Текст книги "Первый мотив (СИ)"

Автор книги: Варвара Клюева

сообщить о нарушении

Текущая страница: 3 (всего у книги 6 страниц)

   – Да. Он таки сделал ей предложение. Но при этом жестко оговорил, что жить будет только на личные доходы. Деньги, которые она ему предлагала на покупку собственной фирмы, возьмет в долг и отдаст с процентами. И будьте уверены: Ленька действительно отдаст ей все до копеечки. Года через два, если дела не пойдут хуже. Он уже больше половины выплатил.

   – Да, вы правы. В полном изложении эта история выглядит совсем иначе. А как сложилась семейная жизнь Подольских?

   – Чего не знаю, того не знаю. – Антон развел руками. – Леонид свои интимные дела никогда не обсуждает. Говорю же – джентльмен! История его женитьбы известна мне только потому, что все это происходило у нас на глазах. О его семейной жизни, а также о прежних и последующих его увлечениях я могу только догадываться. Может быть, Римма или Серегин знают больше. Допускаю, что с ними Леня бывает несколько откровеннее, чем со мной. У меня, видите ли, репутация болтуна, тогда как эти двое вполне могли бы служить в разведке.

   – Если они что-нибудь и знают, то мне об этом не сказали. Петр Серегин был настолько скрытен, что даже отказался сообщить, где провел вечер третьего и ночь с третьего на четвертое.

   – Вы подозреваете, что за убийством Лёниной девушки стоит Пит? – Воробьев развеселился. – Бросьте, Ника! Это самая большая нелепость, которую только можно себе представить.

   – Антон, если мне не изменяет память, то в начале нашей встречи вы сами произнесли слово «подстава». А вам не приходило в голову, что подставить Подольского таким образом мог бы только очень близкий ему человек? Тот, кто имел возможность в тот вечер подсыпать Леониду снотворное и привезти его в коттедж с историей достаточно правдоподобной, чтобы Терещенко открыла ворота. Тот, кто настолько хорошо знал систему обеспечения безопасности в коттедже, что сумел заменить настоящую видеозапись поддельной и при этом не оставить следов. Вы не думаете, что Серегин лучше кого бы то ни было подходит под это описание?

   Воробьев потер лицо, словно стирая с него улыбку. Во всяком случае, когда он снова посмотрел на Нику, следа от улыбки не осталось.

   – Не знаю, как вам объяснить, Ника... Я не мастак рассуждать о тонких материях. Понимаете, невозможности бывают разные. Например, пятилетний ребенок не может поднять стокилограммовую штангу. Это невозможность очевидная, ее и доказывать не нужно. А есть невозможности более скрытые. Скажем, стеснительная девушка никогда не оголит зад ради непристойного жеста. То есть физическая возможность у нее есть: чего там – повернулась спиной, спустила штаны, нагнулась, и все. Но реально она не сделает этого даже под гипнозом, понимаете? Внутреннее устройство не позволит. Так вот, в силу этого самого внутреннего устройства Петя Серегин не способен никого подставить. Он для этого слишком... монументален. И уж совсем нереально, чтобы он подставил Подольского. Леонид – его друг, понимаете? Для таких мужиков, как Пит, дружба – это основа. Как вода, воздух, свет или почва под ногами. А основам не изменяют.

   ***

   Дойдя до места, где Воробьев рассказывал, каким образом Оксана «продавила» брак с Подольским, Игнат остановил запись и с тревогой посмотрел на Нику.

   – Как вы?

   – Пережила, как видите, – усмехнулась она. – Знаете, Ганя, эта женщина вызывает у меня ужас, смешанный с восхищением. Не женщина, а машина зла какая-то! Механизм с запредельным КПД, способный поразить одной стрелой даже не две, а сразу три мишени. Одним ударом избавиться от претендентки на руку, сердце и будущее наследство отца, отхватить это самое наследство и разжалобить сиротской слезой неприступного мужика до готовности вступить в брак – вы сталкивались когда-нибудь с такой гениальной комбинацией? Я начинаю опасаться, что она нам с вами не по зубам.

