Текст книги "Казачий край (СИ)"

Автор книги: Василий Сахаров

сообщить о нарушении

Текущая страница: 17 (всего у книги 22 страниц)

Глава 20
Царицын. Июнь 1918 года.

  На отдыхе моя бригада простояла до вечера, и уже в сумерках я был вызван в штаб наших войск. Здесь находились Мамантов и полковник Дроздовский. Ходить вокруг да около, Константин Константинович не стал, а сразу же поставил передо мной боевую задачу. Взять под свое командование три тысячных дружины «исправленцев» и совместно со 2-м офицерским полком Дроздовского, завтра утром отбить у красных станцию Воропоново и разрушить как можно больше железнодорожных путей. Что касаемо Михаила Гордеевича, то ему с остальными нашими силами, двумя моими бронепоездами и еще тремя исправительными дружинами предстояло совершить такую же атаку в направлении на Качалино.

  Приказ ясен, и резоны по атаке станций Воропоново и Качалино понятны. Главная суть всего нашего выхода к Волге, это отвлечение вооруженных сил большевиков от Дона и отсечение местами покрасневшего Северного Кавказа и Каспия от сообщения с центром. Как бы не хотелось товарищам Бронштейну, Ленину и иже с ними задавить Донскую республику уже этим летом, они будут вынуждены сосредоточиться на том, чтобы отбить Царицын. В общем, наша задача потянуть время и осложнить положение врага, а захват Воропоново, хотя бы на какое-то время, это возможность лучше подготовить город у Волги к обороне. Заодно, это шанс для "исправленцев" показать себя в бою и искупить часть своего прегрешения, то есть нежелание воевать или работать на оборону приютившей их земли, до начала основных и самых жарких боев.

  На исходные позиции перед станцией Воропоново наши войска вышли, как и задумано, в шесть часов утра. Как раз к этому времени вернулась разведка, и доложила, что красных на станции битком набито, и у них всего несколько полевых орудий. Помимо пехоты в Воропоново, с его с противоположной стороны, стоят около тысячи красных конников, частью казаки, а частью не пойми кто, но напоминают драгун. Судя по докладу разведки, к бежавшим из города большевикам подходят части северо-восточной группировки Красной Гвардии, которая готовилась к наступлению на Усть-Медведицкий и Хоперский округа Донской республики.

  Выслушав ходивших в разведку пластунов, я посовещался с командиром 2-го офицерского полка полковником Жебраком-Русакевичем, и решил выдвинуть вперед "Кавкай" и полевую артиллерию. Пехота позади, готовится к бою, а конные полки Зеленина и Шахова должны обойти станцию по левому флангу и разгромить вражескую кавалерию. Если все выйдет, как мы задумали, то получится полноценное окружение вражеских войск, и ни одна сволочь из него выйти не должна.

  Звучат команды офицеров... Суета... Слева на рысях уходит в степь казачья конница, а вперед выдвигается бронепоезд и артиллерийские упряжки.

  Практически сразу, без всяких пристрелок и прочих прелюдий, в выжженной солнцем степи перед нами завязалась артиллерийская дуэль, в которой наши артиллеристы действуют более умело, и стрельба их более точна. Нам с полковником Жебраком, с нашего наблюдательного пункта, поросшего густым бурьяном небольшого бугра, все видно просто отлично. Снаряды наших орудий накрывают станцию раз за разом, а у красных что-то не ладится, все мимо да мимо, да и сложно им своими несколькими пушками, дать полноценный ответ моим двадцати. Если так и дальше пойдет, то победа нам достанется исключительно благодаря снарядам и калибрам.

  Впрочем, это только мечты, пусть у красных плохие артиллеристы и орудий немного, но зато командиры воевать уже научились, да и военруки из бывших царских генералов и полковников имеются. На станции происходит движение, и в бинокли мы видим, как начинается атака вражеских бойцов. Густые цепи серой, солдатской, черной, матросской, и зеленой, латышской пехоты, неровными шеренгами, как волны, идут прямо на нас, и на беглый взгляд, их не менее трех с половиной тысяч. Силища! Ветераны и элита Красной Гвардии.

