Текст книги "Кубанские сказы"

Автор книги: Василий Попов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 6 (всего у книги 19 страниц)

Как школа у нас была построена

До прихода Советской власти было у нас в станице три церкви, два трактира и одна школа на три класса. Да и ту школу построили с великим трудом. Четыре раза на станичном сходе толковали о постройке школы, и четыре раза старый Козуб – церковный староста и первейший станичный мироед – рявкал хриплым басом:

– Не треба нам школы! Лучше божий храм обновить!

А было в те годы так: как старики решат – так тому и быть. Если кто с ними спорить начнет – то растянут такого спорщика на лавке в станичном правлении, да и окрестят плетюганами, чтобы старших уважал.

Наверное, до самой революции так бы и не было у нас школы, если бы не появился в станице инженер. Приехал он, чтобы наметить, где пройдет железная дорога на Екатеринодар.

Был этот инженер очень молод, с русыми волосами и такой же бородкой. А глаза у него были совершенно-особые – «колдовские глаза», как говорили казачки.

Иногда они казались голубыми и ласковыми, как чистое весеннее небо, а иногда становились колючими, серыми, точно добрый стальной клинок.

Надо сказать, что приезд инженера взбаламутил всю нашу станицу. Старики перво-наперво интересоваться стали – где пройдет железная дорога – по станице, или по выгону? Старый Козуб пришел к инженеру в горницу, уселся в красном углу, под образами, уткнул бороду в костыль и прямо заявил:

– Нам эта самая железка без надобности! На кой ляд нам она? Мы и с волами добре управляемся. Ежели же пойдут через станицу нашу всякие там паровозы, то и сады от пару погибнут, и, обратно, телят, поросят и другую худобу давить будут.

Инженер схватился за свою русую бородку и удивленно уставился на Козуба синими ясными глазами. А тот свою линию гнет:

– Прослышали мы, господин хороший, что от тебя зависит, где эту самую железку провести. Так вот, сделай милость, протяни ты ее подальше от станицы! А мы в долгу не останемся, отблагодарим…

Глаза молодого инженера посветлели и стали колючими, как ножи. Широкими шагами он подошел к дверям и распахнул их.

– Идите! – сказал инженер приглушенным голосом.

– Хорошую цену дадим! – настаивал Козуб.

– Идите! – повысил голос инженер. – А то лестница у меня крутая, лететь по ней неудобно.

Тут старый Козуб забеспокоился и заковылял восвояси.

Прошло несколько дней, и молодой инженер стал своим во многих станичных хатах. Был он простым и веселым, звонко смеялся и пел задумчивые украинские песни. Нанял инженер с десяток наших станичных хлопцев и начал их обучать, как рейки ставить, где колышки забивать, какие записи надо делать. И очень удивился, что все хлопцы оказались неграмотными.

– Да как же это так? В наше время и вдруг такая отсталость. Почему не учились?

Тут парни и объяснили, что в нашей станице учиться негде, потому что Козуб и другие старики, которые побогаче, не хотят дать денег на постройку школы.

– Вот дубы! – выругался инженер, и глаза его снова приобрели серо-стальной оттенок. – Значит, на школу денег у них нет, а на то, чтобы дорогу подальше от станицы отодвинуть – на это монета находится. И вдруг, глаза инженера поголубели, и заплясали в них веселые, задорные искорки. – Ладно, хлопцы! Будут у вас деньги на школу! Ради такого доброго дела можно даже взяточником прослыть.

На следующее утро собрал инженер всю свою команду и повел ее в самый центр станицы. Десятники теодолиты тащат, наши хлопцы – рейки, за ними ребятня бежит. Одним словом, шуму хоть отбавляй!

– Куда ж мы идем, Петр Иванович? – удивился молодой, сметливый десятник, который ходил у инженера в подручных. – Ведь по проекту железнодорожное полотно должно в трех верстах от станицы пройти, напрямик.

А инженер подмигнул своему помощнику и сказал:

– Молчи да дышь, будет барыш! Должны мы сегодня заработать на станичную школу.

И прямо к высоким воротам Козуба направился. Постучал он в ворота, а за ними целый собачий хор выступление начал. Потом открылась калитка, и вышел сам Козуб – борода лопатой, черные глаза зверями под седыми бровями рыскают.

