Текст книги "Собрание сочинений в трех томах. Том 1"

Автор книги: Василий Федоров

«Угар любви мне мил и близок…»

 
Угар любви
Мне мил и близок.
Но как смешон
Тот сердцеед,
Что составляет
Длинный список
Своих «любвей»,
Своих побед.
 
 
Марина,
Нина,
Саша,
Маша.
Меж тем
При встречах,
Как у птиц,
Была с ним
Все одна и та же,
Размноженная
На сто лиц.
 
 
Мне радость
Выпала иная,
Мне жребий
Выдался иной:
Меняясь,
Но не изменяя,
Сто женщин
Видел я в одной.
 

«Пришла и чуткою и нежною…»

 
Пришла
И чуткою
И нежною
Ошеломить
И потрясти.
Пришла ко мне,
Чтоб душу грешную
От самого себя
Спасти.
 
 
А у моей души
Есть правило,
И я воздать
Не прочь ему:
Коль ничего в ней
Не оставила,
То и стучаться
Ни к чему.
 
 
С изменами,
С любовью,
С чарами
Душа моя, —
Что к ней влечет?! —
Как лавка
С хрупкими товарами,
Закрыта
На переучет.
 

«Не пора ли, не пора ли …»

 
Не пора ли,
Не пора ли
Нам игрушки собирать.
Мы все игры доиграли,
Больше не во что играть,
 
 
И в любви
Не портить крови,
Ибо знаю наперед,
Что количество любовей
В качество не перейдет.
 

«Не о такой, как ты, мечтается…»

 
Не о такой,
Как ты,
Мечтается,
Не о такой грущу,
Которая
Красивых книжек начитается,
Придет и мучит разговорами.
 
 
Еще заставит,
Межеумица,
И подражательностью маяться:
Мол, тот герой не так целуется,
Не так в романе обнимается.
 
 
И лишь одно мне утешительно,
Что, споря с книжными страницами,
В любви
Я отвергал решительно
Литературные традиции.
 

«Он был ворчун…»

 
Он был ворчун —
Не больше, чем любой.
Она ж его
За это укоряла,
Она ему
Частенько повторяла:
– Что будет
В старости с тобой!
 
 
Шли годы…
Он ворчал,
Она ворчала.
Он ей упрек,
Она его в штыки:
– Что будет в старости!..
И замолчала.
Они давно уж
Были старики.
 

ЦЫГАНКА

 
Я верю цыганке.
Мне счастье она нагадала.
По жесткой ладони
Всю прошлую жизнь рассказала.
Она мне сказала
По линиям четким и ясным:
– Всю жизнь был любим
И всю жизнь был несчастным.
 
 
Она мне сказала
С лукавым цыганским азартом:
– Во многих же семьях
Красавицам спутал ты карты.
Скажу имена их,
Да только не надо скупиться.
– Скажи-ка, а впрочем,
Зачем же…
Напрасно трудиться!
 
 
Я верю цыганкам.
Они – как поэты-провидцы,
Всю жизнь они смотрят
На разные встречные лица,
Всю жизнь они бродят,
Всю жизнь они новых встречают.
И радость и горе —
Всё, всё они в нас замечают.
 
 
И сам я бродяга
И многое, многое знаю.
Сказал я цыганке:
– Давай
Я тебе погадаю!
 

«Ну полно… Полно…»

 
Ну полно...
Полно...
Мне тоскливо!..
Угомонись,
Раздор не сей.
Зачем же так несправедливо
Ругаешь ты моих друзей?
 
 
Ты злишься,
Что они приходят
Смущать нездешней красотой,
Что в поздний час меня уводят
Бродить под звездной высотой.
 
 
Не знаю,
Чем ты оскорбилась,
Когда сказала, их браня:
– Они тебе, скажи на милость,
Дороже хлеба и меня!
 
