Текст книги "Аз буки ведал"

Автор книги: Василий Дворцов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 14 (всего у книги 18 страниц)

– Я эти книги с детства собираю. И вообще все об этом времени. И в Европе тоже. Если это и Чехии коснулось – то почему нет? Степь, Великая Степь – от моря Японского до моря Турецкого.

Это все больше и больше отходило от заготовленной схемы. Ну никак Глеб не ожидал от этого сельского мента каких-либо интересов, кроме мелких взяток да желтых противотуманных фар к родному "уазику"...

– А что это все вместе? Какая причина столь сильного увлечения?

Джумалиев затаенно улыбнулся. Он все еще пока не знал, зачем у него гость, но понял, что и тот потерял ориентацию в незапланированной обстановке. Теперь только бы не свернуть с принятого обоими направления беседы, поболтать о том о сем, чтобы незаметно выяснить: чем таким запасся этот москвичок, решившийся на такую наглую выходку – взять и зайти в дом, мягко говоря, без приглашения. И Джума стелил дальше:

– Я казах только по отцу. А фамилия у меня по матери узбекская. Ты не встречал подобных?

– Виноват, конечно. Но что-то не припомнится.

– Ну? Телек-то смотришь? Или нет?

– Смотрю. Куда же деться.

– Так, может, вспомнишь "Дело Джумалгалиева"? Нет?

– Это... который людоед?..

– Он самый.

– Родственник, что ли?

Джума осклабился в полутьме своего спального угла. Железно сверкнули зубы.

– Почти. Значит, смотришь. Телек-то... Значит, должен знать, что эта фамилия от того самого Чингиса идет... Царская фамилия. Ей ровни по времени среди других нет. Разве что от Соломона. Мы свою родословную до шестого века почти без прерывания знаем. От имени – до имени. Двадцать князей только было. А еще – полководцы и просто батыры. Есть даже ветвь в русское дворянство. Но это уже кучумцы. Вот так-то!

Теперь он уже не нервничал. Теперь он был на своем коньке: москвичок сам попал в ловушку, слишком искренне проявив интерес к тому, что было его гордостью.

– Ты слышал о тех временах, когда все народы управлялись жрецами? Ну, этими – патриархами. А может, ты что про "черные рода" слыхал? Неужели ничего? Тогда слушай: "черный род" – это потомки тех самых патриархов, что и жрецами, и царями одновременно были. Они по всей земле сохранились. Это ученые все думают: почему у немецких там графов и маньчжурских князей гербы одинаковые? А потому что "черные роды" древнее всяких Японий и Германий. Народы молоды, многое не помнят. А в этих родах все и хранится.

Джумалиев, поморщившись, чуть сменил положение. Глеб воспользовался этой паузой, чтобы тоже как-то приложиться:

– Я знаю. В Европе это смена династий Меровингов на Каролингов. Всех потомков Меровингов, как черных магов, истребляли в течение веков.

– Да что ты знаешь? Их не истребили. Евреи считают их потомками Соломона и царицы Савской. Но они корнями уходят дальше. Они есть везде, во всех народах. Просто надо самому быть в себе. Тогда вспомнишь.

– Но Каролинги же везде победили? И на Востоке.

– Кто сказал? Ты про религию Бон знаешь? Нет? Смотри, там, на окне, книга.

Тяжеленное академическое издание: 1918 год. Петроград. "Буддист-паломник у святынь Тибета". Откуда такое здесь?

– Это моей мамы. А где же она? Мама! Ма-ама-а! Где чай-то?

Из темной глубины опять раздалось ворчание, потом загремела посуда.

– Мама у меня ведь из сосланных. В Казахстан. Там и замуж вышла за местного. Иначе нам было не выжить в голоде. А мой дед, ее отец, был великим человеком. И знаменитый революционер. Там, в Казахстане, и умер. От него и началась библиотека. А оружие-то я сам собираю... Но мать, чтобы тогда себя и отца спасти, вышла за простого... Вот род на мне и пресекается... У меня детей теперь не должно быть. И так даже лучше. Иначе бы все равно погибли. Как у Наполеона. Нам нельзя кровь смешивать.

– Это почему? Резус особый?

– Очень даже особый.

– Стоп! В этой деревне – потомок царской крови?

– А ты зачем смеешься? Сумасшедшим считаешь?

– Так ты объясни! Объясни! А то ты про одно начнешь, тут же на другое скачешь. Про Джумалгалиева забыл? Про бон, про маньчжурских князей?