– Разрешите, хозяин, провести в вашем дворе и саду топографическую съемку, – вежливо, но твердо заговорил инженер.

– На какой это предмет? – забеспокоился Козуб.

– А на тот, что как раз через вашу усадьбу пройдет линия железной дороги, – спокойно и приветливо объяснил инженер. – На том месте, где сейчас ваш дом стоит, будка путевого обходчика будет, а где сад – там закругление линии.

– Да как же это? Да что же это? – взволновался Козуб. – Да по какому праву? Не позволю! До самого его высокопревосходительства войскового атамана дойду.

– Пожалуйста, доходите! – кивнул головой инженер, – а только не поможет! Под железную дорогу отчуждаются любые земли, кому бы они ни принадлежали.

– Да почему же моя земля потребовалась? – уже слезливым голосом заговорил Козуб.

– Рельеф подходящий. Научные данные, – холодно

пояснил инженер. – Но вы не беспокойтесь, казна вам заплатит за вашу землю…

– Заплатит! – всплеснул руками Козуб, – Да я сам заплачу, только не троньте меня!

– Прошу, хозяин, привязать собак, и не препятствовать мне в моей работе! – строго проговорил инженер. И тут началось на Козубовом дворе представление не хуже, чем в кино. Козубиха и ее четыре снохи в крике соревнуются, сыны Козуба за кинжалы хватаются, а хлопцы, знай, колышки забивают, – в саду, во дворе, в палисаднике рядом с хатой.

Закончили у Козуба – к другим богатеям пошли, там боевая тревога поднялась.

Богатеи даже станичного атамана на ноги подняли. Пришел атаман к инженеру и спросил:

– По какому праву, извиняюсь, вы через дворы и огороды дорогу тянуть собираетесь? – Вот мое право!

Инженер подал атаману бумагу с гербом, а тот передал ее писарю.

Торжественным голосом писарь прочитал о том, что «руководителю изыскательной партии поручается прокладка трассы будущей железнодорожной линии» и что «всем властям предлагается оказывать ему всяческое содействие в его работе».

Атаман слушал писаря, нахмурив брови и глубокомысленно глядя себе под ноги.

– Та-ак! – протянул он. – Все понятно! Но только окажите, ваше благородие, почему это дорогу тянуть потребовалось через Козубов двор?

– Рельеф такой, – пожал плечами инженер.

– Рельехф?! – переспросил атаман и задумчиво почесал чуприну. – Ну если рельехф, тогда все понятно. _ Атаман посмотрел на наших станичных богатеев и пожал плечами. – Ничего не могу сделать. Потому – рельехф не позволяет!

И он, в сопровождении писаря, важно проследовал в станичное правление.

Вечером в хату, где проживал инженер, пришел Козуб, а с ним еще трое стариков-богатеев.

– Ты уж пожалей нас, ваше благородие, – льстиво улыбаясь, заговорил старый Козуб. – Не пускай в разор наши дедовские садочки да усадьбы. Перенеси, эту самую дьяволову чугунку куда подальше.

– Оно б, конечно, можно это сделать, хозяева, – кивнул головой инженер. – Да дорого вам обойдется такое дело.

– Рельехф? – спросил самый догадливый из стариков.

– Точно, рельеф…

– А сколько оно примерно будет стоить, если чугунку версты на две – на три от станицы отвести? – осторожно поинтересовался Козуб.

– Да тысяч шесть, не меньше…

– Обратно рельехф? – спросил Козуб.

– Рельеф, точно!

Переглянулись богатеи, покряхтели, пошептались между собой и решили:

– Делай, ваше благородие! Мы согласны. Деньги завтра принесем до копеечки!

На следующее утро, как только встал инженер, пришел к нему Козуб и с рук на руки передал пухлую пачку денег.

– Добре! – буркнул инженер.

– Значит, колы твои можно повыдергать? – повеселевшим голосом спросил Козуб.

– Дергайте!

Старый Козуб потоптался у порога, нерешительно посмотрел на инженера и сказал: – Дозвольте вопрос один задать.

– Задавайте! – кивнул инженер.

– Скажите, ваше благородие, он что, небось, из баронов или графьев? Немец, небось?

– Кто?! – удивился инженер.

