Текст книги "Забайкальцы. Книга 1"

Автор книги: Василий Балябин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 11 (всего у книги 22 страниц)

Глава XIV

Кончился сенокос. На лугах, в падях и распадках, где еще недавно тихо-тихо шелестели, волнуясь на ветру, травы, а по утрам весело звенели косы, стоят, как сторожевые курганы, высокие стога и крутобокие зароды сена.

Широкие, зеленые елани пестрят пашнями созревшего хлеба. Словно казачий погон на зеленой гимнастерке, желтеют полосы спелой пшеницы. А рядом светло-серая ярица клонится к земле тяжелым, зрелым колосом. Голубыми метелками шумит на ветру забруневший овес. Медом пахнут нежно-розовые полоски зацветающей гречихи. Есть и черные пашни – это свежевспаханные двойные пары. Наступает страдное время, и кое-где уже видны стройные ряды суслонов^[19]19
  Суслон составляется из десяти снопов.


[Закрыть].

Сегодня праздник успенье, поэтому на полях не видно ни одного человека. На улицах Антоновки праздничное оживление. Солнце склоняется к западу, жара спадает, и толпы принаряженных девушек, парней с песнями спешат на лужайку к речке – излюбленному месту их праздничных сборищ в летнее время.

Верхом на своем Сивке по крестьянской улице едет Савва Саввич. Работники его уже выехали с покоса, сена накосили больше, чем он предполагал, но теперь ему новая забота: подошла страда, надо спешить с уборкой хлеба.

Все это утро он сидел с Семеном в комнате, просматривали долговые записи, подсчитывали, составляли списки должников, определили, кого и куда послать, и теперь еще голова его занята этим.

«Десять человек зареченских мужиков придут утром Ишо надо человек пять-шесть набрать, – думал Савва Саввич, зорко поглядывая по сторонам, – Завтра всех их направлю в Березову. Егорка с каким ни будь подростком зачнет пары двоить, а поденщики и Настя с Ермохой – снопы вязать будут за жнейкой, пшеница подошла в самый раз. Спать будут на заимке, нечего разъезжать им домой, версты мерить вон какую даль… Ну, а ближние пашни, тово… поденщиков посылать буду из дому. А понаблюдать за ними можно и Семена спосылать, а где и сам съезжу посмотрю».

Впереди на бревнах сидят разговаривают мужики. Собралось тут их порядочно, немало среди них и должников Саввы Саввича, но он, приподняв соломенную шляпу, учтиво поздоровался со стариками и проехал мимо. Не любил он разговаривать о своих делах принародно.

Но вот в открытое окно избы Савва Саввич заметил одного из должников – Прохора Лоскутова – и повернул к нему.

Приученный к таким поездкам, конь сам остановился перед окном, уткнувшись мордой в завалинку. Из окна на Савву Саввича пахнуло жарким, дурным запахом неопрятного жилья. Худощавый, с жиденькой русой бороденкой, Прохор сидел за столом, обедал. На столе перед ним стояла миска простокваши, тарелка с ломтями черного хлеба, соль, пучок зеленого луку – и все это густо облеплено мухами. Они, как спелая черемуха, рассыпались по столу, по стенам, окнам, тучами носились по избе.

Склонившись с седла, Савва заглянул в избу.

– Здравствуй, Прохор! – приветствовал он мужика. – Как живется?

– Здравствуйте! – унылым голосом ответил Прохор. – А уж про жизню и не спрашивайте, живем – хуже некуда.

– Чего так?

– Хозяйка меня связала по рукам и ногам. Второй год лежит на одре, и ни смерти ей, ни живота.

– Лечить надо.