  Наши пушки начинают отход, и артиллерийскую пальбу по станции продолжает только бронепоезд. Я оглядываюсь на полковника Жебрака, который в пеших боях, в любом случае, понимает поболее моего, и спрашиваю:

  – Не пора?

  – Нет, – полковник помотал головой, – пусть ближе подойдут, а то увидят, сколько нас, и отступят.

  – Эти так просто не отступят, – возразил я ему. – Эти будут драться до последнего патрона и в плен не сдадутся.

  – Раз так, тогда начинаем.

  Взмах рукой, и моя команда:

  – Дружины в атаку!

  Моему голосу, эхом вторят командиры "исправленцев", которые сидят на земле позади холма, и которым предстоит первыми схватиться с красной пехотой в жаркой и смертельной рукопашной схватке:

  – Примкнуть штыки!

  – Встать!

  – Кто отступит, тому пуля! Не хотели за Святую Русь добровольно воевать, теперь под принуждением будете!

  – Растянуть шеренги! Не толпиться!

  – В атаку!

  – Вперед!

  Кроме клацанья металла об металл, сопенья и кряхтенья, ворчанья и чьего-то скулежа, доносятся характерные звуки ударов кулаков по телу и хлесткие звуки пощечин. Видимо, дюжие урядники, таким образом, взбадривают свой особо трусливый личный состав и направляют его в бой.

  И вот, дружинная пехота выползает из-за холма навстречу вражеским пехотинцам. Наши "исправленцы" идут медленно. Враги тоже не торопятся. Все понимают, что сейчас будет, и я знаю, какие чувства испытывают люди, которым предстоит рукопашный бой.

  Тишина. Несколько неровная и покрытая пожухлой растительностью степь. Замолкли орудия, и только топот тысяч ног доносится ко мне, да и тот, удаляется от холма. Две массы людей, они все ближе и ближе и, вот, захлестали винтовочные выстрелы, забилось в лихорадке несколько ручных пулеметов, взрывы ручных гранат перекрывают стрельбу и в какой-то момент, наши и вражеские пехотинцы сталкиваются. Рев множества, пока еще живых существ, разносится над степью. Бойцы исправительных дружин издают яростные крики и кидаются на врага.

  – Долго не выстоят, – не отрываясь от бинокля, совершенно спокойно замечает Жебрак.

  – Необходимо ваших офицеров и моих пластунов поднимать, пока красноармейцы дружинников не опрокинули.

  – Согласен.

  Новая команда и позади холма готовятся вступить в бой дроздовцы и мои казаки. Всего минута понадобилась им выступить на поле боя. Скорый шаг наших батальонов. Штыки блестят на солнце, а лица спокойны. До свалки, в которой, вне всякого сомнения, побеждают красные, остается метров пятьдесят. Офицеры и пластуны переходят на бег и вламываются во вражеские ряды. Шум усиливается, и я вижу то, чего раньше видеть не доводилось. Всегда твердые в сражении латыши, отступают первыми, и не с боем, а бегут.

  – Все, – полковник опускает бинокль, – дальше дело техники. Мои дроздовцы на их плечах теперь на станцию ворвутся.

  – Последуем за ними следом? – предложил я.

  – Да, пожалуй, что пора.

  Мы спускаемся с холма, садимся на лошадей и, в сопровождении конной полусотни, выезжаем на покрытое сотнями трупов и огромным количеством раненых, чистое поле. Дроздовцы, как и говорил Жебрак, показывают настолько высокий профессионализм, что подобного я даже на учебных полигонах никогда не видел. Они гонят красных без остановки и, не давая им опомниться. Немногие уцелевшие матросы, латыши и революционные солдаты, откатываются на станцию, а дроздовцы спешат за ними вслед. Мои пластуны чутка запаздывают, но не намного. Следом, к Воропоново подходят и исправительные дружины, которые потеряли в своем первом бою, никак не менее трети личного состава. Зато тех, кто уцелел и не побежал, можно уже завтра вполне спокойно ставить в строй регулярных полков.