– Я тебе и про Наполеона напомню.

– А почему не про принца Чарльза?

– А ты хотел опять посмеяться? И опять пролетел! Принц Чарльз, через свою прапрабабку, тоже наш. Не чистокровный – вот и вся гемофилия!

– Сдаюсь.

– То-то. Я тебе могу немножко рассказать. Ты молодец, парень крепкий. И очень даже непростой. Я уже знаю... Как ты меня тогда вилкой напугал! А почему? А? Потому что я знаю силу железа. Знаю. Как никто здесь... Вон, у меня нет такой сабли, чтоб крови не испила. А знаешь, как это узнать? Возьми – и лизни! Лизни! Сразу это почувствуешь. Кровь... Все ерунда, что говорят: она сворачивается. Жизнь в ней все одно есть.

– Ты точно Джумалгалиеву родня.

– Не родня, как ты думаешь. Мы из одного рода. Это больше.

Глеб остановил себя: "Опять пугает. Вот недоносок. Или потерпеть?" Он взял еще одну книгу, потом третью. Да тут все Академия. "Из Зайсана через Хами в Тибет и верховья Желтой реки". Пржевальский. У простого селянина такого не бывает... На одной темно-зеленой обложке тускло блеснули золотые пчелы...

– Тут не большая тайна. Он почему вот стал вампиром? Не прошел обряд. Со старшими. Вот его дух и свел с ума.

– Какой обряд? Какой дух?

– Не поймешь. Ты же сам сказал: ты – из пастухов.

– Ага. Как Авраам. Или Ибрахим. Как тебе звучит привычнее.

– Вот ты как? Смеешься? – хозяин, от боли искривившись всем лицом, присел на корточки, там, почти сидя на полу, выпрямился и стал очень медленно подниматься. Встал, выдохнул и мелкими-мелкими шажочками пошаркал к дверям.

Гость затаился: кажется, достал. Но навстречу Джумалиеву уже шла малюсенькая, иссохшая до скелета, завернутая в большой зеленый с золотым шитьем восточный платок старушка. В ее тонких черных коготках мелко подрагивал поднос с большим, расписанным розами фарфоровым чайником, две чашки под блюдцами, кусковой сахар. Она, что-то бурча, подошла к столу и, оттолкнув локтем книги в сторону, поставила поднос. Только после этого взглянула на Глеба, на сына. Опять что-то неразборчиво ворча, начала освобождать от белья стул.

– Садитесь. Может, кушать хотите? Нет? Тогда я ушла.

– Мама, не трогай стул, я не смогу сидеть. А ему и в кресле хорошо... Видел, какая она? Царица!.. Про барона Унгерна хотя бы знаешь? Который стал последним императором Монголии? А потом в Новосибирске наскоро расстрелян? Так вот, сам он из древнейшего немецкого рода, даже и русский дворянин потом, а бон-по, когда его увидели, сразу в ноги упали. Даже ничего доказывать не надо было. Это для Европы он сумасшедший. Для тех, кто истинного не знает. Сразу же начинается: "Вампир! Изувер!" А попробуй-ка не принести жертву! Если боги ее требуют. Попробуй отказать. Да! Унгерн вырывал у еще живых красноармейцев сердца! Но не для удовольствия же, не для еды же. Потом жег их, пепел в воду – и поил всех своих солдат... Ты понял, что эти суки "чистые арийцы" с нами сделали? Они же идею духа, где нация – ничто! подменили на самое тупое измерение черепов. Фашисты! Козлы! Тупые фашисты! А потом вдруг удивляются: почему у них дети буддистами становятся?! Козлы!

Джумалиев даже сплюнул. Лицо его, как обычно при волнении, становилось бледно-синюшным. А губы – так и просто синими. "Понятно теперь, вот оно откуда – голубая кровь".

– Ох и болит, зараза... А вот в той же истории: царь Иван Грозный, что твоих предков в Казани пожег, он того же себе искал в своей опричнине-то. А эти ученые как попки твердят: "Почему как орден? Почему?" Дубаки! Потому что орда – орден – орднунг – это все это одно: это наш новый мировой порядок. Когда царит жрец. Понял? И сейчас уже не так долго. скоро, может быть, совсем скоро...

