Текст книги "Ребята Скобского дворца"

Автор книги: Василий Смирнов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 12 (всего у книги 21 страниц)

– Про настоящего, – продолжал вертеться Цветок, – про Николашку Романова... – и осекся, увидев Царя.

Тот стоял, опираясь на палку.

– Г-говорил? – нахмурившись, спросил он.

Цветок, беспомощно оглянувшись по сторонам, понял, что ему не уйти от ответа.

– Говорил, – признался он, потупившись, не смея взглянуть Царю в глаза.

– Зачем же ты сочинил? – снова спросил Царь, гневно сдвигая брови и сжимая свободный кулак.

Все с нетерпением ждали, особенно Серега Копейка. Нужно было отвечать, и Цветок состроил простодушные глаза.

– Потому что я... чудной, дурак я!

Блаженно улыбаясь, всем своим видом он стремился внушить, какой он на самом деле дурак, и вызвать у Царя улыбку. Но тот, нахмурившись, сказал одно слово:

– Д-дерьмо! – сморщился и плюнул в Петьку.

Царь никак не предполагал, что последует дальше. Сразу же к Цветку подскочил Кузька Жучок и тоже плюнул.

Немедленно его примеру последовали и остальные. Оторопевший Цветок, подняв руки, загораживаясь, беспомощно вертелся среди ребят. Каждый считал своим долгом заклеймить кляузника.

– Х-хватит! – приказал Царь.

Скобари расступились. Цветок, съежившись, удалился домой, а ребята с Царем остались на дворе.

СКОБАРИ ПИШУТ СВОИ СМЕРТНЫЕ АДРЕСА

Ванюшка в этот день тоже спал долго. В школе последнее время занятия прекратились. Спешить было некуда.

На лестничной площадке ему попалась сияющая Фроська. Не утерпев, она похвасталась:

– У меня мать забастовала. Сидит сегодня дома. «Все равно, говорит, пропадать будем».

Ванюшка не успел ничего ответить, как Фроська снова осведомилась:

– А у тебя мать? Тоже будет бастовать?

– Где ей!.. Она не умеет, – неуверенно ответил Ванюшка, думая, смогут ли дед и мать забастовать, оставив в чайной одного Дерюгина. По всему выходило, что не смогут. Утром, как и обычно, они шли в чайную.

– Сговариваемся идти на Невский. Пойдешь? – спросила Фроська.

Ванюшка немедленно согласился.

Слух о том, что на центральных улицах полиция ружейным и пулеметным огнем расстреливает демонстрантов, поднял на ноги не только взрослых, но и ребят.

Толпы людей уже с утра повалили из дворца на улицу, направляясь в центр. Настроение у всех было боевое. Рабочие шли сражаться с полицией. «Хлеба будем требовать! Мира!» – кричали они.

Скобари толпились на дворе. Шел горячий спор: идти сражаться с городовыми на Большой проспект или прямо махнуть на Невский? Окруженный своими верными друзьями, Царь снова главенствовал. К нему обращались, ждали решающего слова. Но он пока не вмешивался в спор. Ждал, когда соберутся все ребята.

Ванюшка подоспел как раз вовремя. Он показал Царю свой адресок, написанный ночью студентом, расстегнув рубашку и вытянув гайтан с крестом.

– Видишь? Если меня убьют, то сразу отыщут.

Ванюшка подробно рассказал, что было ночью в чайной. У скобарей загорелись глаза. Смертный адрес Ванюшки ходил по рукам. Каждый жаждал иметь точно такой же квадратик бумаги.

– Хотите, я напишу? – услужливо предложил Ванюшка.

– П-пиши, – распорядился Царь, окидывая взглядом свое многочисленное войско и удивляясь, как ребята за это время повзрослели.

Ванюшка сбегал домой, принес две тетрадки в клеточку, пузырек с чернилами, ручку и промокашку.

Тут же, внизу, в подъезде, на подоконнике, Ванюшка расположился со своими письменными принадлежностями. К нему выстроилась очередь. Так же как и накануне взрослые в чайной, скобари один за другим подходили к Ванюшке. Нахмурившись и успев уже перепачкаться в чернилах, он трудился не покладая рук. Вокруг слышались не по-мальчишески серьезные голоса:

– Сашка Бушев...

– Никита Ковалев...