  Жебрак и я въезжаем на станцию, рядом пыхтит бронепаровоз "Кавкая", а справа от него, отчаянно нахлестывая коней, уносится в степь около сотни красных конников. За ними, мчатся мои казаки. Они догоняют приотставших врагов, короткая стычка и сверкают клинки. Наземь падает несколько тел и преследование продолжается.

  С противоположного края станции в направлении на Кривомузгинскую уходит один из красных эшелонов. Наш бронепоезд бьет ему вслед, но положительных результатов нет, и часть красногвардейцев успевает скрыться. Не получилось всех красногадов вчистую уничтожить, но не беда, еще встретимся с товарищами коммунарами и посмотрим, кто кого.

  Тем временем, на станции бой практически окончен, и только кое-где слышны хлопки гранат, да сухие винтовочные щелчки. Мы с командиром дроздовцев останавливаемся возле большого и просторного двора, в котором жил начальник станции. Что здесь творится, непонятно, но явно, что-то необычное и из ряда вон выходящее.

  Возле высокого и крепкого забора, под охраной нескольких рядовых солдат, жидкой цепочкой стоят пленные, пять человек. Их лица сильно разбиты, и кровь капает на их одинаковую униформу, новенькие английские френчи и желтые армейские полуботинки. Вдоль строя красных неспешно прохаживается крепкий блондинистый дроздовец с погонами штабс-капитана. Обращаю внимание, что костяшки его больших кулаков разбиты, а рукава гимнастерки закатаны по локоть. Он останавливается и, резко схватив одного из пленников двумя руками за голову, толкает его на забор. Тело избитого человека подается назад, отталкивается от дубовых досок, и штабс-капитан, хорошо поставленным боксерским ударом бьет его в солнечное сплетение. Пленник падает в пыль, отхаркивается кровью, пытается подняться, но дроздовец, сделать ему этого не дает, и без всяких гневных возгласов, с тяжелыми хрипами топчет его ногами.

  – Штабс-капитан Иванов, – кричит полковник Жебрак, – немедленно прекратить!

  Офицер останавливается, оглядывается на нас и, узнав своего командира, гасит в себе готовые сорваться с языка резкие слова. Затем, он еще раз бьет пленника ногой в живот и подходит к нам. Дроздовец молчит, и полковник сам спрашивает его:

  – Потрудитесь объяснить, что здесь происходит?

  – Господин полковник, – голос штабс-капитана подрагивал от сдерживаемой ярости, – преследовали противника и наступали вдоль домов. Возле этого подворья наскочили на два вражеских пулемета и чрезвычайно меткий винтовочный огонь. Моя рота потеряла семнадцать человек убитыми и тринадцать ранеными. Обошли дом с тыла и закидали пулеметы гранатами. Спеленали этих субчиков, – Иванов со злостью оглянулся на пленных, и сплюнул на дорогу, – а они бывшими офицерами оказались, и двоих я даже знаю, по службе сталкивался.

  Жебрак вплотную подъехал к строю избитых людей и, недобро прищурив глаза, обратился к тому пленнику, которого избивал Иванов:

  – Кто таков?

  – Поручик Новоселов, 8-й гусарский Лубенский полк.

  – Что же вы, господин бывший поручик, к красным служить пошли?

  – Меня запугали, а потом кровью повязали, и назад хода не стало.

  – Значит, испугались?

  – Так точно.

  – А в своих бывших сослуживцев стрелять, значит, не страшно было?

  Молчание, а от забора в пыль падает один из пленников и, стоя на коленях, молодым голосом взахлеб лепечет:

  – Простите нас, господин полковник... Бес попутал... Христом Богом прошу, простите...

  – Заткнись сопляк, – прошипел ему Новоселов, – все в крови замазались.

  Посмотрел на них командир дроздовцев, брезгливо поморщился и бросил только два слова:

  – Расстрелять сволочей!

