Текст книги "Тайные страницы истории"

Автор книги: Василий Ставицкий

сообщить о нарушении

Текущая страница: 11 (всего у книги 21 страниц)

Владлен Сироткин
НАШИ «ЦАРСКИЕ» ДОЛГИ

Долг—худшая сторона нашей бедности. Но в мире нет государств, которые бы не имели долгов. Впрочем, должны не только мы, но и нам. Да и долги бывают разные. За некоторыми из них весьма явно просматривается активная деятельность спецслужб. Свое мнение о том, кто кому и сколько должен, высказывает председатель Международного экспертного совета по российскому золоту, недвижимости и «царским» долгам за рубежом, профессор Дипломатической академии МИД России Владлен Сироткин, более тридцати лет изучающий эту проблему.

Государственные долги надо платить.

Даже если очень не хочется.

Даже если в собственной казне нет денег и бюджет имеет огромный дефицит.

Именно поэтому в свое время соглашение Черномырдин—Жюпе о выплате Франции «царских» долгов стало крупной сенсацией. В связи с чем Виктор Степанович в бытность премьер-министром был удостоен французской прессой звания самого смелого государственного деятеля России.

Однако, если быть более точным, первым подобную смелость проявил народный комиссар иностранных дел большевиков Георгий Васильевич Чичерин. Еще 21 октября 1921 года официальной нотой он оповестил страны Антанты, США и Японию, что Советская Россия отменяет свой декрет от 18 февраля 1918 года об отказе платить «царские» долги и соглашается погасить их в рассрочку в части государственных (выделено авт.) внешних займов. Условие – учет советских финансовых контрпретензий и прежде всего за материальный ущерб, нанесенный нашей стране в период иностранной военной интервенции 1918–1922 годов.

А потери, которые понесла Россия, были немалыми. Только японские войска разграбили 5775 крестьянских хозяйств, сожгли дотла 16717 построек, вывезли более 650 тысяч кубометров леса, угнали 2 тысячи железнодорожных вагонов, более 300 морских и речных судов. В те годы в Японию вывозился практически весь улов лососевых рыб и 75 процентов улова сельди. Общий ущерб составил огромную по тем временам цифру—4,5 миллиона рублей золотом. Но даже она бледнеет перед той суммой золотого запаса России, которая была захвачена и незаконно вывезена на острова.

Наша страна обладала одним из самых больших в мире государственных золотых запасов. В 1915 году он составлял 1337,9 тонны. В разгар гражданской войны значительная его часть – 489 с лишним тонн – оказалась в руках Колчака и хранилась в Омском банке. Об этом японской разведке стало известно уже в начале 1919 года. Видимо, именно с этого времени стал проявлять неусыпный интерес к российскому золоту начальник разведки японского экспедиционного корпуса в Сибири и на Дальнем Востоке полковник Рокуро Исомэ. Когда над Омском – столицей колчаковского режима—нависла угроза окружения, глава находившейся при «верховном правителе России» японской военной миссии генерал Ясутаро Такаянаги предлагает Колчаку передать японцам на временное хранение все «царское» золото. Александр Васильевич, лично знакомый с коварством и хитростью своих нынешних союзников еще по русско-японской войне, отклонил это предложение, однако вынужден был сделать ряд военных заказов для своей армии, осуществив предоплату—43 тонны золота. Всего же японской стороной получено от Колчака более 51 тонны. Если учесть, что государственный золотой запас Японии составлял в 1919 году всего 2233 килограмма (!), то для Страны восходящего солнца это был поистине золотой дождь.