И тут Глеб не ошибся – нет! – он в слабом из-за полузадернутой плотной и пыльной шторы свете увидел блеснувшую из глаз распалившегося рассказчика маленькую слезинку. Да! Она вдруг так неожиданно и быстро соскользнула по его щеке, что Джумалиев, через боль резко отвернувшийся к стене, мог лишь надеяться, что ее не заметили. Но голос тоже предательски дрогнул:

– Эх, если бы у меня отец... тоже настоящий был!..

Все. Лирика кончилась. Глеб встал из кресла. Шагнул к стене, почти ткнул носом в крайний клинок. Эх, как он любил историческое фехтование! Это было самое любимое из всего, что навязывал брат.

– Я-то к тебе не за былинами пришел. Дело у меня было.

Тот даже не пошевелился.

– Семенов сказал: только ты можешь здесь помочь.

– Ну?

– Я, понимаешь, кроме паспорта, еще и удостоверение посеял. Офицера.

– Какого офицера?

– Того самого.

– Что?! – Джума аж подскочил. И вскрикнул от боли: в спине что-то громко щелкнуло.

Он сел, согнувшись пополам. Потом вдруг тихо распрямился и, криво, тряся нижней губой, заулыбался:

– Слышь – отпустило. Во блин! Точно отпустило... Точно...

Он осторожно, прислушиваясь к своей спине, сделал шаг. Другой. Вроде пока было терпимо. Смелее разогнулся. "Хорошо. Хорошо-то как!" Теперь шагнул к зеркалу. Посмотрел на себя. Через отражение хмыкнул Глебу:

– Ты что, сразу не мог мне такое сказать?

– Это чтобы тебя сразу отпустило?

– Нет... Ну, хотя и это хорошо. Нет, чтоб я не болтал лишнего.

– А то что?

– Да видишь ли, – замялся Джума, – я-то думал... А ты, оказывается... А кто еще про это здесь знает?

– Три человека. Сам догадайся – кто.

Джумалиев тихо-тихо заходил по комнате, поднимая и опуская плечи и трогая все подряд. "Только бы не меня!" Глеб отодвинулся к окну. Но хозяин уже окончательно утонул в себе и в своем новом состоянии. Он нежно ощупывал бока, гладил поясницу. Слегка приседал. Потом разом остановился:

– Так ты зачем меня так подставил? Мне тебя теперь легче закопать. Да. И забыть. К хвостам собачьим.

– Что ж, так и сделай.

– Опять хорохоришься?

– Проверь.

– Сейчас и проверю. – Джумалиев зло стянул полотенце. Потащил из кучи синие брюки. Покряхтывая, очень медленно натянул, застегнул ремень. – Помоги рубашку надеть!

Глеб помог. Что теперь?

– Теперь пойдем. Не спеши. У меня еще все болит.

Они вышли на крыльцо, и Джумалиев старательно запер дверь.

– А мама?

– У нее с памятью плохо. Может выйти и заблудиться... Возраст. Приходится ведро ставить и закрывать.

Они вышли в проулок – Глеб впереди, Джумалиев, как привык, сзади. Так вывернули на главную улицу. Потом вдоль полупустых торговых прилавков. Забавная была реакция у теток с носками, колготками, стиральными порошками и штампованными китайскими детскими костюмчиками. Завидев участкового, они улыбались так старательно, что, даже когда Глеб обернулся шагов через пятьдесят, они все еще не могли расслабить свои стянутые лица. Понятно. Уважают.

– Видишь, как меня любят? А ты меня так и не понял.

Джумалиев, переваливаясь, теперь был рядом. "Сейчас за руку возьмет". И тот точно потянулся было к локтю Глеба, но вдруг отдернулся. К ним навстречу шла белая "нива". Оба всмотрелись, потом покосились друг на друга и ухмыльнулись: не та.

Администрация района располагалась в двухэтажном, белого кирпича доме с портиком и высоким, ступеней на пять, крыльцом. Два блеклых флага свисали под мягко сияющим солнцем на обе стороны. Пропыленная лиственница уже почти наполовину пожелтела и обильно осыпалась. Синий почтовый ящик на выносе. Наполовину высохшая большая клумба... Сонный ветеран-вахтер с орденской планкой на школьном пиджачке.... Секретарша тоже пенсионного возраста значит, жена молодая....

...Джумалиев просто жег глазами из последних сил перебарывавшего дурноту главу. Но тот на подсказку никак не реагировал. Пришлось открыто поднажать.

– Вилен Рустамович. Наш гость тут в трудном положении оказался. Без всяких документов, обокрали его в дороге. Но он – тот самый редкий специалист, что нас очень заинтересовал! Очень заинтересовал!