– Да уж и так лечил, лечил, да и только. Старухи и шептали на нее, и травами всякими поили, и в город возил. Две овцы пролечил, а. толку никакого. Дохтур осенесь беркулез признал у нее. А я так думаю: врет дохтур, никакого беркулеза у нее нету, а просто чихотка – вот и вся хворь. У нее и мать в чихотке умерла, и вся семья у них чихотошная. Вот так и мучаюсь, и сено через нее не докосил, парень в людях робил, а девка дома возле ее просидела весь сенокос, как-никак человек, жалко оставить без присмотру.

– Так-так, а я к тебе, Прохор, по делу. Должок-то за тобой, помнишь?

– Как не помнить, пять пудов муки брал, помню.

– У тебя сколько теперь будет рабочих-то?

– Парень у меня и девка семнадцати лет, да и сам буду ездить робить. Тетку Вассу попрошу, чтоб за ней присмотрела. Что ж поделаешь, не сидеть же мне подле нее сложа руки в такую пору, ей-то уж к одному концу.

– Та-ак, за тобой, значит, тово… двадцать четыре поденщины, так?

Подавив вздох, Прохор молча кивнул головой.

– Тогда, значит, тово… завтра утречком подходи втроем. Поедете на ближние пашни, пшеницу жать, восемь деньков проработаешь втроем-то – и долгом прост.

– Не могу, Савва Саввич, втроем, никак не могу. Ячмень у меня поспел, сыплется, завтра обязательно надо ехать жать, а то упустим. Его и так-то посеяно злыдни. Ячмень, сам знаешь, какой хлеб: один день перестоит, да ишо, не дай бог, ветер – и начисто осыплется. Такчто ты уж уволь, Савва Савич, не притесняй, парня я, уж так и быть, пошлю к тебе завтра, а сам-то с девкой на свой ячмень поеду.

_ Эх, Прохор, Прохо-ор! – Савва Саввич осуждающе покачал головой. – Вот и выручай вашего брата, мужиков! И верно говорят: когда тонет, так он, тово… топор сулит, а вытащи его, спаси от смерти он и топорища не покажет… Так же вот и ты. Что мне из твоего парня? Ему одному-то и в месяц не отработать, что было забрано.

– Да ты войди в мое-то положение, Савва Саввич, поимей жалость, – с мольбой в голосе упрашивал Прохор. – Меня сегодня Гаврила Крюков наймовал жать, по пуду ярицы давал за поденщину, и то я не пошел из-за ячменя-то. А к тебе вот за восемь фунтов посылаю парня, потому как было забрано, тут уж ничего не поделаешь, плачешь, да идешь. У меня паров ноне ни одной борозды…

Он не закончил: за печкой заворочалась, задыхаясь в приступе кашля, застонала больная. Прохор поспешил к ней, принес горячего чаю, напоил ее, для этого помог ей сесть, обложил подушками.

Савва терпеливо ждал у окна. С коня ему видно было заросшую травой ограду Прохора, край огорода, обнесенного тыном. В песке у крыльца копошились грязные, оборванные ребятишки.

Прохор вынес на улицу лохань. Вернувшись в избу, смахнул со стола мух, десятка полтора выловил. их ложкой из простокваши и, яростно матюгаясь, выплеснул за окно.

– Погибели на вас, проклятых, нету, чтоб вас громом убило! Смотри, сколько их наплодила нечистая сила!

– Гречуха будет ядреная, – пошутил Савва Саввич.

– Будет, да не у нас, – сурово отозвался на шутку Прохор и, снова взмахнув над столом рукой, захватил полную горсть мух, с размаху хватил ими об пол.

– Так что ж, Прохор, придешь завтра?

– Парня пошлю, как сказал, а сам не могу, Савва Саввич, видит бог, не могу.

– Нехорошо, Прохор, поступаешь! Ох, как нехорошо! Знаешь поговорку: взял лычку, отдай ремень.

– А у нас оно так и получается. – В голосе Прохора уже не слышалось мольбы, а глаза его загорелись злобой. – Берем-то мы лычку. а отдаем не ремень, а целиком всю кожу! Шкурой своей расплачиваемся, Савва Саввич.

