Текст книги "Ребята Скобского дворца"

Автор книги: Василий Смирнов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 15 (всего у книги 21 страниц)

Уходя, он напомнил Володе:

– Не забудь, завтра в шесть тридцать. На втором этаже. Знаешь, где наши собираются?

– Явлюсь точно, как часы, – пообещал Володя и тут же неуверенно добавил: – Не рановато ли? Не подготовлен я еще.

Максимов усмехнулся.

– Жизнь подготовит. С Лениным теперь все закипит. Ты, фельдмаршал, носа не вешай, – посоветовал он задумавшемуся Типке. – Победа будет на нашей стороне.

Порывшись в кошельке, протянул Царю красненькую десятирублевую ассигнацию.

– На мелкие расходы, пока сам не станешь зарабатывать, – предупредил он. – Но только не курить!

Царь вспыхнул.

– Я теперь не курю, – пробормотал он. – Д-деньги у меня есть... солдатские...

Максимов ушел.

– Вот, Антип Царев, какие дела-то, – задумчиво говорил Володя, расхаживая по комнате с потухшей трубочкой в зубах. – В партию меня принимают. Павел Сергеевич поручительство дает.

– В какую партию? – поинтересовался Царь, зная, что в Петрограде появилось много партий.

Володя строго поглядел на него.

– Известное дело, в нашу, пролетарскую. Партию большевиков. Рабочая социал-демократическая партия. Понял?

Типка утвердительно кивнул головой.

– А что ты понял? – снова строго переспросил Володя. – Отвечай.

Царь смутился, не зная, как ответить. И тут он вспомнил про встречу Ленина на площади Финляндского вокзала. Ленин тоже говорил про рабочий класс, пролетариат, революцию.

Усмехнувшись. Типка смело взглянул Володе в глаза:

– Ленин состоит в вашей партии.

Володя удовлетворенно похлопал Царя по спине:

– Вижу, силен ты, Антип Царев, в политике. Силен. Разбираешься. Я сам, брат, тоже только недавно уяснил разницу между беками и меками. Понимаешь? Между большевиками и меньшевиками. Одну твою неточность я исправлю. Ленин не просто состоит в нашей партии. Он организовал партию. Понял?

На этот раз Царь, не задумываясь, решительно мотнул головой. Он понял. Володя долго ходил по комнате, задумавшись.

– Скучаешь, буржуйка? – спросил он, глядя на висевшую на стене запыленную гармонь, и тронул мехи. – Теперь не до тебя. Пролетарскую революцию надо осуществлять. Поняла?

Царю понравился такой разговор Володи с гармонью.

– Слышишь? – в свою очередь, когда Володя вышел, обратился Царь к своей черной мохнатой папахе, висевшей в углу на колышке. – На войну мы с тобой больше не пойдем. Отвоевались. Так Ленин сказал. Поняла?

Оставался Царь еще прежним мальчишкой. Он еще бы поговорил, но вернулся Володя.

Когда легли спать, Царь, уже засыпая, подумал: «Надо поспрошать у Павла Сергеевича про тетку Иваниху. Он сведущий человек. Может, знает, где ее разыскать».

ПОД СВОИМ ЗНАМЕНЕМ

Володя Коршунов выполнил свое обещание – устроил Царя работать на кожевенный завод. Теперь утром, как только начинали гудеть гудки, они выходили из дому вместе. Володя шел в цех, а Царь в контору, где его, как бывшего фронтовика и георгиевского кавалера, определили рассыльным.

– Не замытарят тебя, Антип Царев, беготней-то? – заботливо осведомлялся Володя, видя, как Типка вихрем носится с этажа на этаж, из цеха в цех, выполняя какие-то задания начальства.

– Не-е... я привычный, – отвечал Царь, крайне довольный, что стал рабочим человеком.

Интересовался работой Царя и Максимов.

– На первых порах, фельдмаршал, удовлетворимся достигнутым, – говорил он Типке, – а в будущем будем думать, какую профессию тебе приобрести. – И тут же пояснил: – Рабочий человек без профессии все равно что голяк без рубашки. Жизнь, брат, трудная штука, ее нужно оседлать. Иначе она тебя сбросит, не поднимешься.

Максимов выбрал время, побывал в конторе кожевенного завода и предложил установить Типке, как подростку, сокращенный рабочий день.

– Настырный твой родственник, видно, что большевик, – с заметным уважением сообщил Типке табельщик.

