Текст книги "Тихое оружие"
Автор книги: Василий Великанов
Жанр:
Военная проза
сообщить о нарушении
Текущая страница: 7 (всего у книги 7 страниц)
Позади услышала выстрел. В отдалении послышался собачий лай. «Ох, мамочка, опять эти страшные овчарки! – взмолилась девушка про себя. – Нагонят по следу! Нет, буду стрелять до последнего… До предпоследнего…»
Нина подбежала к каким-то зарослям. Между кустов стояла вода, почва зыбилась, пружинила. Топот ног пропал, и собаки тявкали уже в стороне: наверно, потеряли след. Ветви хлестали по лицу, царапали руки, но девушка, прижимая к боку рацию, не чувствовала боли.
Она пересекла рощицу и, когда стала приближаться к опушке, услышала справа и слева хлюпанье воды под ногами и тяжкое дыхание. Неужели враги обошли? Девушка вскинула пистолет, и тут…
– Нина! – позвал мальчишеский голос.
Слева к ней подбежал Артем, справа – «отец». Григорий Михайлович дышал тяжело, с одышкой.
– Оторвались… – говорил он через силу. – По воде собаки след не возьмут… Теперь надо поскорее пересечь «Варшавку» и держаться левее Каменки… Выйдем на партизанскую тропу… Если вновь потеряемся, Нина, иди до Красной Зорьки. Там свои…
Приблизившись к шоссе, залегли в канаве. «Отец», прикрывая рукой рот, глухо закашлял в ладонь.
По дороге неслись легковые и грузовые машины с солдатами и орудиями на прицепах.
– Нина, – сквозь удушье проговорил Григорий Михайлович, – бегите с Артемом, а я вернусь к матери… Все равно не дойду! Только вас задержу…
Но девушка схватила «отца» за руку и потянула за собой:
– Мать не тронут. Улик нет. Дойдете. Ну!
И, подчиняясь ее воле, Григорий Михайлович полез вслед за девушкой в водосточную трубу, проходившую под полотном шоссейки.
Они чувствовали, как гудела вокруг земля от грохота тяжелых машин. Выждав, когда их поток прервался, вылезли из трубы на другой стороне дороги и, пригибаясь, побежали по мокрому лугу, держа направление на партизанскую тропу.
Расставание
Двадцать пять километров по бездорожью, с рацией через плечо оказались для Нины тяжелым испытанием. Но особенно тяжело пришлось «отцу»: временами он останавливался и, широко открывая рот, брался за сердце – ему недоставало воздуха. Девушка подхватывала его под руку и тащила: «Ну, ну, еще немного…»
Артем же, привыкший бегать со сверстниками, переносил форсированный марш легче.
На рассвете они достигли того места в лесу, где начиналась партизанская зона и где весной Женя по эстафете передал Нину Вере. Ох, вроде уже своя земля!
Все трое повалились на траву, под елочками, и, утирая пот, еле дышали. Нина чувствовала, что ноги у нее налиты свинцом. Так вот и лежать бы…
Но «отец» заторопил:
– Пойдемте подальше.
С трудом поднялись и медленно пошли, шаркая ногами по траве. И вдруг откуда-то громкий окрик:
– Стой!
Беглецы вздрогнули, присели за кустами, замерли. Свои или засада? Выхватив из кармана пистолет, Григорий Михайлович приглушенно сказал:
– Уходите с Артемом. Я прикрою вас.
– И я с вами… – твердо сказала Нина, сжимая в руке плоский «вальтер».
– Да это же наши! – радостно воскликнул мальчик, заметив в кустах шапку с алой полоской. Из-под нее торчал волнистый чуб.
– О-оо… – облегченно выдохнул «отец», узнав в чубатом парне Евгения. – Чего ты, шальной, так кричишь на своих? Вот влепил бы тебе…
– Не ругай, дядя Гриша, и прости, коли напугал, – легко повинился Женя и взглянул на исцарапанные ноги Нины. – Вам, я вижу, досталось… Давайте сюда!
В кустах стояла повозка, на ней сидели два партизана, вооруженные автоматами.
