Текст книги "Тайные страницы истории"

Автор книги: Василий Ставицкий

сообщить о нарушении

Текущая страница: 10 (всего у книги 21 страниц)

«т. Артузову А. X.

К делу Ильинского – разберитесь.

26.06.»

Начальник КРО ГПУ адресовал этот документ своему помощнику:

«т. Пузицкому С. В.

Прошу вместе с т. Борисовым срочно доложить имеющиеся на Ильинского И. В. материалы и Ваши предложения по ним.

27. VI.22 г.»

Ознакомившись с материалами дела № 14730, Артузов, обращаясь к пришедшему вместе с Пузицким на доклад Борисову, спросил:

– Вы считаете, что у вас были основания заводить на него такое дело?

– Да, были. Он объективно не может внушать нам доверия.

– Кому это нам?

– Мне и помощнику начальника отдела.

– Что именно не может вам внушать доверия в личности Ильинского?

– А то, что он—дворянин, а мать—тульская помещица. К тому же Ильинский знаком был с графом Толстым и его семьей. Потом, мало того, что он связался с польской миссией в Москве, но перешел всякие границы, направив письмо в Польшу с секретным вложением от разрабатываемого нами Мазурина. И вообще мне непонятно, как это пять лет после революции он находился на свободе?! Он же явный враг советской власти!

Артузов вышел из-за стола и, повернувшись к Пузицкому, спросил:

– Вы тоже так считаете, Сергей Васильевич?

– Нет, Артур Христофорович, я так не считаю.

– Но если вы так не считаете, то почему же заводили дело?

– Борисов убедил меня, что надо как-то проверять полученный сигнал.

– Но сигнал-то был анонимный?! Зачем же было сразу арестовывать Ильинского?

– Лично я санкции на его арест не давал. И вообще считаю, что в деле нет ни одного доказательства какой-либо вины Ильинского.

– Я тоже так считаю, – согласился Артузов и, посмотрев на Борисова, добавил: —Сегодня же прошу подготовить заключение о прекращении дела на Ильинского, доложить мне и после этого немедленно его освободить.

Заключение об освобождении Ильинского из-под стражи появилось, несмотря на указание начальника КРО Артузова, не в тот же день, а лишь через месяц, причем со странной оговоркой: «…дело прекратить, а изучение объекта продолжить…»

Сопровождавший Ильинского из лубянской тюрьмы уполномоченный КРО Борисов, прощаясь с ним у четвертого подъезда, заметил:

– Я полагаю, что мы еще увидимся с вами…

Ильинский, обрадованный освобождением, не отреагировал тогда на эту фразу. А следователь Киятковский и Борисов затаили на него после этого злобу за то, что он, не признав на допросах своей вины, обвинил их в юридической безграмотности и к тому же написал на имя начальника КРО оправдательное заявление, и потому они исподволь начали готовить на него новое дело.

Будучи хорошо знаком с семьей Л. Н. Толстого, в частности с его старшим сыном Сергеем Львовичем, дочерью Александрой Львовной и племянницей Е. С. Денисенко, Игорь Владимирович уехал после этого в Ясную Поляну и продолжил свою исследовательскую работу. Результатом ее явились важные открытия для советской филологической науки, изложенные Ильинским в «Очерках родового прошлого Л. Н. Толстого». В этом научном труде Ильинский раскрыл берущую начало от князей Горчаковых семейную хронику жизни Толстых с ее дворянскими фанабериями и болячками старого барства. В те же годы И. В. Ильинским была подготовлена к печати другая, не менее важная для науки работа «Социально-экономические факты биографии Л. Н. Толстого».

Однако опубликовать этот труд Ильинскому не удалось: 10 октября 1924 года его снова арестовали. На этот раз уже не за «шпионские дела», а за «распространение контрреволюционных идей в пользу мировой буржуазии».

Борисов и Киятковскии сфабриковали на Ильинского дело № 3299, предъявили обвинение по ст. 87 УК РСФСР «Антисоветская агитация и пропаганда». На первом же допросе Игорь Владимирович признался, что он порой негативно высказывался в отношении политического курса большевистской партии и советского правительства, что он действительно сочинил и читал однажды в своем окружении изъятую у него при обыске поэму-памфлет «К. Маркс и ЧК».