– Яшка Кукушкин...

– Дунечка Пузина...

Ванюшка перестал скрипеть пером. Скобарихи тоже вклинились в очередь.

– А девчонкам тоже писать? – нерешительно осведомился он у Царя, который стоял рядом и внимательно следил за его работой.

– Попробуй только не напиши! – угрожающе заявила Фроська, а девчонки отчаянно загалдели.

– Вы, дамочки, не шумите! – вежливо предостерег девчонок Копейка. – А то по шее накостыляем и домой спровадим.

Шум усилился.

– Маракуй всем, – распорядился Царь, взглянув на пылавшую румянцем Фроську.

– Маракуй! – повторила Фроська, почти вплотную придвинувшись к Ванюшке.

Неохотно Ванюшка написал адрес белобрысой смешливой Дунечке Пузиной. При этом он упростил свою работу – вместо подробного адреса стал на обороте просто и кратко писать: «Скобской дворец».

Вслед за Дунькой такой же адресок он написал и Фроське. За ней стояли другие девчонки и, нахально оттесняя мальчишек, торопили Ванюшку.

Он продолжал трудиться. От усердия на лбу даже выступила испарина. Очередь на лестничной площадке не уменьшалась. Вместе со скобарями стояли и гужееды. Откуда они всё так быстро разузнали – приходилось только удивляться. Адрес своих соседей и союзников Ванюшка тоже упростил, кратко писал: «Моторный дом (гужеед)». Гужееды давно уже перестали обижаться на свое не слишком звучное прозвище.

Заминка у Ванюшки вышла, когда к нему приблизился, точно соблюдая очередь, Копейка. Ванюшка написал на квадратике бумаги: «Серега Копейка», его адрес и вручил Сереге.

– Ты что, хмырь, очумел? – обидчиво спросил Копейка, прочитав свой «документ», и сунул его обратно под нос писарю.

Ванюшка сразу спохватился. Фамилию Сереги Копейки за несколько лет дружбы в Скобском дворце он так и не удосужился узнать. Копейка сердито приказал:

– Пиши новую: Сергей Краюшкин. Понял?

Получив другой, настоящий «документ», Серега удовлетворенно отошел. У кого имелся крест, свертывали свой адресок в трубочку и привязывали к гайтану. А у кого не было креста, думали, как лучше запрятать адрес.

– А зачем он нам? – спрашивали запоздавшие.

– Ежели убьют, по адресу сразу найдут, – пояснял Серега Копейка, застегивая свой суконный, в клочьях ваты малахай.

Новое затруднение на этот раз вышло у Ванюшки с Кузькой Жучком. Тот стоял в очереди наравне со старшими ребятами и, когда приблизился к писцу, заискивающе произнес:

– Теперь я... Жучок.

– Ну-у, – спросил Ванюшка, – как писать-то?

– Кузька Жучок.

– А фамилия?

– Не... не знаю... – признался Кузька, еще не ходивший в школу и не подозревавший, что у него должна быть какая-то фамилия.

Ванюшка растерялся. С одной стороны, ему было жаль Кузьку Жучка, с другой – все же требовался порядок.

Снова пытливо взглянув на вспотевшего от непривычного размышления Кузьку, Ванюшка обратился за разъяснением к Царю:

– Мелюзгу тоже писать?

– Куда их! Пускай нос утрут прежде, – запротестовали старшие скобари.

– М-малы еще... Не пиши, – распорядился и Царь.

Снова взглянув на кровно разобиженное лицо своего верного слуги Кузьки Жучка, на выступившие в его глазах слезы, Ванюшка все же написал на лоскутке бумажки: «Кузька Жучок. Скобской дворец» – и торопливо сунул в жаждущие руки Кузьки.

Кузька отошел осчастливленный, крепко сжимая бумажку, не вполне еще сознавая, для какой цели она предназначается.

Фроська тоже сжалилась над Кузькой и помогла ему привязать свернутую в трубочку бумажку на гайтан креста.

ЛЕДОВЫЙ ПЕРЕХОД

– Д-долго ты, писарь, канителился, – сказал Царь Ванюшке, когда тот, отдав последний адресок, облегченно вздохнул.

Ванюшка ничего не ответил, но черная несправедливость обожгла ему сердце. «Попробовал бы сам написать...» – подумал он.