Усадив измученных подпольщиков на их место, Женя повез «семью» в штаб партизанской бригады. Ехали долго по неровной лесной дороге. Повозку сильно трясло, мотало, но Нина и Артем все-таки задремали. Проснулись они от того, что остановились и Женя громко крикнул: «Эй вы, сони!»
К ним уже шли, улыбаясь, двое мужчин в полувоенной форме. Вскочив с повозки, Нина бросилась к ним и заплакала: она почувствовала себя совершенно разбитой, ноги у нее дрожали.
– Ну, ну, Нина… Чего ты? Нельзя же так… – успокаивали ее. – Все ведь хорошо, что хорошо кончается!
– Не совсем еще кончилось… – тихо заметил Григорий Михайлович.
– Да, да, конечно. Пойдемте, все обсудим.
«Отца», Нину и Артема привели в просторную чистую хату. Возле печки сидела пожилая женщина, хозяйка дома, и – заметила Нина – не очень умело мастерила из парашютного шелка белье для партизан.
А партизанский бородатый кашевар тотчас налил им по полному котелку супа со свининой и попросил кушать «на здоровьице».
* * *
Отдохнув денек в спокойной обстановке, Григорий Михайлович, однако, не успокоился – его мучили мысли о семье: «Как они там? Если схватят, истерзают…» И он решил вернуться в город и даже сочинил правдоподобную, как ему казалось, версию: дескать, в дороге передумал идти к первой жене; стало жаль малых детишек; Нину отпустил к матери, а Артем где-то в дороге затерялся…
Свои мотивы он доложил Василию, утверждая, что прямых улик против него-де нет, а Катя не выдаст, в этом он был уверен. Но его как будто убедительные доводы не убедили партизанских разведчиков.
– В данном случае сердце – плохой советчик, – сказали ему, – Вы, Григорий Михайлович, принадлежите не только своей семье и можете понадобиться в другом месте.
А Василий заверил, что он обязательно вызволит из беды его жену и детей.
В штабе партизанской бригады все были взволнованы провалом Георгия. И больше всех страдал Василий, начальник дальней разведки: его бесило не то, что человек попался на контрольно-пропускном пункте – это могло случиться с кем угодно, – а то, что он выдал ценную разведчицу-связную.
Минуло два дня. И из Центра пришла радиограмма о том, чтобы Лана и его сына отправили самолетом в Москву: «отец» должен был отчитаться о деятельности своей подпольной группы.
Когда стемнело, прилетел Ли-2 и сел на полевой партизанский аэродром. Ночь была тихая, звездная, безлунная. Прислонившись к сосне, Нина смотрела на темный силуэт самолета, похожий на огромную рыбу, с крыльями-плавниками, и втайне завидовала Григорию Михайловичу и Артему: «Вот бы и мне с ними в Москву…»
«Отец» подошел к «дочке», обнял ее и поцеловал:
– Прощай, Нина. Скажи хоть теперь свое настоящее имя и где живут твои родители. Может, я их повидаю и расскажу о тебе?..
– Нет, отец, – мягко ответила девушка. – Вот уж окончится война – тогда… А родителям я написала.
Нина поцеловала Артема, и он прильнул к ней. У девушки навернулись на глаза слезы: ей стало больно от мысли, что, возможно, она с этими людьми, ставшими ей родными, никогда больше не увидится. Война большая, и кто знает, что их еще ожидает впереди!
Для Нины потянулись тягостные, в ожидании нового дела, дни. И девушка стала охотно помогать хозяйке шить белье для партизан. А та все удивлялась: «Якi я у цябе рукi залатыя… Дзе тэта ты навучылася?..»
А когда парашютный шелк кончился, Нина снова затосковала. Несколько раз она обращалась с просьбой ускорить дело, но ей говорили одно и то же: «Потерпи еще немного».
Тяготилась девушка не только бездельем. Ее мучили думы об Анне Никитичне и детишках. И хотя Василий заверял, что он через своих людей в городе принял какие-то меры, это не успокаивало Нину: ей все казалось, что они с «отцом» что-то не так сделали.