Ухватившись за это признание обвиняемого, следователь Киятковский вынудил его под угрозой сурового наказания собственноручно написать, в чем выражались его «незрелые высказывания и оскорбительные выпады против ЧК и вождя мирового пролетариата Карла Маркса, изложенные в памфлете».

За свои убеждения и написание антисоветского памфлета «К. Маркс и ЧК». И. В. Ильинский был осужден на три года лишения свободы. Наказание он отбывал вначале в пермских лагерях (Кудымкар), а затем был этапирован на Соловки. В 1928 году он возвратился в Москву и был приглашен дочерью Л. Н. Толстого – Александрой Львовной—заместителем директора Дома-музея.

«Работа в Ясной Поляне, – писал впоследствии Ильинский, – лучшая полоса моей жизни. Я имел возможность водить экскурсии и был при этом поражен, что российский народ, и крестьянство в особенности, несмотря на тяжелые условия коллективизации, проявляют огромный интерес к личности и творчеству Толстого. Именно в Ясной Поляне я наиболее полно ощутил радостную удовлетворенность своим трудом, чувствовал, что дело, которым я занимаюсь, – нужное и весьма полезное обществу.

Тогда же я пришел к твердому убеждению, что намерения Александры Львовны Толстой, создать особый, только для людей образованных, культурный центр, является ошибочным. Я много спорил с ней о том, что деятельность Яснополянского дома-музея не должна обособляться от народа и что нельзя вести ее в изоляции от жизни округа и губернии. В конце концов она согласилась с моими доводами. Недовольная советской действительностью в 1929 году Александра Львовна эмигрировала за границу, рекомендовав меня на должность директора дома-музея…»

Будучи в этой должности, Ильинский дал решительный отпор предпринимавшимся попыткам устроить в мемориальной зоне зоопарк, выдержал бой с представителями местных властей, и особенно с директором школы Козловым, которые намеревались «отхватить» от Ясной Поляны часть территории и расположенных на ней жилых и служебных помещений для передачи их местной школе. Много нового принес Ильинский и в организацию музейного дела. Он настоял на том, чтобы экспозиции Дома-музея впредь не носили характер обожествления Л. Н. Толстого, чтобы ведение экскурсий не сопровождалось надуманными рассказиками-легендами о его жизни и социальном положении, чтобы в них чаще перебрасывался мостик к историко-бытовым и краеведческим темам, чтобы Ясная Поляна являлась не только культурным учреждением, но и научным центром толстоведения.

Все предложения Ильинского по сохранению территории Ясной Поляны, превращению ее в памятник культуры, а Не в «Саровскую пустынь», находили полное понимание и одобрение в Наркомпросе СССР. И это несмотря на то, что на него постоянно шли жалобы и заявления негативного характера от «хранителей музея» и некоторых научных работников, недовольных его нововведениями и требованием освобождаться от приукрашивания семейной хроники Толстых в великодворянских тонах. Заявления шли не только в Наркомпрос, но и в ОГПУ. Ильинского обвиняли в разделении взглядов членов организации «Контрреволюция Толстых», что он – «ярый толстовец» и «ярый враг» коллективизации.

Чтобы как-то уберечь Ильинского от нападок недоброжелателей и возможного ареста, нарком А. С. Бубнов назначил его на должность ученого секретаря созданного в 1932 году Государственного литературного музея. Однако и это не спасло ученого-толстоведа, историка и высококвалифицированного музейного работника от преследования ОГПУ: телега с компроматом покатилась следом за ним в Москву. А там в это время уже царила атмосфера страха. Печать, искусство, театр оболванивали народ, толкая его на поиски надуманного врага, в умы молодого поколения закладывались бездумность и послушность, усиленно насаждалось однополюсное мышление. Единодушие, единомыслие и сплоченность утверждались как необходимейшие качества советских людей, растаптывались демократические основы и ее революционный дух. Но не мог согласиться и смириться с этим Игорь Владимирович Ильинский, потому и попал опять в опалу: в марте 1933 года на него выносится постановление о предъявлении следующего обвинения:

«…приняв во внимание, что Ильинский И. В.– старший научный сотрудник Центрального литературного музея – изобличается в проведении контрреволюционной агитации против существующего строя, постоянно восхваляет царский строй, вызывая тем самым у населения Ясной Поляны недовольство деятельностью большевистской партии, постановил:

Ильинского И. В. привлечь в качестве обвиняемого по ст. 58/7 УК, мерой пресечения избрать содержание под стражей…»

Но не прошел у оперработника Илюшенко «яснополянский вариант» обвинения Ильинского: после того, как постановление об избрании меры пресечения было доложено начальнику КРО ОГПУ Артузову, тот наложил на документ такую резолюцию:

«Опять Ильинский? Он что мешает советской власти жить? Если это так, то где доказательства его противоправной деятельности?»