 
Ну полно же,
На них не сетуй.
Вершители людских судеб,
Мои друзья – они поэты,
Необходимые, как хлеб…
 
 
И все ж
Их не сравню с тобою.
Без хлеба все-таки живут.
Ты – воздух мой,
А без него я
Не проживу и трех минут.
 

ЛЮБКА-ЛЮБОЧКА

 
Утром – Любкой,
Ночью – Любочкой…
Отряхнув с души золу,
С виноватою улыбочкой
Проходила по селу.
 
 
Шла неспешно,
Будто с ведрами,
Выводя за шагом шаг,
И покачивала бедрами
По привычке,
Просто так.
 
 
Обзывали Любку шлюхою.
Злые женщины порой.
Начинали слово буквою
Из алфавита второй.
 
 
Мужики с недоброй шуточкой
Свой дневной вершили суд.
Шла и знала:
Ночью Любочкой,
Утром Любкой назовут…
 
 
Шла отпетая, небрежная,
Под лузгу недобрых ляс,
Всю себя, нахально грешную,
Выставляла
Напоказ.
 
 
Отметая ночи ложные,
На меже вблизи села,
На другие непохожая
Ночь у Любочки была.
 
 
В играх звездного свечения,
С перепевом петухов
Ночь любви и очищения
Ото всех былых грехов.
 
 
Ночь, не сделавшая просева,
Ночь, не вспомнившая зла.
Ничего с души не сбросила,
Все с собою понесла.
 
 
Тихо, полная смирения,
Понесла в рассветный дым
Новое сердцебиение
Рядом,
Рядом со своим.
 
 
Сын приспел.
Нужны и метрики.
Вот, припав теплом к теплу,
С белым ситцевым конвертиком
Мать ступала по селу.
 
 
Мать ступала.
В знак прощения
Приподняли старики
Троеперстно, как крещение,
Лаковые козырьки.
 
 
Мать ступала.
И глумливые
Смолкли бабы у дверей,
Даже самые ревнивые
Стали к Любочке добрей.
 
 
Эти добрые и дружные
В мальчике
Из доброты
Все простили б,
Даже мужние,
Даже мужние черты…
 
 
Шла,
Впервые некоримая,
И несла, забывши все,
На судах неоспоримое
Оправдание свое.
 

«Все открыто, все наружу…»

 
Все открыто,
Все наружу,
Но уже шепчу, скорбя:
Закрывай, Василий, душу,
Не выстуживай себя.
 
 
Стали глубже норы лисьи,
Стал пышнее ворс лисят…
Листья...
Листья...
Листья...
Листья
Золотой пургой летят…
 
 
Кружат…
Кружат…
Кружат...
Кружат
В слезной скуке ноября.
Закрывай, Василий, душу,
Не выстуживай себя.
 

«Голова моя, головушка…»

 
Голова моя,
Головушка,
Недомога и разлад.
Будто вызревшее полюшко
Поприбил мне кудри град.
 
 
Помню,
Любовались озимью,
Отмечали рост и стать.
Значит, беден,
Значит, осенью
Пышной свадьбы
Не играть.
 
 
Думал,
Жизнь переиначится,
Зашумит рекой в разлив.
И тоскуется
И плачется
На есенинский мотив.
 

НАДПИСЬ НА КАМНЕ

 
Мне тяжело.
Люди со мной
Становятся честными.
Они разговаривают,
Как на исповеди,
Особенно женщины,
Которых мог бы любить.
 
 
Мне всех тяжелей.
Я похож на бога,
Но не настолько великого,
Чтобы прощать.
 

«Думал, прошлое не забудется…»

 
Думал, прошлое не забудется,
Думал, близкою станет мне.
Задержала меня распутница
На чужой,
Не той стороне.
 
 
К сердцу боль
Присосалась пиявкою,
И оно мне стучит: беги!
Топь болотная,
Громко чавкая,
Крепко держит за сапоги.
 
 
Закричал бы я, утопающий:
Мне, товарищи, нелегко.
Но нельзя мне позвать товарищей
Все товарищи далеко.
 