И тут же по всему двору пронесся призывный клич Царя:

– Ж-живо-о! У-уходим!

Началась беготня в подъезды и обратно. Одни уходили самовольно, другие со скандалом в семье.

Вслед за Царем по почерневшему от копоти и сажи снегу мостовой потекла вереница скобарей. За Моторным домом их уже поджидала большая группа гужеедов во главе с высоким, плечистым Спирькой Орлом в черной круглой шапке и золотоволосой Королевой в розовом капоре. Поздоровавшись со своими соседями, Царь повел ребят дальше. По сторонам угрюмо чернели безлюдные, притихшие заводские корпуса. Застыли на стапелях, словно огромные обглоданные рыбины, скелеты недостроенных судов. Отдыхали заводские трубы. Лишь люди оживляли улицу. Шли они торопливо и все в одну сторону. Где-то далеко впереди гремела стрельба.

Царь вел ребят кратчайшим путем – через лед Невы.

– А почему это на Невский идут? – спрашивал Жучок, бежавший вприпрыжку рядом с Царем, который, несмотря на хромоту, по-военному печатал свой шаг.

– На Невском вся власть квартирует, – пояснил Царь.

А Серега добавил:

– Там живут господа.

– А к немчуре ты в тыл ходил? – допытывалась Фроська.

– Х-ходил.

– А из пушки стрелял? – интересовался Жучок.

– Н-нет.

– А в плен немцев брал? – спрашивал Спирька Орел.

– Н-не, не приходилось.

На Царя восторженно глядело не менее полусотни любопытных. Скажи, что он один брал немцев в плен, ему поверили бы. Только Ванюшка держался в стороне, ничего не расспрашивая, но подмечая, что Фроська преследует Царя по пятам, не сводя с него своих большущих сияющих глаз.

За поворотом в белесой морозной изморози блеснула торосистая поверхность Невы. Ребята увидели толпу на набережной, кучки смельчаков на ледяных просторах Невы. Царь смело спустился на лед и тут же, оступившись, чуть не провалился в заснеженную полынью.

– Эй вы, аховые! Куда вас, чертей, понесло! – кричали вслед скобарям взрослые.

– Г-гляди под ноги! В сторону не отходи! – в свою очередь покрикивал Царь на своих, осторожно обходя опасные места.

Вереница разношерстно одетых скобарей и гужеедов в этот светлый, седой от мороза и сиявшего на небосклоне скупого, холодного солнца день далеко растянулась во льдах по всей ширине Невы.

Передние, благополучно миновав торосы и полыньи, уже подходили к противоположному берегу, когда внезапно с ближайшей церковной колокольни зарокотал пулемет, поливая свинцом пробиравшихся по льду пешеходов.

Попав под обстрел, человек десять с Царем и Спирькой успели проскочить вперед и уже карабкались на берег. Остальные, растерявшись, заметались по сторонам и вслед за взрослыми поспешно обратились в бегство, скользя и падая на льду. Последним из ребят вернулся на свой берег застрявший в торосах Кузька Жучок.

– Где Фроська? – ринулся к нему Ванюшка.

– Утопла в Неве, – бормотал перепуганный Жучок, видевший, как Фроська с какой-то девчонкой под пулями нырнула в сугроб.

– Ты что... – возмутился Ванюшка, но на сердце у него похолодело.

Ледяные просторы Невы опустели. Только в разных местах чернели убитые, ползли раненые. Да вспугнутые галки, как хлопья сажи, кружились в сизом небе.

– Ребята-а! – закричал Копейка, потрясая кулаками. – Пошли на Кожевенную! В другом месте переберемся. – Серега спешил. «Сражающийся с полицией Царь, наверно, ждет подмоги», – думал он.

И скобари во главе с новым вождем отправились обратно в обход.

Не сразу догнал их Ванюшка, убедившийся, что среди раненых Фроськи нет. Возвращаться пришлось недолго. Там, где Нева впадает в Финский залив, противоположный берег едва виднелся в белесой морозной изморози. До него по нехоженому ледяному полю со вздыбленными сугробами и скрытыми под снегом рыбачьими полыньями было не менее версты. Но зато здесь было тихо, не стреляли. Немного подумав, Копейка все же решился.

– За мной!.. – крикнул он, указывая на противоположный берег.