   – Погодите предаваться пораженческим настроениям, Ника. Мы еще не все патроны расстреляли.

   Игнат дослушал запись до конца, посидел минут пять в задумчивости, потом спросил:

   – Вы согласны с ним насчет Серегина?

   Ника кивнула.

   – Вплоть до метафоры. Воробьев использовал слово «монументальный», обратили внимание? А я, побеседовав с Серегиным, помнится, подумала, что имя ему необыкновенно подходит. Петр – камень. Монолит, который, в принципе, может дать трещину и рухнуть, но не может изогнуться. Терещенко же явно убил изворотливый парень. Умеющий врать и притворяться, причем притворяться достаточно убедительно, чтобы обмануть профессиональную актрису.

   – А что вы скажете о самом Воробьеве?

   Ника задумалась.

   – За Воробьева я бы не поручилась. В смысле, не поручилась бы, что он не умеет врать. Но знаете, мне совершенно не хочется верить, что Антон – предатель и убийца. От него так и веет уютом. Если Подольский в этой троице лидер, а Серегин – опора, то Воробьев, должно быть, душа компании. А почему вы спросили, Ганя? У вас появились сомнения насчет его алиби?

   – Ну, стопроцентным я бы это алиби не назвал. При опознании по фотографии всегда есть риск ошибки. Кроме того, и девушку, дежурившую в ту ночь, и администратора мотеля можно было подкупить. На стройке века в Валдайских предместьях Воробьев появился только к полудню. И я бы занялся его алиби всерьез, если бы всплыл хоть малейший намек на то, что он был знаком с Терещенко. Похоже, Ника, вам все же придется прокатиться до Смоленска. Может быть, хоть там найдутся какие-нибудь концы. Если Терещенко переписывалась с родными или друзьями юности, неплохо бы взглянуть на ее письма. Трудно поверить, что у нее не было ни одного доверенного лица в этом мире. Бывает, конечно, и такое, но для молодой женщины публичной профессии это весьма нетипично, если не сказать странно. Поэтому, пока не доказано обратное, предлагаю считать, что конфидент у Терещенко все-таки был. Возможно, в Смоленске. Вы его поищете, а я тем временем попробую нажать на Серегина.

   – Вы?! – изумилась Ника. – Вы лично? Но, Ганя, вы же говорили, что готовы добывать информацию любым способом, исключая беседы со свидетелями. «Разговорный жанр – не мой конек» – разве это не ваши слова?

   – Ну да, – признал Игнат, поморщившись, – чего не люблю, того не люблю. Люди, отвечая на вопросы, попутно делают такую чертову прорву нелепостей! Кидают понты, стремятся произвести впечатление порядочных, уводят разговор в сторону от неприятной для себя темы или, наоборот, подводят к нужному выводу... И ладно бы, они делали все это, чтобы помешать мне добиться цели. Это я понимаю, противник и не должен мне помогать: на войне, как на войне. Так ведь нет! Они попросту играют в свои дурацкие игры, кого-то изображают, с кем-то меряются, оберегают свои грошовые секретики. А я при личном контакте на все это ведусь – как последний дурак. Потому и предпочитаю работать с записями. Но Серегин, по вашему описанию, нормальный мужик, без выкрутасов. Вот я и поговорю с ним по-мужски.

   ***

   Отправляясь в Смоленск, Ника не рассчитывала на удачу. Она не стала ничего говорить Гане, но ее нисколько не удивлял тот факт, что молодая женщина публичной профессии избегала доверительных отношений. Ника по собственному опыту знала, чем может объясняться такая закрытость. Скорее всего, у юной Ани тоже была какая-то мучительная, стыдная тайна, которую девочка однажды решилась доверить самым близким людям. А те предали ее доверие. Обвинили во лжи или взвалили на нее чужую вину. Человек послабее, получив такую душевную травму, становится пациентом психиатра, но Терещенко, видимо, была сильной личностью и сумела выстоять. Только людям доверять перестала и выбрала ремесло, требующее постоянного перевоплощения – то есть жизни в чужих обличиях, подальше от самой себя.