 
Все товарищи
Неподдельные,
Охраняя покой семьи,
Как, бывало, князья удельные,
Правят женами
И детьми.
 
 
И прошу я
Не их, а вербочку,
Задрожавшую у ноги:
– Помоги мне, тонкая веточка,
Помоги!..
 

«Плачь. Пусть слеза прольется…»

 
Плачь.
Пусть слеза прольется,
А ты себе живи.
Тебе легко живется
И в жизни
И в любви.
 
 
Страдай.
Твое страданье,
Увы, невелико.
Рыдай.
 
 
Твое рыданье,
Как у детей,
Легко.
 
 
Но все твои печали,
Как воды по весне,
Подземными ручьями
Изроют душу мне.
 

«Ты говоришь: я мщением дышу…»

 
Ты говоришь:
Я мщением дышу.
Ты говоришь:
Я мертвых ворошу.
Ты говоришь:
Мне ничего не жалко.
 
 
Неправда!
Жалко.
Но моя душа
Неумолима,
Как землечерпалка
С железным скрипом
Грузного ковша.
 
 
Она других
Не знает направлений;
Она пройдет,
В желаниях чиста,
И по следам
Твоих захоронений,
Где даже не поставлено
Креста.
 
 
Рабочей быть
Дано душе не каждой.
Я благодарен
Даже в час беды,
Что наделен
Неистребимой жаждой
Докапываться
До живой воды.
 
 
А ты твердишь:
Я мщением дышу!
А ты коришь:
Я мертвых ворошу
 

«Пусть мы друг друга разлюбили…»

 
Пусть
Мы друг друга
Разлюбили.
Но жизнь мою,
Любовь мою
Не торопись
Толкать к могиле, —
Итак качаюсь
На краю.
 
 
Я, в счастье
Веривший глубоко,
Себя от счастья
Отрешил.
Уйду из жизни
Без упрека,
Довольный тем уже,
Что жил.
 
 
Довольный тем,
Что полной мерой
Мне было радости дано.
А без любви мне,
Как без веры,
И безысходно
И темно.
 
 
Все унесу,
Твой добрый гений,
Твой легковерный
И смешной.
Всю горечь
Многих заблуждений
Ты можешь схоронить
Со мной.
 
 
Пусть экскаватор
Полной горстью,
Однажды вороша погост,
Мои изломанные кости
Швырнет
На глинистый откос.
 
 
И пусть!
Пусть будет все,
Что будет.
Приму любую из порух,
Чтоб стали радостнее
Будни,
Хотя бы
Одному из двух.
 

«В наше счастье веры больше нету…»

 
В наше счастье
Веры больше нету.
Мне обидно,
Что в чужом краю
Принял я за чистую монету
Легкую привязанность твою
 
 
И не то мне жаль,
Что, пламенея,
Я тебя и нежил и ласкал.
Жаль мне то,
Что, от тебя пьянея,
Я своей любимой
Не искал.
 
 
Поглядеть бы
На любовь-потерю,
Тронуть кудри
Ласковой рукой…
В мире есть такая.
Я не верю,
Чтобы в мире
Не было такой.
 
 
Может, поздно?
В муках угрызений
Сердце бьется
В поисках порук.
В мире было столько
Потрясений,
Столько было горестей…
А вдруг?..
 
 
Может быть,
В надежде тосковала,
Все ждала
И уставала ждать?..
Может, ей меня
Недоставало,
Чтобы жить
И в жизни устоять?..
 
 
Есть такая!
Каторжной работой
Сто каналов
К ней готов прорыть.
Если сердце
Бьется для кого-то,
Значит, этот кто-то
Должен быть.
 

«Я ушел. Ни к чему теперь вздохи…»

 
Я ушел.
Ни к чему теперь
Вздохи.
Между нами
Со всей высотой
Стены,
Стили,
Этапы,
Эпохи,
Просто камень
И воздух седой.
 