Теперь Царь стал появляться на дворе Скобского дворца раньше гудка. От него крепко попахивало сырой кожей, а руки блестели от машинного масла: какая ни чистая была работа, а ухитрялся испачкаться.

– Отшабашил? – с уважением спрашивали друзья скобари.

Многие из них тоже мечтали работать.

Царь улыбался. Став рабочим, он приобрел и необходимую солидность, хотя по живости своего характера по-прежнему участвовал во всех ребячьих делах.

В эти солнечные весенние дни Петроград готовился впервые свободно встретить Первое мая. Стало известно, что в Петрограде состоится народная демонстрация.

Скобари тоже готовились. Мысль выйти на демонстрацию своей колонной, со своим знаменем и стягом первым высказал Сорога Копейка. С ним соглашались многие.

Когда Царь однажды появился на дворе, у забора возле дровяного склада кипело страстями шумное собрание скобарей. Присутствовали все, даже голопузые малыши.

– По гривеннику! – предлагал Копейка, потрясая своим картузом.

– Мало! – кричали ему, – Не хватит!

– Гужеедов пригласить! Они тоже в пай войдут! – надрывался Цветок, любивший, чтобы его голос звучал громче всех.

Царь молчаливо выслушал спорящих, достал из кармана гимнастерки рублевую бумажку, заработанную на заводе, и протянул Сереге.

– Вхожу в пай, – басовито заявил он.

– Видели? – восторженно закричал Копейка, потрясая рублем. – Кто следующий?

Поступок Царя заразил всех. Немедленно одни гонцы во главе с Цветком помчались к соседям-гужеедам, другие отправились по двору тормошить отстающих. На дворе и во всех многочисленных подъездах Скобского дворца только и слышалось одно слово: «складчина».

На другой день покупать кумач для знамени и стяга готовилась многочисленная делегация во главе с Фроськой и Цветком.

– Вы, хмыри, поторгуйтесь! – советовал им Копейка, вручая Фроське собранные деньги.

– Спрячь подальше! – прикрикнул он, а девчонок предупредил: – Вы тоже следите.

– Смотрите, не обсчитали бы вас! – беспокоился и Купчик, порываясь также идти с ними.

– Ты, купец, не волнуйся, – успокаивал его Цветок. – Не соображаешь, что я тоже иду...

С волнением ребята поджидали своих. Это был небывалый случай в их жизни. Впервые они коллективно приобретали общественную вещь.

Как только ходоки вернулись с купленным материалом, у забора на дворе снова собралась толпа скобарей. Примчались сюда и гужееды. Каждый считал своим долгом пощупать материал, осведомиться, почем платили за аршин. Цветок, не выпуская ни на минуту из своих рук сверток с кумачом, чуть что вступал в ожесточенный спор даже с Фроськой.

– Чего вы понимаете? – горячился он. – Тютелька в тютельку купили. Все копеечки до одной израсходовали.

Воображал себя Цветок главным в этом деле и даже кумач для большей сохранности отнес к себе домой.

На следующий день у забора на разостланных досках, поджав под себя по-турецки ноги, сидели девчонки и сшивали полотнища для красного знамени и для кумачового стяга. Верховодили всеми делами Фроська и Маринка Королева, объединившись для этого случая. Разговаривали они мирно и если спорили, то не враждебно. Возле них толпились скобари и гужееды, готовые по первому слову девчонок чем-нибудь помочь им.

– Девоньки, меня экипируете? – спрашивал Фроськин отец, остановившись возле босоногих швей и указывая на свою расползавшуюся по швам блузу. Он уже снял солдатскую шинель и по-прежнему работал на заводе.

– У нас, дядя Егор, золотошвейки работают, – звонко отвечала ему за всех острая на язык Дунечка Пузина. – Черную работу мы не берем.

Стоял в толпе скобарей и тряпичник Младенец. Больные глаза у него слезились, руки тряслись. Он бессвязно что-то бормотал.

– Что сгорбился? – гремел на него Зубарев. – Теперь свобода! Пошли в чайную душу кипятком полоскать!

Подошел к девчонкам-швеям и Царь.

– Хорошо, Тип? – спросила у него Фроська, умышленно загораживая от него Королеву. С грустью убеждалась она, что шьет Королева ловчее. Работа в руках Маринки так и кипела.

Вместе с Царем Ванюшка тоже придирчиво осмотрел их работу.