  Поворачиваем своих коней и движемся дальше по улице. Позади нас всхлипы, и выстрелы из пистолета. Наверняка, штабс-капитан лично занимается расстрелом предателей, которые воевали против нас на стороне большевиков.

  – Константин Георгиевич, – ко мне подлетает комполка-1 есаул Зеленин, – вражескую конницу разбили в пух и прах, и почти никто не ушел. Потерь немного, а на западной окраине станции захватили вражеский лазарет из тех, кто от нашего артиллерийского огня пострадал.

  – Кто-то важный имеется?

  – Да, – Зеленин передал мне лист бумаги, – там какой-то кавказец лежит с разбитой правой ноги и сильной контузией. При нем обнаружили вот это.

  Разворачиваю лист и читаю:

Мандат.

  "Член Совета народных комиссаров, народный комиссар Иосиф Виссарионович Сталин, назначается Советом народных комиссаров общим руководителем продовольственного дела на юге России, облеченным чрезвычайными правами.

  Местные и областные совнаркомы, совдепы, ревкомы, штабы и начальники отрядов, железнодорожные организации и начальники станций, организации торгового флота, речного и морского, почтово-телеграфные и продовольственные организации, все комиссары обязываются исполнять распоряжения товарища Сталина.

  Председатель Совета народных комиссаров

  В. Ульянов (Ленин)".

  – Да, пленник хорош, и кое-что может знать. Как его состояние?

  – Сильная кровопотеря и он без сознания, однако, врач говорит, что через сутки-другие оклемается.

  – Это хорошо, что оклемается. Погрузите его на бронепоезд и приставьте врача с охраной.

  – А с остальным вражеским лазаретом что делать?

  – Оставьте, как есть, пусть своими ранеными красные сами занимаются. Все равно мы вскоре отходим, а лишнюю кровь на себя брать, я не хочу.

  Зеленин умчался к своему полку, а мы с Жебраком-Русакевичем, как это уже вошло в практику, организовали свой штаб в здании вокзала. От пленных узнали, что сегодня нам противостояли передовые части северо-восточной группировки красных войск, а основные силы, включая три бронепоезда и тяжелую артиллерию, на подходе и будут у Воропоново уже к вечеру.

  Времени терять не стали, и началось то, ради чего собственно, станция и атаковалась, уничтожение всей местной инфраструктуры и поджог складских помещений с имуществом железной дороги. Саперы из пластунов и дроздовцев закладывают под стрелки и полотно пироксилиновые шашки, и следует подрыв. Затем, когда запас пироксилина иссяк, в ход пошли фугасы из гаубичных снарядов "Кавкая". Эффект потрясающий и до вечера, было разворочено и уничтожено около семи верст железнодорожных путей. Могли бы и больше сделать, казаки и офицеры только во вкус входить стали, но появились вражеские бронепоезда и эшелоны с пехотой, которая, несмотря на вечернее время, начала выгрузку и сильными колоннами, с артиллерией и пулеметами, приступила к обходу Воропоново.

  Я дал приказ на отход, кавалерия осталась в прикрытии, а все остальные наши силы, дружинники, дроздовцы и пластуны, погрузив своих раненых и невеликие боевые трофеи на телеги обоза, по пыльной ночной дороге начали отступление к Царицыну. Наше дело сделано и проделано все неплохо. Дружинники, вчерашние артисты, чиновники, беглые офицеры, жулики и ростовские бандиты, прошли проверку боем, дорога разорена и порушена, и главное, разбит передовой отряд идущих к Волге красных, да не просто кто-то, а самые лучшие и обстрелянные части Саблина, Сиверса и Миронова.

  К Царицыну возвращаюсь на бронепоезде. Только забрался в жилой броневагон, как стон и какие-то фразы на грузинском языке. Оглядываюсь, точно, это пленник, которого я приказал доставить нашим разведчикам. Раненый большевик лежит на носилках, а рядом с ним сидит хорунжий Семенов из полка Зеленина, тут же суетится врач из тех, кто в красном госпитале работал.

