всю оставшуюся жизнь. Он произошел давно, в далеком 1914-м году, а помнится все так, словно это случилось только вчера. Мысли унеслись далеко, и на меня снова повеяло жаром раскаленных гор русско-турецкой границы...

– Господа «кавкаи»! Турки объявили войну России и нашему отряду приказано немедленно выступать на Баязет! С нами Бог!

Командир нашего полка полковник Мигузов, крупный широкоплечий брюнет, настоящий богатырь, снял высокую черную папаху и размашисто перекрестился. После чего все полковые офицеры, в тот день собравшиеся в душной штабной палатке, последовали его примеру.

Как же я тогда переживал. Нет, не боялся. Но волнение было сильнейшим. Так ведут себя чистокровные кони перед скачкой. Они готовы. Им не терпится начать свой бег. И вот, наконец, дается команда начать движение. Это моя первая война, скоро бой, и сбудется то, ради чего выбрана военная карьера. Я встану на защиту своей страны, Родины, Святой Руси, и буду делать то же самое, что и многие поколения моих предков. Мы победим! Что нам турок, стародавний противник? Так, мелюзга. Наша армия размажет вражеских аскеров и диких курдов по окрестным горкам, и до самого Царьграда-Стамбула дойдет. В чем-чем, а в этом я не сомневался.

Прерывая мои размышления, рядом остановился командир первой сотни подъесаул Алферов, поджарый и вечно настороженный казак, который окинул меня оценивающим взглядом, чему-то сам себе ухмыльнулся, и спросил:

– Как настроение, Костя?

– Боевое! – без раздумий, выпалил я и вытянулся по стойке «смирно».

– Молодца, Черноморец!

Алферов ободряюще хлопнул меня по левому плечу, и направился на выход, строить сотню и извещать рядовых казаков о начале войны.

Что сказать, я был горд, поскольку меня впервые похвалил сотник. И учитывая то обстоятельство, что в полку я служил уже полгода, это дорогого стоило.

Впрочем, перехожу непосредственно к боевым действиям.

Вскоре был получен боевой приказ о движении полков, и Закаспийская отдельная казачья бригада направилась к русско-турецкой границе. Впереди шел наш 1-й Кавказский наместника Екатеринославского генерал-фельдмаршала князя Потемкина-Таврического казачий полк, если по простому, то «кавкаи». За нами 1-й Таманский имени атамана Безкровного полк без одной посланной в разведку сотни и 4-я Кубанская казачья батарея. Наша бригада была сильна, и не хватало только Туркменского конного дивизиона из текинцев, который остался на прежнем месте дислокации в Туркестане.

По извилистой дороге казаки продвигались вперед. Ночь. К рассвету должны подойти к границе, а там враг и смертельная схватка, в которой я не должен оплошать и струсить.

Перед самым рассветом впереди и справа от колонны мы услышали выстрелы. Видимо, разведка таманцев вступила в бой.

Развиднелось, и к авангарду полка прямо к Мигузову подскакал один из разведчиков-таманцев. Конь казака был ранен, а сам он с трудом держался в седле. Не знаю, может быть, казак тоже имел ранение, а возможно был истомлен боем и дорогой.

– Младший урядник Краснобай, – представляется посыльный полковнику. – Разъезд хорунжего Семеняки вступил в бой с турками. Офицер ранен, но не отступает, и просит оказать ему поддержку.

Мигузов повернулся направо и обратился к командиру 4-й сотни:

– Калугин, атакуй Гюрджи-Булах! Выручай Семеняку!

– Есть! – ответил есаул.

Поворот головы влево, к нашему сотнику, и новый приказ:

– Алферов, впереди по дороге персидское село Базыргян. Взять!

– Есть! – откликнулся сотник и уже через минуту, широким наметом мы понеслись по дороге на Базыргян.

В ушах свистел ветер. Моя кобылица Ксана мчалась впереди общего строя, и вскоре я увидел перед собой горный хребет, на который взбиралась узкая каменистая дорога. За перевалом должен находиться аул Базыргян, но добраться к нему сразу нам не удалось. Мимо пронеслась первая вражеская пуля. Дорога плохая, лихой конной атаки не получилось, и сотник скомандовал:

– Спешиться!

Спрыгнув на каменистый грунт, я сдернул с плеча винтовку. Хоть и не положена она офицерам, но я еще в училище отменно стрелял и еще один хороший стрелок в сотне не помеха.