– Та-ак, – только и сказал на это Прохору Савва. Поняв, что озлобленный Прохор будет упорно стоять на своем, тронул ногой Сивка, поехал дальше.

– Горлохват бессовестный, хапуга! – провожая Савву глазами, злобно ругался Прохор. – хоть бы нашелся добрый человек да с тебя бы содрал шкуру, чтобы не сразу подох ты, а помучился бы дня три за все наши обиды, Шакал проклятый!

Побывав еще у двух-трех должников, Савва Саввич повстречался с Лукичом. Подвыпивший по случаю праздника, мельник шел по улице, слегка покачиваясь, и, что-то напевая себе под нос, размахивал руками.

– Сав Саввич! – еще издали приветствовал он богатого сельчанина. – Здравствуй, милок, здравствуй!

Ответив на приветствие, Савва остановился. Ему как раз надо было увидеть Лукича, поговорить с ним о помоле. За лето бабы пересушили и истолкли около сотни мешков пшеницы, теперь надо перемолоть ее на муку. Выслушав Савву, Лукич расцвел в улыбке.

– На ловца и зверь бежит! – радостно воскликнул он, разводя руками. – А я того и жду! Пожалуйста, Сав Саввич, мельница на ладу, и не завозно. Хоть завтра начинай возить, за неделю все тебе перемелю. А уж смолоть-то для тебя постараюсь, мука будет как пена, што твоя крупчатка.

– Спасибо, Лукич, спасибо! Значит, тово… договорились?

– Полный порядок! У меня, брат, слово – олово.

– Вот и хорошо! Ну, так прощевай, Лукич, мне ишо надо тут кое к кому завернуть.

– Подожди минуточку, Сав Саввич. – Лукич, ухватив за повод, придержал коня. – Мне ишо надо сказать тебе парочку слов. Оно вроде меня и не касаемо, но я по-дружески тебе, ты это запомни, Сав Саввич.

– Что такое? – насторожился Савва.

– Ты за работником своим, за Егоркой, ничего не замечал?

– За Его-оркой? Ничего, а что он?

– А то, что с невесткой твоей, с Настей, снюхался он.

– С Настей?! – задохнувшись от удивления и мгновенно вспыхнувшей злости, чуть слышно переспросил Савва. Лицо его стало багровым, в правой руке мелко вздрагивала витая махорчатая плеть. – Ты это правду говоришь?

– Истинный Христос! – Лукич перекрестился, глядя на Савву. – Вот чтоб мне не сойти с этого места, ежели вру, своими глазами видел.

– Ну, ну, рассказывай, что и как?

– Весной ноне этот шельмец Егорка то вечером поздно с пашни, то на пашню утром чуть свет во весь-то дух на Гнедке мчится, как, скажи, табун волков за ним гонится.

– Короче, Лукич, самое-то главное скажи.

– Сейчас, Сав Саввич, сейчас! Я тебе все обскажу до тонкости, – зачастил скороговоркой Лукич. Будучи под хмельком, он становился не в меру болтливым. – Вышел я одиново из мельницы, так чуть серый свет, смотрю, уток целый табун на речку ниже мельницы опустился? Я схватил дробовик и скорее туда. Только начал их скрадывать из-за кустов, а его черт гонит прямо на меня. Едва успел схорониться за куст, и он мимо, саженях в двух от меня, как вихрь пролетел. Он, Егорка, тут уж я его разглядел, как вот тебя сейчас. Джигит, холера его забери, даже и на брод не поехал, а напрямки, ка-ак сиганет через речку, только его и видели. Вот он какой оказался работничек-то у тебя.

Встревоженный вначале, Савва постепенно успокоился, с лица его медленно сходила краска.

– Я то уж думал бог знает што! Пусти, Лукич! – Савва досадливо махнул рукой, потянул из рук мельника повод. – Чудак ты, право слово чудак, нашел чего рассказывать, молол-молол целый час – и молотого нету. Егорка наверняка на вечерку приезжал, а ты уж определил что к Насте, как будто ему девок не стало.