  – Как он? – я обратился к врачу и кивнул на раненого.

  – В себя пока не приходил, – ответил тот. – В беспамятстве крепком и все время на каком-то языке разговаривает, наверное, грузинский.

  – Семенов, – обратился я к хорунжему.

  – Да, господин полковник? – офицер привстал.

  – Ты кого-нибудь знаешь, кто на родном языке этого коммунара разговаривает?

  – У нас таких нет, а в Царицыне командир первой роты в "Православном батальоне", кажись из Тифлиса.

  – Тогда так, только на вокзал прибудем, пленного вместе с доктором в штаб, а сам найди этого священника, про которого говорил и пригласи его как переводчика. Мало ли, вдруг пригодится и коммунар в беспамятстве что-то интересное расскажет.

  – Будет сделано, – негромко ответил хорунжий и сел на место.

  Бронепоезд громыхнул сцепками, что-то заскрежетало, и мы тронулись в путь. За узкими окнами броневагона темно, время есть, так что можно отдохнуть. Я перешел в другой угол, прилег на диванчик, стоящий в небольшом закутке, закинул руки за голову, задумался о том, каким будет завтрашний день, и быстро заснул.

   Справка.

  Иосиф Виссарионович Джугашвили – родился 6 декабря 1878 года в Гори, Тифлисская губерния, в семье сапожника и поденщицы. В 1888-м году поступает на учебу в Горийское православное духовное училище. В 1996-м году заканчивает его и отмечается как лучший ученик. В этом же году начинает обучение в Тифлисской духовной семинарии. В 1896-1899 годах в семинарии Джугашвили сходится с революционерами и руководит нелегальным марксистским кружком. В 1899-м за неявку на экзамены, исключен из семинарии. С этого времени по 1918-й год активный участник революционных движений. Летом 1918-го года в тяжелораненом состоянии попадает в плен казакам из корпуса генерала Мамантова. Отказывается от сотрудничества со следователями и приговаривается к расстрелу. Однако по ходатайству и под поручительство ротного командира из «Православного батальона» иеромонаха Антония (Чарквиани), отпущен на свободу и до мая 1919-го года находился в разных монастырях Донской епархии, где несколько раз встречался с архиепископом Донским и Новочеркасским Митрофаном. Летом этого же года отправляется на родину и постригается в монашество. Чем занимался Иосиф Джугашвили до 1925-го года точно не известно, но в этом году он посвящен в сан иеродиакона и исчезает в одном из отдаленных горных монастырей. В 1928-м посвящен в сан иеромонаха, а в 1930-м становится ректором Тифлисской духовной семинарии с возведением в сан архимандрита. В это же самое время назначен членом Грузино-Имеретинской Синодальной конторы и Председателем училищного епархиального совета. Являлся редактором «Духовного вестника Грузинского экзархата». В 1937-м году становится епископом Саратовским и Царицынским, и на этом посту прослужил до скончания своих дней. Отмечен современниками как одна из основных духовных фигур православия своего времени. В 1939-м году являлся организатором чисток в РПЦ, когда благодаря его усилиям в среде священнослужителей православной веры был раскрыт массоно-сектантский заговор. Прославился как великий теолог, ярый борец за чистоту православного христианства и гонитель еретиков. Скончался в 1957-м году и похоронен в Саратовском соборе, который был возведен при его непосредственном участии. Оставил после себя добрую память и два десятка книг посвященных не только духовному воспитанию православного человека, но и политике Российской империи в отношении национальных вопросов.

Глава 21
Царицын. Июль 1918 года.

  Спустя неделю после нашего удачного набега на Воропоново, красные взяли Царицын в плотное кольцо. Со стороны Качалино подошли отряды под предводительством Антонова-Овсиенко, от границ Дона навалились Саблин, Сиверс и Миронов, а от Астрахани, пароходами и баржами вверх по реке поднялись войска товарища Кирова. В общей сложности, против нашего, как его обозначили в Новочеркасске, 3-го Донского корпуса, скопилось около двадцати тысяч пехоты, две тысячи конницы, десяток броневиков, восемь бронепоездов и не менее шестидесяти орудий, двадцать из которых, можно отнести к тяжелым. Так мало того, на левом берегу появились отряды Блюхера, самые отпетые красные каратели, весь этот год воевавшие против оренбургских казаков Дутова, да с верховьев Волги подходили пять дивизий вражеских войск. Как ни посмотри, а большевики кинули против нас все свои самые лучшие войска и даже резервов из войск южной завесы не пожалели.

  Наступление на город началось 20-го июня, и в тот, самый первый день вражеского штурма, Мамантов обрисовал сложившуюся обстановку предельно просто: "Отлично, это то, что нам и нужно". Слова Константина Константиновича моментально разлетелись по всем нашим подразделениям, и встретили только одобрение рядовых бойцов из регулярных частей. Казаки и добровольцы Дроздовского понимали, ради чего мы в этом городе и почему обязаны выстоять. Остальным невольным участникам обороны, то есть "исправленцам" и местным жителям, переформированным в четыре пехотных полка, деваться было некуда и приходилось принимать положение дел таким, каким оно есть.

  Пробный натиск большевиков наши войска тогда отбили с легкостью. Все бы ничего, но именно в этот день я был ранен. Само по себе ранение было не тяжелым, однако, чрезвычайно неприятным и болезненным. Вражеская шрапнель пыхнула белым облачком в синей небесной вышине и достала мою спину. В госпитале меня осмотрели, прооперировали, изъяли из тела осколки и заявили, что необходим покой, а иначе, может возникнуть проблема с позвоночником. У медиков я провел всего пару дней, а затем, дабы не занимать койку, перебрался в дом купцов Максимовых, и вот уже две недели валяюсь на диванчике спиной к верху, а мои казаки ведут героическую оборону города. Психологически неприятная ситуация, но по большому счету, командиры полков с делами бригады и без меня справляются вполне неплохо.

  Поначалу, было скучно хоть волком вой, но вскоре ко мне в комнату подселили соседа, которому был прописан покой в связи с разошедшимися швами на ноге, и стало повеселей. Правда, мой вынужденный сотоварищ, беженец из Петрограда, ротмистр Отдельного Корпуса Жандармов Николай Николаевич Зубов, был человек со странностями, но меня это смущало только в начале нашего знакомства, а затем, как-то привык. В чем же его странность? Да все просто. Во-первых, Зубов никогда не оставлял без присмотра свои вещи, а именно, небольшой потертый саквояж рыжего цвета с облупившимися краями. Что он там хранил, непонятно, но дорожил ротмистр им чрезвычайно. Во вторых, он жил в постоянном напряжении и ожидал нападения на него агентов британской разведки. По крайней мере, мне так показалось, ведь не будет же человек просто так, в каждом встречном выискивать скрытого мистера Джонса, Брауна или Смита. В остальном же, ротмистр, высокий и стройный брюнет лет около сорока, был вполне нормален, кадровый жандарм, интеллектуал с хорошим образованием и четкими представлениями о жизни.

  – Бух-х-х! – раскатистым эхом разнеслось по окрестным улицам.

  – Дзанг-г-г! – поддержали стекла нашей комнаты эхо взрыва.

  От этого звука я проснулся, с полминуты полежал, осознал, где нахожусь, проверил на подвижность свое тело, и осторожно перевернулся на бок. Вроде бы сегодня уже ничего не болит, и можно принять сидячее положение.

  – Что-то рано сегодня красные обстрел начинают, – отозвался со своей кровати ротмистр, как и я, проснувшийся от звуков начинающегося артобстрела.

  – Торопятся товарищи коммунары, – принимая вертикальное положение, ответил я ему. – Видать, из Москвы поторапливают.

  – Скорее всего, так и есть, – согласился со мной Зубов.

  – Тук-тук-тук, – в дверь комнаты осторожно постучали.

  Запахнувшись одеялом, я ответил:

  – Да, войдите.

  Дверь осторожно приоткрылась, и в комнату впорхнуло милейшее создание, оказавшаяся в Царицыне волею случая, воронежская институтка Машенька Лаврова. Хрупкая шестнадцатилетняя девушка в аккуратном сером платье и каком-то старомодном чепчике. Она, как и еще четыре ее подруги, умевшие делать самые простейшие перевязки, вместе с фельдшером Анастасом Петровичем Шулеповым, присматривала за расквартированными у Максимовых выздоравливающими офицерами.

  – Вы уже проснулись? – спросила Машенька.

  – Конечно, – в один голос ответили мы с ротмистром и улыбнулись, ведь всегда приятно видеть в хаосе войны, такое молодое и простодушное девичье лицо в конопушках. После такого, хочется жить дальше и скорее поправить здоровье.

  – Константин Георгиевич, – девушка посмотрела на меня, – пару часов назад ваши казаки приходили, но будить вас не стали и они ушли.

  – Жаль, – протянул я, – а то без новостей туго.

  – Так они, поэтому и заходили, принесли сумку и сказали, что вы теперь не заскучаете.

  – И что в ней?

  – Самые свежие газеты и письма из дома.

  – Откуда?

  – Ах, да, – девушка всплеснула руками. – Вчера вечером в город пробился казачий отряд с Дона.

  – А что за полк и кто командир?

  – Не знаю, – Машенька растерянно пожала плечами, – но утром я видела их флаг. Очень страшный, черного цвета, череп с костями и какой-то девиз по обводам.

  – Анархисты!? – удивленно спросил ротмистр.

  – Нет, – рассмеялся я, – это донские казаки, а черный флаг с адамовой головой, полковой значок 17-го Донского генерала Бакланова полка и командиром у них полковник Власов.

  – А девиз? – ротмистр был заинтересован.

  – Чаю воскресение мёртвых и жизни будущего века. Аминь.

  Повернувшись к девушке, я вопросительно кивнул подбородком:

  – Милое создание, так, где почта и газеты?

  – Сейчас, – наша медсестра умчалась из комнаты и спустя минуту, я держал в руках небольшую тканевую сумку пропахшую запахами конского пота и степной пылью.

  Сразу приняться за прочтение новостей не получилось, появился доктор и устроил нам осмотр. Все неплохо, мы оба идем на поправку. Дальше привели себя в порядок, и пришла пора завтрака, каша, сладкий чай и белый свежеиспеченный хлеб, запасы которого в Царицыне были весьма велики. Освободились часикам к десяти и под грохот канонады, накрывающей город, мы с ротмистром приступили к чтению газет, которые оказались месячной подборкой "Донских ведомостей". Письма на потом, это личное и их необходимо читать сосредоточенно, а информация из газет это в первую очередь новости, которые могут утолить наш информационный голод.

  Только начав просмотр "Донских ведомостей" сразу же заметил, что за последние месяцы газета резко изменилась. Отлетела вся шелуха и славословие, а остались только конкретные факты и события, подробные репортажи с мест событий и интервью с различными людьми, слово и мнение которых интересно обществу. Для меня это показатель того, что атаманы Войска Донского продолжают закручивать гайки и жестко контролируют поступление информации в народ.

  Итак, основные мировые события, которые по-прежнему вершатся на западе, где все так же полыхает Великая война. Недавно германцы закончили вторую наступательную операцию на реке Эна, и результаты ее были для них неплохими, даже не смотря на потери в сто двадцать тысяч только убитых. Союзники потеряли гораздо больше, и немцам достались пятьдесят пять тысяч пленных, семьсот орудий, множество запасов и две тысячи пулеметов. Сейчас германцы начинают наступление на Компьен и третью Марнскую наступательную операцию. От Парижа их отделяет всего семьдесят километров, еще один хороший натиск, еще одно сверхусилие, и Франция будет вынуждена пойти на мирные переговоры на условиях немцев. Вывод прост, если планы германского Генштаба сбудутся, немцы, может быть, и не окажутся победителями, но смогут достойно окончить войну, а дальше, именно они станут той державой, на которую всей Европе придется равняться в ближайшие десятилетия.