– Да этот… Рельехф…

Инженер отвернулся к окну, закашлялся и ответил:

– Да почти так…

Вечером, сидя у своего двора в кругу друзей-богатеев, старый Козуб рассуждал:

– Энто дешево мы с вами отделались, казаки. Потому, видать, дешево, что инженер еще молодой да глупый. Ведь кто такой Рельехф – большой немецкий грахф, коло самого царя, стоит… А чем выше немец стоит – тем больше в карман кладет.

Через полмесяца, когда инженер уже уехал в соседнюю станицу, прикатил к нам чиновник из канцелярии войскового атамана. Собрали сход. И начал тот чиновник говорить, что нужно в станице строить школу.

– Не треба нам школы! И грошей на школу у нас немае! – закричал старый Козуб.

– Нет грошей, хоть удави нас, ваше благородие, – подхватили его дружки-богатеи.

Чиновник поднял руки, и когда крики смолкли, объявил:

– Деньги на строительство школы в вашей станице в сумме шести тысяч рублей имеются…

– Откуда? Кто дал? – удивились казаки.

– Добровольное целевое пожертвование инженера Петра Ивановича Селиверстова, – ответил чиновник. – Его превосходительство господин войсковой атаман поручил мне передать вам, что никакого отказа в строительстве школы он не примет. Школьное здание должно быть к осени построено!

Так в нашей станице, кроме трех церквей и двух трактиров, появилась одна трехклассная школа.

А железная дорога прошла там, где и намечалась по проекту, – в трех верстах от станицы.

Сказ о пане Крикуне

Привольные, веселые у нас места. Хутор наш весь в садах утопает. А вокруг него, точно зеркала в зеленой оправе, тянутся рисовые чеки, дальше – бескрайнее море пшеницы звенит переливчатыми волнами, виноградники колхозные на сотни гектаров раскинулись… Прямо не верится даже, что всего полсотни лет назад были эти места, самыми гиблыми и нежилыми.

Станица наша чуть подальше, на буграх расположилась. А здесь – вековые камыши шумели над ржавой болотной водой, птица всякая гнездилась да вечерами все звенело от лягушачьего гомона и тонкого комариного писка…

Наверное, на всей Кубани не было станицы беднее и непригляднее нашей. Каждый год казачьи наделы затопляла рыжая едкая плавневая жижа и урожаи у нас были такие, что хлеба хватало не больше чем до нового года. Вся станица кормилась рыбой, которой было в лиманах несметная сила, да дикой птицей. Каждый день во всех станичных хатах ели рыбу: рыбу пареную, рыбу жареную, рыбу вареную, рыбу соленую… Даже в муку бережливые хозяйки мешали молотую сушеную рыбу…

И вот как-то, лет за десять до Великой революции, прикатил в нашу станицу неизвестный человек, поговорил с атаманом, распил с ним пару четвертей водки и уговорил собрать станичный сход. Собрались казаки на площадь, курят злой табак-самосад, пересмеиваются да поглядывают на маленького, худого, тонкошеего человечка, который о чем-то с атаманом шепчется.

Поднялся атаман, поднял руку и объявил:

– Слушайте, господа-казаки! Приезжай пан-сотник желают вам важное предложение сделать!

Тут выступил вперед приезжий, одернул черкеску, расправил торчащие усы, да вдруг как гаркнет на всю площадь таким зычным голосом, что казаки даже переглянулись – не другой ли кто-нибудь басит.

– Желаю я, господа-казаки, купить у вас вашу землю, – заявил приезжий.

– Землю? Да какую землю? Плавни, что ли? – удивились казаки.

– Точно, плавни! – кивнул маленькой головой пан сотник.

И дальше сообщил он нам, что покупает у станицы по десять копеек за десятину сто десятин гиблых плавней, среди которых, точно кротовая куча, торчал один-разъединственный незатопляемый холмик.

– А больше, пан, не купите? – спросил чей-то голос. – А то ведь на десять рублей и по шкалику водки на казака не выйдет!

– Это уж моя забота, чтобы каждый станичник глотку смог промочить! – ответил пан.

В тот же вечер наши казаки пропили деньги, вырученные за землю, а пан сотник стал хозяином ста десятин Диких плавней.

Прошло немного времени, а новый пан расчистил кротовую кучу от камыша и построил на ней целый хутор.

Целыми днями покрикивал он на плотников и приказчиков, которых нанял на какой-то случай целый десяток.

И громовой голос пана далеко разносился над плавнями.

Тогда и прозвали наши казаки своего нового соседа паном Крикуном, а новый хутор – Крикуновым.

Разные слухи ходили о пане Крикуне. Одни говорили, что он хочет гнать водку из камыша, другие – что будет он разводить в плавнях диких кабанов, а третьи утверждали, что надумал Крикун раскапывать курган, на котором стоит его хутор, потому что закопан в этом кургане заветный турецкий клад…

Все стало ясным, когда приехали в нашу станицу переселенцы с Воронежчины и Тамбовщины. Оказалось, что послал пан Крикун своих приказчиков в те места, где не хватало земли. Собирали приказчики мужиков и начинали соловьями разливаться; есть мол, земля на Кубани – плодородная, богатая, только немного дикой травой заросла. Можно эту землю получить в аренду у пана Крикуна совсем дешево – всего по пяти рублей за десятину в год. А через пять лет перейдет земля к арендатору на веки вечные… И еще добавляли разные разности про горячее кубанское солнце, про кавуны и дыни, сладкие, как мед, про рыбу, которую ловят казаки просто шароварами…

У многих от этих посулов кружилась голова. Продавали мужики свои избы и живность, платили деньги приказчикам – и целыми семьями ехали на привольную Кубань.

Выходило все почти так, как пели соловьи-приказчики; солнца было вдоволь, земли пан Крикун нарезал без отказа. Но только по земле этой нельзя было ходить, а приходилось ездить на лодках-плоскодонках…

– Вот она – земля-землица! – громогласно трубил пан Крикун. – Жирная, целинная, плодородная – гляньте, какие камыши на ней растут! Приходите – и владейте, пользуйтесь моей добротой, ведь за бесценок я ее вам отдаю! А что вода на ней – так это ничего! Вот к осени подсохнет трохи, тогда беритесь, насыпайте валы, копайте канавы – и будет у вас своя землица!

Нарезал пан новоселам участки гнилых плавней и начинали они «добывать себе землю». Хочешь, не хочешь, а начинай осушать плавни – хозяйство продано, деньги потрачены, куда с семьей денешься?

Целыми семьями, со стариками и детишками, принимались переселенцы корчевать камыши, насыпать валы и копать канавы. Работали, пока сил хватало, от света до темноты. Дрожали от лихой болотной лихорадки, стонали от боли в застуженных ногах и руках, но работали. Чтобы с голоду не помереть, копали белые толстые корни чакана и пекли их на огне. Еще ни одной десятины земли не было осушено, а возле Крикуновского хутора уже целое кладбище образовалось, где в топкой болотной трясине лежали тела погибших от непосильного труда, от лихорадки и голода…

Тут пополз по станице слушок, что новоселы чуть было не убили обманувшего их пана. Захватили они его на охоте, в плавнях, и начали требовать обратно свои деньги. А когда отказал им Крикун, бросились они на него с лопатами и топорами, еле ушел от них пан на легкой лодке-плоскодонке.

Видать, эти слухи были верными, потому что приехал в скорости пан Крикун в нашу станицу и стал нанимать молодых казаков себе в охрану. К этому времени сдохла у нас корова, а потому и определил меня батька к пану Крикуну в охранники.

Служба у нас была нетрудная, кормил нас пан хорошо, по воскресеньям ставил нам по чарке водки, разговаривал с нами льстиво и ласково. Но уж больно муторно было ходить за паном с винтовкой за плечами да чувствовать, как тебя люди недобрыми взглядами колют…

Весной пошли плавни в атаку на отвоеванные у них земли. Мелкие канавы не успевали отводить воду, заплывали вязкой и липучей грязью. Вода прорывала валы и затопляла осушенные участки. Люди из сил выбивались, а пан Крикун похаживал, крутил свои тараканьи усы да покрикивал:

– Бог в помощь, православные! Кто не поленится, того озолотит матушка-землица! Вон какая она жирная да плодородная!

В ту пору сдружился я с одним новоселом, таким же, как я, молодым хлопцем. Шел я как-то из станицы на хутор. А пройти можно было только по гребню вала, насыпанного переселенцами. По одну сторону вала, совсем близко, возле самых ног, колыхалась плавневая вода, и сквозь нее зеленая щетина камыша пробивалась. А с и стороны, на дне осушенных котлованчиков, копошились люди – перекапывали мокрую землю, корчевали длинные корни камыша, укрепляли валы…

И вот дошел я до места, где вал опустился, оплыл в размякшую землю. Целая семья старалась закрыть промоину, чтобы вода не затопила осушенный участок. Беловолосый костлявый хлопец и рослая, но худая женщина таскали на носилках землю. Широкоплечий, сгорбившийся человек, похожий на кряжистый дуб, задыхаясь, сбрасывал землю в промоину прямо в пузырящуюся, грязную воду.

В нашей станице всякий знал, как надо валы насыпать и промоины в них гатить, недаром мы жили в самих плавнях. Я как глянул, так сразу понял, что делают люди бесполезное дело. Они носят землю, а вода глотает ее и вал еще больше оползает.

Скинул я тогда пояс с кинжалом, сбросил черкеску и сапоги, закатал повыше шаровары и давай помогать новоселам. Перво-наперво крикнул я хлопцу:

– Эй, однокашник! А снопы камыша у вас найдутся? Вскинул на меня хлопец голубые удивленные глаза и ответил:

– Есть камыш…

– Так давай его сюда скорее!

– Зачем?

– Давай, давай! Не разговаривай! Послушался хлопец и притащил пяток снопов сухого камыша. Я сразу этот камыш в промоину бросил. Вода снаружи прижала его к валу, тиной затянула и получилась хорошая пробка. Вскоре мы так закрыли промоину, что лучше и не нужно!

– Спасибо, казак! – низко поклонился мне пожилой новосел.

– Да за что тут! – отмахнулся я, надевая сапоги и черкеску.

– Вот оно что, видать, и среди казаков есть добрые люди! – удивленно проговорил хлопец. – Даже среди тех, кто пана-кровососа охраняет…

– Когда жрать станет нечего, черта возьмешь охранять, не то что пана, – ответил я.

– Что верно, то верно! – вздохнул пожилой.

С этого и началась наша дружба с Михайлой Миляковым. Начал я похаживать в маленькую глиняную хату, в которой жил Михайло, его отец, мать да трое маленьких братишек моего друга. Ходил, конечно, я с оглядкой, тайком, чтобы не пронюхал о нашей дружбе пан Крикун, который никак не одобрял, чтобы его охранники с мужиками якшались.

В ту осень сманили приказчики пана еще десятка два семей и посадили их в плавни. А через год пан Крикун уже сумел сдать в аренду всю свою землю и прикупил еще две сотни десятин. С того времени приказал он, чтобы звали его паном-помещиком…

На четвертый год случилась в семье моего друга большая беда – умер от лихой трясучки-малярии отец Михаилы.

Но Михайло хоть и сильно горевал, а не пришел в отчаяние. Остался он старшим в семье и твердо решил сохранить за собой землю, которую он со своим батькой и матерью отвоевали у плавней. К этому времени наловчился он выращивать помидоры и получал добрые урожаи.

Через год, когда подошла пора пану отдавать землю навечно тем новоселам, которые сумели победить темную силу плавней, начались у нас на хуторе недобрые дела. Одного переселенца, осушившего целых три десятины, нашли в плавнях мертвым, с простреленной головой. Второй ушел в плавни на охоту – и не вернулся, исчез безо всякого следа. Третьего кто-то кинжалом убил… А семьи этих новоселов пан Крикун согнал с земли и сделал своими батраками…

Черные слухи поползли по хутору. А мы, казаки, служившие охранниками у пана, приметили, что один из нашего же брата вредный такой гнилозубый казачишка вдруг заважничал и разбогател. Завел он себе новую, нарядную черкеску, кинжал серебряный с чернью, кубанку серебристого мелкого курпея. И деньги у него завелись, да не только серебряные, но и золотые… Шептались люди, что по приказу пана Крикуна этот самый казачишка порешил новоселов, чтобы пан мог сохранить за собой осушенную ими землю. Но мало ли что говорят люди, а ведь не пойманный – не вор…

Случилось мне как-то летом поехать на охоту в плавни, к Черной трясине, на остров, где водились дикие кабаны. Добрался я туда на плоскодонке, подчалил и вылез на топкий берег. Тихо на островке, так тихо, словно вымерло все живое.

Только-только я зарядил пулевыми патронами оба ствола отцовской двухстволки, как вдруг грохнул где-то неподалеку сначала один выстрел, потом второй… И сейчас же затрещали, зашептались тревожно камыши…

«Охотник, видать, кабана подранил, – подумал я. – Уходит зверь к Черной трясине… Надо его перестреть!»

И пустился я бегом наперерез зверю… Бежал-бежал, выскочил на крутой бережок, что обрывается прямо в Черную трясину, и чуть не споткнулся о человека.

Лежал человек на животе, уткнув окровавленную голову в колючую осоку, и только худая спина его то поднималась, то опадала от тяжелого дыхания.

Отложил я ружье и осторожно перевернул раненого. Гляжу – передо мной мой друг, Михайло Миляков. Посмотрел он на меня и словно ледяные иглы сверкнули в его голубых глазах.

– Ну, что же! Добивай! Не мучай только! – прохрипел Михайло.

– Да ты что! – удивился я. – В своем ли ты уме? Что я, бандит-душегубец какой-то? Кто это тебя так разделал?

– Пан Крикун! – хрипло прошептал Михайло. – Он и еще один охранник… Гнилозубый такой, похожий на гадюку… Беги скорее, а то они и тебя порешат, чтобы свидетеля не было.

Но, конечно, не мог я бросить раненого на верную погибель, не этому учат наши древние казачьи обычаи. Закинул я ружье за спину, – поднял Михаилу на руки и зашагал в камыши.

Только сделал несколько шагов – вдруг слышу совсем рядом зычный голос пана Крикуна:

– Здесь он где-то… Никуда он далеко не мог уйти…

– Точно, пан-помещик, – мерзко захихикал гнилозубый. – Сейчас найдем и добьем этого подранка… А могила надежная рядом – Черная трясина.

Тут меня, словно кипятком, гневом обожгло, даже дышать трудно стало.

Опустил я осторожно раненого на землю, взвел у ружья курки – и жду, смотрю вперед сквозь камыши.

И вот вышли из камышей на бережок оба злодея – веселые, довольные. Идут – папиросочки панские курят, дымок синий пускают. Впереди – гнилозубый с винтовкой, а за ним – пан с охотничьим ружьем.

Тут я шагнул вперед, поднял ружье и приказал:

– Бросай оружие, убийцы!

Гнилозубый ахнул, попятился и сразу с берега в трясину свалился, только брызги полетели…

А пан Крикун в лице переменился, но ружья не бросил. Глянул он на меня и говорит, только голос у него вроде хрипловатый стал:

– Ну, что ты, казак! Ты же мой хлеб ешь! Помоги мне – озолочу, пятьсот рублей выложу!

– Нет, пан! Бросай ружье! Я тебя сейчас к атаману в станицу доставлю…

– Да ты что, одурел? – прежним гулким басом рявкнул пан Крикун. – Что же это, из-за какого-то хамсела ты меня, брата-казака в правление потащишь?

Тут словно какая-то сила швырнула меня на землю. А пан Крикун вскинул ружье да из обоих стволов пальнул в меня, пули над головой просвистели.

Ну, и я не остался в долгу. Только он мимо выстрелил, а я его первой же пулей достал.

Покачнулся пан, упустил ружье, шагнул назад… И тоже свалился в трясину…

Подбежал я к откосу, а внизу, в жидкой, черной грязи только пузырки булькают…

Отвез я раненого Михаилу домой, сам вернулся на хутор. Так никто и не узнал, куда девался пан Крикун…

А Михайло Миляков, мой самый лучший и верный дружок, и сейчас живой и здоровый.

За годы Советской власти изменился наш хутор не – узнаешь. Могучие машины осушили гнилые плавни, жадные до труда руки человеческие превратили гиблую землю в богатые сады, виноградники, рисовые плантации и пшеничные поля.

Только Черная трясина, в которой погиб проклятый пан и его злодей-прислужник, еще существуют. Но это проклятое место стало маленьким болотцем, которое с каждым годом становится все меньше и меньше. Скоро и оно исчезнет…