   Так что найти в Смоленске доверенное лицо Терещенко Ника не надеялась. Разве что удастся раскопать ту давнюю историю, которая отвратила Анну от близких отношений.

   Начать свои поиски Ника решила со школы, которую заканчивала Терещенко. Во-первых, если ее догадка насчет предательства верна, то наиболее вероятными претендентами на роль предателей были родители Анны, и, следовательно, именно их она стала бы посвящать в свои дела в последнюю очередь. Во-вторых, с момента гибели Терещенко прошло совсем немного времени, и родителям – виноваты они в чем-либо перед дочерью или нет – сейчас наверняка невыносимы любые упоминания об убийстве.

   Ника разыскала бывшего классного руководителя Анны Маргариту Евгеньевну Осипову и уже через час располагала самыми подробными сведениями о характере, способностях, предпочтениях и привычках девушки, в последний раз переступившей школьный порог больше десяти лет назад. Вот только сведения эти настолько противоречили портрету покойной актрисы, составленному со слов ее московских знакомых, что у Ники несколько раз возникало искушение уточнить, действительно ли об Анне Терещенко идет речь.

   По словам Маргариты Евгеньевны, Аня была очаровательным ребенком, неугомонным и жизнерадостным. При полном отсутствии злокозненности, учителям она «давала жару», поскольку бьющая из нее ключом энергия плохо сочеталась с требованиями школьной дисциплины. Но даже самые строгие из педагогов любили девочку – за доброту, отзывчивость и открытость.

   – Она так светилась от любого доброго слова, так искренне огорчалась, когда ее отчитывали! Знаете, бывают лица, по которым видно буквально каждое движение души. Вот у Анечки было такое. Мы все поразились, когда узнали, что она поступила на актерский, во ВГИК. Некоторые даже засомневались, не дурачила ли она нас все эти годы. Но разве можно притворяться столько лет, чтобы никто – ни родители, ни товарищи, ни учителя (а среди нас есть опытнейшие педагоги, распознающие ложь раньше, чем ребенок успевает ее произнести) – даже не заподозрил истины? В общем, по зрелом размышлении все согласились, что приемную комиссию, должно быть, покорила бьющая через край жизнерадостность Анечки, ее живая мимика, ее задор.

   – Вы знали, что она собирается поступать во ВГИК?

   Маргарита Евгеньевна покачала головой.

   – Подозреваю, она и сама этого толком не знала. Аня была увлекающейся натурой, ей все было интересно, всего хотелось попробовать . Не от разболтанности, а от жажды жизни, от желания объять необъятное. Сегодня она мечтала стать врачом, завтра – журналистом, послезавтра – психологом, потом ветеринаром. Мне помнится, что чаще в верхних строках ее списка оказывались профессии врача и ветеринара. Но это, возможно, потому, что я сама биолог. Нина Васильевна, преподаватель литературы, уверяла, будто последним Аниным выбором была журналистика. А вот про ВГИК речи, вроде бы, не заходило. Думаю, Аня отнесла туда документы, поддавшись внезапному порыву. Это вполне в ее духе, она была девушкой импульсивной.

   – Но не скрытной?

   – Нет, что вы! У нее, похоже, вообще не было секретов. Говорю же – вся как на ладони. Бывало, идешь по коридору, замечаешь мельком ее непривычно хмурую мордашку и берешь мысленно себе на заметку: спросить, не случилось ли чего. Доходишь до учительской, и тебе тут же сообщают, что у Терещенко поссорились мама с папой или пес Барсик поранил лапу. Необыкновенно доверчивой она была девчушкой.

   – А в старших классах? Когда пришло время сердечных тайн?

   – Знаете, Аня в этом отношении была довольно инфантильной. К ней многие мальчики проявляли интерес, и это ей, несомненно, нравилось, но выбрать кого-нибудь одного она не торопилась. Так бывает с домашними девочками, выросшими в хорошей семье. Они не спешат взрослеть, потому что им хватает любви дома.

   – Аня дружила с родителями?