– Чу-чу-чу! – закрутив повод, я уложил лошадь набок, а сам спрятался за ее теплым и распаренным телом.

Ствол винтовки опустился на седло и, прищурив левый глаз, я плотнее прижал приклад к плечу.

– Фью-ить! Фью-ить!

Словно разозленные шмели над головой пронеслись пули турецких пограничников, и пришло время дать им ответ. Я высматривал противника и вскоре заметил одного, который сидел за выпирающим из горы большим серым валуном. Вражеский солдат время от времени приподнимал над камнем свою голову, стрелял и снова прятался за это укрытие. Цель достойная, как раз для меня.

Двинув затвор, я дослал патрон в патронник, прицелился и выстрелил. Действовал, не задумываясь, как на родных кубанских и оренбургских полигонах инструктора учили.

Выстрел! Ствол подкинуло вверх, а по плечу ударила отдача. Мимо! Как так!? Черт! Прицельная планка не выставлена на нужную дистанцию. За волнениями боя совсем про это забыл. Поэтому я быстро исправил оплошность и со второго выстрела снял турка, который словно мешок с овсом выпал из-за камня и метров двадцать, раскинув руки, катился по склону вниз.

Выстрел! Выстрел! Выстрел! У меня закончилась обойма, и одновременно с этим турки отступили.

Наши лошади остались под присмотром коноводов, а мы вскарабкались наверх, заняли гребень горы и оказались на высотке. Однако за нашим хребтом находился еще один. Он хоть и пониже, и можно было продвинуться дальше, но к противнику подошло подкрепление, и сил нашей сотни хватало только на перестрелку.

Эх! Не было у нас тогда пулеметов. По штату не полагались. Но зато какие люди в строю стояли. Кадровые воины. Один к одному. Элита!

Тем временем Алферов послал к полковнику своего ординарца с запиской, и вскоре подошла полусотня под командованием хорунжего Елисеева. Казаки из третьей сотни легли в цепь рядом с нами по гребню горы и плотность огня усилилась. Но турки отступать не желали. Перестрелка затянулась до самого полудня, и просидели бы мы на этой вершине до вечера, если бы подъесаул Доморацкий не обошел противника слева, и лихим наскоком не сбил его с позиций.

Турки и несколько десятков курдов, которых можно было опознать по белым шароварам, бежали так, что пятки сверкали. После чего мы заняли следующий хребет. За ним турецкий аул, в центре которого развевалось зеленое знамя на длинном шесте. Слева виден длинный горный кряж, который вел к самому Баязету, крепости, где мои предки два раза сидели в осаде, а справа таинственный и величавый, одновременно грозный и прекрасный Большой Арарат.

Мы переглянулись с Федей Елисеевым, с которым вместе учились в Оренбургском казачьем училище, и перемигнулись.

– Как ты? – спросил Елисеев, и одернул полы подвернутой за пояс строевой серой черкески.

– Нормально, – ответил я.

Мы засмеялись, а вскоре спустились вниз и заняли Базыргян, первый населенный пункт на вражеской земле.

С этого боя началась моя трехлетняя военная эпопея на Кавказском фронте, прервавшаяся только одним отпуском на Родину и пятимесячным пребыванием в военном госпитале. Сколько было битв и походов после Базыргяна? А сколько перевалов взято и дорог исхожено? Сейчас уже и не сосчитать. Но то, что я помню, уже немало. Бои в Макинском ханстве, Алашкерт, Ван, поход в Месопотамию, Мелязгерт, Мерденекский перевал и Ольтское урочище, Ит и Эрзерум, Хасан-кала и Сарыкамыш. Везде я шел с нашей первой сотней 1-го Кавказского. А теперь родной полк в далекой Финляндии, а я валяюсь на больничной койке, вспоминаю былое и размышляю о том, как бы поскорее вернуться домой.

Дернулась нога и, поморщившись, спиной я облокотился на спинку кровати, а моя ладонь прошлась по косому шраму, пересекающему левую половину головы, след от вражеской пули, память о последнем бое.

Так случились, что в начале апреля я случайно попался на глаза командиру 5-й Кавказской казачьей дивизии генералу Томашевскому. И тот, недолго думая, вручил мне пакет и спустя час, с десятком казаков я ехал в отдельный партизанский отряд Лазаря Бичерахова, который находился в Персии.