После падения Омска «золотой» эшелон Колчака двигается на Иркутск и Читу, в зону влияния экспедиционного корпуса оккупантов. Среди сопровождавших поезд – полковник японской военной разведки Сигэру Савада. Благодаря критическому положению отступающей армии и советам японских разведчиков главнокомандующий войсками союзных государств на Востоке России и в Западной Сибири французский генерал М. Жаннен отдает распоряжение передать российский золотой запас Японии. Но чехословацкий корпус, в распоряжении которого находился Колчак и «золотой» эшелон, под гарантии собственной безопасности и обеспечение отправки на родину передает бывшего верховного правителя, а также большую часть золотого запаса —5243 ящика и 1678 мешков (всего примерно 307 тонн золота и драгоценностей) Иркутскому военно-революционному комитету.

После расстрела Колчака красногвардейцами всю полноту власти в Забайкалье и значительную долю оставшегося золота – более 32 тонн – сосредоточил в своих руках атаман Григорий Семенов, которого уже давно и прочно обложила со всех сторон японская разведка. Не кому-нибудь, а именно полковнику Хитоси Куросаве, главе читинского подразделения органов информации и разведки японской армии, поручил атаман перевезти в Японию 9 тонн золота в счет оплаты своих будущих военных расходов. И это был не единственный предварительно оплаченный договор на поставку вооружения, который так же, как и колчаковские заказы, не был отоварен японской стороной.

Но разведслужба полковника Рокуро Исомэ продолжала действовать. В январе 1920 года он организовал побег колчаковского генерала Розанова в Японию на крейсере «Хидзэн», а заодно и вывез при его помощи из подвалов Владивостокского отделения Госбанка России государственное золото. В ноябре того же года на российско-китайской границе Исомэ в «добровольно-принудительном» порядке изъял на «хранение» у начальника тыла колчаковской армии генерала Павла Петрова последние 22 ящика с золотыми слитками, оставив взамен ничего не значащую расписку. Япония высоко оценила заслуги своего разведчика. Рокуро Исомэ получил звание генерал-майора, а вскоре стал генерал-лейтенантом императорской армии.

Впрочем, подобные акции проводила не только японская разведка. В ноябре 1918 года французские войска по ориентировке своих спецслужб захватили на территории Германии 93,5 тонны так называемого «ленинского» золота, отправленного большевиками кайзеру в качестве репараций по Брестскому миру. Ценности были объявлены военным трофеем, однако в статье 259 Версальского мирного договора 1919 года указывалось, что это золото взято Францией лишь на «хранение». Как видим, срок такого «хранения» явно затянулся. Проводились операции и откровенно криминальные. В 1926–1927 годах сотрудники ВЧК-ОГПУ на начальном этапе пресекли акцию английской и германской разведок по заброске в СССР 12 тысяч купюр фальшивых червонцев. В результате грандиозного скандала германская полиция была вынуждена произвести обыск в одной из типографий Франкфурта-на-Майне, где печатались фальшивые червонцы. В ходе обыска было найдено около 120 тысяч частично изготовленных банкнот и огромное количество бумаги с водяными знаками. Таким образом, условия, выдвинутые Чичериным, имели в своей основе не домыслы, а реальные факты и не могли быть проигнорированы мировым сообществом. В результате долгих и трудных обсуждений на двусторонних финансово-экономических переговорах 1927 года Франция согласилась с нашими доводами, продиктованными не политическими пристрастиями, а здравым смыслом и общепринятой международной практикой.

Обсуждался и другой вопрос: почему советская республика должна платить долги за государства Прибалтики, Польшу, Финляндию, вышедшие после революции из состава России, оккупированную Румынией Бессарабию или занятые Японией Приморье и Сахалин – всего около четверти территории бывшей империи?