   – О да! Очень их любила и гордилась ими. А они – ею. – Маргарита Евгеньевна помрачнела. – Не представляю, как они пережили ее смерть. Я все собираюсь зайти к ним, выразить соболезнования. Но, честно говоря, боюсь. Такое горе!

   – Аня их единственный ребенок? Братьев и сестер у нее нет?

   – К сожалению, нет.

   – А с кем из одноклассников она дружила?

   – Да в общем-то, со всеми. Но ближе всего, пожалуй, с Ирой Агафоновой. Они сидели за одной партой чуть ли не с первого класса.

   Узнав, что Агафонова по-прежнему живет в Смоленске, Ника взяла у Маргариты Евгеньевны адрес и номер телефона Ирины и собралась уходить, однако передумала и попросила разрешения поговорить еще с кем-нибудь из учителей Анны. Осипова любезно представила ее историку и «англичанке», но их воспоминания о Терещенко полностью подкрепляли версию Маргариты Евгеньевны: все школьные годы Анна была резвым, живым, дружелюбным, очень доверчивым и открытым созданием.

   Что же случилось с ней после школы? И главное – когда? Агенты Игната разыскали девушек, живших в одной комнате с Терещенко сразу после поступления в институт. Они хорошо помнили Анну еще со вступительных экзаменов. И в один голос уверяли, будто при всем своем дружелюбии Терещенко избегала откровенных разговоров и доверительных отношений. Такая кардинальная перемена характера не могла быть вызвана только переменой места жительства. Кто-то должен был нанести серьезный удар по Аниной простодушной доверчивости. Если Осипова права в том, что семья у Терещенко дружная, то родители, возможно, знают.

   Идти к ним по-прежнему не хотелось. Разговаривать с людьми, раздавленными горем, -тяжелое испытание. Да и захотят ли они разговаривать с той, кто ищет свидетельства в защиту Подольского, хотя все указывает на его виновность?

   Дверь открыла мать Анны. На лице ее была такая отрешенность, что Ника засомневалась, понимает ли эта несчастная женщина, о чем с ней говорят? Когда незваная гостья представилась и объяснила, что привело ее в Смоленск, единственной реакцией Натальи Андреевны был шаг в сторону – безмолвное приглашение войти в квартиру.

   Ника вошла и поискала глазами главу семьи. Не получив отклика на свою вступительную речь, она не знала, как вести себя дальше, и надеялась, что появление Николая Львовича прервет мучительную паузу. Но его, по всей видимости, не было дома. Минуту или две Наталья Андреевна стояла и смотрела на гостью невидящим взглядом, потом как будто опомнилась, извинилась и предложила пройти в комнату.

   Взгляд Ники сразу привлек стол, заваленный фотографиями. Решив, что это единственный способ вовлечь убитую горем мать в разговор, девушка подсела к столу и принялась перебирать снимки. Ее расчет оправдался. Наталья Андреевна придвинула стул, села рядом и начала комментировать.

   – Это ее первый день рождения. Никак не хотела задувать свечу на торте, все цапнуть норовила. Тут ей два года три месяца. Папа снял с загривка, видите – плачет? А это семейный пир по случаю ее поступления в музыкальную школу. Я так хотела, чтобы Анечка училась играть на фортепиано, а она выбрала гармонь. Ну, скажите, кто в наше время играет на гармони? Вот здесь, видите, как смешно она смотрится со своим инструментом? Первый парень на деревне! Это двухмесячный Барсик у нее на руках. Выпросила у нас щенка черного терьера, назвали Джульбарсом, так Анечка переименовала его в Барсика. Я говорю: «Он же вырастет огромный, как пони, а ты его к кошачьей кличке приучаешь!» А она хохочет. Так заразительно смеялась моя девочка! Как колокольчик, с переливами.

   Ника сначала слушала молча, потом стала задавать вопросы, и в конце концов ей удалось вывести мать Анны из транса.