– Нет, не-ет, Сав Саввич, ты подожди уезжать-то, я ишо не все сказал – с пьяной развязностью продолжал Лукич, не выпуская из рук поводьев. – Ты мне слова не даешь сказать. Я же тебе говорю, с Настей Егорка спутался, чего тебе ишо надо? Люди видели их вдвоем ночью.

– Люди, люди, а кто эти люди? Раз начал – так и говори толком!

– Сам я видел, ежели хочешь знать! Своими глазами, – соврал Лукич. Вспомнив свой разговор с соседкой Саввы Федосьей, видевшей, как Настя провожала Егора в станицу, разговаривала с ним у ворот, Лукич решил воспользоваться этим, не постеснявшись опорочить в глазах Саввы Саввича Настю, лишь бы снова попасть к нему в милость, загладить свою вину за то, что не смог вылечить Семена. И он продолжал сочинять дальше. – И по ночам я их видел вдвоем, даже и днем. Вот перед покосом иду утром с мельницы, смотрю – Егорка твой верхом на коне, при шашке – в станицу он тогда ездил, – и Настя вместе с ним, до самой речки его провожала. Все я видел, и как целовались они у речки, во как.

– Что ж ты сразу не сказал мне об этом? Голова садовая! – упрекнул Лукича посуровевший Савва.

– Не пришлось увидеть тебя, Сав Саввич, а тут сенокос подошел, то да се, так оно и затянулось.

– Ладно уж, только прошу, чтобы ты… тово, никому об этом ни слова.

– Это уж будь надежен! Могила.

– То-то же, а я сам разберусь с ними. Прощевай покуда.

Сообщение Лукича не на шутку встревожило Савву Саввича, и теперь, едучи улицей, он только и думал об этом. Занятый новыми мыслями, он не торопил коня, даже не правил им, и Сивко, годами приученный возить хозяина по должникам, сам подворачивал к открытым окнам старых избушек, останавливался, и все попусту. Хозяин смотрел по сторонам уже не так внимательно, и заметившие его должники успевали вовремя скрыться. Окинув взглядом пустую избу и ругнув ее отсутствующих хозяев, Савва сердито толкал ногою в бок Сивка и ехал дальше.

«Неужели Егорка и в самом деле… тово… с Настей-то? – думал он все об одном и том же. – Лукич-то, он и соврать не дорого возьмет по пьяной лавочке. А скорее всего, что так оно и есть, дыму без огня не бывает, да и врать-то ему какая же корысть?»

Тут Савва припомнил, что и на самом деле Настя частенько и подолгу отлучалась вечерами из дому. Один раз он, заподозрив неладное, даже спросил ее, где шлялась чуть не до утра. Однако Настя, нимало не смутившись, ответила, что сидела на завалинке с соседской девушкой Анькой. Савва Саввич спросил об этом же и Аньку, и та подтвердила все сказанное Настей.

«А может, это она для отвода глаз ходила к Аньке? – строил свои догадки Савва Саввич. – Раз к Аньке сходит да два раза к Егорке, а мы, простофили, ничего не замечаем. Эх. изловить бы ее с Егоркой-то, тогда бы я показал ей, где раки зимуют».

Думая о Насте, Савва Саввич не забывал о своих делах и к вечеру, на закате солнца, решил поискать поживы и на казачьей половине села. Здесь, он знал это хорошо, нужда прижала Филиппа Рудакова. Второго сына обмундировывает Филипп, и, хотя имеет середняцкое хозяйство, приходится ему туго. Из станицы требуют семьдесят рублей за седло, а где их взять? Все это известно Савве, к нему он и направил своего Сивка. «Скотину будет продавать Филипп, ясно, да и не одну, самый раз поприжать его», – рассуждал про себя Савва Саввич, издали, как ворон падаль, почуяв добычу.