У КАЗАНСКОГО СОБОРА

А в это время, выбравшись на набережную, кучка ребят с Типкой Царем укрылась за кирпичными строениями Франко-русского завода. Вскоре к ним примчались запыхавшиеся Фроська и Маринка Королева, почему-то оказавшиеся вместе.

– Не застрелили? – бросились ребята к побелевшим от страха девчонкам, больше похожим на снежных баб, чем на людей, – так извозились они в снегу.

– Кажись, жива, – бормотала перепуганная Фроська, сама еще не веря в это. – Пули прямехонько в меня летели. Кажись, прострелили.

Что-то бормотала и Королева, указывая себе то на грудь, то на спину. Осмотрев Маринку и Фроську со всех сторон, ребята решили, что они не ранены.

– З-зачем увязались? – укорял Царь. – У-убьют, потом будете жалеть.

– Не будем, – оправдывалась Фроська, преданно смотря на Царя.

– Это вам не хаханьки и не хиханьки, – журил девчонок Спирька Орел, беря под свое покровительство Маринку.

Нева опустела. Только далеко у противоположного берега еще мельтешили фигурки людей, возвращавшихся обратно.

– Не запужают! – кричали сгрудившиеся на набережной рабочие, среди которых выделялся своим саженным ростом и лохматой обнаженной головой грузчик Черт.

Затрещал и повалился у заводских корпусов забор. Гневно размахивая руками и выкрикивая проклятия и ругательства, толпа хлынула в образовавшийся проход снимать с колокольни городовых.

Ребята смешались с толпой. Они видели, как с колокольни полетели вниз на мостовую городовые... один... другой... третий. Вслед был сброшен и пулемет.

– Ура! – кричали внизу.

А наверху грозно гудел раскачанный кем-то колокол.

Вся толпа устремилась по набережной реки Мойки. На стенах белели свеженаклеенные объявления командующего войсками генерала Хабалова, угрожавшего суровыми карами за неподчинение властям. Но никто уже не обращал на них внимания. Людской поток становился все многолюднее, направляясь на Невский.

– Ой, лишеньки, ой! И народищу-то! – удивлялась Фроська, когда ребята утонули в людском море, запрудившем Гороховую и Казанскую улицы.

Уже поодаль от себя Фроська уловила мелькнувший в толпе розовый капор Маринки и черную круглую «финку» на голове Спирьки. Толпа, сомкнувшись, поглотила и их.

Где-то позади утонули в толпе и остальные ребята.

Фроська старалась только не отстать от Царя. Вязаный платок у нее съехал на плечи, но мороза она не чувствовала.

– Тут голову потеряешь, – с непонятным восхищением бормотал Царь, как ледокол врезаясь в толпу. Душа у него ликовала. Хотелось петь, кричать. Фроська была рядом. Он держал ее за руку, и гордая, самолюбивая девчонка, не любившая никому подчиняться, во всем соглашалась с Царем.

Толпа демонстрантов угрожающе напирала на цепи городовых, преграждавших путь на Невский. Работая локтями, плечами, Царь и Фроська с трудом пробились на передний край. Перед ними возвышались огромные гранитные колонны Казанского собора. В облачном небе сиял его золотой купол. Сбоку на площади виднелись заснеженные бронзовые фигуры полководцев Отечественной войны. Передние ряды демонстрантов, взявшись за руки, прижимаясь друг к другу плечами, двигались к собору, оттесняя городовых. С обеих сторон слышались озлобленные крики, выделялись искаженные ненавистью и страхом лица. Толпа напирала. Вынырнуло и поплыло над головами демонстрантов красное знамя.

Толпа сразу встрепенулась. Красный цвет словно придал силы. Люди выпрямились. Шаг стал тверже. И зазвучала революционная песня!

Пеший строй городовых пятился назад, когда из пустынного переулка выехали конные полицейские. Цепь городовых сразу распалась. В широкий проход хлынула конница.

Офицер, командовавший конниками, что-то кричал надорванным, охрипшим голосом, взмахивая нагайкой. Видя, что его уговоры и угрозы не действуют, офицер выхватил из ножен сверкнувшую стальную шашку. Толпа еще яростнее заревела.

– Бей фараонов! – мощной волной пронеслось над рядами демонстрантов.