Задание было выполнено, и через две недели мы возвращались обратно в расположение своей дивизии, которую снимали с Кавказского фронта и отправляли вглубь России. Однако если к Бичерахову небольшой отряд добрался без потерь и столкновений с противником, то на обратном пути нас атаковали три десятка курдов. Мы отбились, но в самом конце стычки по моей голове прошлась эта злосчастная пуля и еще одна засела в ноге. Вот так я получил свои первые ранения, и чуть не погиб.

Как выжил, до сих пор не понимаю. Но когда казаки везли меня в расположение наших частей, начинающих отход по всему фронту, мне привиделся абсолютно седой казак в простом потертом чекмене. Мне казалось, что я сижу посреди пустыни, вокруг никого и ничего, постоянно хочется пить, а голова окровавлена и каждое движение вызывает нестерпимую боль. Вдруг, рядом возникает этот человек и, присев прямо на песок, заглядывает в мои глаза и спрашивает:

– Что, внучок, и твой час пришел?

– Да, – отвечаю я, хочу встать, а ноги не слушаются.

– Это ты зря. Тебе еще жить и жить.

– Как же жить, когда я умираю?

– Это ничего. Сейчас я тебя подлечу, и смерть отступит.

Старик кивнул и провел рукой по моей голове. После чего кровь перестала сочиться, а головная боль ушла.

– Как это? – удивился я, и тоже провел рукой по голове, потом посмотрел на ладони и они оказались чистыми.

– А вот так, – усмехнулся седой казак. – Я тебя спасаю, а за это ты должен продолжить службу на благо своего народа и, может быть, помочь ему из той кровавой каши, что сейчас заваривается, выбраться с меньшими потерями.

– Ну и шутник ты дедушка. Службу я продолжу, а вот насчет народа это ты загнул. Я далеко не герой, а ты говоришь про такое дело, которое только богатырям по плечу. Как народу помочь, когда тысячи лучших умов российских, политиков, генералов и ученых, не знают, что делать и как быть? Да и сама революция такое дело, что никогда точно не определишь, кто прав, а кто виноват.

– Ты все поймешь, обещаю, и предназначение свое выполнишь, – старик улыбнулся, и добавил: – Ты просто живи по чести, и иди, куда тебя сердце зовет.

После этих слов седой казак исчез, а я очнулся в военном госпитале Тифлиса и узнал, что десять дней был без сознания. Врачи говорили, что шансов выжить у меня практически не было. Однако я не просто выжил, но и выздоровел. Хоть и придется теперь всю оставшуюся жизнь волосы на одну сторону зачесывать. А еще доктора утверждали, что меня должны мучить постоянные головные боли, а я чувствовал себя вполне неплохо и быстро шел на поправку. Правда, надо признать, с ногой, не все ладно. Но это ничего. Кости не задеты, а мясо нарастет.

Когда окончательно оклемался, долго размышлял над странным происшествием и встрече с седым казаком. И в итоге, ради своего душевного спокойствия, решил, что меня посетила галлюцинация. Говорят, при большой потере крови такое случается, и ничего удивительного в этом нет. Просто игра подсознания, временное помрачение рассудка и не более того...

Неожиданно, раньше положенного срока, в палату вошел Петр Петрович Евстафьев. Милый сухонький старичок с крепкими руками, хирург от бога и человек, который, как выяснилось, в свое время, будучи прикомандирован к действующему против хивинцев и бухарцев корпусу, еще дядю моего оперировал. Вид у Евстафьева был чрезвычайно серьезный, и он, присев рядом со мной, спросил:

– Ну-с, батенька, как вы себя сегодня чувствуете?

– Неплохо, – ответил я. – Передвигаюсь спокойно, голова не кружится, нога не болит.

– Это замечательно, потому что пора вам покинуть наше заведение. Причем, чем быстрее вы это сделаете, тем для вас будет лучше.

– Что-то случилось, Петр Петрович?

– В городе беспорядки, солдаты начинают убивать офицеров. Относительный порядок сохраняется только в центре города и на вокзале. Однако уже завтра утром последняя крепкая воинская часть покинет Тифлис, и вот тогда-то мародерам будет раздолье. Поэтому, хоть и стоило бы вам еще недельку-другую под присмотром врачей побыть, уезжайте батенька. Дома долечиваться станете.

– Я уеду, а как же вы?