 
Я ушел.
Между нами – века.
Вот как ты далека!
 

«Чему сердце молилось…»

 
Чему сердце молилось,
Отошло навсегда.
Надо мною звезда закатилась,
Закатилась звезда.
 
 
И горела нежарко,
Не давала тепла,
И светила неярко,
Но все же была.
 
 
Я стоял под звездою,
Дожидался зари.
А теперь только место пустое
Смотри не смотри…
 

«Жизнь поэта непростая штука…»

 
Жизнь поэта
Непростая штука,
Если он страстями опален,
Жизнь поэта,
Да не жизнь, а мука,
Если он влюблен, —
А он влюблен.
 
 
Пошутил
Веселой эпиграммой,
Подмигнул звезде —
И мир разъят.
Вот уже ему
Семейной драмой,
Мировой трагедией
Грозят.
 
 
Милая моя,
Мы счастьем бредим
Большим,
Чем встречаем наяву.
В наших душах
Тысячи трагедий…
И еще одну
Переживу.
 

ОРАКУЛ

 
По холодному блеску
Стальной колеи
Поезда убегают —
И все не мои.
 
 
Поезда убегают
В зарю и рассвет,
Только должен опять
Оставаться я,
Будто мною потерян
Транзитный билет
И забыта конечная станция.
 
 
Поезда убегают,
Гремя и звеня,
Прогибаются рельсы со шпалами.
Убегая вперед, оставляют меня
На вокзале
С глазами усталыми.
 
 
Как мне быть?
Как мне жить?
И в какие края
Выбрать путь одинокому:
Близкий иль дальний?
Будка.
В ней на вопросы
Заблудших, как я,
Отвечает оракул вокзальный.
 
 
Пересадки,
Маршруты известны ему.
Расспросите его
И похаживайте.
А замешкал —
Звучит по вокзалу всему:
"Спрашивайте!..
Спрашивайте!.."
 
 
Жизнь – в любви,
Как ни много нам в жизни дано,
Я, бывало, терял и не плакал,
А когда вот потеряно это – одно,
Как тут быть,
Подскажи мне, оракул?
 
 
Репродуктор в стене.
Слышу голос стены,
И от голоса холодом веет:
"Гражданин, не мешайте,
Вы слишком пьяны!" —
«Нет, от горя душа не пьянеет!»
 
 
Поняла,
Женским вздохом
Вздохнула стена
И сказала мне фразу такую:
"В чем другом бы, а в этом, —
Сказала она, —
Не просите,
Помочь не могу я…"
 
 
В двадцать лет,
Зная только начала начал,
Не по возрасту я,
Не по росту
Почитал себя мудрым,
Других поучал,
Все решал
Удивительно просто.
 
 
Разлюбила?
Другая полюбит, поверь,
Будешь счастлив
И радостен снова.
Жизнь одна,
Путь один.
И я понял теперь:
Нет для счастья
Пути запасного.
 
 
По холодному блеску
Стальной колеи
Поезда убегают —
И все не мои.
 
 
Поезда убегают
В рассветную мглу,
На широкие нивы и пажити
И оракул
Шумит по вокзалу всему:
"Спрашивайте!
Спрашивайте!.."
 

«Сдержаться в чувствах не умеючи…»

 
Сдержаться в чувствах
Не умеючи,
С тобою часто ссорюсь я.
Какие-то пустые мелочи
Мешают видеть мне тебя.
 
 
В дороге
Мелкое теряется,
В дороге с каждою верстой
Все больше,
Больше проясняется
Тот, настоящий,
Образ твой.
 
 
Опять люблю,
Тревог не ведая,
И только в мыслях не решу:
Что это?!
От тебя же еду я,
А кажется,
К тебе спешу.
 

«Мне казалось, что ты молода…»

 
Мне казалось,
Что ты молода,
Что тебя
Не коснулись года.
 
 
Помнишь,
Был я не хилой породы,
Но обветрил,
И, видишь, – седой.
Ты лишь в' памяти
Все эти годы
Оставалась
Еще молодой.
 