Мучительные раздумья терзали ее. Навалилась невыносимая тоска. Не зная, как от нее избавиться и чтобы хоть немного развеяться, Нина пошла на луг, сплела венок из цветов и, надев его на голову, стала бродить по травке, тихо напевая: «А в поле верба, под вербой вода»…
И вдруг увидела Женю, широко шагавшего к ней. По его деловой торопливой походке девушка поняла, что идет он неспроста.
– Чего это ты вырядилась, как русалка? Эх, хороша Маша, да не наша! – Парень даже присвистнул. – Иди, вызывают.
– Наконец-то! – вырвалось у Нины, и она сбросила венок с головы. А Женя про себя удивился: «Чему, дурочка, радуется? Опять ведь пойдет в пекло…»
* * *
На другой день разведчица-радистка в сопровождении капитана «Орленка» направилась в другой город под другим именем…
А в это время в столице, в разведуправлении Генерального штаба, Григория Михайловича и Артема встретили как своих людей. Расспросив их обо всем, что они знали, устроили в гостинице, обмундировали, придав им почти военный вид, а затем выделили сержанта, который повозил их по Москве и показал достопримечательности.
Через несколько дней отца и сына пригласили в Кремль, в Георгиевский зал, ярко освещенный огромными хрустальными люстрами. Там было много военных и партизан, одетых пестро: кто в чем прилетел из боевой зоны.
К столу подошел Михаил Иванович Калинин, и все встали, зааплодировали, а он, наклонившись вперед, тоже захлопал, улыбаясь, в ладоши. Потом каждому вручал правительственные награды и пожимал руку.
Принимая орден Отечественной войны 1-й степени от «всесоюзного старосты», Григорий Михайлович хотел было что-то сказать, но горло перехватил спазм, и на глазах появились слезы.
А когда к столу зашагал Артем – в гимнастерке, бриджах и хромовых сапожках, – раздался шквал аплодисментов. Прикрепив к груди двенадцатилетнего разведчика медаль «За отвагу», Калинин поцеловал мальчика и сказал: «Вот глядите, товарищи, какая растет наша смена… Весь наш народ от мала до велика ополчился против фашизма».
Артем получил удостоверение: «Предъявитель этого документа рядовой… действительно находится в распоряжении разведывательного управления Генерального штаба Красной Армии».
* * *
Пребывание в столице очень понравилось мальчику. Но временами он хмурился, задумывался и спрашивал отца: «Папа, а как же мама?» Отец сумрачно отмалчивался. Что он мог сказать сыну? Чем успокоить себя и его?
Тяжкие испытания
На рассвете следующего дня, после ухода мужа, Артема и Нины, Анна Никитична попыталась было пробраться в партизанскую зону, взяв направление на деревню, где жила ее сестра Анастасия. Но гехайме-фельдполицай – полевая полиция – перехватила ее при переходе маленькой речушки и сделала в доме обыск. Не найдя никаких улик, мать с детьми отправили в тюрьму.
В то же утро были арестованы ее брат Иван, радиотехник Семен, семья «дублера» и некоторые из тех, кто был связан с Григорием Михайловичем.
При аресте семьи «дублера» присутствовал староста общины, и, когда в доме делали обыск, он подошел к стоявшим рядышком Павлу Степановичу с сыном и, давая им закурить из своего кисета, шепнул: «Держитесь, Анна вас не выдаст».
Всех арестованных посадили в тюрьму СД, находившуюся в центре города, на главной улице. Анна Никитична с детишками сидела в отдельной камере, а женщины из семьи «дублера» попали в общую, в которой на цементном полу лежала избитая, полуживая «тетя Катя».
На допросах арестованным совали в нос батареи к рации, которые вез Георгий, и секли плетью, перевитой проволокой, по обнаженному телу, приговаривая каждой: «Признавайся, стерва, легче будет, на волю выпустим…»
Впрочем, так допрашивали не всех. Дочь «дублера», например, спрашивали ласково: «У вас в доме был радиоприемник? Слушали вы Москву?» И, показывая батареи, говорили: «Вот это нашли у вас. Что же вы отказываетесь? Вы еще молодая, глупая. Признавайтесь, и 'мы сохраним вам жизнь».
Но девушка отвечала: «Ничего не знаю!»
Что же касается Анны Никитичны, то она твердила на допросах, что с мужем плохо жила, ссорилась… А как пришла в дом падчерица, то совсем жизни не стало. Вот он и убежал с ней к первой жене. «Пригрела змею на груди…» – плакалась женщина.
Корзун попытался выведать хоть что-нибудь у «щенят» – так он называл детей, угощал ребят конфетами, шоколадом. Но те не прикасались к сладостям, лишь прижимались к матери и плакали. «У, звереныши!..» – вышел из себя следователь и приказал всех детей Григория Михайловича и маленького внука «дублера» отправить в детский дом.
Защищались и другие арестованные: Иван, например, утверждал, что бывал у родственника по хозяйственным делам – ведь сестрин брательник! А Семен не отрицал, что приходил в дом писаря два раза: делал радиопроводку и получил за это марками, что может подтвердить Анна Никитична.
Весь гвоздь, конечно, был в «тете Кате», которая связывала Григория Михайловича с партизанами. Но она замкнула рот, а Георгий, кроме нее, никого не знал из подпольщиков.
Оказавшись с Катей в одной камере, арестованные поддерживали ее, кормили, поили. Женщина уже не могла передвигать отбитые на допросах ноги и все твердила про себя, словно клятву: «Ничего не знаю…»
На свидание к Кате привели мужа-полицая, который даже не предполагал, что его жена – подпольщица. Но женщина отказалась говорить с ним. Только два слова вымолвила: «Сбереги детей…»
А потом, когда муж ушел, сняла с себя шелковый платок и передала его дочери «дублера»: «Возьми! Тебе еще пригодится, а мне теперь ни к чему…»
В это самое время партизаны не оставляли попыток выручить семью Григория Михайловича. Ночью Василий пробрался в город, зашел к старосте и с глазу на глаз сказал: «Спаси Анну! Возьми на поруки! Тебе немцы доверяют».
Первого из тюрьмы выпустили Георгия: то ли за предательство, то ли с тайной целью – проследить его связи. Он вернулся в свою деревню, и тут партизаны арестовали его и осудили на смерть.
Через два месяца выпустили Ивана, Семена и кое-кого еще: против них не нашли никаких улик.
Староста общины выполнил слово, данное партизанам: собрал под сочиненным им прошением в защиту Анны Никитичны подписи всех жителей поселка. В нем писалось, что она мать пятерых детей, простая, неграмотная женщина, ни с кем не была связана, кроме своих родичей, что плохо жила с мужем, часто ссорилась, а как пришла к ним его дочь от первой жены, так вся их жизнь совсем покатилась кувырком…
Подпольщики, выпущенные на волю, понимали, что за ними может быть установлена слежка, поэтому повели себя так, будто и не собирались бежать из города.
За домом же Григория Михайловича был особый надзор, а по ночам в засаде сидели полицейские: они очень надеялись на то, что хозяин все-таки вернется. Но через две недели наблюдение сняли: не до того уже было…
В сентябре, когда наши войска вплотную подошли к белорусской земле, сотрудники СД начали «расчищать» тюрьму, готовясь к эвакуации из города. И вдруг знакомая Ивана – машинистка-переводчица, служившая в управлении СД, – шепнула при встрече: «Уезжайте!»
Тогда Иван и Анна Никитична взяли у старосты две подводы и выправили через него пропуск до Каменки. Но в пропуске не было указано до какой: ближней ли, что в четырех километрах от города, или дальней, которая находилась поблизости от партизанской зоны.
Погрузив свой скарб на подводы и усадив на них детишек, брат и сестра отправились в деревню, якобы на прокормление. Доехав до ближней Каменки, они двинулись, не останавливаясь, до дальней…
Ночью удалось уйти из города еще нескольким подпольщикам.
* * *
А как сложилась дальнейшая судьба Григория Михайловича и его семьи?
Артем учился в суворовском училище, а отец в школе, готовящей кадры для работы в освобожденных районах Белоруссии. А когда его родной город освободили, он устремился туда: знал, что его семья, находившаяся в партизанской зоне, попала в жестокую блокаду карателей.
А дальше… Дальше приведем рассказ самого Григория Михайловича.
– Иду и думаю: «Живы ли?» Подошел к своему дому и смотрю: дверь на замке. Облокотился о притолоку и задумался: где же моя семья, где ее искать?
Постоял я так минут десять, и вдруг со стороны шоссе детский крик: «Папа! Папа!» Оглянулся и узнал бегущих ко мне Сережу и Милочку. Бегут и плачут…
Я кинулся им навстречу и тоже заплакал. Подхватил их, расцеловал и спрашиваю: «А где же мама? Где Володя и Павлик?» А они мне в два голоса: «Мама и Володя сидят около дороги. А Павлика нет. Помер в лесу…» Посадил я Милочку на плечо, и пошли мы к шоссе. Там и нашли своих.
Оказывается, Аня ходила с детишками к сестре, чтобы призанять у нее продуктов: голодали они. Жена и дети были оборванные и страшно худые. Зашли в свой дом, а он пустой – ни одежды, ни пищи!
Меня восстановили в партии – это была большая радость. Дали паек. А потом нам помог райисполком: выстроили новый дом, завели корову.
Жизнь постепенно налаживалась, но мы очень жалели, что не знали, куда же делась наша «дочка» Нина!
Эпилог
Прошло после войны много лет. Однажды в пошивочное ателье города Иванова вошел молодой, атлетического сложения старшина с голубыми погонами и вдруг обратился к бригадиру, полноватой женщине средних лет: «Нина!»
Та выронила из рук шитье и удивленно взглянула на старшину: кто такой? И почему назвал ее Ниной? Ведь так ее звали только в одном доме…
– Не узнаешь? – спросил молодой человек и представился: – Артем.
* * *
Счастливой женщине дали отпуск, и она поехала в Белоруссию. Там, в знакомом по войне городке, встретилась с «отцом» – Григорием Михайловичем – и Анной Никитичной.
В первые дни пребывания Нина чувствовала себя там крайне скованно и иногда, когда ходила по знакомым улицам, ей казалось, что вот-вот из-за угла вывернется немецкий патруль и крикнет: «Хальт! Аусвайс?..»
Приехали в тот город и «Седов» с «Орленком», ныне полковники запаса. Пришли на эту трогательную встречу и другие боевые друзья.
Вспомнили живых и мертвых товарищей по незримому фронту: замученную в застенках гестапо «тетю Катю», погибшего в боях с карателями брата Анны Никитичны Ивана, преждевременно умершего после войны отважного разведчика Василия…
Спели песню белорусских партизан на мотив «По долинам и по взгорьям»:
Закипела гневом, злобой
Белорусская земля,
Поднялась могучим шквалом
Партизанская война…
Мы часто повторяем: «Никто не забыт, и ничто не забыто». А белорусская пословица гласит: «Што дарагой цаной акушлася, шчым не вымяраецца». Да, память сердца – самая крепкая. Мы не забываем своих беззаветных героев. Но не забыли и предателей.
Староста Осип, например, за ревностную службу оккупантам был наказан советским судом. А бывший следователь службы безопасности Корзун разыскан через несколько лет после войны: он жил тогда в Москве, конечно, под другой фамилией.
Но никакая маскировка не спасла предателя: для опознания его привезли в тот небольшой город, где он лютовал, и здесь же судили на основании показаний десятков свидетелей, которые были вызваны из разных городов и сел Советского Союза.
* * *
А теперь снова о хорошем.
У всех героев моей повести выросли дети. У Нины, например, их двое: две дочери. У них тоже появились дети. В общем, жизнь продолжается! Жизнь, за которую столько отдано…
–
Великанов В. Д. Тихое оружие. Выскубов С. П. В эфире «Северок». – М.: Молодая гвардия, 1986. – 223 с., ил. – (Летопись Великой Отечественной). 100 000 экз.