Эта резолюция, однако, не заставила никого всерьез задуматься над смыслом каждой фразы, она лишь подстегнула следователя к более активным попыткам любой ценой получить компромат на Ильинского. Через год тот же Илюшенко, пользуясь отсутствием начальника КРО в Москве, вторично доложил руководству свое постановление, переписав его заново, чтобы на нем не было следов резолюции Артузова. На сей раз хитрая уловка Илюшенко сработала: он получил санкцию на арест Ильинского.

На первом же допросе обвиняемый решительно отверг весь приписанный ему вздор, а на третий день своего пребывания во внутренней тюрьме на Лубянке написал следующее:

«Ввиду моего болезненного состояния (катар кишок, несварение желудка, отсутствие зубов и пониженная кислотность, что явилось следствием моего пребывания в уральских лагерях и ссылки на Соловки) прошу разрешить на отобранные при обыске денежные средства купить мне некоторые продукты питания (белый хлеб, масло и сахар).

Кроме этого, прошу разрешить мне хотя бы на несколько часов в день иметь пенсне, так как я дальнозорок и лишен возможности что-либо читать без помощи специальных стекол».

Помощник начальника секретно-политического отдела ОГПУ Горб наложил на заявление резолюцию:

«Находящемуся в изоляторе арестованному Ильинскому И. В. денежную передачу от родственников и знакомых не принимать, разрешив ему пользоваться только той суммой, которая была отобрана в момент ареста».

Когда это решение было доведено до Ильинского, он понял, что дело его принимает серьезный оборот, что ему надо срочно что-то предпринимать. Всю ночь он крутился на жесткой постели, не в силах уснуть. Утром твердо решил не соглашаться с навязываемым ему обвинением: «Надо обязательно бороться и доказывать, что ты – не верблюд». Действуя по этому принципу, он начал давать показания лишь по малозначительным фактам: ответил на вопросы – кто кроме него входил в фондовую комиссию по закупке архивных материалов (Гудзий Н. К., Благой Д. Д., Бахрушин А. А., Гусев Н. Н., Цявловский М. А.) и у кого закупались материалы для музея (у А. Белого, Кузьмина, Джунковского, Брюсова, Волынского, Гиппиус, Мережковского и их родственников, а также в семьях графов Шереметьевых, Комаровских, фрейлины Ермоловой, князей Голицыных, Мамонтовых, Ховриных и Бертеневых).

Ильинского продолжали держать в камере до повторного вмешательства возвратившегося из загранкомандировки Артузова, о чем свидетельствует его лаконичное указание в материалах дела:

«…Историка Ильинского за недоказанностью его вины, я просил, не трогать! Не забывайте впредь большие заслуги этого человека в сохранении Ясной Поляны. Нам надо ценить его и как первого редактора первого академического издания сочинений Л. Н. Толстого».

Лишь после этого в том же деле появился еще один документ—постановление об изменении меры пресечения, подписанное уже не Илюшенко, а другим оперработником—уполномоченным 4-го отдела СПО[7]7
  Секретно-политический отдел ОГПУ СССР.


[Закрыть] В. Скурихиным. В документе говорится:

«…принятую в отношении гр. Ильинского И. В. меру пресечения – содержание под стражей – изменить. Подписку о невыезде из Москвы аннулировать, дело следствием прекратить и сдать в архив».

Издерганный многочисленными допросами Ильинский был выпущен на свободу. Однако тучи над его головой вскоре снова начали сгущаться. Иначе и не могло быть. Это был 1934 год – год так называемого «Съезда победителей», на котором безудержно славили Сталина, эпоху Сталина, мудрость Сталина. Инакомыслящие деятели литературы, культуры и искусства никак не вписывались в это «социалистическое общество». Тысячи творческих работников были ошельмованы.