Аналогичная ситуация возникает и сегодня. Неужели мы настолько богаты, чтобы оплачивать, например, 41 тысячу франков акций «Донецкого общества железоделательного и сталелитейного производства»? Во-первых, сегодня Донецк—это заграница. Во-вторых, акции эти были частными, то есть не гарантированными российским императорским двором и Госбанком России. Наконец, эти заводы и так на 70 процентов принадлежали французскому капиталу. (В связи с этим заметим попутно, что французские предприниматели еще раз содрали со своих налогоплательщиков немалый куш за эти акции.) Все это характерно и для Бакинских нефтяных промыслов с акциями Бакинской городской думы; одесских и киевских трамваев, которые были построены и принадлежали на паях франко-бельгийскому обществу; Кишиневского пивоваренного завода, Чиатурского комбината по добыче марганцевой руды в Грузии и многих-многих других предприятий. Так какова же сумма подобных псевдодолгов из тех 40 миллиардов долларов, которые сегодня нам предъявляют к оплате французские наследники держателей ценных бумаг займов 1880–1914 годов?

Элементарный арифметический подсчет показывает, что если мы, как в свое время большевики, вычтем из всех адресуемых нам претензий потомков французских владельцев акций «царских» займов (к слову сказать, сегодня их насчитывается примерно 400 тысяч человек) «акции стран СНГ и Прибалтики», то фантастическая цифра в 40 миллиардов долларов похудеет как минимум вдвое. Ведь царское правительство не разрешало иностранцам вкладывать деньги в коренные российские территории (например, Нечерноземье) и регионы стратегического значения (Дальний Восток, побережье Баренцева моря и др.). Поэтому основная доля иностранного капитала в 1880–1914 годы приходилась именно на южных соседей России по нынешнему СНГ.

Сумма внешнего долга, который на сегодняшний день должна выплачивать Россия всем своим зарубежным партнерам, составляет 130 миллиардов долларов. Она складывается из 108 миллиардов советского долга, который Россия взяла на себя как правопреемница СССР (замечу, что сюда входят все деньги, которые получали страны нынешнего СНГ и Прибалтики в бытность свою советскими социалистическими республиками), а также 22 миллиарда, которые она уже успела назанимать за последние годы. В связи с этим не прибавляет, мягко говоря, оптимизма навязываемый нам вариант оплаты еще и «царских» долгов наших нынешних партнеров по СНГ. Ведь только по процентам Россия должна ежегодно выплачивать порядка 9 миллиардов долларов.

Разумеется, это вовсе не означает, что «царские» долги вообще не следует платить. Платить их надо непременно. Весь вопрос в том, когда и сколько. Прежде всего необходимо рассчитаться за кредиты и инвестиции по строительству в 1891–1904 годах Транссибирской железнодорожной магистрали. А это 3 миллиарда франков. (В те годы золотой царский рубль стоил 2,65 франка.) Основные вложения в строительство магистрали сделали и поныне существующие французские банки «Креди Лиона», «Париба» и «Сосьете женераль», а также Национальное общество железных дорог Франции. Впрочем, часть кредита этим инвесторам была выплачена еще царским правительством из русского залогового золота 1888–1894 годов. Оставшийся долг был частично возмещен в 20-х годах французским правительством и в 1963–1964 годах советским руководством (Н. С. Хрущев) из уже упомянутого нами «ленинского» золота. На оставшуюся долю до сих пор неоплаченных инвестиций на строительство Транссиба совершенно справедливо претендуют Бельгия, Австро-Венгрия, США и Швеция.

Строго говоря, не все из 10 миллионов акций «царских» займов можно принимать к оплате, тем более что за 80–90 лет физически их осталось не более 4 миллионов.