Прозвучала команда, и грянул залп.

Городовые стреляли в воздух, но толпа шарахнулась назад. Разгоряченные кони снова стали теснить передние ряды демонстрантов.

– Господи, убьют! Убьют! – бормотала возле Царя какая-то молодая перепуганная женщина в модной беличьей шубке.

Толпа, напирая сзади, понесла ребят на взмыленные морды полицейских коней. Снова прозвучала команда.

– Берегись, парень, зарубят! – предостерегающе крикнул Царю высокий пожилой ремесленник в расстегнутом ватном пиджаке.

И тут же городовой, выхватив обнаженную шашку, ударил ремесленника. Тот упал. Фроська оказалась прижатой к лошади. Царь ринулся вперед и загородил ее. Городовой снова взмахнул окровавленной шашкой над головой Царя, но в этот момент из толпы вырвался на городового громадный Черт.

– Ироды! – ревел он, хватая за поводья лошадь.

Лошадь испуганно вздыбилась. Удар городового пришелся по плечу Черта. Обливаясь кровью, грузчик подмял под себя городового и вместе с ним рухнул на мостовую.

– Бей фараонов! – еще более мощно пронеслось по толпе.

В городовых полетели камни, кирпичи, гайки. Булыжники тут же выворачивали в соседнем переулке из мостовой, и камни быстро расходились по рукам.

Под градом камней конники повернули назад. За ними, пригибаясь и вбирая голову в плечи, побежали и пешие полицейские.

Толпа, вооруженная булыжниками, грозно шла вперед. Скобари были тут же и тоже что-то кричали.

По-прежнему плыло красное полотнище.

– Долой!.. Долой самодержавие!.. Да здравствует свобода! – вместе со всеми кричали Царь и Фроська.

И хотя в толпу стреляли с боковых улиц, где на крышах сидели городовые, вооруженные карабинами, демонстранты неудержимо шли на Невский. Убитых и раненых оттаскивали в сторону, в подъезды, в ворота, передавали на руки стоявшим и торопливо шли дальше. Уже звучала «Марсельеза». Лавина нарастала.

И вдруг движение снова застопорилось. По живому, безбрежному океану тревожно прокатилось:

– Казаки! Казаки!

Их было много, не меньше сотни. Казаки ехали со стороны Литейного не спеша, молчаливые, суровые. Подкованные копыта коней гремели по замерзшей торцовой мостовой. Отступавшие городовые снова приободрились. Есаул в мохнатой папахе, приподнимаясь на стременах, скомандовал, и казаки, перегруппировавшись на ходу, загородили конями Невский. Вслед за казаками на мостовой выросли цепи городовых. Толпа еще шла вперед, но уже тяжело шаркая ногами. Передние сдерживали остальных, топчась на месте.

Постепенно к вечеру люди, устав, проголодавшись, видя, что силы не равны, стали расходиться, растекаясь по прилегающим улицам и переулкам. Уже темнело. Царь с Фроськой тоже повернули обратно.

– Ты-ы... не измучилась? – заботливо спрашивал Царь, замедляя шаги.

– Ничуточки... – Фроська благодарно смотрела на него.

Она могла бы снова идти вперед.

Долгий путь домой уже в вечерних сумерках не показался им длинным.

Только подходя к Скобскому дворцу, оба почувствовали, как они устали.

– Заходи к нам, – пригласила Фроська своего друга, прощаясь.

– Зайду... – пообещал Царь, направляясь в соседний подъезд, к Володе Коршунову.

НА ЗНАМЕНСКОЙ ПЛОЩАДИ

В то время как ребята с Царем пробивались на Невский в районе Казанского собора, более многочисленная группа скобарей и гужеедов находилась невдалеке.

Благополучно преодолев ледяные просторы Невы, ребята вышли на Корабельную набережную в районе Франко-русского завода. Колокольня церкви молчала. Непрерывный поток пешеходов с Васильевского острова теперь беспрепятственно тек между торосами льда Невы, мимо заводских корпусов по Мясной улице, разветвляясь по окрестным переулкам. Поняв, что своих ребят им теперь не найти, ребята свернули направо, прошли по Банному мосту реку Пряжку и вступили в густо заселенные жилые кварталы Английского проспекта и Офицерской улицы.