Профессор М. А. Цявловский (он стал после Ильинского директором яснополянского Дома-музея имени Л. Н. Толстого), предчувствуя, что в создавшейся атмосфере террора и насилия, полного безразличия к жизни человека и его судьбе опальному Игорю Владимировичу спокойно жить не дадут, попытался уберечь его от преследований, пригласив на работу в Тулу. Ильинский тоже прекрасно понимал, что в сложившейся обстановке ничего хорошего ждать не приходится и потому согласился поехать на периферию, чтобы быть подальше от столичного беспредела. Однако уехать в Ясную Поляну ему не удалось. Как только в НКВД поступило агентурное сообщение о предложении Цявловского, с Ильинского в тот же день без чьей-либо санкции взяли подписку о невыезде из Москвы. И это было понятно: следователи не могли ему простить того, что после каждого ареста он сажал их в калошу из-за недостатка доказательств. 1 апреля 1935 года ему в четвертый раз предъявили ордер на арест.

На вопрос, за что его арестовали, Ильинский получил классический ответ: «Мы зря не арестовываем. Вы обвиняетесь в антисоветской деятельности».

Затем последовал такой «диалог»:

Вопрос: Сколько раз вы арестовывались?

Ответ: Семь раз.

Вопрос: За что именно?

Ответ: Трижды за революционную деятельность при царизме и четыре раза за контрреволюционную, но уже в советское время.

Вопрос: Почему вы не вступали в большевистскую партию?

Ответ: Как гражданин России, я всегда честно выполнял и буду впредь честно выполнять свой долг, но не входя ни в какие партии. Это во-первых. А во-вторых, я не хотел бы, чтобы из меня там делали только черную или белую овечку.

Вопрос: Итак, вы обвиняетесь в антисоветской деятельности. Признаете ли вы себя виновным?

Ответ: Нет. Эту деятельность я вел до 1924 года. И уже отбыл за нее наказание. В последующие аресты виновным себя я тоже не признавал, и потому меня отпускали на свободу за недоказанностью моей вины. Между прочим, если вы каждый раз будете предъявлять мне голословные обвинения, то может все закончиться подобным образом и сейчас. И останетесь вы опять ни с чем. Ради Бога, не пытайтесь плодить беззаконие и превращать Россию в сплошной лагерь.

В тот же день Ильинский написал Горькому письмо. В нем говорилось:

«…Я не буду говорить обо всем, что я пережил за годы советской власти и что переживаю сейчас, находясь в который уже раз в подвалах Лубянки. Это, поверьте, – настоящий кошмар, не поддающийся описанию. Здесь я – никто. И моя участь никого из чекистов не волнует. Они видят во мне лишь врага народа. В процессе следствия их интересует лишь один вопрос: как бы упрятать меня в тюрьму.

В последнее время я не чувствую, что живу в родной для себя стране. Как будто я в ней совершенно чужой. И кто-то посторонний постоянно словно подсказывает, что мне надо быть чрезвычайно осторожным и бдительным, даже в своих мыслях, не говоря уже о выражаемых словами суждениях.

Впрочем, удивляться этому не приходится: НКВД активно используется по приказу свыше. Иногда даже для решения вопросов во внутрипартийных спорах. Но, к сожалению, страдают от этого ни в чем неповинные люди… Возможно, я тоже стану жертвой НКВД, но хотелось бы, Алексей Максимович, чтобы Вы помогли мне избежать незаконного ареста и тюрьмы».

Это письмо было конспиративно передано Ильинским на первом же свидании с женой, а та доставила его Горькому. Алексей Максимович пообещал помочь и написал на имя Г. Г. Ягоды (после смерти Менжинского он стал наркомом внутренних дел) ходатайство. Ягода «с вниманием» отнесся к просьбе Горького и на его заявлении наложил такую резолюцию: «Пусть Ильинский живет пока на воле, но из поля зрения его не выпускайте».

Через некоторое время Ильинского действительно выпустили на свободу, а имевшиеся на него материалы вскоре были пересланы из центрального аппарата в управление НКВД по Московской области. Произошло это сразу после рокового для судеб миллионов советских людей февральско-мартовского пленума ЦК ВКП(б) 1937 года, в тот момент, когда в столичное управление был спущен чудовищный документ о выделении дополнительного лимита на арест в количестве 5000 человек по первой категории (враждебные элементы, подлежащие немедленному аресту и рассмотрению дел на «тройках» с последующим расстрелом) и 30 000 человек – по второй категории (все остальные, менее активные враждебные элементы). Затем эти цифры разбрасывались по городским и районным аппаратам НКВД. Задание Центра требовалось выполнять. И оно выполнялось: если ты выходец из дворян, помещиков или буржуазной интеллигенции, значит – враг народа! А если у тебя есть друзья-единомышленники, значит, это одна шайка, то есть контрреволюционная группа или антисоветская организация право-троцкистского толка. Ну а дальше уже шла постановка самого обычного судебного спектакля – выбивались клеветнические показания друг на друга, после чего особым совещанием или «тройкой» выносилась высшая мера наказания – расстрел.