   – У Анечки было много друзей, – говорила Наталья Андреевна, не обращая внимания на бегущие по щекам слезы. – Она добрая, веселая, отзывчивая, легко сходилась с людьми. И никогда ни с кем не ссорилась. Спорила – да, бывало, и частенько, но если видела, что задела или расстроила человека, тут же уступала. Никак в голове не укладывается, что моя девочка погибла по чьей-то злой воле. Таких не убивают, не должны убивать! Говорите, ее... друг не признается? Я ему верю. Приличный человек, архитектор, не мальчик уже, не алкоголик, не наркоман... Ну, допустим, напился, но не отморозок ведь, чтобы без причины бросаться на девушку с ножом! Раз Анечка его любила, она никогда не сделала бы и не сказала ничего такого, от чего он мог прийти в ярость.

   – Вы знали о ее романе с Леонидом Подольским? – осторожно спросила Ника.

   Наталья Андреевна судорожно вздохнула.

   – Нет, не знала. Анечка ничего не говорила о своей личной жизни. Я все беспокоилась, почему она мальчиками не интересуется, думала, может, мы в чем виноваты? Как-нибудь неосознанно внушили ей, что секс – это нехорошо... Ведь ей уже двадцать девять исполнилось, пора семью заводить, а у нее до сих пор никого нет – так я считала. Напрямую-то не спрашивала, не хотела быть бестактной, но думала, раз Аня молчит, значит, не о чем ей рассказывать. У нее ведь раньше не было секретов от нас с Колей. А тут, выходит, появились... – Она спрятала лицо в ладонях. – Ох, отобрала мою доченьку проклятая Москва!

   – Аня часто вас навещала?

   – В том-то и беда, что совсем не навещала! – Наталья Андреевна отняла руки от лица. Ее скорбь на миг сменилась возмущением. – За двенадцать лет ни разу домой не наведалась! Как только поступила в институт, сразу бросилась искать работу. Зачем, спрашивается? Мы, конечно, не богачи, но неужели не прокормим единственного ребенка? А она смеялась, говорила: ты не представляешь, мамочка, какие мы, студенты, проглоты! Дескать, теперь наших доходов на ее прокорм точно не хватит. А уж как закончила свой ВГИК, так и вовсе ее закрутило. Снимать в Москве жилье – удовольствие дорогое. Аня хваталась за любой приработок. По десять, по двенадцать, по четырнадцать часов в день вкалывала. Практически без выходных. Иной раз приедем мы с Колей к ней на недельку, и хорошо, если за эту неделю хоть несколько часов удастся побыть вместе. Говорю же, отняла Москва у меня девочку...

   – А до отъезда Аня совсем ничего от вас не скрывала? Знаете, когда девочки влюбляются...

   – До отъезда она была сущим ребенком! И влюблялась по-детски. «Мамочка, мне и Юра нравится, и Вася. Юра меня на завтра пригласил в кино. Как ты думаешь, Вася не обидится, если я пойду? Или мне и Васю позвать?» Нет, собственных секретов от нас с Колей у Ани точно не было. Чужие – да, пыталась хранить. Но ее так распирало, вы бы видели! Начинала говорить намеками, обиняками. Мы, конечно, делали вид, что не догадываемся, о ком она и о чем. И сами никому не говорили, чтобы ее не подводить, но, думаю, про ее друзей мы знали все. Во всяком случае, гораздо больше, чем их родители.

   – Она поддерживала отношения с кем-нибудь из школьных друзей, когда уехала в Москву?

   – Насколько я знаю, да, но не близкие. Время от времени я встречала ее школьных подружек. Они спрашивали, как у Ани дела, и жаловались, что она о себе почти не пишет, шлет только поздравительные открытки.

   – А с Ирой Агафоновой?

   – Иринку я давно не видела. Уж и не помню, когда в последний раз. Не знаю, может быть, ей Анечка что-нибудь и писала. В школе они были не разлей вода. Даже когда у Иринки появился ухажер – там был серьезный роман, они с Гришей Гольцовым собирались пожениться, да что-то не сложилось, – она мою Анечку таскала за собой на свидания. Не одну, конечно: приглашали дочке кавалера из числа Гришиных друзей, но все равно удивительно. Казалось бы, зачем тебе подружка, если ты встречаешься с любимым человеком?