– Ничего. Врачей и медсестер не тронут. Офицеры госпиталь покинут. Благо, их сейчас немного, всех тяжелых в Россию отправили. А рядовые чины за нас заступятся.

– Удачи вам, – сказал я, вставая с кровати и вынимая из-под подушки верный «браунинг».

– И вам всего хорошего, Константин Георгиевич. Дяде поклон. Скажите, что помню его.

– Обязательно.

Евстафьев покинул палату, а я направился к сестре-хозяйке и получил свои вещи. После чего переоделся, взял в руки чемоданчик и отправился на выход. Здесь получил документы на выписку, а затем, прежде чем выйти на улицу и отправиться на вокзал, остановился перед большим зеркалом. Из него на меня смотрел высокий, стройный и несколько истощенный брюнет двадцати пяти лет. Одет в темно-синюю черкеску с серебряными газырями, на поясе кинжал в позолоченных ножнах, на голове низкая черная папаха-кубанка с красным верхом, а на плечах погоны подъесаула. Это я, Константин Георгиевич Черноморец, потомственный казак Кавказского отдела Кубанского Войска, после лечения возвращаюсь домой.

За плечами три года войны и ранение, Георгиевский крест и наградное оружие. Вроде бы, все достойно. Вот только возвращаюсь я после войны, в которой наш народ проиграл, и для меня это хуже любых ран. Впрочем, глядишь, еще все образуется. Самое главное – домой добраться, а это, учитывая, что повсюду мародеры из солдат и местного криминала, задача не простая. Хотя мне не впервой опасности в глаза смотреть. Так что прорвемся.

Севастополь. Ноябрь 1917 года.

Теплый осенний день, какие не редкость в Крыму. К причалам Графской пристани швартовались баркасы, катера, шлюпки и ялы, а в них сотни людей в тельняшках, черных бушлатах нараспашку, бескозырках и хромовых ботиночках. Это моряки Севастополя прибыли на 1-й Общечерноморский съезд. Массы людей самых разных возрастов и специальностей: мотористы, комендоры, торпедисты и кондукторы, рулевые и сигнальщики, кочегары и боцмана, с шумом и гамом, смеясь и перешучиваясь, радуясь возможности прогуляться по берегу, сходили на причал. И тут моряков встречала веселая праздничная толпа, гармонь и разухабистое «Яблочко» в исполнении молодого светловолосого матроса в лихо сдвинутой набекрень бескозырке. Военные моряки усмехались и шли дальше. Однако некоторые подходили ближе, и смотрели на матроса, которого многие знали.

Раскинув руки, на причале, вместе с симпатичной фигуристой брюнеткой, одетой в дорогую шелковую блузку, по кругу ходил любимец Северной стороны, старший рулевой с эсминца «Гаджибей» Васька Котов. Сегодня у него праздник, день рождения, и моряк, по жизни лихой и веселый человек, который с утра уже немного поддал, хотел выплеснуть доброе настроение на людей и поделиться радостью с такими же матросами, как и он сам. А тут как раз съезд, митинг и организованный «Центрофлотом» праздник. Самое время повеселиться. И Котов вместе со своей подругой Наташкой Каманиной с улицы Малая Эскадренная и земляком из Рязани Андрюхой Ловчиным, который играл на гармошке, выдавал:

– Сине море не наполнить, оно очень глубоко. Всех буржуев не накормишь, у них пузо велико.

Матросы, особенно те, у кого на бескозырках имелась надпись «Гаджибей», поддержали своего любимца одобрительными криками:

– Давай, брат! Жги!

– Так их! Крой царевых холуев и фабрикантов!

– Теперь свобода, все можно!

Видя одобрение родного экипажа, Васька весело смеялся, и продолжал:

– Дайте новеньку винтовку, вороного мне коня. Мы поедем бить буржуев и буржуйского царя!

Наталья, такая же веселая, как и Котов, раскрасневшаяся и немного хмельная от непривычного внимания множества людей и алкоголя, поддержала его следующим куплетом:

– Эх, яблочко, сладко-кислое, буржуйские глаза, ненавистные!

И снова Котов:

– Не за веру, за царя, воевать охочие. За заводы, за поля, за крестьян с рабочими.

Людей в толпе становилось все больше и кое-кто, подобно Котову и Каманиной, собирался пуститься в пляс. Однако, прерывая веселье, появился средних лет седоватый матрос Драчук, большевик и один из организаторов съезда. Он положил тяжелую руку на меха гармони, остановил игру и выкрикнул:

– Ша, братва! Все на съезд! Сбор в Морском Собрании! Сначала дело, гулянка потом!