С Ильинским, отнесенным к первой категории «лимитчиков», поступить так не осмелились – очень уж известная среди столичных оперов и следователей личность: сколько бы его ни арестовывали, а ему… все нипочем. Лишь через некоторое время, когда из Щекинского райотдела поступили в Москву данные о заведении дела на яснополянскую «контрреволюционную группу», то в нее постарались «затолкнуть» и лимитчика первой категории Ильинского, поскольку он тоже работал ранее директором Дома-музея Л. Н. Толстого. И вот 31 августа 1937 года, как и пятнадцать лет назад рано утром, в дверь его квартиры раздался громкий стук. За четыре предыдущих ареста Ильинский очень хорошо изучил тактику оперов и сразу понял, что это опять его «друзья». Они провели санкционированный обыск, который длился целых три часа, изъяли много ценных редких книг, таких, как «О должности человека и гражданина», изданной по велению Екатерины II всего в нескольких экземплярах; «Почему я перестал быть контрреволюционером»; «Дело Корнилова» Керенского; «Мысли и находки» Ястребцова; «Декабристы»; путеводитель «Ясная Поляна» 1928 года под редакцией самого Ильинского, а также более десяти папок его научных работ и адвокатских дел царского времени.

В обвинительном заключении, приобщенном к его пятому по счету уголовному делу, сказано:

«…Ильинский входил в контрреволюционную группу, которая, используя свое должностное положение и общение с посещающими Ясную Поляну иностранцами (туристами и сотрудниками диппредставительств), предавала интересы советского государства; распространяла гнусную клевету о советской власти; высказывала террористические намерения в отношении руководителей ВКП(б) и правительства; вела пропаганду о том, что большевики совершенно не заботятся о простых людях.

Кроме того, члены этой группы, вдохновляемые и поддерживаемые эмигрантами из рода Толстых, не признают прав советской власти на усадьбу Л. Н. Толстого в Ясной Поляне…»

Когда это обвинительное заключение зачитали Ильинскому, он попытался улыбнуться, но удар «компромата» оказался настолько внезапным и сильным, что улыбки у него не вышло. А когда следователь задал вопрос, сколько раз он арестовывался, Игорь Владимирович, потрясенный набором почти всех статей УК РСФСР, включенных в обвинение, сразу не смог даже ответить и лишь спустя минуту, когда ему более громко и со злобой повторили этот вопрос, он как-то отрешенно ответил:

– Много и безосновательно…

– А сколько именно?

– Трижды при царизме… Два раза – при Дзержинском, один раз – при Менжинском, затем при Ягоде и вот сейчас в восьмой раз – при Ежове…

– Теперь можете быть уверенным, что это – последний ваш арест, – ответили ему. – И учтите, никто вам после этого не поможет.

Ильинский намек понял: ожидать ему поддержки неоткуда—Горького в живых уже нет, а Артузов был в то время назначен заместителем начальника Разведупра Красной Армии.

И словно в подтверждение этой догадки прозвучало снова грозное предупреждение:

– Никаких контактов – свиданий и переписки – у вас ни с кем не будет. Вы будете иметь теперь дело только с нами!

Ильинский невозмутимо ответил:

– В таком случае я отказываюсь иметь дело с вами. Никаких показаний вы от меня не получите!

Стул под следователем жалобно заскрипел.

– Никуда ты не денешься, – перешел он на «ты». – Тот, кто попал на наш конвейер, рано или поздно признается во всем.

– Но это же произвол!.. Я буду жаловаться…

Следователь вскочил было со стула, хотел закричать, что все это фигня, но вовремя одумался: так ведь и самому можно попасть «на крючок», поскольку некоторые допросы арестованных прослушивались руководством. Взяв себя в руки, он опустился на стул и уже спокойным тоном обронил:

– Это ваше право. Отведите его в камеру.