   – Ане для этих совместных свиданий приглашали одного и того же кавалера?

   – Нет, кавалеры менялись. Всего, по-моему, их было трое или четверо. В любом случае, никем из них Анечка не увлеклась.

   – А имен вы не помните?

   – Это вы лучше у Иринки спросите. Или у Гриши. Нет, у него не получится, он теперь живет в Петербурге... Подождите! Одного из кавалеров я, кажется, вспомнила. Как раз последнего. Они еще после выпускного вечера ездили к нему на дачу. Игорь Белькевич.

   – Он учился с Аней в одном классе?

   – Нет, в параллельном. А теперь в полиции служит – у нас, в Смоленске. Марина Сергеевна, Анечкина учительница математики, как-то упомянула о нем при встрече. Сказала, что Игорь не забывает школу, несколько раз серьезно выручил директора, когда с кем-то из учеников случались неприятности. Так что у директора наверняка есть координаты Белькевича. Но мне трудно поверить, что Анечка поддерживала с ним связь. Во всяком случае, до отъезда в Москву она не проявляла к нему особенного интереса. А после... не знаю. – Несчастная мать снова сникла. – Поговорите с Ирой, может быть, ей известно больше. Хотите, я поищу ее телефон?

   – Спасибо, у меня есть – в школе дали. Наталья Андреевна, я разговаривала с классным руководителем, и она сказала, что для учителей поступление Ани во ВГИК было полной неожиданностью. А вы с мужем знали, что она собирается подавать туда документы?

   – Ох, и не спрашивайте! – Наталья Андреевна махнула рукой, и на лице ее отразилась досада, смешанная со смущением и, как ни странно, гордостью. – Аня временами преподносила нам такие сюрпризы. Бывало, мы с Колей спрашиваем: «Чего ты хочешь на день рождения?» Она целый месяц выбирает – то ей нужен велосипед, то дорогущая кукла, то платье с плиссированной юбочкой. В конце концов останавливается на сапожках с подковками. Идем мы за ними в магазин – сапожки ведь не купишь без примерки – и по дороге ее «осеняет». Хочу, объявляет, ракетку и костюм для большого тенниса. Мы говорим: «Зачем тебе? Ты ведь ни разу в большой теннис не играла! Сходила бы сначала на занятия в секцию. Вдруг попробуешь, и тебе не понравится?» А она: «Понравится, я знаю, что понравится. Хочу, хочу, хочу!» Муж в таких случаях говорил: «Стих нашел!» Но знаете, что удивительно? Другие дети, когда им что-нибудь такое внезапно в голову втемяшится, получат вожделенную вещь и быстро к ней остывают. А Анечка своим «стихам» оставалась верна. Тренер по теннису потом долго сожалел, что мы поздно ее привели. Говорил, на пару бы лет пораньше, он бы из нашей девочки крепкую профессионалку сделал. На любительском уровне она очень и очень неплохо играла... К чему это я?

   – Я про ВГИК спросила, – напомнила Ника.

   – А, ну да. ВГИК тоже был таким стихом. Аня долго не могла выбрать профессию: все ее в разные стороны манило. В десятом классе они проходили тест на профориентацию. Там пять шкал: «природа», «техника», «человек», «художественный образ» и «символ». Обычно дети, которые проходят этот тест, набирают около десяти баллов по одной из шкал и по одному-три балла на всех остальных. Тут сразу понятно, в какой области выбирать профессию. А дочка набрала по семь очков аж на трех шкалах!

   – На каких, если не секрет?