Проявляя заботу о своих не самых богатых гражданах, французское правительство в 1918–1919 годах издало закон об обязательной регистрации акций. Тем самым нечистоплотные дельцы и крупные спекулянты, скупавшие за бесценок у разорившихся мелких рантье акции на многие миллионы франков, были фактически поставлены вне закона. Что касается честных держателей небольшого количества ценных бумаг, то им в отделениях французского казначейства ставили на акциях штамп «Зарегистрировано по декрету от 10 сентября 1918 года», регистрационный номер и дату учета. Поэтому в первом советско-французском соглашении о выплате в рассрочку части государственных «царских» долгов специально оговаривалось, что к оплате принимаются акции только непосредственных покупателей (выделено авт.), а не диллеров и спекулянтов, и только со штампом французского казначейства. Этот документ был парафирован в октябре 1927 года полпредом СССР в Париже Христианом Раковским и рассчитан на 60 лет—до самого начала перестройки (!). В обмен мы должны были получить долгосрочный французский кредит на индустриализацию СССР в размере тех самых «гайдаровских» 24 миллиардов долларов (в пересчете с франков по современному курсу). Увы, этого не случилось. Раковский был объявлен ярым троцкистом, а тексты секретных переговоров, которые он вел с французской стороной, были опубликованы в советской печати. В ответ на этот демарш Раковский был объявлен персона нон грата. В моей домашней библиотеке имеется около трехсот акций «царских» займов, купленных мною у французских букинистов на набережной Сены еще в 60-х годах по символической цене – всего 5—10 франков (сегодня это 1–2 доллара) за штуку. Но только 50 из них имеют упомянутый нами штамп французского казначейства. Думаю, что и в остальных акциях соотношение примерно такое же. Если попытаться увязать эту ситуацию с осторожным заявлением Виктора Степановича о том, что до конца века французской стороне будет выплачено всего 400 миллионов долларов, то остается некоторая надежда, что за это время будет «проверена на вшивость» основная масса акций и принято кардинальное решение по всему перечисленному выше кругу вопросов. Хотя российскому руководству не грех было бы поучиться у французского правительства заботе о благе населения собственной страны и, решив проблему с нашим золотом за границей, обратить его на выплату своему главному кредитору – российскому народу, пострадавшему от обесценивания вкладов и «отпуска цен» в 1992 году гораздо сильнее, чем закордонные рантье в 1918 году в результате отказа большевиков платить по царским долгам.

Впрочем, некоторые искушенные в сферах высокой политики функционеры (как у нас, так и на Западе) высказывают мнение, что заявление выплатить 400 миллионов долларов – не более чем политическая декларация, смысл которой – получить отсрочку Парижского клуба банкиров на выплату половины долга еще на 25 лет. Оплата второй половины аналогичным образом уже реструктурирована Лондонским клубом. А за четверть века много воды утечет…

У пессимистов еще более мрачные прогнозы. Во имя сиюминутного улучшения отношений с могущественными западными и восточными партнерами вопрос о российском золоте за границей вообще будет закрыт и под ним подведут окончательную и жирную черту. За рубежом эта идея вызывает бурю восторга. Но что-то пока не чувствуется ответных шагов Запада по дезавуированию их финансовых претензий в наш адрес, да и по поводу льготных кредитов тоже пока тишина.

Неужели прозябать, уповая на старую русскую пословицу о том, что долги не дают умирать?

Валерий Болтромеюк
«ЛУБЯНСКИЕ» СТРАНИЦЫ ЖИЗНИ МИХАИЛА БУЛГАКОВА

Есть архивные документы, не требующие комментариев. Уже в самом их тоне и стилистике любой непредвзятый читатель найдет то, что и должны фиксировать и сохранять для потомков эти бумаги, порой заключающие в себе взрывную силу фугаса. Вкус, цвет и запах отшумевшего времени. Быт, нравы, социально-психологический климат общества и расстановку общественных сил.

К числу таких документов относятся и предлагаемые вниманию читателей прежде неведомые им «лубянские» страницы жизни Михаила Афанасьевича Булгакова.

Об этом уникальном явлении русской культуры написаны тома. На судьбе этого писателя и человека выстроено множество литературоведческих теорий и историко-политико-философских концепций.

Сегодняшняя публикация, пожалуй, поколеблет некоторые из них. С одной стороны, это, конечно, печально. С другой – мы все (опять при полном и единодушном одобрении) разве не договорились очистить наконец нашу историю от разного рода конъюнктурных наслоений?