Той же ночью Ильинский написал большое заявление прокурору Союза ССР, утром передал его одному из знакомых охранников, который работал ранее сторожем в Ясной Поляне, но тот, видимо, напуганный массовыми расстрелами ни в чем не повинных людей, не решился вынести письмо из следственного изолятора и, дабы не подвергать себя опасности, подкинул его под дверь начальника райотдела НКВД. После этого случая Ильинского не вызывали больше на допросы и даже перестали переводить из одной камеры в другую. Само же заявление на шестнадцати страницах без каких-либо пометок и резолюций оказалось подшитым в уголовное дело. Вот один из фрагментов этого заявления:

…..Если принять во внимание, что по образованию и прошлой своей деятельности я – юрист, адвокат, то хотел бы заявить Вам о том, что предъявленное мне обвинение это формальный момент, и он меня мало интересует. Я больше заинтересован в том, чтобы была выяснена моя личность, как этого требует уголовный кодекс. Считаю, это значительно ускорило бы и облегчило задачу следствия, а вместе с тем, по глубочайшему моему убеждению, развеяло бы всякие подозрения о моей причастности к какому бы то ни было преступлению. Тем более по политическим мотивам и с каким-либо умыслом. А без умысла, как Вам известно, вообще не может быть политического преступления…»

Находясь в полной изоляции, Ильинский полагал, что его заявлению, очевидно, дали ход, ведется разбирательство изложенных в нем фактов. Но увы! Через полтора месяца его снова вызвали на допрос. Молодой помощник оперуполномоченного А. И. Тимаков обвинял его в том, что в бытность директором Дома-музея он не стремился показывать жизнь и деятельность Л. Н. Толстого с позиций марксизма-ленинизма, при ведении экскурсий не упоминал о ленинской критике Толстого, если же и давал цитаты из статей Ленина, то только те, в которых положительно оценивалась роль великого писателя, что экспозиции музея пополнялись материалами, пропагандировавшими толстовщину.

В своем новом заявлении от 12 сентября 1937 года на имя начальника Щекинского РО УНКВД Ильинский отмел предъявляемые ему обвинения, показал их полную несостоятельность, но его протест никому уже не был нужен: райотдел НКВД выполнял приказ, полученный свыше по дополнительному лимиту. Кончилось все тем, что рассмотрение его дела было вынесено на заседание «тройки» в Туле.

Из протокола заседания «тройки»:

«…слушали Ильинского И. В., обвиняемого в том, что он, являясь активным участником контрреволюционной группы толстовцев при музее «Ясная Поляна», вел среди посетителей антисоветскую агитацию и распространял среди них гнусную клевету на ВКП(б) и советское правительство.

Постановили: Ильинского Игоря Владимировича – расстрелять.

Секретарь «тройки» лейтенант Г. Б. Ермаков» Вместе с Ильинским были уничтожены и остальные члены «яснополянской группы»: ученый секретарь Дома-музея Л. Н. Толстого В. А. Наумов, научный сотрудник музея Л. В. Сорохтина, завхоз А; А. Гриневич и «пристегнутый» к ним А. П. Елисеев—личный курьер Толстого. Первые двое были ликвидированы, как свидетельствуют материалы уголовного дела, за то, что скрыли от изъятия из научной библиотеки труды Зиновьева, Каменева и Авербаха, а последние двое – за то, что один «не разделял идеи социализма», а другой бежал от коллективизации. Только и всего!

И потому не случайно по прошествии нескольких лет появилось в деле Ильинского такое заключение:

…..обвиняемые Гриневич А. Д., Елисеев А. П., Ильинский И. В., Наумов В. А. и Сорохтина Л. В. никакой контрреволюционной группы не создавали и участниками таковой не являлись. Арестованы они были без санкции прокурора и элементарных прав на свою защиту не имели. В протоколах допросов искажены показания свидетелей, очных ставок с ними не проводилось. Нет и бесспорных доказательств и конкретных фактов каких-либо антисоветских высказываний.

На основании вышеизложенного, постановление «тройки» НКВД от 8 декабря 1937 года об осуждении Ильинского И. В. и других лиц, проходящих по архивно-следственному делу № 390260, отменить. Обвиняемых за отсутствием состава преступления полностью реабилитировать…»

Не будем ничего добавлять к этим горькимм словам. Жаль, что это заключение о пересмотре сфабрикованного в кабинетах НКВД дела запоздало на 17 лет.