   – «Природа», «человек» и «художественный образ». Вот ее и тянуло то в ветеринары, то в психологи, то в журналисты. Но к концу одиннадцатого класса вроде определилась – решила в журналистику пойти. А после выпускного вечера вдруг передумала. Хочу, говорит, во ВГИК, на актерский. Я прямо за голову схватилась: ну что это за профессия – актриса кино? Известности добиваются десятки, а остальные всю жизнь играют в эпизодах и получают гроши. А конкурс туда какой! Но все мои доводы об это ее коронное «хочу, хочу, хочу!» разбились. Поцеловала меня и тут же начала собирать вещи. Во ВГИКе самые ранние экзамены, последний день подачи документов – тридцатое июня. Вот она и укатила в одночасье, не успев никому сказать, куда надумала поступать. А мы с Колей помалкивали, потому что были уверены: не поступит. Говорят, там среди девушек конкурс – сто человек на место. Ну, мыслимое ли дело, чтобы девчонка из провинции – причем безо всякой подготовки – такой прошла? Зачем же посвящать других в ее великие замыслы, если им не суждено сбыться? А она взяла и поступила. А потом прославилась на всю страну. Выходит, недооценили мы Анечку, не разглядели ее таланта...

   Распрощавшись с Натальей Андреевной, Ника достала мобильник, набрала номер Агафоновой, но услышала короткие гудки. Повторив попытку несколько раз – с тем же результатом – она решила поехать без предупреждения. Раз телефон занят, дома кто-то есть, а значит, ей по крайней мере скажут, где можно найти Ирину. Ника взяла такси, назвала водителю адрес, и уже через десять минут звонила в нужную квартиру.

   Высокая темноволосая женщина, миловидными чертами лица напоминающая маленького Маугли из одноименного мультика, по-видимому, не боялась грабителей, насильников и убийц. Во всяком случае, дверь она открыла сразу, не выясняя, кто и зачем пришел.

   – Добрый день, – поздоровалась Ника. – Я бы хотела поговорить с Ириной Агафоновой.

   – Это я...

   Немой вопрос, написанный на приветливом «мультяшном» личике, обозначился явственнее.

   – Меня зовут Ника, я частный сыщик из Москвы. По поручению клиента проясняю обстоятельства гибели Анны Терещенко.

   Что-то промелькнуло в темных зеленовато-карих глазах ее визави. Страх? Злость? Жгучая обида? Зависть? Она не успела понять – слишком мимолетным было виденье. Лицо Аниной школьной подруги тут же приняло подобающее скорбное выражение. Но с этой минуты Ника знала: Агафоновой верить нельзя.

   – Ужасная судьба! Я просто глазам своим не поверила, когда прочла в Интернете. Если бы кто-нибудь в одиннадцатом классе сказал мне, что Аню через десяток лет зарежет любовник, я бы подняла этого пророка на смех. Вот уж на кого она нисколько не походила, так это на героиню трагедии страсти... – Ирина отступила к стене и открыла дверь пошире. – Проходите, пожалуйста. Не разговаривать же на пороге. Я, правда, не понимаю, чем могу помочь...

   Ника шагнула в квартиру, оставив последнее замечание без ответа. Более того, сняла плащ, нахально намекнув тем самым, что рассчитывает на долгий разговор. Вероятно, Агафоновой это не слишком понравилось, но роль любезной хозяйки не позволила ей проявить недовольство. Приняв у гостьи плащ и повесив его на плечики, она провела Нику на кухню и предложила чаю. Ника поблагодарила, но отказалась. Ей нужно было видеть лицо Ирины во время беседы, а организация чаепития давала хозяйке замечательную возможность уклониться от пристального наблюдения, при необходимости взять законную паузу, а то и переключить разговор на рекламу домашнего варенья или обсуждение способов заварки чая.

   – Вы общались с Анной после того, как она уехала в Москву?

   Этот, казалось бы, простой вопрос явно вызвал у Агафоновой затруднения. Она отвела глаза, протянула зачем-то руку к солонке, повертела в руках, переставила и наконец ответила словно бы через силу:

   – Нет. Аня мне пару раз написала – вскоре после своего отъезда. Я... У меня тогда было паршивое настроение. Я рассталась со своим парнем.– Ирина усмехнулась. – По молодости это кажется концом света, не правда ли? В общем, я ей не ответила, и она перестала писать. А потом... мне несколько раз приходило в голову связаться с ней, но... Это было трудно, понимаете? Она могла думать, что я молчала, потому что завидовала ее поступлению во ВГИК. Почему-то эта мысль казалась ужасной, невыносимой... А когда до меня наконец дошло, что я веду себя как идиотка, по телеку начали показывать «Кристину» с Аней в главной роли. Как бы я выглядела, если бы попыталась возобновить с ней отношения после этого? После того, как она стала знаменитостью? – Тут она, похоже, справилась со смущением и посмотрела на Нику с намеком на вызов. – Короче говоря, я не имела от Ани известий больше десяти лет, поэтому ничем не могу помочь в вашем расследовании.