Царь похвалил, а Ванюшка нашел изъян: косой шов.

Но Фроська не удостоила его и взглядом.

Подошел к швеям и Спирька Орел. Как вожак гужеедов, он тоже не захотел остаться в стороне. Разговор с ним вела Королева, а Фроська молчала.

В стороне Цветок усердно красил палки для знамени и стяга. Краску подарил для общего дела Купчик.

Ожесточенный спор разгорелся, когда стали подбирать лозунги для знамени и стяга.

– «Да здравствует свобода!» – предложил Цветок.

– Наше, скобское надо, – советовал Копейка. – Вот бы так: «Скобари! Стойте за свободу!»

– Почему одни скобари? – возмутился Спирька Орел. – А мы где?

– Как это «стойте»? Лучше «боритесь»! – сразу же поправил Ванюшка, не обращая внимания на возражение Спирьки.

– Ты, Чайничек, помолчи, – посоветовал ему Цветок. – С кем ты будешь бороться-то? Со мной, что ли?

Плюнув, Ванюшка отошел, видя, что его никто не поддерживает.

Гвалт и шум стоял ужасный.

– Тише, тише, – взывала Фроська. – Может быть, лучше: «Ребята и девчата, соединяйтесь!»

– «Скобари и гужееды, шагайте вместе!» – кричал кто-то из гужеедов. Его сразу же поддержало несколько голосов.

– Может быть: «Мы, мальчишки, идем вперед!»? – надрываясь, подавал свой голос Левка Купчик.

– А девчонки где? – сразу же обидчиво набросилась на него Дунечка Пузина.

Предложения сыпались со всех сторон.

Только Царь молчал. Выслушав внимательно все спорящие стороны, он не присоединился ни к одной. Когда немного стихло, вышел вперед, поднял руку.

– Ша-а! – басовито рявкнул он. И, воспользовавшись наступившей тишиной, закричал уже во все горло: – «Ребята, пролетарии всех стран, соединяйтесь!»

Многим сразу пришлось по душе предложение Царя.

– А где «девчата»? – запротестовали было Королева и Дунечка Пузина, но их тут же осадил Ванюшка.

– Все мы ребята! – громогласно заявил он.

– В-все согласны? – спросил Царь, быстро обводя ребят глазами. – Кто против, держи колом руку!

Ни одна рука не поднялась. Спорщики облегченно вздохнули. Даже гужееды остались довольны.

Левка Купчик, умевший красиво писать буквы, принялся за работу. За его кистью придирчиво и строго следили и подавали советы десятки скобарей и гужеедов. Предстояло еще выбрать лозунг для стяга. Но тут вмешались взрослые.

– Что за шум, а драки нет? – осведомился подошедший к ребятам вооруженный матрос. С ними были два милиционера. И уже более строгим тоном, сдвинув густые черные брови, матрос спросил: – Кто из вас знает, где находится в данный момент тряпичник, именуемый Младенцем? Дома его нет. – В руках у матроса виднелась бумага с печатью. – Приведите сюда. Скажите, что ожидают...

Ребята разыскали Младенца в чайной. Когда он шел вслед за ними, то крестился, что-то глухо бормоча про себя.

Матрос, сняв свою белую бескозырку с черными ленточками, вместе с милиционерами сидел у подъезда на лавочке. Возле них толпились рабочие, скобари.

– Хорош! – с брезгливостью проговорил матрос, осмотрев тряпичника с ног до головы. – В полиции служил?

– Помогал, – шепотом признался Младенец, меняясь в лице. Он сразу понял, что в охранном отделении нашли список тайных осведомителей полиции.

Допрос был короткий.

– Осведомлял, – скупо бормотал Младенец. – Околоточному Грязнову доносил. Платили десятку в месяц.

– Дешево продался, Иуда! – звучали негодующие голоса.

Собравшиеся на дворе с омерзением смотрели на тряпичника. Не выдержав, он упал на колени.

– Братцы!

– Какие мы тебе братцы? Предатель! – кричали ему.

Расправляться своим судом с Младенцем не стали. Матрос и два милиционера повели его через ворота на улицу.

– В тюрьму, – толковали между собой скобари.

Вечером, встретив Ванюшку на дворе, Катюшка сообщила, что у тряпичника при обыске в углу, который он снимал на шестом этаже в многосемейной квартире, нашли зашитые в подушку золотые монеты.

– А жил впроголодь, нищим, – удивлялась Катюшка.

НА ПЕРВОМАЙСКОЙ ДЕМОНСТРАЦИИ

Утро 1 мая 1917 года после ненастной ночи выдалось ясное, солнечное. Ни одна фабрика, ни один завод в этот день в столице не работали.

– Какой ты вальяжный сегодня, – удивлялась, Дунечка Пузина, разглядывая Ванюшку, щеголявшего в сером шерстяном костюме и в черных тупоносых ботинках, блестевших глянцем.

Не один Ванюшка – все ребята выглядели в этот день по-праздничному. Фроська ходила в длинной черной юбке и в розовой блузке, охватив, как обручем, красной лентой свои густые смоляные кудри. Копейка, всегда одетый небрежно, на этот раз выделялся бумазейной желтой косовороткой. Цветок надел красную рубаху, откуда-то достал коричневую шляпу с короткими полями. Только Царь выглядел буднично в своей латаной солдатской гимнастерке, в солдатской фуражке с кокардой и в стоптанных, но начищенных до блеска сапогах. Зато на груди у него поблескивал на трехцветной ленточке Георгиевский крест. Блеск этого креста не могли затмить настоящие посеребренные часы Левки Купчика и даже из американского золота дутые сережки Дунечки Пузиной.

Обширный двор Скобского дворца в это ясное весеннее утро походил на шумный цыганский табор.

Взрослые тоже принарядились. Все были веселые, довольные. Поздравляли друг друга с праздником.

Володя Коршунов на своей трехрядке мастерски играл кадриль. Был он в розовой рубашке, жилетке и в новом картузе.

– Живей! Живей! – кричал Володя.

Возле него плясали девушки, помахивая платочками.

Не выдержав, он передал соседу гармонь и сам пошел в пляс, лихо отщелкивая каблуками.

Кто-то из взрослых парней подхватил Фроську, и она, довольная оказанным ей вниманием, тоже закружилась, а потом выскочила вперед и, прихлопнув в ладоши, приняла вызов Володи. Плясала она залихватски, вызывая зависть не только у подружек, но и у взрослых фабричных девушек.

А у ворот в это время гремела «Дубинушка». Командовал хором Фроськин отец.

– Что, Фунт ситный, не опоздаем мы? – спрашивал у Ванюшки озабоченный Левка Купчик. Он то и дело щелкал крышкой часов, явно форсил.

Больше всех суетился неузнаваемый в своей шляпе Цветок. Он и ростом казался выше.

– Ребята! – кричал он. – Чичас строиться будем.

Пришла большая группа гужеедов. Спирька как руководитель, с красной повязкой на рукаве, подошел к Царю договариваться.

Ванюшка слышал, как Спирька спорил:

– Позади вас идти мы не согласны. Мы тоже свой пай вносили.

Что-то говорил ему Царь.

Колонна ребят стала строиться: ряд скобарей и ряд гужеедов попеременно. И тут снова пошел спор: кому нести знамя, кому – стяг.

Если бы не было на дворе Типки Царя, могло бы дойти дело до кулаков. Но Царь решил быстро и мудро.

Знамя он вручил Цветку, а палки стяга передал Фроське и Маринке. Столь неожиданным решением он утихомирил и скобарей и гужеедов.

Спорить с Царем никто не стал.

Только Фроська подозрительно взглянула на пышноволосую Королеву, потом на Царя. Да Ванюшка заметно изменился в лице. Он мог простить Царю, если бы тот сам взял знамя в руки или даже передал его Левке Купчику. Но выдвинуть знаменосцем Цветка?!

«Дурак ты питерский, – в сердцах ругал Ванюшка Царя, отойдя в сторону. – Нашел себе друга! Цветок тебя за фальшивую монету продаст».

Скобари и гужееды вышли со двора. На стяге было написано: «Ребятам – школу! Подросткам – работу!» Такой лозунг посоветовал скобарям написать Максимов.

На улице остановились, стали равняться.

– П-по рядам, стройся! – басовито, по-военному четко снова скомандовал Царь.

С правой стороны колонны встал Царь. С левой – Спирька, который согласился признать главенство Царя.

Равнялись ряды. Колыхалось знамя. Натянулся на ветру кумачовый стяг. Звонко запел Серега Копейка:

 
Отречемся от старого мира!
Отряхнем его прах с наших ног...
 

Песню сразу же подхватили десятки голосов:

 
Нам враждебны златые кумиры,
Ненавистен нам царский чертог...
 

Колонна ребят шла по булыжной мостовой, мимо заводских и фабричных корпусов. Ребята шли с гордо поднятой головой, ни на кого не обращая внимания. На всю улицу звонко гремел боевой призыв:

 
Вставай, поднимайся, рабочий народ!
Иди на врага, люд голодный...
 

На пути колонна обрастала добровольцами – такими же подростками, как и скобари. За знаменем шагало уже сотни две ребят.

На Большом проспекте звенели оркестры, реяли в воздухе знамена различных партий и организаций. Возле знамен на проспекте толпился народ. Впереди Царь заметил Володю Коршунова, Максимова с красной повязкой на рукаве. Над ними колыхалось огромное, малинового цвета знамя с лозунгом: «Пролетарии всех стран, соединяйтесь!», а внизу – «РСДРП (большевиков)». Впереди колонны играл свой оркестр. Царь подошел к Максимову и, приложив руку к козырьку фуражки, отрапортовал:

– П-привел ребят!

Максимов похлопал его по плечу.

– Подождем здесь немного.

– Р-ребята, не разбегаться! – предупреждал Царь, обходя ряды скобарей и гужеедов.

– Скоро? – зазвучали нетерпеливые голоса.

Уловив ропот, Царь принял решение менять знаменосцев.

На смену Цветку и Фроське с Маринкой встали другие: Копейка, Спирька и Никита. Ванюшка и на этот раз не попал в число счастливчиков, хотя и находился рядом с Царем.

«Не замечает», – с обидой думал он. Не замечала его и Фроська. Вообще в этот день на Ванюшку никто не обращал внимания, исключая, пожалуй, Катюшку, которая все время вертелась возле него и лезла с какими-то нелепыми вопросами. «Тоже... прилипла», – думал Ванюшка, отворачиваясь в сторону.

Обидевшись на всех, Ванюшка взял в попутчики Левку Купчика и отправился путешествовать по Большому проспекту.

Необозримое море людей, пестреющее разными красками, заливало не только огромный Большой проспект, но и все втекавшие в него многочисленные улицы.

Всюду реяли знамена – красные, голубые, желтые, зеленые, белые и даже черные. Множество стягов с различными лозунгами и призывами теснилось в воздухе. Играли оркестры. Звучали песни. Казалось, даже распустившиеся деревья с шелестящей нежно-зеленой молодой листвой приветствовали людей.

По расцвеченной флагами улице ребята ушли далеко вперед, ловко проскальзывая в толпе, заполнявшей тротуар, а где и пробиваясь локтями.

– Вернемся к своим, – советовал Левка, поглядывая на часы.

– Пошли дальше, – упрямо тянул его Ванюшка.

На углу 10-й линии Ванюшка заметил сына убитого околоточного Грязнова. Ромка в простой ученической курточке как-то уныло глазел на огромное черное знамя, развевавшееся над малолюдной колонной.

– «Анархия – мать порядка!» – вслух прочел Левка на черном шелковом полотнище.

– Анархисты! – слышались голоса среди любопытных на тротуаре.

– Это что... русские пли чужеземцы? – спрашивала женщина в пестром деревенском наряде.

– Воры и жулики! – авторитетно разъяснял пожилой мужчина, по виду торговец.

Ванюшка, сжалившись, хотел было пригласить Ромку в свою колонну, но тут же сообразил, что сына околоточного Царь сразу же выставит из рядов скобарей-пролетариев.

В это время стоящая впереди колонна пришла в движение. За ней тронулись и анархисты со своим огромным черным знаменем.

К удивлению Ванюшки, Ромка юркнул в колонну анархистов и зашагал рядом с лохматым длинноволосым дядькой в круглой черной шляпе и рубашке с белым шнурком на воротнике.

За анархистами шла уже другая колонна.

В одной колонне пели: «Вихри враждебные веют над нами...» В другой: «Смело, товарищи, в ногу...» В следующей: «Вы жертвою пали...» Казалось, тысячи людей подхватывали каждую песню и несли ее с собой вдаль.

Вместе с Левкой Ванюшка успел обежать несколько кварталов. Шла колонна, над которой развевалось красное знамя партии социалистов-революционеров с надписью: «В борьбе обретешь ты право свое!» Шла партия тоже с красным знаменем, на котором вслед за лозунгом «Пролетарии всех стран, соединяйтесь!» было написано: «РСДРП (м)».

– Меньшевики... – услышал Ванюшка.

Проплыло светло-голубое знамя партии народной свободы.

– Кадеты...

– Смотри, наши идут! – ликовал Левка, увидав малиновое знамя и знакомых по Скобскому дворцу людей. Вместе со взрослыми шли скобари, гужееды и все громко пели:

 
Кипит наш разум возмущенный
И в смертный бой вести готов...
 

Увидав Ванюшку, Фроська схватила его за рукав и втащила в свой ряд, Левка остался позади.

– Где ты, Ванечка, запропал? – укоряюще затараторила она, ласково блестя глазами и не отпуская Ванюшку от себя. – Тебя искали, искали...

Кто искал, Ванюшка так и не понял, удивленный внезапным вниманием Фроськи.

А случилось то, что Фроська очень обиделась в этот солнечный первомайский день на Типку. Еще перед выходом на демонстрацию на дворе Скобского дворца она заметила, что Царь чаще, чем следует, поглядывает на Королеву, неизвестно почему слывшую красавицей, и даже охотно вступает с ней в разговор.

«Что-то неладно...» – думала она, однако брала себя в руки и старалась быть веселой и живой.

То, что Царь выдвинул Маринку нести стяг с лозунгом, хотя на эту должность претендовали многие скобари и гужееды, только усугубило подозрение Фроськи. А когда, томясь ожиданием на Большом проспекте, Царь позволил Маринке снять с его гимнастерки Георгиевский крест и нацепить себе на красную вязаную кофточку, у Фроськи потемнело в глазах. Такой вольности даже она себе никогда не позволяла.

Правда, минут через пять, пофорсив перед подружками, Королева вернула Георгиевский крест Типке, самолично прикрепив на прежнее место. И Царь, вместо того чтобы дать ей тумака, как дурачок, улыбался.

Вот почему, увидав на панели Ванюшку, Фроська поставила его возле себя, одернула на нем пиджак, поправила воротничок. Заметив какое-то пятно, пожурила, почему он такой неряха, и уже больше не отпускала до конца демонстрации. При этом она исподтишка наблюдала и за Царем: следит он за ней или нет? То ей казалось, что следит, – тогда лицо ее горело торжеством. То, наоборот, ей казалось, что Типка и бровью не ведет. Тогда Фроське было до слез обидно, и она начинала грубить с Ванюшкой.

Тем не менее она не отпускала его до самого конца. Когда демонстранты расходились с Марсова поля, все ребята растерялись. И только Ванюшка вернулся вместе с Фроськой и Цветком. Правда, по дороге домой Фроська, досадуя на себя, как это она упустила из виду Царя и Маринку, снова стала забывать о присутствии Ванюшки. Разговаривала она больше почему-то с Петькой Цветком, все время кого-то отыскивая глазами. А дома, не постояв с ребятами даже минутки у подъезда, немедленно ушла к себе.

К вечеру она не вытерпела и появилась на дворе, опасаясь, как бы зловредная Королева снова не уволокла Царя.

Собравшиеся у дровяного склада скобари надрывались со смеху. На возвышении стоял Цветок, накрасив себе щеки румянами и нарисовав усы. Сбоку от него на веревке висела старая рогожа. Изображал Цветок недавно виденный им в Василеостровском народном доме спектакль.

– Господа-а! – взывал он, обращаясь к многочисленным зрителям. – Вы меня знаете?

– Знаем! – хором отвечали зрители.

– Не-е, не знаете. Я был первый богач в Питере. В кармане у меня было много тыщ. Было у меня пять каменных домов, семь магазинов, три чайных и винная лавка. Чичас у меня ничего нет... Только штаны и рубаха. Но я не горюю, потому что ни у кого из вас таких штанов и такой рубахи нет. Хотите меняться?

– Хотим! – кричали ему.

– Не-е... – качал головой Цветок, размахивая руками и расхаживая по «сцене». – На ваше барахло я меняться не буду.

Перед «сценой» столпились и взрослые и тоже смеялись.

– Ну и артист... Шаляпин! – восторженно говорил кому-то Володя Коршунов.

Царь тоже находился в числе зрителей, и Фроська успокоилась.