– Филипп был у себя в ограде. Ответив на приветствие Саввы, он не спеша, с развальцем подошел к воротам.

– Скотинку, Филипп Иваныч, тово…. продаешь? – сразу без лишних обиняков приступил к делу Савва Саввич.

– Скотинку? – переспросил Филипп и, не торопясь с ответом, степенно разгладил черную с проседью бороду, делая вид, что он раздумывает, стоит ли продавать, когда и нужды-то особенной нет. – Есть у меня коровка по пятому году– ежели цена подойдет, могу продать. Во-он она стоит, отсюда видать, красная, белобокая. Стародойка – не телилась нынче, зажирела, так вся и трясется, как студень. И огулялась рано, к рождеству отелится. Иди смотри.

– Чего ее смотреть, сговоримся о цене – тогда и посмотрим. Сколько за нее просишь?

– Да уж, чтобы лишнего не запрашивать, сорок целковых думаю взять.

– Христос с тобой, Филипп Иваныч! Где ты слыхал такие цены на коров?

– Корова корове разница, Савва Саввич. Я потому и говорю – иди посмотри, какая она, матушка, выгулялась. Заколоть – так целый амбар мяса. Вот и считай, ежели по четыре рубля за пуд, то одного мяса больше чем на сорок рублей будет. Да жиру она даст не меньше пуда, да потрох, да кожа.

– Подсчитывать-то оно хорошо, Филипп Иваныч, и заколоть не долго, а вот попробуй-ка продать его, мяско-то? С деньгой-то сам знаешь, как туго в народе, а распродать-то его надо за один день, потому что время не зимнее, не продашь – оно, тово… испортится. Вот и придется раздать мяско по долгам, а потом ходи к ним без шапочки, кланяйся за свое добро с полгода, а то и больше. Не-ет, уж я-то эти дела знаю, не первый год живу на свете. Самое, брат, милое дело, ежели, тово… покупатель нашелся, продать на ногах. Деньги на бочку и… «Ты Пахом – я Пахом, долга нету ни на ком».

– Оно конешно, – согласился Филипп, – сойдемся в цене– так чего ж… меньше хлопот. Запрос, говорят, в карман не лезет. Говори свою цену.

Савва ответил не сразу. Сначала посмотрел во двор, где находились Филипповы коровы, перевел взгляд на Филиппа и, похлопывая черенком плети по голенищу, негромко сказал:

– Двадцать пять целковых.

– Двадцать пять?! – с дрожью в голосе переспросил удивленный Филипп. – Господи, твоя воля… Это что же такое?.. За такую корову? Ей и сорок-то самая крайняя цена.

Филипп знал, что Савва, не даст ему полной стоимости коровы, но цена, которую назначил этот коммерсант, была настолько низка, что Филиппа это и обозлило и удивило: как это у него язык повернулся сказать такое? А Савва как ни в чем не бывало сидел в седле, слегка избочившись, забавлялся, помахивая плеткой.

– Может, она и больше стоит, кто ж ее знает? – спокойно рассуждал он, словно и не замечая сердито нахмуренного вида Филиппа. – Только уж я-то, тово… не могу больше дать. Мне-то в ней и надобности большой нету, у меня их, коров-то, своих полный двор. Это-уж я так, чтоб тебя выручить. Оно ведь, ежели разобраться, Филипп Иваныч, дело это, тово… рысковое, деньги-то, они лежат, ничего им не сделается, а корова – она ишо у бога в руках. Она и заболеть может, и мало ли что, на грех мастера нет, не дай бог, случись такое, вот и, тово… плакали мои денежки. Все это надо обдумать. Да-а-а. Так вот, Филипп Иваныч, за четвертную, так и быть, могу рыскнуть.