   Ника хотела спросить, с кем из одноклассников, учителей или просто общих знакомых Анна могла поддерживать связь, но неожиданно для себя задала совсем другой вопрос:

   – А почему вы расстались со своим молодым человеком? Это никак не связано с Аней?

   Ирина вздрогнула, лицо ее на миг стало злым, а потом вдруг утратило всякое выражение.

   – Нет. Это никак не связано с Аней. И это не ваше дело. Уходите. Я больше не стану с вами разговаривать.

   Выйдя на улицу, Ника достала мобильник, чтобы позвонить Игнату. Сообщить ему, что она, похоже, нашла особу, которую Подольская могла взять в сообщники. Теперь нужно выяснить, не встречалась ли Оксана с Агафоновой и не приезжала ли последняя в начале марта в Москву. Телефон Игната был отключен. Ника поймала машину и попросила водителя отвезти ее в интернет-кафе или в почтовое отделение, откуда можно отправить электронное письмо. По дороге она размышляла, что могло произойти между подругами почти двенадцать лет назад. И в какой-то момент на нее снизошла догадка. Да, именно так все и должно было быть, это все объяснило бы... Но тогда сообщник Подольской, скорее всего, не Агафонова, а другой человек... И соваться к нему опасно. Как же его проверить?

   ***

   Обдумывание тактики разговора с Серегиным заняло у Игната немного времени. Если Ника и Воробьев не ошибаются в своей оценке, Петр Серегин прям и незатейлив, как рельс. А значит, и говорить с ним нужно прямо и незатейливо. Без нажима, пафоса и гипербол. По возможности, простыми предложениями. Витиеватые фразы и сложные пассажи часто камуфлируют ложь, поэтому бесхитростный человек им инстинктивно не доверяет. Знает по опыту, что истине нет нужды рядиться в одежды красноречия. Истина ценна сама по себе и потому чужда ухищрениям.

   Игнат сидел в машине и ждал, когда Серегин выйдет из парадного своего дома. Замдиректора фирмы «Витрувий» на работу явно не торопился, должно быть, пережидал утренние «пробки». Наверное, с точки зрения экономии времени, было бы гораздо эффективнее «ловить» его дома или в офисе, но оба этих варианта сыщик по размышлении отмел. Ника и два Игнатовых агента трижды пытались выжать правду из компаньона Подольского, на четвертый раз Серегин запросто может озвереть и вытолкать очередного приставалу, не слушая доводов. Тем более, что силы ему не занимать. Игнат, конечно, в обиду себя не даст, но ведь его цель не драка, а разговор. На улице шансы завязать разговор выше: открытое пространство дает ощущение большей свободы, и у Серегина с меньшей вероятностью возникнет ощущение, что его пытаются загнать в угол. Только бы успеть сказать главное прежде, чем он сядет в машину.

   Игнат уложился в семь фраз и в семьдесят метров, которые Серегину нужно было пройти от крыльца до своего пежо. «Здравствуйте. Я сыщик, ищу убийцу Анны Терещенко. Уверен, что убийство организовала Оксана Подольская. Но доказательств у меня нет. Она уже провернула один раз похожий фокус и ушла безнаказанной. Если вы будете продолжать отмалчиваться, Подольского осудят. Без вариантов».

   Услышав имя Оксаны Подольской, Серегин замедлил шаг. А на последней фразе посмотрел Игнату в лицо, подумал, кивнул на свою машину и сказал: «Садитесь». Уселся сам, а когда Игнат устроился рядом, лаконично предложил: «Спрашивайте».