– Где же Фроська?.. – продолжал беспокоиться Ванюшка, все еще надеясь разыскать своих.

– С Царем ушла... – отвечал Жучок. Вместе с Купчиком он ни на шаг не отставал от Ванюшки.

У Театральной площади крупный наряд полиции, усиленный казачьим отрядом, заставил демонстрантов раздвоиться, свернуть направо и налево. Ребята оказались на запруженной демонстрантами Садовой. Сводный отряд из казаков и конных полицейских преграждал дальнейший путь на Невский. Ребята свернули в сторону и возле Фонтанки снова попали под обстрел. Стреляли городовые с крыши шестиэтажного дома. И дальше, чернея своими шинелями, стояли полицейские заставы. Вынужденные все время сворачивать вправо, ребята попали на Лиговку. Небольшой наряд конной полиции, с трудом сдерживая многотысячную людскую лавину, медленно отступал.

– Долой самодержавие! – неистовым ревом неслось по улице. Но когда показался взвод солдат-гвардейцев, движение замедлилось.

Солдаты шли походным строем, со вздыбленными штыками, четко отбивая шаг. Командовал молодой офицер в очках, с белой марлевой повязкой на лбу.

Толпа, глухо и грозно рокоча, сплошной стеной медленно надвигалась. По команде офицера солдаты на ходу сняли винтовки с плеч. Оттолкнув Ванюшку, вперед выскочил пожилой человек без шапки, с седой бородкой и длинными жилистыми руками. Подхватив маленького Кузьму Жучка, он высоко поднял его над своей головой и истошно завопил:

– Солдаты, не стреляйте!

Из толпы выскочило еще несколько человек. Они тоже пошли вперед, протягивая солдатам руки, крича:

– Вы наши братья! Не стреляйте! Да здравствует свобода!

И тут произошло то, о чем потом писали все газеты и говорили в народе, как о большом чуде. Солдаты нерешительно, без команды офицера остановились... смешались с толпой.

А вся улица, черневшая от народа, взорвалась, закипела, загремела от восторженных криков: «Да здравствуют солдаты! Смерть тирану!»

Скобари, тоже объятые буйной радостью, шли и кричали вместе со взрослыми. Возле Ванюшки крутился Кузька Жучок, осчастливленный, что его поднимали на руки.

– Что, испугались, – кричал он солдатам, – теперь вы наши!..

Солдат обнимали, целовали. Обширная Знаменская площадь, куда прорвались демонстранты, бурлила, запруженная народом. Уже звучала запрещенная песня:

 
Мы пойдем в ряды страждущих братий,
Мы к голодному люду пойдем.
С ним пошлем мы злодеям проклятья,
На борьбу мы его позовем...
 

На толпу молчаливо взирал сидевший на огромном коне чугунный император Александр III. На заснеженных ступенях гранитного постамента уже выступали ораторы, призывая к борьбе с самодержавием. Толпа встречала их шумными одобрительными возгласами. Маленькая кучка скобарей застряла на площади. Намеревались они пробиться на Невский и оттуда прямым путем возвращаться домой. Но дорогу на Невский преграждали полицейские.

– Пошли дальше... – торопил Ванюшку не отходивший от него ни на шаг продрогший Кузька Жучок. Одетый в рваное, на тонкой ватной подкладке пальтишко, в легких ботинках, он грел свои замерзающие, покрасневшие пальцы во рту. Но шустрые, бойкие глаза по-прежнему горели задором.

Внезапно со стороны Балабинской гостиницы зарокотал пулемет. И сразу же на влажный, грязный, истоптанный тысячами ног снег повалились убитые, раненые. Огромная толпа демонстрантов в страшной панике бросилась в соседние дворы, подъезды, переулки, толкая, сшибая друг друга. Пулемет замолк, но на разбегавшихся демонстрантов ринулись конные жандармы. И все смешалось...

Перепуганный Ванюшка, согнувшись, проскочил под нагайкой конника и упал. Поднявшись, в диком страхе он понесся во встречный переулок, видя впереди себя тоже бегущих людей и слыша позади топот и крики избиваемых... В суматохе Ванюшка позабыл и про Жучка. Вспомнил о нем, только оказавшись в безопасности в полутемном переулке. Оглядываясь назад, ждал, не покажется ли Жучок или кто из скобарей. Но так никого и не дождавшись, устало поплелся домой, на Васильевский остров. Мучили Ванюшку угрызения совести. Как он мог потерять доверившегося ему Жучка?

