Текст книги "Тихое оружие"

Автор книги: Василий Великанов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 7 страниц)

Великанов Василий Дмитриевич

В этой войне самые обыкновенные люди творили необыкновенные дела.

Леонид Леонов

Советским радисткам-разведчицам, действовавшим в годы войны в глубоком тылу противника…

В тыл врага

Мартовский снег осел, и образовался крепкий наст, отливавший мутноватой голубизной. А то вдруг начинал густыми хлопьями валить мокрый снег и тут же таять, превращаясь в кашицу. Днем солнышко пригревало и с крыш текло. А ночью подмораживало и на карнизах вырастали ледяные морковки. Гуляя около дома, девушки сбивали их и посасывали, как это делали в детстве.

Нину[1]1
  Имена основных действующих лиц этой документальной повести автором изменены.


[Закрыть] волновали запахи приближающейся весны, весны сорок третьего года, и в душу почему-то закрадывалась тоска. Ожидая со дня на день отправки, она старалась скрыть перед подругами свою тревогу. Но особенно перед капитаном «Орленком».

А то, пожалуй, отстранят от задания или совсем отчислят из группы, как это сделали с одной девушкой, которая разговаривала во сне и могла выболтать то, что надо крепко держать за зубами…

Но вот наконец пришла долгожданная ночь: дружная тройка землячек – все ивановские – должна была улететь на запад.

Днем Нина написала домой последнее письмо из Москвы, предупредив родителей о том, что она уходит на фронт, и теперь, вероятно, они не скоро получат от нее весточку. Просила не волноваться. Да, легко сказать – «не волнуйтесь за меня». Как же они могут быть спокойными, если брат уже на фронте, а теперь вот и Нина уходит?..

* * *

Стемнело. Мутный туман окутал землю. Девушки залезли в кузов машины с брезентовым верхом и поехали через всю Москву на аэродром. Дорогой тихонько напевали полюбившуюся им песню:

 
Прощай, прощай,
Москва моя родная,
На бой с врагами уезжаю я,
Еще прощай, подруга дорогая,
Пиши мне письма, милая моя…
Пиши. А куда?
 

Огромная столица притаилась в ночи, притихла. А вот луна, будто назло, светила ярко. Ну к чему она сейчас? Только будет демаскировать «Дуглас», на котором предстояло лететь.

В небе маячили бледные силуэты аэростатов заграждения. Враг еще не ушел далеко: в любую ночь «стервятники» могут налететь на столицу. Недавно Нина прочитала в газете статью, в которой были жгучие слова в адрес захватчиков: «…они ненавидят Москву – символ их поражений; они попытаются изуродовать и обезобразить ее»…

Аэродром без огней и автомашина с затемненными фарами. Но все люди действуют быстро, сноровисто. Солдаты грузят в длинное брюхо «Дугласа» тяжелые тюки с радиостанциями для «Седова», находящегося уже в тылу врага, с оружием и всем необходимым разведчикам. А капитан «Орленок», – как и летчики, в комбинезоне, негромко командует.

Старшина Говоров подогнал на радистах лямки парашютов и, застегивая карабины, пошутил:

– Не забывайте, девочки, и меня! Нет-нет да и стукните: точка – тире… тире – точка…

* * *

Самолет летел медленно. В ушах гудело. За спиной парашюты и вещмешки с продуктами.

Сначала летели над Подмосковьем, и Нина видела внизу одинокие огоньки. А когда приблизились к линии фронта, внизу замаячили огромные костры: это горели деревни и села, подожженные врагом.

Горела и Нинина Смоленщина, где она родилась и провела детство. Где-то там, внизу, затерялась ее родная, милая деревенька Стайки, которую жители прозвали по-своему – Рябинки. И неспроста: под окнами многих домов росли рябины, и осенью, в золотое бабье лето, оранжево-красные гроздья ягод рдели на солнышке, словно цветы.

В эти светлые дни осени Нина любила ходить в лес по грибы или подолгу просиживала около муравьиных куч, любуясь тем, как озабоченно трудятся юркие работяги, перетаскивая в свои гнезда кусочки пищи.

А какая тогда вечерами была спокойная тишина, в которую вплетались призывные переливы гармоники и звонкая девичья песня: «На закате ходит парень возле дома моего…»

И вот теперь эта мирная тишина расколота, земля ее горит, стонет…

* * *

Самолет сильно качнуло, и Нине показалось, что он провалился в огромную яму и падает, падает… Захолонуло сердце. Но вскоре «Дуглас» будто ткнулся брюхом в резиновую подушку и опять полетел ровно.