 
Да, лишь память
В заветном извиве,
Как солдат
На бессменном посту,
С каждым годом
Нежней и ревнивей
Охраняла
Твою красоту.
 
 
Запоздалая встреча убила,
И надежде
И вере назло,
То, что память моя
Сохранила,
То, что сердце мое
Сберегло.
 

«Холмы, расшитые узорами…»

 
Холмы,
Расшитые узорами,
Не привлекали нас к житью.
Над Хонгурейскими озерами
Гагара плакала – к дождю.
 
 
И все окрест,
Все дали дальние
До еле видимой версты,
Как ненца древние предания,
Туманны были
И пестры.
 
 
Я шел
И вдруг остановился,
Во власти неизбывных дум.
Вдали стоял твой белый чум,
Над чумом сизый дым курился
 
 
У чума твой стоял олень.
Глядел я,
Как, сметая тени,
По золотым рогам оленя
Восходит
Заполярный день.
 
 
Хотелось мне,
Шагая тундрой,
Чтоб в жизни, где бы ни жила,
Но на любой дороге трудной
Ты
Впереди меня ждала.
 

«Припомню что-то – и душа не рада…»

 
Припомню что-то —
И душа не рада.
Для памяти своей
Хотел бы снегопада.
 
 
Заснул бы я,
Проснулся бы – и вдруг
Почувствовал бы я,
Что жизнь легка мне,
Что лоно памяти,
Как зимний луг,
Занесено сыпучими снегами.
 
 
Не видно ни тропинок,
Ни дорог,
Ни прежних встреч,
Ни прежних расставаний.
Из прошлого
Припомнить бы не смог
Ни радости,
Ни грусти,
Ни страданий.
 
 
И та,
Что принесла немало бед,
Сокрывшаяся где-то
В царстве снежном,
Уж не решилась бы
Оставить след
На том снегу,
Спокойном и безгрешном.
И, благодарный
Сказочному сну,
Я б заскучал,
Я стал бы ждать весну.
 
 
Заснул бы я,
Проснулся бы – и вдруг
Увидел бы за днями,
За годами,
Что лоно памяти,
Как вешний луг,
Все зацвело
Веселыми цветами.
 
 
Где грусть была,
Там голубой уток,
Где слезы шли,
Там золотые злаки,
Где боль жила,
Там розовый цветок,
А там, где горе, —
Маки!
Маки!
Маки!
 
 
И милая,
Наряднее ольхи,
Земного обновленья б не минула.
Все заблужденья,
Все свои грехи,
Как листья прошлогодние,
Стряхнула.
 
 
И в ощущенье
Новой чистоты,
С надеждою,
Что жизнь пойдет иначе,
Мы побрели бы с нею
Рвать цветы,
Возросшие
На наших неудачах.
 

«Тишина, тишина…»

 
Тишина, тишина…
Тишина, как во сне.
Как во сне, голубые снега.
Спит мой город,
Его по весне
Беспокойная будит река.
 
 
По веселой весне,
Нарушая покой,
В кручу берега,
Как по груди,
Вдарит мутной волной,
Двинет белой шугой,
Затрещит,
Загремит:
– Выходи!..
 
 
Выйдет девушка,
Вынесет сердце свое,
Скажет речке она:
– Не топи!.. —
И наполнится девичье сердце
Ожиданием первой любви.
 
 
И охватит озябшую
Сладкая жуть,
Всю ее – с головы и до ног.
И поднимется грудь,
И опустится грудь,
И послышится девичий вздох.
 
 
Опьянеет она…
Побледнеет она…
Вешний день по душе и седым,
Только стал замечать,
Что приходит весна
Раньше всех
Вот к таким молодым.
 

«На трамвайной дороге плакат…»

 
На трамвайной дороге плакат:
«Осторожнее – листопад!»
Опадают
И скверы и рощи,
Мокнут листья
В дождливой тоске.
Что трамваю!
Душе моей проще
Поскользнуться
На желтом листке.
 