Правда, как только общество приняло такое решение, с ним произошла странная, с точки зрения нормальной логики, вещь. Едва приступили к следующему этапу, а именно к выяснению традиционного вопроса «кто виноват?», – общество утратило свою воодушевленную монолитность.

И вдруг оказалось, что едва ли не 90 процентов его непричастно к тому, что происходило и произошло, приведя страну к тому состоянию, в каком она сегодня находится.

Виноватой же во всех грехах оказалась, по утверждению общественного мнения (насколько оно действительно общественное в наш век ставших вдруг безразмерными понятий?), одна-единственная, самая подчиненная изо всех жестко состыкованных государственных структур. Которая по воле того же «общества» (или проще «народа») решениями народного же правительства, утвержденными еще более высокой – партийной – властью (см. сборники ныне уже несекретных государственных документов), в приказном порядке обязана была заниматься тем, чем она занималась. А именно – сохранением специфических свидетельств нашего общего участия в строительстве нового мира. От которых так стыдливо отворачиваются и открещиваются теперь.

Не нравится нам наша собственная история.

Но ведь, извините, мы сделали ее такой своими собственными руками. И те, кто бездумно одобрял что ни попадя. И те, кто «от имени и по поручению» делал с историей что хотел, в зависимости от нрава и собственных представлений о роли личности в историческом процессе.

Всем вместе и расхлебывать кашу, которую заварили.

Не нравится? Так давайте построим другую жизнь, в которой будут другие нормы и правила общежития, цели, идеалы и нравственные ценности – исключающие «складирование» в запасниках государственной памяти документов, подобных тем, о которых одни теперь шумят «открыть архивы нараспашку!», другие – «уничтожить, чтобы и следа не осталось!».

Легко понять ищущих правды. Как не составляет труда вычислить, кто и почему требует второго. Пойти этим путем – значит покрыть страну и себя позором, от которого не отмыться и правнукам.

Пусть уж история останется такой, какой ее сотворили. В назидание потомкам. Как подсказка им, чего не нужно бы делать и как не следует жить.

Несколько слов об архивах, с которых начался наш разговор, и о людях, чьими стараниями появились на свет и сохранились до наших дней публикуемые ниже документы.

Архивам в нашей особо ментальной стране фатально не везет. Вспомним, по какому остаточному принципу, начиная с 1917 года, обеспечивалось и продолжает обеспечиваться их существование и какие деньги платит государство архивистам за их труд.

Ни в одной государственной кладовой наши вожди не вели себя так бесцеремонно, как делали это в архивах. И чем закрытее был архив, это хранилище вещественных доказательств для исторического суда, тем чудовищнее было руководящее самоуправство.

Архивы Лубянки, вокруг которых кипит столько страстей, в этом смысле не составили исключения.

Потому иной раз с таким опозданием и подчас в неполных «комплектах» выходят из здешних хранилищ на свет документы, которые для дела восстановления исторической правды необходимы как воздух.

Публикуемые ныне оперативные сводки и сообщения собирали, как теперь принято говорить, профессионалы спецслужбы.

Среди них, как и везде, были разные люди.

Были такие, кто испытывал наслаждение, становясь хозяином чьей-то судьбы. Были и такие, как упоминаемые в некоторых документах Шиваров и Илюшенко. За потерю политической бдительности и либерализм к классовым врагам (терминология тех времен) они в свой час получили те же мучения, от которых в пределах своих возможностей, мизерных в эпоху тотальной слежки, пытались спасать других.

Они «собирали данные», подчиняясь приказу. Но создавали все эти справки (по-русски сказать, доносы), профессионально наполняя их соответствующей «фактурой», другие.

Как ни горько, а придется это признать. И делать все, чтобы подобные «бумаги» больше никогда не появлялись на свет.

Стилистика и орфография документов оставлены в неприкосновенности. Исправлены лишь явные опечатки.