Кося глазами в окошечко, Нина заметила недалеко от самолета большие искры, словно взрывались звезды. Заметили это и другие девушки, прижались друг к другу, замерли: их явно обстреливали.

Не раз Нина читала, что будто бы у человека при смертельной опасности молниеносно проносится в мыслях вся его жизнь. Сомневалась: так ли это на самом деле? А вот теперь, летя в стан врага, сама невольно задумалась о своей судьбе.

* * *

Ведь совсем недавно была она обыкновенной девчонкой, а теперь – «боец невидимого фронта» и ей доверили важное боевое дело.

Разве тогда, когда Нина училась в ФЗУ при швейной фабрике, могла она думать об этом? Ей было досадно, что она шила медицинские халаты и сумки для противогазов, занимаясь всякой «мелочью», а кто-то воюет с фашистами. Да, обидно было сидеть в тылу в такой момент, когда враг прорвался к Волге у Сталинграда и лезет на Кавказ.

«Как это могло случиться?» – не раз с горечью спрашивала мать. А отец хмуро отвечал: «Чем дальше заберутся, тем больше обдерутся. Русский терпелив до зачина…»

В Иванове был военный госпиталь. Юные фэзэушницы часто навещали раненых, приносили свои изделия – кисеты, платочки, скудные гостинцы, давали концерты. Умерших от ран бойцов хоронили на братском кладбище, прибивая к столбикам сосновые дощечки с фамилиями погибших воинов и высаживая на могилках цветы – слабое утешение памяти.

Ох, как горько было опускать в землю молодых ребят! Не раз после солдатских похорон семнадцатилетняя Нина, сумрачно-задумчивая, шла в военкомат и просилась в армию. Но ей отказывали: «Подрасти, подучись». Уходила она оттуда сердитая. Твердила про себя: «А я все равно добьюсь… Все равно!»

Но она еще толком не знала, как добиться того, чего хотела. А прочитав в газете о молодежном радиоклубе, воскликнула: «Вот оно!»

По вечерам Нина и ее подружки Зина и Надя стали ходить в радиоклуб. Интересно! Может быть, пригодится…

Нина знала, что в том двухэтажном каменном особняке, где они усердно тренировались, в 1917 году находился штаб Красной гвардии, и это незримо связывало их с революцией, укрепляло надежду, что им тоже доверят когда-нибудь защищать Родину.

Минул год. Как-то восемнадцатилетняя Нина пришла домой необычно возбужденная и мать встревожилась: «Уж не влюбилась ли ты, дочка, в кого-нибудь?» А та ответила с улыбкой: «Влюбилась, мама! В рацию влюбилась так, что с ней и обручилась… В армию ухожу! – И с гордостью добавила: – У нас в радиоклубе отобрали только трех девушек, самых быстрых и точных в работе».

«Да, Нина, ты у нас ловкая, – грустно сказала мать. – Но лучше бы тут оставалась. Ведь вон она какая страшная, эта война…»

Уезжая из родного дома, Нина призналась родителям, что в армию пошла добровольно. Мать перекрестила ее: «Я так и знала, дочка. Береги себя. А если уж что…» Голос ее дрогнул, и она заплакала. А отец часто-часто заморгал, будто что-то в глаза попало.

В воинской части день начинался с 6 часов утра, а заканчивался лишь в 23 часа. Но все было бы сносно, если б не ночные бомбежки: приходилось все время бегать в бомбоубежище, а днем клевать носом у аппаратов.

Через полгода приехал капитан и из всего выпуска отобрал семь девушек – радисток первого класса с наилучшими аттестациями. При этом каждую предупредил: «Если не хотите, можете отказаться».

Нина рассчитывала на то, что она будет радисткой на фронте, в боевой части, а тут, оказывается, ее ожидает иная работа – более трудная и опасная. «Чтобы победить врага, надо знать его силы и замыслы», – сказал девушкам капитан.

Нина кое-что читала о разведчиках, и ей казалось, что это люди особого склада: волевые, сильные, умные, находчивые. Сможет ли она быть такой? Заманчиво, почетно, но… страшно!