– Это которого в Алтайск заказали? – дошло до головы.

Джума посинел: "О! Безголовый!"

– Которого просили. Приглашали! Звали! А у меня не получалось его найти.

– Ну да, да. это я не так выразился. И почему это у тебя не получилось?– Что же еще теперь оставалось проболтавшемуся начальнику, как не так вот "строго спрашивать"?

– А потому! – Джума вдруг взвился, не желая быть крайним. – Потому что по ходу открылись форс-мажорные обстоятельства!

– Чего? Говори проще. не на базаре.

Вошла старая, мелкозавитая секретарша с подносиком. Поставила перед каждым ароматно дымящуюся чашечку. При этом двумя рядами золота особо улыбнулась Глебу: ну, она-то, конечно же, в курсе всего. Вот кого утюгом бы попытать! Чего бы только она не поведала. Ведьма. И нафталином пахнет: это чтоб трупный запах отбить. Который и через духи пробивается. Еще раз оглядев кабинет и – особо внимательно – своего хозяина, зачем-то многозначительно потрогала свою мелкую сине-фиолетовую "химку" и бесшумно вышла.

Джума отодвинул свою чашку подальше от края.

– А проще так: вот сидит офицер госбезопасности. И все.

Кофе капнул на светло-голубую рубашку. Теперь не отстирать. Глава, морщась, размазывал пятно пошире. И это тоже хорошая пауза. Оправданная.

– Надо же!.. Жена изворчится... А может, в кофе по чуть-чуть коньячку?

Он, не вставая, прямо из тумбочки стола достал хорошо уже початую бутылку "Аиста". Плеснул себе. Передал Джумалиеву. Тот тоже залил под самый краешек. Протянул Глебу.

– Я не пью. В принципе. Спасибо.

Те оба напряглись. "Ничего, проглотите". Вилен, уже никому не предлагая, закурил. "В-и-лен – В-ладимир И-льич Лен-ин. Ну-ну".

– Так куда меня заказывали? То есть приглашали?

Переглянулись – как выдернули спички. Выпутываться "выпало" главе:

– Так. В Горно-Алтайске есть заказ. Частный, конечно. Но и отказать никак нельзя. Такие люди. Уважаемые. Вы же самый, говорят, классный системщик? Там вот и нужно эту самую систему... собрать. Я-то ничего в этом не понимаю. Возраст уже. Компьютер даже в свой кабинет вносить не стал пугает. Умный он больно. Пусть у секретаря стоит. Вместо печатной машинки. Вы где отдыхаете? Далеко?

– В лагере у Дажнева, – прикрылся еще одним покрывалом Глеб.

– О! Тогда мы вас найдем. Для заказа. Вы ведь тоже можете позволить себе чуточек подзаработать? А? Там нельзя отказать – такие люди!

Они в принципе договорились. "Как только – так сразу". – "Насчет документов – мы ускорим". – "Свяжитесь в Москве только с... Только с ним!" "Ну, понятно же! Но и наш разговор..." – "Я же ваш личный должник теперь!" "Сочтемся за все и разом". Тепло попрощались. Выходя, покивали секретарше. Потом и вахтеру тоже... Все. Солнце. Ветер свободы. Без запахов нафталина и табака. Только пыль, навоз и полынь.

– Теперь моя очень неличная просьба. Почти приказ. Как равного по званию, но с преимуществом. Я не отказываю твоему Хозяину, но за это хочу спать и гулять по лесу спокойно. Без камнепадов на голову.

– Каких камнепадов?

– "Каких"... Я что, по-твоему, сам себе руки поотбивал?

– Не понял...

– Опять эти хозяйские орлы меня ловили? Камушки на голову роняли?

– Когда?

– Вчера! Что ты меня доводишь?

Джумалиев остановился. Взял Глеба за пуговицу на груди и вплотную – до запаха изо рта – медленно проговорил:

– Ничего такого не может быть. "Эти" за тобой уже четыре дня как не ходят. Их отсюда всех увезли. Сразу, как только следствие закончилось. Не найдя свидетелей, между прочим... Так что тебе показалось. Обвалы, они и от коз бывают.

– От козлов чаще.

– И потом, если ты и вправду такой умный – зачем? Зачем тебя камнем по голове, если твоя голова-то им и нужна?

К администрации подрулил "уазик". Из открывшейся дверки в пыль лихо выпрыгнул здоровенный Дажнев. Потом еще двое мужичков поменьше. Увидевший их, скорее всего, еще из машины Дажнев почему-то радостно замахал, закричал Глебу:

– Привет! Ты откуда и куда?

– Да вот, с главой знакомились.

Глеб посмотрел на Джумалиева. Тот ухмыльнулся и, юродствуя, отдал честь:

– Все. Желаю здравствовать. А я – болеть дальше.

Повернулся и тихонько-тихонько, как крабик, бочком смотался из неудобного положения... "А ведь ну никак не ожидал он вот такого поворота. Разоткровенничался. И про Чингисхана. Думал, я уже все равно теперь... отмеченный, как они тут все говорят. Да, только вот программа выполнила недопустимую операцию и будет закрыта. Бац! И все! Опростоволосилась ты, жаба: я – вечно живой. Как Горец".

– С главой знакомился, – повторил Глеб и показал Дажневу забинтованную руку вместо пожатия.

– Ну и как?

– Он нормальный мужик. Понимает многое. Надо только его от вредных привычек избавить.

– Сейчас и начните. Он готов.

– Да? Уже? – Ох эти маленькие глазки-буравчики. – А ты куда?

– А вот к вам.

– Да?.. Значит, "да"? Это хорошо. Очень... Подождешь пять-десять минут? Одно дело с товарищами решим, потом и поедем. С рукой-то что?

– Ерунда. Бандитская пуля.

– Тогда здесь жди. Не теряйся, а то тебя Филин тогда искал. Все перерыл в лагере и всех. Чуть не кричал от злости. Я впервые его таким видел... Так что жди здесь. Не исчезай.

Прямо – метрах в трехстах – стояла недостроенная церковь. Налево, тоже, поди, недалеко, почта. И еще нужно было бы как-то срочно найти Светлану: похоже, назревала пора смываться.

...Юля, вся погруженная в хлопоты, искренне улыбалась только Глебу. Вокруг стояли сумки и корзины, свертки и кулечки. Дажнев же выслушивал:

– Это твой любимый Филин приказал пикник устроить. В стороне от глаз, только для руководителей секций. А обслуживать я одна должна. В целях конспирации. Прямо как в девятьсот пятом. В Разливе.

– Не в Разливе, Юлечка. В Берне. – Дажнев робко защищался.

– Да хоть где! К чему такая секретность? Взяли бы пару поварих... Глеб, вы не обращайте на нас внимание, просто наслаждайтесь отдыхом. Вместо меня.

– Я хотел бы только с вами. Иначе это не отдых. Совесть замучает.

Он так и не понял – берут его на этот пикник или нет? Дажнев, похоже, этого не знал и сам. И спросить-то, бедняге, не у кого. Инструкции получить... Ну? Берут или нет? Глеб спрятал глаза, отошел, пусть решают за спиной. Он подчинится партийной дисциплине. На сегодня он и так уже заслужил самый что ни на есть пассивный отдых... Но тут из-за соседней палатки, как крылоногий Меркурий, возник пухленький Юра – адъютант Саши-монархиста. Он, не доходя трех шагов, беззвучно "щелкнул" каблуками своих божественных сандалий:

– Разрешите доложить!

– А где "здравия желаю"? Не паясничай. – Дажнев поморщился.

– Велено передать: командир уже на месте. Костром занимается. Столом. И скамейками. Если что-то нужно нести – я могу.

– Еще бы не нужно. Бери те две сумки. Унесешь?

– Рады стараться. – Юра схватил самые большие, мотнул челкой. Понес.

– Да осторожней! Там посуда! – отчаянно воскликнула вслед Юля.

После такого "явления" Дажнев принял решение:

– Этот петух из Питера даже здесь без адъютантов не обходится... Глеб, а рюкзак ты нести сможешь? – Он тоже решил иметь подпорку.

Почему нет? Паж так паж. Обижаться? Но это судьба. Глеб же сам ни на что не напрашивался. Он бы мог и здесь честно поваляться. С книжкой. Любой. Пока буквы окончательно не забыл.

– Ой, ну что ты, Володя! Глебу же будет тяжело!

Милая, милая Юля. Какая она добрая: взяла его уже грязные бинтованные культи в свои пухлые и теплые пальчики с длинными холеными ногтями. Осмотрела:

– Кто это так замотал? Ужас. Надо будет все заменить.

– Вечером. Сейчас нет смысла: все равно запачкаю. А рюкзак – понесу.

– Ну так все? Или что-то еще? – Дажнев легко поднял самый большой рюкзак, самую большую корзину и самую тяжелую сумку.

"Здоров он, однако. Ох и здоров! Лось".

А Глебу дали маленький и корзинку на локоть, тоже маленькую. У Юли две сумки. "Вперед!"

Они шагали клином. Дажнев, ледоколом, впереди. Глеб и Юля чуть-чуть отставая. Не особо, но, если не повышать голос, впереди идущему ничего и не слышно. Хотя разговор был весьма приличный месту и времени: Юля рассказывала о последнем проведенном "ими с Володей" Всероссийском съезде трезвенников. О трудных боях со сложившейся оппозицией из западных регионов, о примененных больших и маленьких политических хитростях. То есть все было вполне даже прилично... А Дажнев и не старался: он явно готовился к предстоящему... А если бы даже прислушался? Ну, может быть, и не согласился бы с некоторыми слишком резкими характеристиками своих "соратников".

Глеб слушал и не слушал. Все эти полузнакомые имена и ситуации, эти так надоевшие переплетения мелких амбиций и страстишек вокруг чего-то такого, всем вроде дорогого и всеми так за годы и непонятого, уже совершенно не возбуждали. Ни тоски, ни азарта. Просто это у него тоже было. Когда-то. И ладно... Он только слушал мелодику ее грудного, густого голоса, иногда смотрел на шевелящиеся в произношении недоходящих слов красивые полные губы, на красивую, в легкой испарине шею, грудь. Такая баба! Рожать бы ей и рожать. Пять, шесть, девять ребятишек... Да пока муж не загнется... А она вот уперлась в эту политику. И в самую что ни на есть пошлую ее струю "трезвость". Почему? Какая такая в этой "трезвости" была для нее замена естественному земному желанию быть женой и матерью? Любовь к Дажневу? Да, на какое-то время вполне возможно. Год. Три... А дальше? Уже сейчас он ей ничего такого не дает. Вон только прет впереди – мощно, красиво – и все... На этом все. Его деньги? Нет, это не для нее. Да с такими-то данными можно было и поинтереснее жизнь устроить. Стоп! Вот оно что: интерес! Интерес к власти. Странное и страстное желание быть при власти. При любой – даже самими придуманной. Ведь они в "трезвости" даже друг друга иначе как "руководители регионов" и не называют... Сидит себе пуп в Мухосранске или Тудыть-Пердеевке – "руководитель региона". Вот оно: страсть. Страстьнаркотик, убивающий инстинкт...

–...Глеб, а что вы молчите?

– А я не молчу. Я нежусь в вашем голосе. У вас удивительный тембр.

– Да?.. Спасибо. Мне об этом никто не говорил.

– Естественно, никто. Во-первых, ваша красота уже сама настолько самоценна, что многим кажется, что она не требует для себя поддержки в звуке голоса или пластике. А во-вторых, вы же со мной недавно познакомились.

– И что?

– И просто не успели узнать, какой я на самом-то деле дамский угодник.

Она поглядела на него счастливым взглядом. На их смех Дажнев обернулся:

– Поделитесь?

– Нет! Эта наша с Глебом фракционная тайна.

Дажнев больше не отрывался, шел теперь гораздо ближе. А Юля ворковала и ворковала... Так они прошли с километр вверх по реке до знакомых торчащих скал. Широкая каменистая долинка с семью притихшими рукавами речки. Четыре торчащих пятиметровых базальтовых пальца. Мелкие частые сосенки по склону. Даже березки на месте... Так вот и увидишь сейчас ту молоденькую парочку. Ага. И "пастушков"...

Но между "пальцами" уже дымил костерок, и рядом с двумя складными столиками возились три человека, сооружая из камней и зеленых ивовых веток импровизированные седалища. Они разом вскинулись на звук шагов и не очень радушно – с ехидцей – заулыбались. Саша, молчащий при нем Юра, и еще один йог, что ли, очень худой, с узким черепом и узкой бородкой. Его длинные-длинные, с проседью волосы были стянуты в хвостик:

– Ага! Пища богов! Очаг уже горит и жаждет жертвы!

– А ты уже коммунист? – Саша был удовлетворен молчанием Глеба.

– Приветствую. – Дажнев весь напрягся. – А где Филин?

– Ожидаем-с. С минуты на минуту. Юлия Густавовна, сюда ставьте!

Глеб сложил свою ношу и, ссылаясь на травму, ретировался. Походил над донельзя прозрачными здесь мелкими ручьями. Поблескивая мозаикой отражений, они упорно куда-то спешили, спешили через большие и малые, оглаженно голые серо-голубые камушки. Ни водорослей, ни мальков– мертво. Сколько здесь километров до белков?.. Хотя он видел возле лагеря пару парнишек с удочками, но не представлял – кого здесь можно ловить? Форель?.. Берег осторожно зарастал между валунами мать-и-мачехой. Ее уже чуть подсохшие, снаружи жесткие глянцевые, но с плюшевой изнанкой листья с хрустом ломались под его шагами. И тоже – пусто. Ни бабочки, ни мухи... Потом подошел к "своему" "пальцу". Огляделся – о нем забыли. Вот и хорошо. Вот и ладно. Помаленьку, не спеша вскарабкался наверх. И лег.

Но заснуть не давали. Голоса набирали и набирали... нет, не децибелыджоули.

–...Это, между прочим, еще самоназвание "духоборцев": "Союз борьбы за духовность и истину"! Да! А духоборы – это только одна небольшая часть народных религий протеста, религий революций... Да называйте как вам удобно! Пусть секта, меня это слово не пугает... "Мировоззрение – религия философия" – это же одно и то же!.. Да, в основе нашей философской системы лежит религия киников. Да, мы – те самые фаталисты, которые вбирают в себя весь материалистический мир со всеми его реалиями... Все просто: мы самым активным образом переделываем мир, но – только в определенном, всегда очень строго определенном направлении. В том, которое так или иначе, но фатально ждет человечество в финале его развития...

– Финал – это же Апокалипсис?! – ехидно сладкий голос Саши.

– Почему же? Мы входим в эру Водолея. У нас прекрасные перспективы!

А это, наверное, "йог". Говорит вкрадчиво, даже в солнечном сплетении зудит:

– Кали-Юга – это действительно только лишь этап земного круга бытия.

– А если я не желаю слышать об этих антирусских традициях?! – Опять Саша, но уже не так сладко.

– Тогда громко заявите: русские – не арии! Они – чистые негры! Ну? И у русских нет никакой истории, кроме как этой несчастной тысячи лет. У других народов есть, а у русских нету! – "Йог" выпевал звуки.

– Только не надо мне эти ваши дешевые уловки подсовывать. Мы не в метро о вере спорим! Была история праариев, ариев, праславян, славян. А потом только история Руси. Но зато именно Руси! И, конечно, не одна тысяча лет. Только в любом случае я ведь – не древний арий. И с современными индусами у меня ничего общего нет. Я оригинален в своем роде. То есть в своем Роду.

– Это заметно, – встревает Дажнев. – Оригинальность во всем. Это у вас прежде всего – оригинальность! Чем мельче партия, тем больше у нее гонора.

– Вот это тоже не надо! Вам не надо! Стоит ли напоминать, каким путем вы своей массовости в советское время добивались? А сейчас только эту инерцию, а точнее, агонию и эксплуатируете.

– А ты еще нас в балете упрекни!

– Это простим.

– Благодарствуем!

– Можно слово молвить? – Это "йог". – Я очень попрошу всех присутствующих по возможности не "возбуждать улыбку дам огнем нежданных эпиграмм". По возможности, конечно. Юлия Густавовна, вас не обескуражит, если я сам разложу салаты?

– Э, нет, – вмешался Саша. – Не надо, он какие-нибудь заклинания нашепчет.

– А вы – перекрестите. Тогда, говорят, ничего не случается? – "Йог" хихикал. – Так я продолжу, как вы со стороны смотритесь. Вот спор идет: кто кого у руля сменить должен. Спор идет-идет.... А руль пока так болтается. Но! Вы, коммунисты, уверены в своем будущем? Да! А вы, монархисты, тоже ведь уверены в своем будущем? Тоже – да! Вы, коммунисты, любите свою Родину и желаете своему народу только счастья? Конечно! И вы, монархисты, тоже! Вопрос: кто из вас прав в своих видениях будущего – Великая Россия и Могучий Народ? А?

– Сейчас мы услышим самое соломоновое решение!

– Ну... Если так воинственно, то не услышите. Хоть я и произнесу.

– Уж замуж невтерпеж!

– Дорогие товарищи и господа! Мы – на пороге новой эры. Эры России.

– И?..

– Все! Простите, но это все.

– Ну очень умно. – Саша понизил голос, почти зашептал: – Прямо восхитительно. А чем, позвольте спросить, докажете?

– Да-да, аргументируйте! – Ну и словечко же! только у Дажнева и сохранилось.

– Ничем. Ничем. Гарантийных свидетельств – как вы, православные монархисты, – от пророков не имею. И даже не хочу иметь. И научными выкладками, как вот товарищи коммунисты, не пользуюсь... Я просто знаю. Но могу научить и вас – чтобы тоже знали.

– Бред. Я-то, дурак, вслушивался, – забурчал Дажнев. Видимо, отошел.

– Вы тоже считаете – "бред"?

– Да.

– А помните перл: "Идея, овладевшая массами, становится материальной силой"? Это же чистая тантра: прана по воле мага из акаши творит материю. Энергии управляются идеями – это закон Космоса. Санатана дхарма. Понятно?

– Я слушаю-слушаю.

– А я – ничего... Я к тому, что вот мы с вами верим в бессмертие души. Пусть каждый по-своему, но мы оба верим в единую экстрамундальную Первопричину мира. И так далее... А он – не верит. Социологист, он верит только в самую грубую материю и механические законы. Но при этом пользуется древнейшими упанишадами. Это ведь вам не от Карла Маркса и Луначарского. Это от Начал – Энсофа. И он ведь такой же, как и мы, участник мирового прогресса. Слепой, но очень активный. Очень энергоемкий. Ведь сколько на него людей завязано. Даже лично – десятки тысяч. Это тоже, между прочим, о многом говорит. Если бы вы в самом деле так о чистоте крови болели, то все же поняли бы историческую, если хотите, предначертанность славянской сансары: исполнять чужие идеи, и при этом всегда оставаться самими собой. Достоевский...

– Да пошел бы ты! Какой ценою? – Ого! кажется, Саша не выдержал.

– Что с ним разговаривать? – вновь появившийся Дажнев тоже зарычал. – У него только "батюшка-царь" на уме: "вот приедет барин, барин нас рассудит!" Вот и все! Эта рабская психология жажды хозяина! "Боженька, помилуй!"

– А тебе бы только бунтовать! "До основанья, а затем..." Действительно, ваша партия от Люцифера идет.

– Не надо только на штампах играть: "Люцифер"! А если перестать слов пугаться? Если взять и перестать? Что оно – слово? Звук! Воздух! Оно пустота! Фу! Пусть от Люцифера, и что? Сколько жил человек, столько он и мечтал о своем владычестве над миром. А мы – как бы ни назывались! – мы есть организованная направляющая его поисков этого владычества. Во все века, во всех народах.

– Вот и договорились! Все понятно: "И будете как боги!"

– Да! Тысячу раз – да!

– Насчет слова вы не правы, – влез поперек батьки "йог". – Дыхание– это не пустота, это прана – энергия, брахма. Другое дело, что к слову прилипает иногда чуждая ему традиция восприятия. Люцифер – значит лучащийся, дающий свет. Это имя – вечный символ просвещения. И еще греки давали ему такой эпитет: Люцифер-Космократор – Хозяин Космоса. Ибо из Космоса и идут к нам знания. От Творца Вселенной – Сатанаила.

– Тьфу! – возмутился Саша. Похоже, дело двигалось к развязке.

– Так! Плюй! – Дажнев. – На все, что тебе не нравится, плюй! На все! На отцов, что войну выиграли. На их красные знамена! Крестом своим тешься. Библией! Дегенерат!

– Кто я?! Кто?

Шум опрокинутого стола. Завизжала Юля. Пора к ним спускаться. Глеб и начал... И хорошо, что не успел. Потому что успел Филин.

Глебу еще нужно было либо сползти, либо спрыгнуть с двухметровой высоты, когда все действующие лица политических диалогов напряженно замерли в разных позах: здоровенный Дажнев заломил за спину руку худощавого Саши и давил его к земле. Тот, отчаянно выворачиваясь и подвизгивая от боли, целенаправленно лягал Дажнева по голени, не давая свалить себя окончательно. Юра и "йог" – вокруг стола – только пугали друг друга ложными выпадами, оба, видимо, не насовсем охваченные пылом этого идеологического спора... Филин быстро и молча подошел вплотную к группе сцепившихся атлетов и, положив левую ладонь под сердце, правую вскинул к небу: "Прекратить!" Реакция была поразительной: все бойцы разом обмякли, сначала замерев, а затем и разойдясь по разные стороны костра.