– Ну не-ет, – решительно заявил оправившийся от смущения Филипп. – Что ты, смеешься, что ли? По такой цене продавать буду – так мне за седло-то всех коровенок придется вывести, да ишо и не хватит. Нет уж, избави бог от такого… – он чуть не сказал «покупателя», но, вовремя спохватившись, поправился – От такого дела. Не было денег – и это не деньги. Я лучше в работники запродам Афоньку.

– Дело твое! – Савва тихонько тронул Сивка поводьями и уже на ходу, обернувшись, крикнул Филиппу: – Я ишо завернусь к тебе вечерком как-нибудь, может, надумаешь?

В ответ Филипп молча махнул рукой и пошел в избу.

– Ишь ты, какой сердитый! – усмехнулся Савва. – А коровка-то, кажись, и в самом деле хороша. Посмотреть надо ее хорошенько, прибавлю еще десятку, и отдаст Филипп, куда денется? Нужда-то, она тово… не свой брат.

* * *

На жнитве у Саввы Саввича, как всегда, трудилось много поденщиков-должников. Большая половина их, во главе с Ермохой и Егором, работала на дальних пашнях, в пади Березовой, там и жили они безвыездно на заимке. Кроме того, на ближние к селу пашни ежедневно посылал Савва Саввич по восемь – десять человек поденщнков, с ними ездила и Настя.

Мысль поймать Настю с Егором не выходила из головы Саввы и он, недосыпая по ночам, следил за снохой.

Так прошло дней пять, и вот вечером в субботу, приехав с пашни и поужинав, Настя отправилась к соседке, хотя на дворе уже была ночь.

«К нему отправилась, стерва», – догадался Савва, и выждав, когда в доме все уснули, оделся и вышел в ограду.

Стараясь не шуметь, обошел он все уголки в ограде, побывал в сараях, в зимовье, в бане – и все попусту.

«Где же они сходятся, проклятые? – со злостью думал он, остановившись около телячьей стайки, и тут взгляд его упал на темневший поодаль омет соломы. – Там, – чуть не вслух выкрикнул Савва Саввич. – Больше негде, как это я сразу-то не догадался?»

И он тихонько возле забора потянулся к дальнему двору. Ночь была темная, небо заволокло тучами, они, мохнатые, как огромные хлопья грязно-бурой ваты, плыли низко над селом. Откуда-то издалека доносились глухие раскаты грома. Здесь же было тихо, темно, только короткие отсветы далеких молний на миг освещали ограду, постройки, дворы и крадущегося возле изгороди Савву.

У ворот, ведущих во двор с ометом соломы, Савва остановился, прислушался. Тишина. И только при вспышке молнии увидел он у дальнего края омета коня. Вмиг сообразив, что делать, Савва отошел обратно и, тихонько перелезая через изгородь, дворами подошел к омету с другой стороны. Теперь конь был от него не более как в двух саженях, и при первой молнии старик узнал Егорова Гнедка, оседланного форменным казачьим седлом. Почуяв чужого человека, гнедой всхрапнул, подняв голову, навострил уши.

Первой мыслью Саввы было захватить любовников на месте преступления, но он тут же одумался. «Нет, так опасно, черт его знает, подыми скандал, а он возьмет пришибет меня тут же и выбросит за двор, ищи потом виноватого. Лучше побегу разбужу Семена, захватим с собой дробовик и тогда…»– И с этими мыслями поспешил в дом.

«А стоит ли будить Семена?. – уж подойдя к крыльцу, подумал старик. – Надо прежде обдумать, как поступить с ними. А то ведь поспешишь да ишо людей насмешишь, теперь-то я знаю, где они сходятся, поймать их всегда смогу».

Привыкший всякое дело прежде хорошо обдумать, Савва решил и поимку Насти с Егором отложить до следующего раза.

Ночью пошел дождь, не перестал он и утром, поэтому из поденщиков пришел к Савве один Никита. После завтрака Савва Саввич приказал Никите запрячь двух лошадей, везти на мельницу к Лукичу пшеницу. Пока Никита запрягал лошадей, носил из амбара мешки с пшеницей, укладывал их в телеги, Савва прохаживался возле амбара. Наблюдая за Никитой, он в то же время поглядывал и в зимовье, где Настя занялась стиркой. Вот она, босая, высоко подоткнув подол юбки, с корзиной мокрого белья в руках прошла мимо свекра.

– Ишь, как раздобрела, стерва, на вольных-то хлебах, – злобно прошипел старик, провожая Настю взглядом в сарай, куда она напра вилась развесить белье. И тут решил он, не откладывая дела в долгий ящик, проучить ее сейчас же.

Никита тронул со двора. С пустой корзинои из сарая вышла Настя.

– Настасья! – окликнул ее Савва Саввич. – Подь сюда!

Настя бросила на свекра быстрый взгляд, подошла ближе.

– Чего надо?

– Подержи мешок, пшеницы надо нагрести.

Поставив у крылечка корзину, Настя вошла следом за свекром в амбар, взяла мешок. Савва достал из сусека совок, повернулся к ней.

– Ты это где была вечерось-то, голуба, а? Молчишь, вертихвостка бессовестная, думаешь, я не видел тебя с Егоркой в соломе-то?

Савва шагнул к Насте, и в руках у него она увидела витой столбом кнут.

Но тут случилось то, чего никак не ожидал Савва Саввич. Тонкие черные брови Насти мгновенно сошлись у переносицы, и гневно вспыхнули глаза.

– Ты што, ударить хочешь? А ну-ка, тронь! Да я тебя, черта лысого… – Настя метнулась к двери, и в ту же минуту в руке у нее очутился тяжелый, с цепями из мелких витых колечек безмен, – я тебя так потяну по лысине, што и черепков не соберешь.

– Што ты, што ты, Христос с тобой, чего орешь-то на всю ограду?

– А чего мне бояться? Обманом меня заманили, да ишо тут мне поперек дороги встреваете? Што с Егором меня видел, так ишо приди посмотри, ежели любопытно. Любила Егора и любить буду, вот и весь мой сказ.

Заметив, что старик намеревается юркнуть в дверь, Настя загородила ее собою:

– Бежать хочешь? Нет, уж раз на то пошло, так я выскажу тебе все, что наболело у меня. Ты думал, што обманом меня взяли и смирюсь перед вами? Да кабы не Егор, я бы руки на себя наложила. Из-за него и живу, работаю на вас, проклятых! Недаром вас Шакалами кличут. Ишо вздумал совестить меня, а давно ли сам подходил ко мне ночью-то?! Забыл, как по лысине-то получил? Старичок богомольный! Смотри у меня, ежели вякнешь кому про Егора, так я тебе так напряду на косое веретено, што до смерти помнить будешь, кобель бесхвостый!

И пошла, но, уже выйдя из амбара, остановилась, зло посмотрела на побелевшего как мел старика, процедила с издевкой в голосе:

– Крестик-то небось новый купил? Эх ты, паскудник бессовестный, песок уж сыплется, а туда же, куда и конь с копытом.

Как громом пораженный, смотрел Савва в спину уходящей снохе.

– Господи боже мой!.. – чуть слышно прошептал он, бессильно опускаясь на подножие сусека. – Что же теперь делать-то? До какого сраму дожил, боже мой милостивый!.. Нажил сноху, чтоб ее громом убило! А ведь озлилась-то как, было ахнула безменом-то по башке. Да ладно, хоть никого поблизости не пригодилось, обесславила бы на весь поселок. Вот и поживи тут попробуй. Теперь совсем от рук отобьется. Ах ты, сучка проклятая, холера тебя забери! И что это за беда такая! Думаешь, как лучше, а оно вон как повернулось…

Но самое худшее было впереди. Это испытал Савва Саввич на следующий день.