Нина гордилась и радовалась, что вместе с ней в число избранных попали ее землячки: Зина и Надя. Со своими везде как-то легче…

Девушек увезли в Подмосковье. На второй день после приезда они сняли с себя все солдатское и оделись по-девичьи: в юбочки, кофточки, туфли на каблуках. Пальто им подобрали с мягкими воротниками «под котик», такие же шапочки. И красиво и приятно.

Одним из командиров у них был майор «Седов». Другим – тот самый капитан, который их отбирал: «Орленок». Он прозвал Нину «востроглазкой» за ее пронзительные глаза. А хорошо это или плохо, она не знала.

Помещались девушки на втором этаже большого деревянного дома, стоявшего за высоким зеленым забором. Им, кроме освоения радиодела, надо было научиться вести огонь из автоматов и пистолетов.

«Конечно, стрелять по мишеням совсем не страшно, – думала Нина. – Не то что по живому фашисту, который тоже будет целиться…» «Седов» будто проник в мысли Нины и сказал: «Самое главное, девушки, не робеть, не отчаиваться в любой обстановке и упреждать врага в действиях. Реакция у разведчика должна быть мгновенной и точной».

Девушки напряженно смотрели на майора, и он понял, что им страшновато.

– Не волнуйтесь, – успокоил он, – оружие разведчик должен применять только в крайнем случае.

По вечерам капитан «Орленок» пел вместе с ученицами любимые песни, рассказывал смешные анекдоты и даже показывал фокусы.

Командиры постоянно напоминали о дисциплине чувств, о самообладании и выдержке, о том, что нервная система у разведчика должна быть прочной. Они не раз предупреждали девушек: «Если кто робеет, может отказаться от работы в тылу врага».

«Ну, кто же откажется от выполнения такого боевого задания, хотя оно и очень трудное, опасное?..» – думала Нина.

Прошло несколько часов спокойного полета. Зина притулилась головой к плечу капитана «Орленка», Надя – к Нине, и обе задремали. «И как они могут спать?..» – мысленно удивлялась Нина. Ее мутило, кружилась голова. Капитан сидел с закрытыми глазами и был бледен. Неужели и его закачало? Ведь не первый раз летит.

Не открывая глаз, «Орленок» тихо сказал:

– Пососи лимон.

Ну и ну… С закрытыми глазами, а все видит!

Нина вынула из кармана лимон, пососала. Нет, не помогает… «Скоро ли мы прилетим на место? Уж не сбились ли с маршрута?» – подумала с тревогой.

Самолет стал снижаться, потом накренился на левое крыло и полетел по кругу. Из пилотской кабины вышел штурман с планшетом, в котором под целлулоидом зеленела топографическая карта.

– Находимся у цели, – сказал он, – но сигнальных костров не видно.

Капитан взглянул в окошко:

– А вы точно определили координаты? Не уклонились от курса?

– Точно.

– Тогда все по плану.

Самолет развернулся и полетел в район нужного озера.

«Дочь» идет к «Отцу»

Время для Нины на партизанском острове тянулось мучительно долго. Днем она работала в радиорубке и на кухне, а вечерами, на досуге, все собирались в землянке и пели русские и белорусские песни. Один парнишка, тихий, с девичьим бело-розовым лицом, выводил мелодии на расческе, обернутой тонкой папиросной бумагой, а другой подыгрывал ему на трофейной губной гармошке.

Прошло две недели. Наступил теплый апрель. Земля обнажилась от снега и была влажная, липкая, но еще холодная. Сильно запахло хвоей и прелыми листьями. Кое-где уже пробивалась осока и иголочки изумрудно-зеленого пырея. На березках набухли почки, а на ольхе и орешнике уже проклевывались листочки. Появились бело-розовые подснежники. Нина набрала букетик нежных цветов и поставила его в своем шалаше.

Начальник охраны партизанской базы, прикрыв от солнца глаза широкой ладонью, задумчиво сказал:

– Экая благодать! Теперь бы к земле руки приложить, а тут приходится на войну все силы тратить…

На острове, среди болот, было сыро и душно от испарений. Временами Нину охватывала тревога и тоска: скорей бы за дело! Ее подруги-землячки уже работают, а она сидит тут без дела…

И вот в один из таких грустных дней откуда-то вернулся майор «Седов», необычно оживленный, хотя и крайне усталый.

– Ну, Нина, – сказал он, протягивая ей тонкую зеленую книжицу, – вот тебе право на новое житье.

Нина раскрыла паспорт со своей фотографией: уже не новый, затертый при носке в сумочке. Ловко сделано, не подкопаешься! Не ведала она, что «Седов», прежде чем отправить ее в небольшой белорусский город на явочную квартиру Григория Михайловича, побывал там сам и подготовил девушке «плацдарм» для жизни и работы.

– С твоей легендой познакомлю в дороге, – сказал Нине майор. – Собирайся.

– Рацию брать?

– Нет.

– А пистолет?

– И пистолет оставь.

– Да как же я…

– Потом тебе все доставят.

«Седов» взглянул на Нинины ноги и нахмурился:

– А вот сапожки-то у тебя уж очень свежие…

– Зато воду не пропускают! – похвалилась Нина, не догадываясь об опасениях майора.

– Значит, хочешь выйти сухой из воды?.. – улыбаясь одними глазами, спросил «Седов». – Как бы чего не заподозрили!..

Нине не хотелось расставаться с новыми кирзовыми сапогами, но она ничего не могла возразить майору: ему видней.

Партизанская повариха одела Нину под местную крестьянскую девушку: юбка, кофта, платок на голову и короткая потертая жакетка в талию.

«Седов» взглянул на Нину и улыбнулся:

– О, какая ты симпатичная стала!

– А вот вы-то сегодня не очень чтоб очень…

– А что? Вполне обыкновенно… – удивился майор, осматривая себя.

Он был в костюме, мешковато сидевшем, старом, грязновато-серого цвета. Поверх него – потертый брезентовый плащ. На ногах поношенные кирзовые сапоги. На голове приплюснутая кепчонка.

В повозку. на железном ходу был запряжен крепкий конь. Под сиденье, сделанное из сена, «Седов» засунул несколько гранат-лимонок и автомат. «Значит, не очень-то надеется на спокойствие в партизанском крае…» – встревожилась Нина.

– Не бойся, проедем, – сказал майор, угадывая ее опасения. – Партизанский бог нас помилует! – В его спокойных словах девушка почувствовала надежную силу.

К повозке подошла повариха. Передав Нине небольшой мешочек с девичьими вещичками и сухарями, обняла ее, тихо промолвила:

– Береги себя…

Бревенчатый настил пружинился под ногами тяжеловесного коня, между брусьями просачивалась ржавая болотная жижа. Выехали на лесную дорогу.

Прислушиваясь, Нина подняла глаза к верхушкам деревьев: где-то долбил кору дятел, а где – не видно. Улыбнувшись, сказала:

– Здорово замаскировался!

– Работяга, – одобрительно отозвался «Седов» и, о чем-то думая, умолк.

Нина знала, что в такие моменты к нему нельзя лезть с разговором, а надо терпеливо ждать, когда он сам заговорит. И майор наконец начал:

– Ну так слушай, Нина, свою легенду и все запоминай. Я, признаться, сначала колебался, когда мне порекомендовали квартиру для тебя у Григория Михайловича: ведь у него пятеро малых ребятишек! А потом согласился: менее подозрительно. Вот и Григорий Михайлович сам просил прислать ему девушку под видом его дочери от первой жены…

Слушая рассказ «Седова», Нина старалась ничего не пропустить и все запомнить накрепко, как будто это была ее собственная жизнь.

– Запомни, что к отцу ты приезжала в Сухиничи, когда тебе было тринадцать лет. Жила с матерью в Брянской области. А потом все оборвалось…

– А почему фашисты ему доверяют?

– Да потому, что он был репрессирован Советской властью.

– А как тогда вы можете доверять ему?

– Перед войной его реабилитировали, а немцы судили по анкетному, допросу: «Сидел?» – «Сидел». – «За что?» – «Как враг народа…» Значит, подходящий человек для службы рейху.

Все это казалось убедительным, но все-таки у Нины не укладывалось в голове, что она будет жить и работать в семье писаря общины.

Лесная дорожка петляла долго, но вдруг подвода остановилась и послышался басовитый мужской голос. Нина вздрогнула: к ним подходил рослый парень с немецким автоматом на груди. Из-под ушанки, сдвинутой на правое ухо, выбился на лоб волнистый русый чуб, придавая парню ухарский вид.

– Вот, Женя, передаю тебе дочь Григория Михайловича, – сказал «Седов». – Смотри, чтоб все было в порядке.

Парень тряхнул головой и, пристукнув каблуками, откозырял:

– Можете не беспокоиться, товарищ майор. Доставлю по назначению в целости и невредимости.

Связной кивнул Нине:

– Ну, пошли!

Девушка спрыгнула с повозки и растерянно посмотрела на «Седова»:

– А вы как же?

– Переночую тут неподалеку и обратно.

К вечеру Нина и Женя дошли до деревни, состоявшей из одной короткой улицы. Но прежде остановились на опушке леса и спрятались за сосны, наблюдая.

Потом, сев на, пень, парень закурил немецкую сигарету.

– Может, и ты затянешься? Трофейная, слабая! Но девушка, конечно, отказалась.

Партизан помолчал, покурил, а потом, показывая рукой, сказал:

– Обрати внимание вон на тот скворечник, что стоит у крайней хатки.

– И что?

– А то, что сейчас он летком глядит на восток. Это значит, что врагов в деревне нет. А вот, если бы он был повернут лицом на запад, держи ухо востро и не суйся…

– А чего же мы тогда сидим? – удивленно спросила Нина.

– Почакай немного. Хотя нам семафор и открыт, но… А вдруг враги все разгадали и устроили ловушку? То-то!

Довольный тем, что посвятил новенькую в партизанский секрет, Женя нарочито строго добавил:

– Да не маячь на виду! Зайди подальше, в кусты.

– А ты?

– Я, видишь, весь в зеленом, маскированный. А у тебя жакетка черная: как яблоко в мишени.

Через некоторое время позади услышали осторожные мягкие шаги, хрустнула веточка валежника.

Нина насторожилась. И тут из-за кустов показалась молодая, небольшого роста женщина в телогрейке и в юбке из серо-зеленого немецкого сукна, в самодельных стеганых бурках с резиновыми бахилами, склеенными из автомобильной камеры. В правой руке у нее корзинка, прикрытая старой мешковиной.

Вот женщина все ближе и ближе. Круглолицая, сероглазая. Взгляд вроде открытый, но недоверчиво-пытливый.

Нина обернулась и увидела совершенно спокойного Женю. Тот улыбался. «Ох… – вздохнула с облегчением Нина. – Значит, своя…»

– Ну вот и наша Вера, – сказал связной. – Знакомьтесь.

Вера протянула Нине руку и крепко пожала. А парень продолжал:

– Дочка Григория Михайловича, Нина. Убежала с Брянщины от голода. Отведешь ее к отцу. И чтоб в целости и невредимости.

Женщина кивнула головой, покрытой серым платком, окинула девушку придирчивым взглядом: за плечами старый мешок на веревочных лямках, сидор, жакетка потертая и юбчонка поношенная… Вот только сапоги казенные, но и те растоптанные, бросовые… Ничего, пожалуй, сойдет за горемыку-беженку!

– А аусвайс у тебя есть?

– Нет, у меня только паспорт, – смущенно ответила Нина, как бы винясь за то, что не все, что надо, предусмотрели.

– Вот те на… – раздосадовалась Вера.

– Но я ведь беженка! Откуда мне взять аусвайс?

Вера решительно махнула рукой:

– Ладно. Как-нибудь пройдем!

– Ну, Нина, прощай, – сказал парень, протягивая ей руку. – Да помни, хорошая курица одним глазом зерно видит, а другим коршуна высматривает…

«Какая у него мощная и теплая рука, а глаза добрые, васильковые…» – подумала Нина.

Партизан широко зашагал вправо, к лесу, а Вера повела девушку к проселочной дороге, идущей влево, к полю.

От рыжей влажной земли поднимался парок, и по ней расхаживали грачи. Стояло солнечное, теплое утро. Далекое голубое небо было подернуто тусклой дымкой. Где-то высоко-высоко слышался журавлиный крик: курлы, курлы…

Прищурившись, Нина посмотрела в небо и заметила клиновидную стаю птиц, летевшую на северо-восток, туда, где была тихая земля.

– Аль никогда не видела журавушек? – усмехнулась Вера.

– Видела, да вот… Сердце почему-то заныло.

– Э, некогда нам теперь этим заниматься, – покачала головой Вера. – Пошли.

– Постойте! – Не сводя глаз с неба, Нина схватила Веру за рукав. – Смотрите, навстречу им самолет. Сейчас врежется в стаю, погубит…

– Обойдет, – сказала Вера. – А если и врежется, то и самому «стервятнику» тоже будет капут.

Двухфюзеляжный «фокке-вульф» нырнул под стаю и полетел дальше.

Сначала шли молча, а потом Вера поведала Нине о том, что ее муж умер от ран в местном госпитале в первые дни войны и ей приходится пробавляться торговлишкой.

– Надо же как-то детишек кормить! Дочка у меня в деревне, у мамы, а сынок в городе. Вот и мыкаюсь туда-сюда…

Они вышли на опушку леса, заросшую кустарником. Под ногами чавкала грязь, все было усеяно желтыми цветами мать-и-мачехи.

Замедлив шаги, Нина стала торопливо срывать цветы, складывая их в букетик. Вера оглянулась: «Не отставай!» А когда девушка догнала ее, заметила с укором:

– Нам теперь не до цветочков. Впереди – ягодки… Перед их глазами открылся зеленый косогор, по которому тянулась деревенька, а дальше, в низине, виднелся какой-то хуторок. Показывая на деревню, Вера сказала:

– Вот это и есть край партизанской зоны. Видишь кое-где черные пепелища? Да и ветлы обломаны, обуглились. Это немцы обстреляли деревню – мстят за партизан…

Вера повела Нину по опушке, посматривая на луг, который надо было пересечь, чтобы снова углубиться в лес и выйти затем на шоссе. Обходя хуторок, расположенный в низине, пояснила:

– А это Огульный двор. Тут колхоз телят содержал, а раньше это была усадьба помещика. Недавно наведывался сюда какой-то его дальний отпрыск. Поглядел и уехал. Знать, не понравилось. А может, партизан побоялся…

Вера умолкла и зашагала быстрее. Вслед за ней еле поспевала Нина. Под ногами пружинилась почва, покрытая густым пыреем, просачивалась, попискивая, вода. Вскоре они углубились в густой лес.

Пройдя несколько километров, Вера и Нина вышли на шоссе. Мимо них неслись тяжелые «бюссинги» с брезентовыми тентами, под которыми сидели солдаты в серо-зеленых мундирах – фельдграу. Гремели танки, оставляя на шоссе грязноватый след от гусениц.

Время от времени, обгоняя танки и грузовые машины, катили на легковых машинах – «адлерах», «опель-капитанах» и «адмиралах» – офицеры в фуражках с высокой тульей, которые придавали их владельцам надменно-строгий вид.

Вера и Нина шагали по влажной утоптанной обочине и чувствовали, как дрожит земля от проходящих по шоссе тяжелых машин. Нина удивилась, что никто из проезжающих немцев не обращает на них никакого внимания. Она была все время настороже: а вдруг какая-нибудь машина притормозит около них и спросят: «Куда и зачем идете? Ваш пропуск?»

На окраине какой-то деревни заметили издалека двух немцев с автоматами. Нина замедлила шаг. Вера дернула ее за рукав и подбодрила:

– Иди смело!

Подошли к патрулю. Показывая им пропуск, Вера затараторила наполовину по-русски, наполовину по-немецки:

– Пассирштейн, пропуск на цвай фрау.

Но коротконогий немец уткнулся глазами в Нину и строго спросил:

– Папир?

Та развернула паспорт и показала страницу, на которой красовалась четкая печать с орлом и свастикой:

– Битте.

– Гут, гут, фроляйн, – закивал немец.

А длинный, красноносый полез в корзинку:

– О, яйки, шнапс…

Вера тут же вынула из корзинки кусок сала, пяток яичек и отдала длинному.

– Шнапс – найн, – сказала она. – Комендант штренг бефель, строгий приказ.

Засовывая в карман шинели свой «улов», немец залопотал:

– Гут, гут, фрау шпекулянт.

А низенький ткнул пальцем в Нинин кончик носа:

– Фроляйн партизан?

Она замерла: «Шутит или…»

– Герр зольдат, – вмешалась Вера, – я ист тохтер, дочка старосты.

Нина вдруг подобралась, осмелела и, улыбнувшись, протянула немцу букетик желтых цветов.

– О, данке, фроляйн, – промолвил солдат, осклабившись. Приняв букетик, он махнул в сторону дороги и весело гаркнул: – Форвертс нах штадт!

«Ох, пронесло…» – с облегчением вздохнула Нина, шагая рядом со своей проводницей. А та со вздохом сказала:

– Тут без подачек не пройдешь.

Подходя к очередной деревне, Вера и Нина заметили, что вслед за ними в некотором отдалении идут две женщины с большими корзинами.

– Имей в виду, – предупредила Вера, – тут находится постарунок – полицейский участок, и солтыс – начальник, шкуродер и собака, каких мало.

На окраине деревни, возле деревянной изгороди, они увидели двух мужчин в немецких шинелях, с автоматами. Один из них был здоровенный, толстомордый, а другой тощенький: видимо, еще не успел откормиться.

Когда приблизились, толстомордый направил на них автомат:

– Пропуск!

А тощий подошел и, не говоря ни слова, потянулся к корзинке, словно собака, учуявшая вкусную добычу.

Поставив корзинку на землю, Вера правой рукой выхватила из нее кусок сала (в левой у нее был пропуск) и, размахивая обеими руками, весело крикнула:

– Вот вам пропуск на двоих! Вот закуска, а выпивку не проморгайте! – и качнула головой назад. – Видите, вон бабы идут с самогоном?

В это время женщины уже свернули с шоссе на проселочную дорогу и ускорили шаг. Тогда тощий выхватил из рук Веры кусок сала, а толстомордый погнался вдогонку за женщинами.

– Стой! Хальт! – кричал он. – Цурюк! Назад!

Тощий равнодушно скомандовал Вере и Нине:

– А ну, топай! Комм, комм!

И те быстро зашагали дальше.

В это время на шоссе показалась большая машина, нагруженная дровами. Водитель высунул из кабины острое, пытливое лицо.

– Ваня, милок, подбрось до города! – крикнула Вера, махнув рукой.

Водитель притормозил:

– Садись, Верочка, в кабину.

– Нет, я лучше в кузов вместе с дивчиной.

– Ну залезайте!

Вера и Нина быстро вскарабкались на дрова, и машина тронулась. С высоты они увидели, как полицаи догнали женщин с корзинками и начали их «потрошить».

– А как вы догадались, что у них есть самогон? – спросила Нина.

– По запаху, – усмехнулась Вера.

Машина неслась к городу с ветерком.

– А что это за буквы были у полицаев на рукаве? – спросила Нина.

– Это не полицаи, а бери выше, – ответила Вера, подняв кверху палец. – Это – русская освободительная армия, власовцы: сокращенно – РОА.

«Так вот они какие…» – подумала Нина, и ей стало горько от мысли, что кто-то на ее Родине продался врагу и воюет против своего же народа.

– А что у вас, правда, отец старостой служит? – смущенно спросила она Веру.

– Правда.

«Странно…» – про себя недоумевала Нина и в то же время понимала, что не могла же Вера раскрывать ей все тайны.

У села, в четырех километрах от города, их машину остановили немецкие патрули на двух мотоциклах. Водитель показал им пропуск, а Вера взмахнула своей бумажкой и весело крикнула:

– Цвай фроляйн, господин зольдат! Я тохтер, дочка старосты.

Немец махнул рукой, и они покатили дальше.

Нина смотрела на Веру и восхищалась ее самообладанием.

Подъезжая к городу, та наклонилась к Нине и передала ей последнее напутствие:

– Опасайся предателей. Они похитрее немцев! Лучше знают нашу жизнь и характер советского человека. В городе сейчас неспокойно. Кто-то в двух местах вскрыл подземный телефонный кабель, идущий от Берлина на восток, и прожег его кислотой. Фашисты стали еще злее. Будь осторожна.

Нина прильнула к Вере: так бы вот и не расставаться с этой милой смелой женщиной…

– А в городе я вас увижу? – спросила, заглядывая ей в глаза.

– Не знаю. – Вера в ответ обняла Нину.

Показалась окраина города – приземистые деревянные домишки. Впереди видна была железная дорога и переезд с полосатым шлагбаумом, а на обочине – жандармская будка.

Справа от шоссе, на ровном зеленом лугу, Нина заметила самолеты, автомашины, взлетную полосу, вышку, цистерны с горючим и прожекторы. Полевой аэродром. Но странно, что вся эта техника почему-то находилась в неподвижности и беззвучности…

Доехав до поворота налево, Вера стукнула кулаком по кабине:

– Ваня, ай минутен!

Вера и Нина спрыгнули с машины. Еле заметно Вера кивнула головой в сторону маленького серенького домика, смотревшего двумя передними окошками прямо на шоссе.

– Дзякую, – тихо проговорила Нина и быстро зашагала к дому «отца».