НОВОЕ ИСПЫТАНИЕ

Кончился праздник, и все у Ванюшки пошло буднично и скучно, словно и не было Первого мая. Фроська его не замечала. Порой Ванюшка даже сомневался, был ли у него первомайский разговор с Фроськой, в самом ли деле она брала его под руку и они, как взрослые, прохаживались по панели, или все это только померещилось ему. Порой ему хотелось подойти к Фроське и строго спросить:

«Будешь ты со мной дружить или нет? Хочешь – отвечай, а не хочешь – молчи. Но помни: больше меня за руку не бери и не умасливай». Но проявить такое мужество у него не хватало воли.

– Как думаешь, – спрашивал он у Левки, – можно с девчонками водиться? Ну, например, как мы с тобой?

– Нет, – решительно отвечал Купчик.

– Почему?

– Барыньки-сударыньки! – В голосе Левки звучало нескрываемое презрение. – Они нас, мальчишек, за грош купят, за пятак продадут. Ехидный народ!

Левка на себе тоже испытал непостоянство девчонок.

Такие рассуждения нравились Ванюшке, действовали успокаивающе. Правда, на другой день после первомайского праздника Фроська подошла к Ванюшке, держа за руку своего братика Кольку. Кольке пошел третий год. Он уже часто один, без Фроськи, прогуливался по двору.

– Это дядя Ваня! – сказала она Кольке, указывая пальцем на Ванюшку. – Будешь бегать за мной, он прибьет тебя. – И ушла.

«Ну зачем я прибью? – недовольно подумал Ванюшка, удивляясь, что Фроська превращает его в какое-то пугало. – Разве я зверь какой?»

Но с этого дня Колька вдруг воспылал к Ванюшке каким-то родственным чувством. Увидав Ванюшку на дворе, он быстро подбегал к нему, обхватывал своими ручонками его колени и, картавя, требовал:

– Давай игать?

Поскольку это был братик Фроськи, Ванюшка снисходил до беседы с ним.

– Как меня зовут? – спрашивал он у Кольки.

– Ваньтя...

– А Фроська как меня зовет? – интересовался Ванюшка, ласково гладя Кольку по голове.

– Ваньтя, – повторял Колька, улыбаясь во весь рот, и тут же добавлял: – Чайник.

– А не врешь? – Ванюшка строго сдвигал брови и темнел в лице. Искушение было слишком велико, чтобы не спросить: – А любит меня Фрося?

– Любит, – категорически подтверждал Колька.

– А ты меня любишь? – допытывался Ванюшка.

– Люблю, – Колька обнимал Ванюшку, лез целоваться и тут же получал щедрое вознаграждение.

Конечно, лучше бы это вознаграждение – горсточку подсолнушков, леденец или какой-нибудь занятный камушек – вручить непосредственно самой Фроське. Но Ванюшка знал, что это невозможно.

– Фросе ты говорил? – строго допрашивал Ванюшка Кольку на другой же день после гостинца.

– Говоил, – картавил тот, зная, что после такого ответа он снова будет вознагражден.

День ото дня Колька становился все смелее и настойчивее. Увидав Ванюшку, он уже не просил, а требовал: «Дай!»

На первых порах тот выполнял все прихоти и капризы Кольки. Но вскоре терпенью Ванюшки пришел конец.

Однажды Колька, как обычно, потребовал:

– Дай!

– Вот тебе! – И Ванюшка со злости показал ему кулак.

Неожиданно Колька заревел во все горло как зарезанный.

– Реви, реви! Весь в свою сестрицу, такой же бешеный.

Ванюшка хотел уйти, но тут появилась возвращавшаяся с работы мать Фроськи.

– Кто тебя, миленький? – закричала она.

– Ваньтя-я! – Колька заревел еще сильнее.

Не разобравшись, тетка Дарья угостила обидчика здоровой затрещиной. Ванюшка сразу же обратился в бегство.

– Погоди, злодей! – ругалась вслед разбушевавшаяся тетка Дарья. – Я до твоей матери дойду! Я тебе покажу, дылда такая, малого до слез довел!

Разгневанная мать Фроськи увела Кольку домой.

На следующий день, приведя Кольку на двор, Фроська строго приказала, указывая на Ванюшку:

– Не ходи к этому живодеру. Он еще укусит тебя!

Ванюшка не верил своим ушам. Это он... укусит Кольку?! Спорить, конечно, он не стал, но взглянул на Фроську страшным, испепеляющим взором и ушел домой.

Не знала Фроська всей истины. Но ему было очень грустно. Дома он пожаловался своему коту Ваське, мирно дремавшему на стуле:

– Ты ни с кем не дружишь, и хорошо! Иначе ты бегал бы весь исцарапанный и злился бы, как я.

ЦАРЬ ОСТАЕТСЯ В МЕНЬШИНСТВЕ

Фроська, как и все скобари в те дни, дома не сидела.

На всех перекрестках, площадях, улицах день и ночь (а ночи наступили светлые) шли ожесточенные споры. Стоило только двум-трем прохожим остановиться на перекрестке и заговорить о политике, как сразу же вокруг собиралась толпа. Митинги возникали стихийно. Кричали и спорили до хрипоты, иные, как пьяные, шумели, лезли с кулаками друг на друга. Более терпеливые их растаскивали.

– Ой, лишеньки! – ужасалась первое время до всего любопытная Фроська. – Мамочка родная! Они подерутся!

– Долой Временное правительство! Вся власть Советам! – кричали одни.

– Ленина отослать в Германию! – провозглашали другие.

– Война до победного конца! – требовали одни.

– Долой войну! Да здравствует мир! – отвечали другие.

Разобраться в этой толчее и невероятном хаосе, в угрожающих воплях и в громе аплодисментов даже и взрослые сразу не могли.

И куда бы ребята ни попадали – на двор Скобского дворца или Моторного дома или в многолюдную очередь у магазинов и лавок, – слышалось одно и то же, многократно повторяясь: «Временное правительство!.. Советы!.. Керенский!.. Ленин!.. Милюков... Корнилов!.. Министры-капиталисты!..»

– Вы за кого, девочки? – спрашивала Фроська.

Ответы сыпались самые разнообразные.

– А ты за кого? – в свою очередь интересовалась Дунечка Пузина.

– Я за наш Скобской дворец! – быстро находилась Фроська, не желая отдавать предпочтение никакой партии, а про себя думала: «Надо спросить Типа. Он-то за кого?»

Когда девчонки, окружив Типку на дворе, потребовали немедленного ответа, за какую партию он стоит, ответ Царя многих удивил.

– Я за Ленина! – сообщил он.

– Значит, ты... большевик? – уточнила Дунечка Пузина.

Царь кивнул головой.

– А мы за Керенского! – закричали многочисленные голоса. Тут были и Серега Копейка, и Цветок, и Спирька Орел, и Ванюшка.

– Керенский! – кричал Ванюшка.

– Плеханов! – старался перекричать Копейка.

– Чернов! – никому не уступая, вопил Цветок.

Даже Левка Купчик дал о себе знать:

– Милюков!

Царь остался в явном меньшинстве. За большевиков подали голос только несколько скобарей.

Весть о том, что Царь встал на сторону большевиков, сразу же облетела двор не только Скобского дворца, но и Моторного дома. У Царя появились новые друзья и новые враги, скрытые и явные. Отошли от него Ванюшка и Спирька Орел. Даже Серега Копейка, на которого Типка всегда полагался как на каменную стену, охладел к Царю.

На другой день спор на дворе затеял Левка Купчик. Сообщил он ребятам слышанный где-то разговор:

– Немцы Ленина подкупили! По этой причине Ленин и смуту затевает.

– П-по какой «этой причине»? – угрожающе спросил Царь.

Левка заметно струсил.

– Смуту затевает... – повторил он уже более тихим голосом.

– П-правильно делает, – отозвался Царь.

– Напрасно ты за Ленина стоишь, – попрекнул его Серега Копейка.

– А то за кого же стоять? Не за Керенского же? – усмехнулся Царь.

– Тоже сравнил, – не вытерпел Ванюшка. – Керенский – голова!

– П-пустая, – спокойно добавил Царь, вспомнив слова Максимова.

– Как это пустая? – возмутился Ванюшка.

– Т-твоим К-керенским я сапоги обтирать буду, – похвалился Царь.

Среди скобарей одни сочувственно захихикали, большинство громко зароптало, а Ванюшка даже побагровел.

– Э-это как же? – недоумевающе спросил он.

– А вот так же! – ответил Царь. – Ленин Керенского побьет. Вот увидите!

Стоявший рядом Копейка, сдвинув светлые брови, отрицательно покачал головой. Цветок недоверчиво усмехнулся. А Фроська с большой жалостью поглядела на Царя, видно не соглашаясь с ним. В спор неожиданно вмешалась тихоня Катюшка.