 
Под стальные
Трамвайные оси,
На холодную гладь колеи,
Точно так же вот
Каждую осень
Опадали надежды мои.
 
 
А по веснам,
Похожим на юность,
Когда солнце
Ласкало и жгло,
Сколько старых надежд
Не вернулось,
Сколько новых надежд
Не пришло!
 
 
И, тревоги уже
Не скрывая,
Повторяю немножко не в лад
Те слова,
Что прочел из трамвая:
"Осторожно, душа, – листопад
 

«Сопротивляясь темной силе…»

 
Сопротивляясь темной силе,
Ее жестокости тупой,
Мы друг за друга заплатили
Ценою слишком дорогой.
 
 
Шли,
Не искали, где полегче.
Того, что взяли, не спасли.
Шли долго, и до нашей встречи
Мы юности
Не донесли.
 
 
Дорога та
Полжизни длилась.
Она такой глухой была,
Что терпеливая наивность
Отстала
И не догнала.
 
 
В любви попутной
Спозаранку
Забылась где-то чистота,
И горделивую осанку
Сменила
Просто прямота.
 
 
Бывало,
Что слабели силы,
Когда шагали через боль,
Оглядываясь на могилы
Тех, с кем делили
Хлеб и соль.
 
 
И все потери,
Все утраты,
Все, что лишь в памяти таю,
Мы жизни отдали в уплату
За позднюю любовь свою.
 
 
Не говори,
Что отлюбили,
Что сердцу
Время на покой.
Мы друг за друга заплатили
Ценою слишком дорогой.
 

ВТОРОЙ ОГОНЬ

 
Любовь горела,
А не тлела.
И все же, к радости моей,
Не до золы она сгорела,
Но, как береза,
До углей.
 
 
Она,
Ничем не оградима,
Перемежая страсть и гнев,
Вся изошла огнем и дымом
И вся распалась,
Почернев.
 
 
Погибла?
Нет.
Вернее прочих
Я знаю цену угольку
И каждый черный уголечек
В душе холодной берегу.
 
 
В моей душе,
Как в горне грубом,
Небесполезно им лежать.
Лишь только б огонек…
Да губы…
Да губы,
Чтобы подышать.
 
 
Не гибнут страсти.
Над враньем
Опять смеюсь.
Пусть не лукавят.
Любовь горит
Вторым огнем.
В таком огне
Железо плавят.
 

«Как хорошо, что за крутыми…»

 
Как хорошо,
Что за крутыми
За гребнями
Далеких гор
Меня, забытого другими,
Ты вспоминаешь
До сих пор!
 
 
О, вспоминай!
В строках послушных
О нежных чувствах
Святословь.
Люби меня!
Средь равнодушных
Мне так нужна
Твоя любовь!
 
 
Бывало часто,
С жизнью споря,
Слабел я, горе затаив,
Мне чудились
В минуты горя
Цыганские глаза твои.
 
 
И было в них
Так много света,
Огня, как в золотом вине.
Как хорошо,
Что где-то, где-то
Ты вспоминаешь
Обо мне!
 

«С душой, не созданной для драк и споров…»

 
С душой,
Не созданной
Для драк и споров,
С неробкою,
Но доброю душой,
Я в этот мир
Печалей и раздоров,
Должно быть,
Преждевременно
Пришел.
И потому,
Чтоб недругу
Не вторить,
Я научился
Гневаться
И спорить.
Для той любви,
И светлой
И наивной,
Был создан я
На празднике ночей,
А приходил лишь
На ее руины
И склеивал
Обломки кирпичей.
И склеил я.
Не оробел.
Не сник.
Своей любви
Я здание воздвиг.
 

ТРЕТЬИ ПЕТУХИ
(1963—1966)

С ТОБОЙ, РОССИЯ

 
Велик твой путь,
И ноша нелегка,
Дробится камень
Под твоей стопою.
Мне кажется,
Что прожил я века,
И все живу,
И все иду
С тобою.
 