№ 110

Был 7/111-25 г. на очередном литературном «субботнике» у Е. Ф. Никитиной (Газетный, 3, кв. 7, т. 2–14–16).

Читал Булгаков свою новую повесть. Сюжет: профессор вынимает мозги и семенные железы у только что умершего и вкладывает их в собаку, в результате чего получается «очеловечение» последней.

При этом вся вещь написана во враждебных, дышащих бесконечным презрением к Совстрою тонах:

1) У профессора 7 комнат. Он живет в рабочем доме. Приходит к нему депутация от рабочих, с просьбой отдать им 2 комнаты, т. к. дом переполнен, а у него одного 7 комнат. Он отвечает требованием дать ему еще и 8-ю. Затем подходит к телефону и по № 107 заявляет какому-то очень влиятельному совработнику «Виталию Власьевичу» (?), что операции он ему делать не будет, «прекращает практику вообще и уезжает навсегда в Батум», т. к. к нему пришли вооруженные револьверами рабочие (а этого на самом деле нет) и заставляют его спать на кухне, а операции делать в уборной. Виталий Власьевич успокаивает его, обещая дать «крепкую» бумажку, после чего его никто трогать не будет. Профессор торжествует. Рабочая делегация остается с носом.

«Купите тогда, товарищ, – говорит работница, – литературу в пользу бедных нашей фракции».

«Не куплю», – отвечает профессор.

«Почему? Ведь недорого. Только 50 к. У Вас, может быть, денег нет?»

«Нет, деньги есть, а просто не хочу».

«Так значит Вы не любите пролетариат?»

«Да, – сознается профессор, – я не люблю пролетариат».

Все это слушается под сопровождение злорадного смеха никитинской аудитории.

Кто-то не выдерживает и со злостью восклицает: «Утопия».

2) «Разруха, – ворчит за бутылкой Сэн-Жульена тот же профессор. – Что это такое? Старуха, еле бредущая с клюкой? Ничего подобного. Никакой разрухи нет, не было, не будет и не бывает. Разруха – это сами люди. Я жил в этом доме на Пречистенке с 1902 по 1917 г. пятнадцать лет. На моей лестнице 12 квартир. Пациентов у меня бывает сами знаете сколько. И вот внизу на парадной стояла вешалка для пальто, калонги т. д. Так что же Вы думаете? За эти 15 лет не пропало ни разу ни одного пальто, ни одной тряпки. Так было до 24 февраля, а 24-го украли все: все шубы, моих 3 пальто, все трости, да еще и у швейцара самовар свиснули. Вот что. А вы говорите разруха».

Оглушительный хохот всей аудитории.

3) Собака, которую он приютил, разорвала ему чучело совы. Профессор пришел в неописуемую ярость. Прислуга советует ему хорошенько отлупить пса. Ярость профессора не унимается, но он гремит: «Нельзя. Нельзя никого бить. Это – террор, а вот чего достигли они своим террором. Нужно только учить». И он свирепо, но не больно, тычет собаку мордой в разорванную сову.

4) «Лучшее средство для здоровья и нервов – не читать газеты, в особенности же «Правду». Я наблюдал у себя в клинике 30 пациентов. Так что же вы думаете, не читавшие «Правды» выздоравливают быстрее читавших», и т. д., и т. д.

Примеров можно было бы привести еще великое множество, примеров тому, что Булгаков определенно ненавидит и презирает весь Совстрой, отрицает все его достижения.

Кроме того, книга пестрит порнографией, облеченной в деловой, якобы научный вид.

Таким образом, эта книжка угодит и злорадному обывателю, и легкомысленной дамочке, и сладко пощекочет нервы просто развратному старичку.