  Остальные новости более мелкие и касаются всего остального мира. Аргентина, Австралия, Африка и Азия, это мне не интересно, главное, что поблизости творится. Румыния окончательно вышла из войны с Центральными державами, отказалась от Добруджы, уступила Австро-Венгрии Карпатские проходы, открыла немцам судоходство по Дунаю и готовится к аннексии оставшейся бесхозной Бессарабии. Гады! Пользуются тем, что империя распалась, и откусывают от ее территории куски. Ну, ничего, мы еще будем в силе, и тогда посмотрим, кто кого. Далее. Бои в Турции и Персии, ничего значительного.

  Переходим к делам России. Антанта высаживает десанты в Мурманске, Архангельске и Владивостоке. Готовится экспедиционный корпус для захвата Баку и кавказских нефтепромыслов. Понятно, под красивые лозунги о защите мирных жителей и своих инвестиций в российскую экономику, союзники решили погреть руки и что-то для себя поиметь. Хоть как, а в их добрые намерения и альтруизм мне не верится, слишком уж явно они показали все свое двуличие перед и во время Великой войны.

  В Сибири произошло восстание Чехословацкого корпуса, который занимает города вдоль железнодорожных магистралей. Пока чехи бьют красных, но и местным белогвардейцам, достается мимоходом. В Томске сформировано Временное Сибирское правительство, по сути, это те самые говоруны, которые сидели в Петрограде и отдали власть большевикам. Кроме них, объявился адмирал Колчак, который назвал себя Верховным правителем России, еще один спаситель отечества. Что хочет, пока неясно и твердой программы не имеет, но воюет с большевиками и собирает армию для похода на Москву. Нам это в помощь, а дальше видно будет. А есть еще и Комитет Учредителей Народного Собрания в Самаре – Комуч, и это правительство тоже имеет некие вооруженные формирования. Жаль, карты под рукой нет, но и без нее могу себе представить, что творится в бывшей Российской империи, от которой остались лоскуты и ошметки, и из которых кроятся новые государства, республики, союзы и среднеазиатские ханства.

  Ничего, Бог даст, еще соберем страну в одно целое, а пока, перейду к новостям местным. В Ростов прибыл полномочный германский представитель майор фон Кохенхаузен, и с ним были подписаны торгово-экономические договора о сотрудничестве. Теперь в Германию пойдет наш хлеб, масло, рыба, нефть и уголь, а взамен, мы уже получили десятки тысяч винтовок, несколько аэропланов, два десятка гаубиц, броневики, много пулеметов, обмундирование и боеприпасы. Так мало того, германцы расщедрились на мощную радиостанцию, и вскоре Новочеркасск сможет общаться со всем миром без всяких особых препон. Как сообщала газета, цена за вооружения вполне приемлемая, новенькая винтовка с двумя обоймами и тридцатью патронами стоит всего один пуд пшеницы. Насчет остального ничего не говорилось, но думаю, что наши правители не должны прогадать, и закупают только то, что действительно необходимо.

  Вторая основная новость, весь месяц не сползавшая со страниц основного печатного органа Донской республики, это самороспуск Добровольческой армии, которая все же дошла до Ростова, остановилась лагерем на левом берегу Дона, и обнаружила, что ее здесь никто не ждет. Города были заранее очищены от всех нежелательных элементов, и те, на кого Деникин мог опереться в своей борьбе против атаманов, находились в исправительных дружинах. Что касается купцов и промышленников, то после Ростовских облав, они осознали, что далее с ними никто церемониться не будет, затихли и денег на пропитание Добровольческой армии не дали ни рубля. То же самое касается и политиков, которые или резко сменили политический окрас, или как господин Родзянко со своими близкими помощниками и соратниками были высланы за пределы Дона, и не абы куда, а в Советскую Россию.