 
Когда аркан
Над головой свистел
И шум пиров
Катился по улусам,
Другой бы постарел
И поседел,
А я русел,
Я становился
Русым.
 
 
Всевластьем силы
И всевластьем тьмы
Я в прежней жизни
Был сто раз унижен.
Другой бы не превысил
И травы,
А я все рос,
Я становился
Выше.
 
 
И кровь была
Дешевле, чем вино.
Той кровью,
Безрассудно пролитою,
Другой
Ожесточился бы давно,
А я добрел
Твоею добротою.
 
 
По грозам,
По ветрам
Да по снегам
Я заучил
Твои степные песни.
Да, я ровесник
Всем твоим векам
И Революции твоей
Ровесник.
 
 
Мы стали
И моложе
И новей,
Но в добром свете
Красных пятилучий
Твоя дорога
Стала только круче,
Моя задача —
Только тяжелей.
 
 
Кто на горе,
Тот раньше
Солнце встретит,
Кто средь друзей,
Тот силой не шути,
Кто впереди шагает,
Тот в ответе
За все ошибки
На крутом пути.
 
 
А мудрый в дружбе
О друзьях печется,
А кто в борьбе,
Тот сил не тратит зря.
Ведь океан великий
Лишь качнется,
Как всюду
Закачаются
Моря.
 
 
Дробится камень
Под твоей стопой…
И пусть не первым,
Пусть не самым лучшим
Я был с тобой
В твоем
Давно минувшем,
Дай и в грядущем
Мне побыть
С тобой.
 

«Роднюсь с красавицей Москвой…»

 
Роднюсь
С красавицей Москвой,
Но кроме
Все чего-то надо.
От сутолоки городской
Потянет вдруг
К земле и саду.
 
 
Тому,
Кто на земле живет,
Берет в труде
Лопату, вилы,
Земля степенность придает,
Которой мне недостает,
Она дает
Земную силу.
 

«Веселый, с грустными раздумьями…»

 
Веселый,
С грустными
Раздумьями
О трудном хлебе
И железе,
Сижу я с вами,
Слишком умными,
И рассуждаю
О поэзии.
 
 
Смешна мне
Ваших фраз
Значительность,
Слащавость вашей
Инфантильности
И ваша бледная
Начитанность,
Самовлюбленность
До умильности.
 
 
Не соблазнюсь
Луженой глоткою.
Но нет вредней
И бесполезнее,
Чем замыкание
Короткое
На этой самой…
На Поэзии.
 
 
Поэзия —
Не строчка ловкая,
Что Музой томною
Подарена,
Поэзия —
Железо ковкое,
Когда с нее
Слетит окалина.
 
 
Не та,
Чернильная,
Бумажная,
Не та,
Виньетками
Увитая,
Поэзия —
Душа отважная,
Для всех семи ветров
Открытая.
 

СЕНЕГАЛЬЦЫ

 
Во имя всех живых —
А все мы тленны —
Не будьте ни корыстны,
Ни мелки…
 
 
Была война,
И в битве многодневной
Погибли сенегальские полки.
 
 
Под крик ворон
И воронов круженье,
Где штабелем,
Где кое-как – броском,
Их уложили
В' длинные траншеи
И прикопали
Глиной и песком.
 
 
Когда и кости
В их могилах тесных
Успело время
Сжечь и перегрызть,
На горе людям
У крестьян окрестных
В душе практичной
Вызрела корысть.
 
 
И вот однажды
Эти погребенья
Невесть за что
Сражавшихся солдат
Крестьяне подняли
На удобренье,
Чтоб хлеб тучнел
И зеленел шпинат.
 