Черная бушлатная толпа повалила от Графской пристани в город. Василий, Наталья и гармонист, сигнальщик с «Гаджибея», двинулась вслед за моряками. Вскоре они оказались в переполненном людьми здании Морского Собрания. Митинг только начинался, возле трибуны в углу актового зала, определяя очередность выступлений, суетились ответственные лица и представители разных партий, а матросы вокруг вели свои разговоры.

– Хватит, навоевались! – высказался стоящий рядом с Котовым невысокий парень, судя по бескозырке, из экипажа линкора «Александр Третий». – «Коробочка» хуже тюрьмы. Унтера, все как один, холуи господские. Офицеры-шкуры. Подъем. Отбой. Тревоги. Приборки постоянные. Надоело, домой пора! Теперь свобода! Сколь земли возьмешь, все твое!

– Да, кто же тебе даст, эту землю? – усмехнулся его сосед, такой же моряк, но не с линкора, а с тральщика «Феофания».

– Большевики дадут. Из Питера Алексей Мокроусов приехал, серьезный товарищ. У нас на «Александре» был и прокламации раздавал. А там сказано, что долой войну, бей эксплуататоров, фабрики – рабочим, землю – крестьянам. Все ясно и понятно.

– Бумага она, братишка, и не такие словеса стерпит.

– Не скажи, я думаю, все серьезно. Поэтому за большевиков кричать стану.

– А кто у нас большевики?

– Драчук и Пожаров.

– А-а-а... – протянул матрос с тральщика, и произнес: – Драчука знаю, а Пожаров кто?

– Да ты что? Это же наш браток с Кронштадта. В Минной дивизии служил, коммунист.

– Да и хрен бы с ним, что коммунист. Все одно его не знаю.

Василий прислушивался к их разговору, и тут за рукав бушлата его подергала Наталья:

– Начинают.

Матрос повернулся к трибуне, и постарался вникнуть в то, что говорили выходящие к ней люди. Но понять их было мудрено, так как политикой Василий никогда особо не интересовался. Однако она занимала Наталью, отец которой несколько лет назад пострадал за революционные взгляды, был приговорен к тюрьме, а затем убит на пересылке блатными. Кстати сказать, с девушкой он познакомился на одном из митингов на Малаховом кургане, куда его притянул ненавидящий офицерье и царские порядки Ловчин. Наташка ему приглянулась, и с тех пор, невольно, матрос стал посещать все массовые политические мероприятия. Благо, сейчас никто этому не мешал. Корабельные офицеры притихли, опытные унтера разбегались кто куда, а все решения на эсминце принимались революционным комитетом через голосование. А поскольку он являлся членом этого комитета, то сход на берег у него был круглосуточный.

В общем, свобода, про которую вокруг так много говорили, имелась. А свое будущее Васька Котов видел достаточно ясно и просто. Скоро окончится война с германцами и турками, начнется демобилизация, и он покинет опостылевший ему эсминец. В родную деревню, разумеется, не вернется, за три года службы он отвык от крестьянского труда. И в мечтах Котов видел, как станет матросом гражданского судна, купит домик на берегу, а потом заживут они с Наташкой счастливо и привольно. Правда, перед этим придется капиталистов и шкурников погонять. Но это ожидаемо, месяц-другой, как говорят Наташкины товарищи большевики, и все, амба, начнется новая жизнь.

– Ты слушаешь или нет? – толкнув Василия в бок, спросила подруга.

– Конечно, – поддакнул Котов. После чего он прогнал прочь мечты о светлом будущем, и прислушался к речи своего ровесника, молодого матроса, который только что вышел на трибуну:

– Братья-черноморцы! Кто не знает, меня зовут Николай Пожаров. Я секретарь Севастопольского комитета партии большевиков, такой же военный моряк, как и вы, и прибыл к вам с Балтики. Вот предыдущие ораторы, правые эсеры и меньшевики, говорили, что насилие не приемлемо. Но не мы первые начали! Как и все здесь присутствующие моряки, большевики хотят мира. Всей душой его желают. Однако гидра контрреволюции не дремлет! Помещики, фабриканты, купцы, казачьи атаманы и золотопогонная сволочь собирают в кулак силы и мечтают о том, чтобы вновь посадить нам на шею царя-захребетника и всех его прихлебателей.