Утром, когда Семен еще спал, а Макаровна на кухне готовила завтрак, Савва Саввич вышел на крыльцо, по-хозяйски огляделся вокруг. Всходило солнце, на крышах построек, на изгороди, на телегах и ступеньках крыльца чуть заметно белел первый инеек. Во дворах мычали коровы, брякали ведрами бабы, в ограде суетились поденщики. Они уже позавтракали в зимовье, запрягали лошадей в две телеги, куда усаживались бабы-поденщицы с серпами на плечах. Настя, отдельно от всех, сама запрягла рыжего иноходца в легонькую, на железном ходу пролетку, положила в нее мешок с харчами. Начиная догадываться, в чем дело, Савва Саввич со вздохом покачал головой и, вернувшись на веранду, опустился на стул.

А Настя, идя к дому, переговариваясь с поденщицами, смеялась чему-то. Поднявшись на веранду, она, не взглянув на свекра, прошла в дом и вскоре же вышла обратно со свертком постели в руках. Против свекра она остановилась и тоном приказа изрекла:

– На заимку еду к Егору, нечего мне тут околачиваться.

Крякнув с досады, Савва Саввич хотел что-то сказать, но так и остался с открытым ртом. Да и что ей скажешь теперь? Внутри его закипела злость, но он понимал, что возразить Насте уже не в силах. И только для того, чтобы сказать хоть что-нибудь, скосил глаза в сторону, задыхаясь от злобы, буркнул:

– Залоги там… боронить надо.

Настя, скаля белые как сахар зубы, улыбнулась и вконец доконала старика ответом:

– Заборо-оним. Егор сегодня же начнет… боронить…

– Штоб тебя волки разорвали, паскуда проклятая! – красный от бессильной ярости, ругался Савва Саввич, глядя вслед уходящей Насте. – Забрала волю-то, подлюга, да ишо и смеется, гадина ехидная. Бож-же мой, до чего я дожил на старости лет! Первым человеком был на всю станицу, с атаманом за ручку, весь поселок в руках держал, командовал, как хотел, а теперь, господи!.. Бабе поддался, стыд, позор!.. – Тут Савва Саввич заскрипел зубами, а пальцы его сами собой сжались в кулаки.

Из ограды следом за поденщиками тронулась Настя. Ограда опустела, в раскрытые ворота зашла соседская свинья и около большого амбара принялась пахать носом землю. А Савва Саввич все сидел, брызгая слюной, бормотал ругательства:

– Уехала, мерзавка, потаскушка несчастная! Ишо, чего доброго, разболтает там всем, паскуда! Вот до чего достукался ты, Савка, так тебе и надо, дураку старому! Дурак, дурак! – И, погрозив сам себе кулаком, Савва Саввич с ожесточением ухватился за бороду.

В это время на веранде появилась Макаровна. Поставив на стол кипящий самовар, она, видя, что старик чем-то расстроен, участливо спросила:

– Что с тобой, Саввич?

– Отвяжись! – зло выкрикнул Савва Саввич. – Пристала как банный лист, требуха свинячья, сучка.

Он вскочил со стула, пнул попавшего ему под ноги кота и, ругаясь, сбежал по ступенькам крыльца в опустевшую ограду.

Солнце уже приподнялось над сопками, через крыши амбаров заглянуло в ограду, косые лучи его ворвались на веранду, где. за чаем сидели Семен и Макаровна. На столе перед ними весело пофыркивал самовар, пар валил от горячих блинов. Семен посмотрел на отца, нервно шагающего взад и вперед по ограде, спросил, принимая от матери стакан с чаем:

– Чего это тятенька-то разволновался вроде?

– А бог его знает, – вздохнула Макаровна. – Обозлился чего-то. Сроду такой не бывал.

А Савва Саввич, чтобы хоть па ком-нибудь сорвать зло, схватил длинную суковатую палку и принялся дубасить ею соседскую свинью.

В это время Настя уже подъезжала к заимке, смотрела на елань, где работали поденщики Саввы Саввича, и там среди них уже увидела Егора.