 
Земля была жирна
И липла к пальцам,
К подошвам ног…
Был урожай всему.
Но ветер с прахом
Бедных сенегальцев
Разнес по миру
Пагубу-беду…
 
 
О, месть бацилл!
Кровь африканцев страстных
В себе самой
Еще смиряла их.
Что сенегальцам
Было не опасно,
Теперь смертельно стало
Для других.
 
 
Костры горели,
Стлался дым мертвячий,
Мать расставалась с сыном,
Муж с женой.
Другая смерть
Встречалась громким плачем,
А эта —
Суеверной тишиной.
 
 
Во имя всех живых —
В избытке ль силы,
В избытке ль гнева,
В простоте ль святой —
Не ворошите старые могилы,
Они чреваты
Новою бедой.
 

«Счастливый, я не нужен никому…»

 
Счастливый,
Я не нужен никому.
Счастливым быть
Мне стыдно одному.
 
 
Счастливый
Тяготеет к облакам,
К высоким звездам,
Где легко и вольно.
Счастливые как боги,
А богам
Ни жалостно,
Ни горестно,
Ни больно.
 
 
Печали,
Огорченья,
Страхи все
Я испытать душою
Не премину,
Как добрый врач,
Который на себе
Испытывает
Новую вакцину.
 
 
Как он,
В бреду
Над страхом проплыву,
Над жаркой бездной
Черной лихорадки,
Еще угарный,
Потянусь к тетрадке,
Чтоб записать победное:
«Живу!»
 
 
А коль живу,
То, значит,
И другой
Сумеет жить,
Переболев однажды.
Я нужен людям
Именно такой,
Каким сумеет быть
На свете каждый.
 

ДВА ЛИЦА

 
Случится же!
Как будто смелый,
Ведь как-никак
Зовусь певцом,
Стою, бывало, оробелый
Перед ответственным
Лицом.
 
 
Перед Лицом,
Не очень высшим,
Но все же,
Надо понимать,
Перед Лицом,
Уже привыкшим
Хоть чем-то,
Но повелевать.
 
 
Перед Лицом,
Чей взгляд упорный
Внушает
С чувством правоты,
Что он единственный,
Который
С высокой правдою
На «ты».
 
 
И вот —
О, странность,
О, подробность! —
Однажды пронял
Смех меня.
И страх,
И скованность,
И робость
Перед Лицом
Утратил я.
 
 
Он был еще
В суровой справе,
А мне забавно…
В чем секрет?
Да в том, что я
Его представил,
Каким он был
В двенадцать лет.
 
 
Представил я
Совсем иного,
Когда он был
В кругу ребят
И простодушен
До смешного,
И лопоух,
И конопат.
 
 
Над ним
Хихикали девчата…
Ну, словом,
Рос он на селе
Без государственной
Печати
На государственном
Челе.
 
 
Теперь
Мой опыт
Что-то стоит!
И вот я с опытом моим
Придумал самое простое,
Чтоб не робели
Перед ним.
 
 
Я предложил,
Чтоб над чинушей
Повесили его портрет,
Где лопухами
Вянут уши —
Каким он был
В двенадцать лет.
 

«Он был вельможен…»

 
Он был вельможен,
Был он важен,
Был всеми
Почитаем он…
Порой ответит
На поклон,
Порою
Не заметит даже.
 
 
Однажды
Он сидел,
Как князь,
А я, как властный
Консул Рима,
Не торопясь,
Не поклонясь,
Прошел невозмутимо
Мимо…
 
 
И он подумал,
Что я тож
Куда-то
Даже выше вхож.
Он стал любезен…
И едва ли
Стихи нуждаются
В морали.
 

«Свеженький, как пионер…»

 
Свеженький,
Как пионер,
Ворковал он
Благонравно:
– Не министр
И не премьер,
Почему ж
Седеешь рано?
 
 
Мне министры
Не в пример.
Честолюбием
Не брежу.
Я поэт,
А не премьер,
Но обязанности
Те же.
 
 
Как не быть
Тут седине,
Если думаешь
В заботе
О такой
Большой стране,
О таком
Большом народе.