– Не слушайте этого болтуна! – выкрикнул из зала комиссар Черноморского флота эсер Бунаков-Фондаминский. – Большевиков к нам немцы в запломбированном вагоне прислали! А все для того, чтобы русский народ извести!

– Заткнись! Шкура! – Сразу несколько голосов оборвали комиссара, и тут же поддержали Пожарова: – Правильно говоришь братишка! Давай дальше! А кто будет мешать, того к стенке, как контрреволюционера!

– Благодарю! – Балтиец хлопнул раскрытой правой ладонью по груди, на миг замолчал, оглядел актовый зал, в котором раньше офицерики с дамочками балы гуляли, и продолжил: – Так вот, пока мы здесь в Севастополе сидим, в других местах контра голову поднимает. Все офицеры Балтийской морской дивизии, которая находилась на Дунае, перешли под команду полковника Дроздовского, ярого монархиста, готового ударить в спину революции. На Кубани самостийники свою Раду создают. Киев с немцами шашни крутит. На Дону атаман Каледин рабочих и крестьян сотнями расстреливает, а шахтеров из-под палки работать заставляет, словно они рабы.

– Сволочи! – донеслось из зала.

– К ногтю их!

– За все ответят!

Взмахом руки Пожаров остановил выкрики и повел свою речь дальше:

– Правильно, моряки. Не дадим своего брата рабочего и крестьянина в обиду. Поэтому на просьбу Ростовского Совета предлагаю выслать на Дон отряд наших революционных матросов и несколько военных кораблей с десантом. Один рывок, одно усилие и окончательная победа! Даешь!

Раззадоренная речами Пожарова толпа военных моряков поддержала балтийца. После чего с благосклонностью выслушала его сторонников, и постановила:

Первое, выслать на Дон, под командованием матроса Алексея Мокроусова отряд из добровольцев, готовых биться за революцию и ее завоевания.

Второе, отправить в Ростов-на-Дону отряд кораблей в составе эсминцев «Гневный» и «Капитан Сакен», тральщиков «Феофания» и «Роза», а так же двух сторожевых катеров с десантом на борту.

Третье, сместить с должности комиссара Черноморского флота эсера Бунакова-Фондаминского, а на его место назначить большевика Роменца.

Четвертое, в связи с тем, что большинство офицеров Черноморского флота противники вооруженной борьбы с контрреволюционным элементом и потенциальные предатели, силами верных большевистскому правительству матросов провести в Севастополе ряд превентивных арестов.

Это были основные решения, принятые на 1-ом Общечерноморском съезде военных моряков. Каждое из них имело далеко идущие последствия, и сказалось на судьбах многих людей, в том числе на Котове, Ловчине и Наталье, которые проголосовали за поддержку позиции большевиков. И на выходе из Морского Собрания, все так же вместе, рассудив, что, отчего бы и не прогуляться на Дон, они записались в 1-й Черноморский революционный отряд Алексея Мокроусова.

Веселые, молодые и счастливые, с самыми радужными планами на жизнь, нацепив на грудь красные банты, они покидали здание Морского Собрания. На крыльце Ловчин растянул гармонь, и снова заиграл «Яблочко». А Котов, оглядев своих верных товарищей с «Гаджибея», которые были готовы вместе с ним идти в поход на Каледина, правой рукой обнял за плечо Наталью и запел:

– Допорю штыком зимой, генеральский китель, и вернусь к весне домой, красный победитель.

Моряк посмотрел на Наталью, и та не промедлила:

– Эх, яблочко, да ты хрустальное, революция у нас социальная!

Таким был один из самых знаменательных дней в жизни Василия Степановича Котова, который уже на следующий день вместе со своими друзьями получил винтовку, полсотни патронов и несколько гранат, а затем погрузился в эшелон и поехал крушить контру. Правда, пока его путь лежал не на Дон, а в Белгород, через который после расстрела генерала Духонина к казакам прорывались ударные части Западного фронта. Но моряков, которым предоставили вдоволь провианта и спиртного, это только радовало, поскольку подраться с армейскими золотопогонниками, мечтающими вернуть царские порядки, им хотелось давно. И когда Котов смотрел в окно классного вагона, он раз за разом мысленно повторял слова товарища Пожарова: «Один рывок, одно усилие и окончательная победа! Даешь!»