«Доберется ли он домой? Не заблудится?..» – тревожно думал Ванюшка.

На рабочей окраине слабо мигали фонари. Горели разведенные на мостовой костры. Возле них, останавливаясь, грелись прохожие. Один за другим в вечернем сумраке группами и в одиночку возвращались к себе скобари и гужееды.

Позже всех пришел домой измятый, в порванной одежде, без шапки Серега Копейка. Из всех ребят не явился только Кузька Жучок.

Вечером и ночью в городе было спокойно и тихо. Обманчивая тишина настолько успокоила командующего Петроградским военным округом генерала Хабалова, что он, не дожидаясь утра, послал в царскую ставку возле Пскова императору Николаю II телеграмму: «Мятеж в столице подавлен».

Как потом выяснилось, на одной только Знаменской площади в этот день полицейскими было подобрано более сорока убитых. Более сотни раненых со Знаменской площади поступило в больницы, не считая тех, кого здоровые увели домой. Первый день гражданской войны в Петрограде закончился победой царизма.

В ОГНЕ ВОССТАНИЯ

Утром необычная тишина вечера и ночи сменилась бурным шквалом. Первыми восстали солдаты гвардейского Волынского полка, солдаты той самой роты, которые накануне на Знаменской площади своими глазами видели, как жандармы и полицейские офицеры устроили кровавую бойню.

Вслед за волынцами с оружием в руках вышли на улицы Петрограда восставшие солдаты Преображенского, Литовского и других полков. Уже с утра множество людей снова устремилось на Невский. К полудню вместе с восставшими солдатами рабочие отряды захватили арсенал. Перед ними открылись ворота грозной Петропавловской крепости.

Более сорока тысяч винтовок из арсенала в течение какого-то часа перешли в руки восставших.

А на дворе Скобского дворца в это время скобари снова собирались в поход. На этот раз застрельщиком выступил не один Типка Царь, а многие ребята, которые были накануне на центральных улицах и участвовали в демонстрациях.

– Живучая ты... – удивлялись подружки Фроськи, слушая ее рассказ, как, чуть не зарубленная полицейской саблей и не раздавленная казацкой лошадью, она осталась жива. О том, что Типка Царь заботился о ней и все время охранял от городовых, Фроська, конечно, умолчала.

Копейка и Царь расхаживали по двору вместе, как крестовые братья. Дружба снова соединяла их.

Где-то на задворках одиноко отсиживался обозленный на всех скобарей и больше всего на Царя Петька Цветок. Уныло по двору ходил Ванюшка. Чувствовал он себя виноватым, что Жучок не вернулся домой. Расстроенная мать Кузьки уже допрашивала Ванюшку. Но что он ей мог сказать? Беспокоила участь Кузьки Жучка и остальных скобарей.

– Заблудился... – высказывали предположение одни.

– Где-нибудь ночевать остался, – успокаивал кто-то его мать.

– Мы его отыщем, – обещал Левка Купчик.

Обещал отыскать и Ванюшка. Но никто из ребят не представлял себе, где искать Жучка. А найти его было нужно во что бы то ни стало.

Многие помалкивали, вспоминая, какую трепку от домашних они получили накануне и какую борьбу вынесли уже с утра, чтобы снова появиться на дворе.

Царь только хмурился и молчал.

Отыскивать Кузьку Жучка на Невский отправились человек двенадцать, не меньше, во главе с Царем. Пошли другим маршрутом – по Большому проспекту, к Николаевскому мосту.

На улицах Петрограда все менялось на глазах. Хозяином улиц даже в центре с каждым часом все решительнее и смелее становился народ. Толпы людей запрудили перекрестки, панели. У многих в руках было оружие. В толпе встречались солдаты. Уже краснели ленточки в петлицах. Бурные крики: «Долой! Да здравствует!» – прокатывались по широким магистралям. Тысячные толпы двигались на Невский.

– Ну и народищу! – восторгались скобари, нестройной гурьбой шагая по панели.

– Пушкой не прошибешь! – удивлялся Царь. Был он сегодня без палки.

– Тьма-тьмущая! – отвечала ему Фроська.