Есть верный, строгий и зоркий страж у Соввласти, это Главлит, и если мое мнение не расходится с его, то эта книга света не увидит. Но разрешите отметить то обстоятельство, что эта книга (1 ее часть) уже прочитана аудитории в 48 человек, из которых 90 % – писатели сами. Поэтому ее роль, ее главное дело уже сделано, даже в том случае, если она и не будет пропущена Главлитом: она уже заразила писательские умы слушателей и обострит их перья. А то, что она не будет напечатана (если «не будет»), это-то и будет роскошным им, этим писателям, уроком на будущее время, уроком, как не нужно писать для того, чтобы пропустила цензура, т. е. как опубликовать свои убеждения и пропаганду, но так, чтобы это увидело свет. (25/Ш-25 г. Булгаков будет читать 2-ю часть своей повести).

Мое личное мнение: такие вещи, прочитанные в самом блестящем московском литературном кружке, намного опаснее бесполезно-безвредных выступлений литераторов 101 – го сорта на заседаниях «Веер. Союза Поэтов».

9/Ш-25 г.

№ 122

Вторая и последняя часть повести Булгакова «Собачье сердце» (о первой части я сообщил Вам двумя неделями ранее), дочитанная им 21/111-25 г. на «Никитинском субботнике», вызвала сильное негодование двух бывших там писателей-коммунистов и всеобщий восторг всех остальных. Содержание этой финальной части сводится приблизительно к следующему:

Очеловеченная собака стала наглеть с каждым днем, все более и более. Стала развратной: делала гнусные предложения горничной профессора. Но центр авторского глумления и обвинения зиждется на другом: на ношении собакой кожаной куртки, на требовании жилой площади, на проявлении коммунистического образа мышления. Все это вывело профессора из себя и он разом покончил с созданным им самим несчастием, а именно: превратил очеловеченную собаку в прежнего, обыкновенного пса.

Если и подобно грубо замаскированные (ибо все это «очеловечение»—только подчеркнуто-заметный, небрежный грим) выпады появляются на книжном рынке СССР, то белогвардейской загранице, изнемогающей не меньше нас от книжного голода, а еще больше от бесплодных поисков оригинального, хлесткого сюжета, остается только завидовать исключительнейшим условиям для контр-революционных авторов у нас.

24/III-25 г.

НачСООГПУ тов. Дерибасу

Агентурно-осведомительная сводка по 7-му Отд. СООГПУ за 2 января 1926 года

№ 4

В Москве функционирует клуб литераторов «Дом Герцена» (Тверской бульвар, 25), где сейчас, главным образом, собирается литературная богема и где откровенно проявляют себя Есенин, Большаков, Буданцев (махровые антисемиты), Зубакин, Савкин и прочая накипь литературы. Там имеется буфет, после знакомства с коим и выявляются их антиобщественные инстинкты, т. к., чувствуя себя в своем окружении, ребята распоясываются.

Желательно выявить физиономию писателя М. Булгакова, автора сборника «Дьяволиада», где повесть «Роковые яйца» обнаруживает его, как типичного идеолога современной злопыхательствующей буржуазии.

Вещь чрезвычайно характерная для определенных кругов общества.

Прим. ред.: на сводке – резолюция Дерибаса: «Покойников можно оставить в покое! А в чем конкретно выражаются их антисоветские инстинкты? Вообще надо воду прекратить и взяться всерьез за работу и руководство осведомлением».

Агентурно-осведомительная сводка по 5-му отд. СООГПУ за 20 февраля 1926 года

№ 104

«ЛИТЕРАТУРНАЯ РОССИЯ»

Диспут в Колон, зале Дома союзов

12 февраля 1926 года

Отчеты о диспуте, появившиеся в «Известиях» и «Правде», не соответствуют действительности и не дают картины того, что на самом деле происходило в Колон, зале Дома союзов.

Центральным местом или, скорее, камнем преткновения вечера были вовсе не речи т.т. Воронского и Лебедева-Полянского, а те «исторические вопли», которые выкрикнули В. Шкловский и Мих. Булгаков. Оба последних говорили и острили под дружные аплодисменты всего специфического состава аудитории, и, наоборот, многие места речей Воронского и Лебедева-Полянского прерывались свистом и неодобрительным гулом.

Нигде, кажется, как на этом вечере не выявилась во всей своей громаде та пропасть, которая лежит между старым и новым писателем, старым и новым критиком и даже между старым буржуазным читателем и новым советским читателем, который ждет прихода «своего писателя».

Смысл речей Шкловского и Булгакова заключается в следующем:

Писателю скучно и читателю скучно, читателю нечего читать и он принужден питаться иностранщиной. Наша критика ищет и выращивает в своих инкубаторах новых красных Толстых. Когда даже самая скверная бактерия нуждается в бульоне для питания, наш писатель не имеет этого бульона и от литературы бежит в кино. Но… диктатура пролетариата все же для пролетарского писателя еще более опасна, чем для буржуазного, ибо последний может все же найти себе хоть какой-нибудь заработок, составляя коммерческие рекламы для трестов.

Да и вообще скучно и не для кого писать. Ехал как-то Шкловский на извозчике и заинтересовался, почему у него такая плохая кляча. А извозчик говорит: кляча по седоку, а хорошая лошадь у меня на конюшне стоит.

Вообще же наша литература похожа сейчас на фабрику резиновых галош, которая стала выпускать галоши с дыркой (понимай – пролетарскую литературу).

Публика-потребитель возмущается, а фабрикант говорит: помилуйте, вы обратите внимание на красивую форму галош, на их блеск. А какое дело обывателю до формы и блеска, когда на галошах дырка.

Впрочем, вообще разве мы можем до чего-нибудь договориться здесь. Это борьба, но не настоящая борьба, когда-нибудь нам надо побороться честно, «по-гамбургски». А гамбургская борьба заключается в следующем: раз в год борцы, которые борются в цирках и жульничают, съезжаются в Гамбурге и там в интимном кругу устраивают честную борьбу, на которой и устанавливаются категории и ранги борцов.

Таким образом, что происходит в зале Дома союзов, это не борьба по-гамбургски.

В. Шкловский и Мих. Булгаков требуют прекратить фабрикацию «красных Толстых», этих технически неграмотных литературных выкидышей. «Пора перестать большевикам смотреть на литературу с узкоутилитарной точки зрения и необходимо, наконец, дать место в своих журналах настоящему «живому слову» и «живому писателю». Надо дать возможность писателю писать просто о «человеке», а не о политике».

Несмотря на блестящие отповеди т. т. Воронского и Лебедева-Полянского вечер оставил после себя тягостное, гнетущее впечатление. Ничего не понял и не уразумел «старый писатель» за 8 лет и по сей час остался для нового читателя чужим человеком. Это диспут – словно последняя судорога старого, умирающего писателя, который не может и не сможет ничего написать для нового читателя. Отсюда внутренняя неудовлетворенность и озлобленность на современность, отсюда скука, тоска и собачье нытье на невозможность жить и работать при современных условиях.

Нач. 5-го Отд. СООГПУ Славатинский

НачСООГПУ тов. Дерибасу

Агентурно-осведомительная сводка по 5-му Отд. СООГПУ за 19 июля 1926 года

№ 223

По поводу готовящейся к постановке пьесы «Белая гвардия» Булгакова, репетиции которой уже идут в Художественном театре, в литературных кругах высказывается большое удивление, что пьеса эта пропущена реперткомом, т. к. она имеет определенный и недвусмысленный белогвардейский дух.

По отзывам людей, слышавших эту пьесу, можно считать, что пьеса, как художественн. произведение, довольно сильна и своими сильными и выпукло сделанными сценами имеет определенную цель вызвать сочувствие по адресу боровшихся за свое дело белых.

Все признают, что пьеса эта имеет определенную окраску. Литераторы, стоящие на советской платформе, высказываются о пьесе с возмущением, особенно возмущаясь тем обстоятельством, что пьеса будет вызывать известное сочувствие к белым.