Ребята двинулись по Николаевскому мосту. Охраняли его вооруженные патрули восставших солдат с красными ленточками в петлицах. По мосту безостановочно тек шумный людской поток. Величественное зрелище в этот солнечный зимний день представлял Невский проспект. От Знаменской площади и белокаменных стен Николаевского вокзала до огромного Адмиралтейства и гранитных набережных Невы проспект кипел, словно море во время шторма. Найти на Невском Кузьку Жучка было так же трудно, как иголку на разбухшей от грязного снега мостовой, хотя ребята и заглядывали во все закоулки и подворотни. По обеим сторонам от Невского уже гремела оживленная перестрелка.

– Братцы, здесь мордобой начинается! – с восторгом ужаснулся Копейка, бросаясь вперед.

Свернув за Копейкой на Николаевскую улицу, ребята застряли. Цепь городовых, перегородив соседний переулок и не пропуская демонстрантов, уговаривала их разойтись.

– Бей фараонов! Доло-ой! – ревела толпа, обрастая новыми сотнями людей, занимая уже всю мостовую.

– Доло-ой! – грохотало эхо, прокатываясь по всей улице.

Находившиеся рядом казаки вдруг неожиданно покинули городовых. Цокот их копыт постепенно затих в узких, словно коридор, переулках. А рев возбужденной толпы становился все громче.

Восставшие пошли на полицейских. Зазвучали выстрелы, полетели камни. Городовые съежились, стали отступать.

Скоро они были смяты. Улица ревела от восторга. С крыш домов, из окон отдельных зданий продолжали строчить полицейские пулеметы, звучали ружейные выстрелы, но толпа возбужденных людей уже больше не отступала.

Восставшие захватывали оружие, брали в плен городовых, вели арестованных, несли раненых. Перестрелка гремела во многих местах.

Охваченные боевым восторгом и радостью победы, ребята попали на Офицерскую улицу. Здесь целый квартал занимал Литовский замок. Серый, огромный, выступающий полукругом, с тяжелыми угловатыми башнями и черными массивными железными переплетами решеток на окнах, он мрачно возвышался среди остальных домов. Толпа уже разбила железные ворота тюрьмы, обезоружила, разогнала тюремную стражу и ворвалась внутрь.

Ребята тоже бросились к тюремным стенам, протискиваясь ближе к сорванным с петель воротам. Оттуда уже торопливо выходили и выбегали заключенные в серых арестантских халатах, позвякивая кандалами. Тут же на улице, на камнях, добровольные кузнецы помогали сбивать кандалы. Людей в серых халатах и тяжелых деревянных котах подхватывала на руки ликующая толпа и уносила их дальше от решетчатых окон тюрьмы. Литовский замок начал дымиться.

– Горит! Горит! – слышались восторженные крики.

Толпа плясала, ликовала на мостовой. Люди обнимались, целовались... Громовое «ура» перекатывалось по Офицерской улице и прилегающим к ней переулкам.

Языки пламени быстро распространялись по всему зданию, они уже лизали крышу. Клубы густого черного дыма выбивались из разбитых решетчатых окон камер. А из тюрьмы все шли и шли люди в серых арестантских халатах, с такими же серыми, словно покрытыми пылью или плесенью, изможденными лицами. Только глаза у них радостно блестели. И толпа вокруг продолжала бушевать:

– Ура-а-а! Да здравствует свобода!

Уже загорался передний фасад тюрьмы, выходивший на Офицерскую.

– Ангелы-то, ангелы сгорят... – причитала возле Ванюшки пожилая женщина из простонародья, видя, как дым завивается над двумя скульптурными изображениями ангелов, державших позолоченный крест на фронтоне здания.

– Пускай горят и черти и ангелы, – отвечал ей заросший густой рыжей бородой солдат в зеленоватой шинели, с перевязанной рукой.

– Ребята! Наш, из Скобского дворца! – закричала вдруг Фроська, узнав в одном из арестантов механика Максимова.

Царь, который как трофей держал в руках сломанные ножные кандалы, тоже узнал механика.

– П-павел Сергеич! – радостно закричал он, размахивая кандалами.

Скобари бросились было к Максимову, но того уже подхватила толпа и понесла на руках по Офицерской. А оттуда на всю улицу зазвучала песня: