Текст книги "Первый мотив (СИ)"

Автор книги: Варвара Клюева

сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 6 страниц)

   Мы прожили вместе всего две недели. Он собирался отвезти меня в Милан на неделю высокой моды, чтобы я заказала себе свадебное платье у Альберты Феретти. Нам уже привезли билеты на самолет, но в тот же день Виктору позвонил кто-то из директоров... «Страна изобилия» была не единственной его компанией, а кризис в восьмом году гулял по всей России. В общем, Виктору пришлось срочно лететь на Урал. При этом он настоял, чтобы я все-таки отправилась в Милан и сшила себе платье. Вручил золотую «Визу» и, – поскольку я боялась без итальянского языка не справиться с местными автоматами, – столько евро наличными, что они у меня с трудом влезли в сумочку, буквально распирали ее изнутри. Но оставить деньги где-нибудь в отеле я побоялась. Так и ходила – деревня деревней – с набитой котомкой по Милану. Когда вы упомянули сумку с деньгами, меня как будто перенесло туда...

   – Погодите, Ника, – перебил ее Игнат. – Я рассказал про сумку уже после того, как вы почувствовали, что память к вам возвращается. Значит, триггером послужило что-то другое. Что? Это как-то связано с вашим визитом к Подольской?

   – Не знаю... Наверное. Не могу сообразить.

   Она посмотрела на него так растерянно и беспомощно, что он мысленно обозвал себя идиотом.

   – Простите ради бога! Мне не следовало вас перебивать. Что случилось в Милане?

   – В Милане? Ничего. Я заказала платье и, пока его шили, гуляла по городу, ездила на экскурсии. Виктор звонил каждый день. Сначала он собирался прилететь за мной, но его империю по-прежнему лихорадило, ему приходилось мотаться из одной «горячей точки» в другую, поэтому в Москву я вернулась одна. В тот же день... вечером на домашний номер Виктора позвонила женщина и спросила, правда ли, что я собираюсь за него замуж. Я растерялась и ответила – да. Она назвалась его бывшей женой и сказала, что ни в коем случае не собирается меня отговаривать, но, по ее мнению, я должна кое-что узнать о своем женихе, прежде чем приму окончательное решение. И предложила приехать к ней. Я спросила, не можем ли мы встретиться где-нибудь на нейтральной территории, но она засмеялась и сказала, что я просто не поверю ей, если не увижу ее хоромы своими глазами. И я пообещала приехать...

   – Почему? – не сдержался Игнат. – Вы же умная женщина, Ника! Вам уже приходилось сталкиваться с человеческой злобой и подлостью. Неужели любопытство было так велико, что вы не подумали об опасности?

   Она пожала плечами.

   – Наверное, не такая уж умная. Впрочем, подозреваю, что на свете найдется не много женщин, у которых в таких обстоятельствах здравомыслие победило бы любопытство. Как бы то ни было, я взяла такси и поехала. Мы долго колесили по какому-то жуткому промышленному району... Я и не знала, что в Москве бывают такие отвратительные пейзажи. Когда такси остановилось у нужного дома, у меня возникло сильное искушение сказать водителю: «Поехали обратно, я передумала». Но я, к несчастью, подавила этот порыв. Дверь квартиры была приоткрыта, на мой звонок женский голос из глубины крикнул: «Проходите!» Я сделала несколько шагов в темноту, и тут дверь захлопнулась. Зажегся свет, я обернулась и увидела ухмыляющегося Кешу с кастетом на руке. «Не ждала, сука?» – сказал он и прежде, чем я успела закричать, ударил меня по лицу. Кажется, я сразу же потеряла сознание. Осталось смутное воспоминание о других ударах, но какое-то... ненастоящее, словно били не по мне. Больше ничего не помню. Каким образом я попала в пещеру, в которой вы меня нашли, не имею ни малейшего представления. И вообще не понимаю, почему он меня не убил.

   – Считайте, что убил. Это заброшенные пещеры, там почти никого не бывает. Я по чистой случайности оказался в нужном месте в нужное время – искал одного человека из местных, который, в принципе, мог там прятаться. А самостоятельно, связанная и избитая, вы бы оттуда не выбрались.

   – Но к чему такие сложности? Ведь это больше сотни километров... Зачем везти меня в такую даль, рискуя нарваться на гаишников?

   – Может быть, поэтому он вас и не убил. Везти труп действительно рискованно, а так... В крайнем случае сказал бы, что подобрал где-то избитую женщину, едет в больницу. Даже если бы вы пришли в себя и обвинили его, последствия для него были бы не такими серьезными. Нанесение повреждений средней тяжести – не убийство. Ревность, аффект... Мог вообще условным сроком отделаться. А что касается того, почему он повез вас в такую даль, то, думаю, ему нужно было, чтобы ваше тело никогда не нашли. Иначе он оказался бы в числе первых подозреваемых.

   – Но он все равно должен был там оказаться, когда я исчезла...

   – Ника, я проверил и перепроверил списки пропавших без вести по всей России. О вашем исчезновении никто не заявлял. Вы же понимаете, что у этого... урода была сообщница. Скорее всего, она позвонила или написала Виктору от вашего имени. Что-нибудь эдакое: «Я передумала выходить за тебя замуж. Это окончательное решение, не ищи меня». Даже если он и предпринял какие-то попытки вас найти, то быстро выяснил, что вы вызвали такси и уехали совершенно добровольно. Думаю, после этого его запал быстро иссяк. А больше разыскивать вас было некому. С родственниками вы не поддерживали отношения много лет, коллеги и знакомые из Самары с вами распрощались. Этому... слов не подберу, как его назвать, нечего было бояться. Но теперь мы покажем ему кузькину мать! Ника, что с вами? – удивился Игнат, заметив, что она прикусила губу. – Неужели вы готовы его пожалеть?

   – Не в этом дело, – тихо сказала она и отвернулась.

   Игнат чуть было не выпалил: «А в чем?», да вовремя спохватился. Если у кого и имелись причины кусать губы, то именно у Ники. Другая на ее месте уже рыдала бы взахлеб. Это какую же силу духа нужно иметь, чтобы вспомнить такое в одночасье и не сломаться? Вычеркнутый из жизни отчий дом, полная лишений юность, усилия, подчиненные единственной цели – вырваться из нужды, сделать карьеру, заработать на достойную жизнь; подлость и предательство бывшего возлюбленного, потеря работы, друзей, жениха...

   – Простите, Ника, я осёл. Конечно, месть не вернет вам того, что у вас отняли. Но, может быть, что-нибудь еще можно исправить? Как фамилия вашего Виктора?

   – Елизаров, – ответила она, разглядывая небо за окном.

   Игнат подскочил.

   – Елизаров?! Виктор Елизаров, алюминиевый магнат?

   Ника вздрогнула, напуганная его неожиданной экспрессией, повернула голову, посмотрела удивленно:

   – Кажется, у него действительно есть алюминиевый комбинат. Но почему вы?..

   – Девичья фамилия Оксаны Подольской – Елизарова! Свое нынешнее состояние она унаследовала три с лишним года назад – от отца, скончавшегося от сердечного приступа. Как я теперь подозреваю, этот сердечный приступ был спровоцирован... – Игнат вдруг осознал, что его попытка утешить Нику обернулась вываливанием на нее очередного трагического известия, и осекся.

   – Виктор умер? – Она потерла виски и, перехватив взгляд онемевшего Игната, вымученно улыбнулась. – Не казните себя, Ганя. Похоже, я уже за порогом чувствительности. Даже лучше, что я узнала о его смерти теперь.

   – М-м... э... Хотите выпить?

   – Спасибо, не хочу. Можно я немного побуду одна?

   – Конечно. – Игнат встал, подошел к двери, неловко потоптался, раздумывая, что сказать на прощанье, потом, так ничего и не придумав, вышел.

   У себя в кабинете он наткнулся взглядом на диктофон, повертел его в руках, включил, услышал голос Подольской и снова выключил.

   Какую роль эта дамочка сыграла в истории Ники? Сообщницы? Смешно! Оксана Елизарова никогда не согласилась бы на вторые роли. Наверняка именно она всё и организовала. Узнала, что у отца появилась женщина, на которой он собирается жениться, испугалась, что ее доходы урежут, и стала лихорадочно соображать, как бы расстроить этот брак. Возможно, слетала в Самару, чтобы накопать на невесту отца компромат, и наткнулась на озлобленного выродка-Кешу...

   Его реконструкцию прервал стук в дверь.

   – Извините, Ганя, – виновато сказала Ника, заглядывая в комнату. – Что-то мне с собой совсем невмоготу. Можно я посижу с вами?

   – Конечно! – Игнат вскочил, как подброшенный, кинулся было отодвинуть для нее стул, сообразил, что ведет себя нелепо, и плюхнулся обратно в кресло.

   Она вошла, села напротив, заметила диктофон и, кажется, оживилась, увидев возможность отвлечься от себя.

   – Вы ее слышали? И что вы думаете об убийстве Терещенко теперь? В свете моего открытия?

   – То же, что и раньше. Я с самого начала знал, что у Подольской самый сильный мотив: одним ударом избавиться от любовницы мужа и отправить неверного за решетку. Теперь понятно, что такие условности, как мораль и закон, дамочке не помеха. Но я по прежнему не представляю, как она могла это устроить.

   – Правда?

   – А у вас есть какие-нибудь идеи?

   – Не то чтобы конкретные, так, в общих чертах... – Ника помедлила, собираясь с мыслями. – Смотрите, в обоих случаях мы имеем близкого ей мужчину, посмевшего полюбить другую женщину. Оба раза убивают именно женщин. (Правда, в моем случае убийство не состоялось, но это чистая случайность, о которой Оксане неизвестно). По мужчинам их смерть бьет рикошетом, но бьет очень больно... – Она сглотнула. – Представляете, какую записку от моего имени дочь должна была написать отцу, чтобы у Виктора не выдержало сердце? И Подольский поплатился более чем жестоко, потеряв не только любимую женщину, но и свободу. То есть мы имеем дело с безжалостным, извращенно жестоким умом, попросту говоря – с садисткой. В эту картину прекрасно вписывается Кеша, которого она избрала орудием убийства в моем случае. Ей не достаточно было просто моей смерти, она хотела, чтобы моими последними чувствами были унижение и ужас. Если продолжить аналогию, Анна Терещенко должна была умереть с похожими чувствами.

   – То есть убийцу нужно искать среди ее близких? – Игнат задумался. – Вообще-то, очень похоже на правду, учитывая доберманов. Но как ему удалось «отключить» Подольского?

   – А каким образом его отключили?

   – В том-то и дело, что непонятно. Следователь запамятовала вовремя отправить его на медэкспертизу, и к врачам Подольский попал только на следующий день – прошло чуть меньше полутора суток после убийства актрисы. Следы алкоголя у него в крови еще нашли, но на этом все. Ни снотворного, ни наркотиков, ни гематом. Правда, гематома за такое время не успела бы рассосаться целиком, а вот остальное – запросто. Барбиталы короткого действия, например, полностью расщепляются в организме меньше, чем за двенадцать часов. Но для того, чтобы вколоть или подсыпать наркотик в пищу Подольскому, убийца должен был к нему приблизиться, а единственные люди, с которыми наш архитектор общался после восьми вечера, это Бруно, вологодский самородок и охранники «Витрувия». Причем охранники к Подольскому не приближались. Один просто сказал из-за своей конторки «до свидания», когда шеф выходил из офиса, другой отсалютовал из будочки и поднял шлагбаум, когда Подольский выезжал со стоянки. Про вологодца я навел справки: он холост, бездетен, не имеет ни подруг, ни друзей, ни близких родственников и вот уже десять лет практически безвылазно живет при своем заводике. Учитывая, что Терещенко родилась и выросла в Смоленске, а училась и работала в Москве, я не представляю, где и как они могли бы пересечься. Что касается мадемуазель Бруно...

   – Про Римму можете забыть. Она предана боссу, как самурай.

   – Ну, и что нам остается?

   – Начать с другого конца. Найти близких друзей Терещенко.

   ***

   Легко сказать – найти! Сведения, которые Игнату до сих пор удалось собрать о Терещенко, были весьма скупы. Приехала в Москву в 2000 году, с первой попытки поступила во ВГИК на актерский факультет. После окончания хваталась за любую работу, снималась в эпизодах и в массовке, играла захудалые роли в Театре Киноактера. В 2008 снялась в малобюджетном (и малопонятном) кинофильме Адибы Мансуровой «В бреду». Признания широкой публики фильм не снискал, но, как это иногда бывает с малобюджетными и малопонятными лентами, имел успех у критиков и тонких ценителей. После него Терещенко предложили главную роль в новом мелодраматическом сериале, который, напротив, совершенно не вдохновил критиков и тонких ценителей, но весьма полюбился пенсионеркам и домохозяйкам. Анну начали узнавать в лицо, более того – приставать к ней на улицах и в публичных местах с просьбами об автографе.

   Но, по свидетельству коллег, проявления народной любви Терещенко не радовали. Для актрисы у нее был совсем нетипичный характер – замкнутый, сдержанный, серьезный. Она никого не пускала в свою жизнь, не любила праздных разговоров и пустого времяпрепровождения, а на светские тусовки ходила, только если от этого никак нельзя было отвертеться.

   На одной из таких тусовок с ней и познакомился Подольский, тоже не любивший подобных развлечений. Эти двое сразу разглядели друг в друге товарищей по несчастью и смылись вместе, как только позволили приличия. А через неделю Анна переселилась в демонстрационный коттедж фирмы «Витрувий», и в актерской среде мгновенно распространился слух о ее любовной связи с архитектором.

   Имела ли она любовников раньше? На этот вопрос однозначного ответа не было. Казалось бы, не могла не иметь: молодая актриса, женщина без религиозных заскоков, к тому же красивая, а с недавних пор еще и известная. Такие по определению должны притягивать поклонников. По какой причине Терещенко стала бы их всех отвергать? И какие-то сплетни на эту тему ходили. Будто бы ее видели в обществе то упитанного лысого немца, то законченного наркомана, то типичного работяги, то длинноволосого баскетболиста. Но конкретных имен никто не называл, а обстоятельства встречи и описания спутников Терещенко менялись от рассказчика к рассказчику, как бывает обыкновенно, если под сплетней нет основания.

   До сих пор отсутствие сведений о прежних связях жертвы не особенно беспокоило Игната. Экзотичная теория, благодаря которой он когда-то стал сыщиком, предполагала, что любой нужный для реконструкции некого события фрагмент информации рано или поздно, но обязательно доходит до того, кто занимается этой реконструкцией. К тому же, до сих пор основное внимание Игнат уделял окружению Подольского, считая очевидным, что убийцу нужно искать среди лиц, приближенных к архитектору. Но открытие Ники и параллели, которые она провела между своей историей и гибелью Терещенко, его убедили: очень похоже, что актрису убил близкий ей человек.

   Игнат связался с несколькими фрилансерами-актерами, к услугам которых не раз прибегал в прошлом, и поручил им найти кого-нибудь из старых друзей Терещенко. Должен же существовать на свете хоть один человек, которому она доверяла! Кто-нибудь, с кем она училась во ВГИКе, делила комнату в общежитии, кому поверяла свои мечты и девичьи тайны. В двадцать девять лет женщина, в принципе, может обойтись без близких друзей, но в семнадцать-двадцать – едва ли.

   Однако агенты, пущенные Игнатом по следу, такого человека отыскать не могли. Хотя юная Анечка не была букой (умела пошутить, с удовольствием рассуждала на профессиональные и общефилософские темы, много говорила о книгах, фильмах, любимых актерах, режиссерах и преподавателях), разговоров о личном и сокровенном она ни с кем не вела. Юношей, пытавшихся за ней приударить, мягко, но неуклонно уводила в сторону чисто приятельских отношений. «Я только задним числом сообразил, что это и называется обвести вокруг пальца», – со смешком пожаловался агенту один из неудачливых ухажеров.

   Как ни странно, ни один из «обведенных» зла на Терещенко не держал. Анечка, по общему признанию, была удивительно доброй девушкой. Из тех, что не могут смотреть равнодушно на чужие несчастья. Если кто-то страдал, она ненавязчиво держалась поблизости и вела себя так заботливо, что у человека появлялось желание выговориться или выплакаться, а следом, как правило, приходило облегчение. Многие соученики вспоминали Анну с теплом и благодарностью, кое-кто – с легким оттенком пренебрежения («Какая-то она была невыразительная», «Яркой личностью ее не назовешь»), но с неприязнью – никто.

   Получив отчеты агентов и не увидев ни единой зацепки, Игнат приуныл. В последние дни настроение у него и так было неважным – из-за Ники, которая закрылась у себя в комнате, как мидия в раковине. А тут еще и расследование окончательно застопорилось. Игнат не хотел признаваться себе, но, похоже, за последние три года он отвык работать в одиночку. Вернее, не то чтобы отвык, просто понял, что идеи гораздо легче приходят в голову, когда их есть с кем обсудить. А если уж совсем честно, то ему было тошно заниматься делами, пока Ника взаперти страдала по своей покалеченной жизни. Раздумывая над загадкой убийства Терещенко, он все чаще ловил себя на желании отложить на время это дело и заняться поисками выродка-Кеши. Посадить его, скорее всего, не удастся (одних показаний Ники не достаточно, а вещдоков и свидетелей теперь не найти), зато устроить ему инвалидность – милое дело. Игнат уже всерьез прикидывал, как бы невзначай выспросить у Ники его фамилию, потом сообразил, что вполне мог бы обойтись своими силами, просто ему нужен предлог, чтобы выманить Нику из комнаты. К счастью, прибегать к хитростям не потребовалось: Ника вдруг появилась в его кабинете сама.

   ***

   Ника крепилась, как могла, стараясь не поддаваться боли, грызущей ее изнутри. Но все попытки отвлечься от мыслей о своей несчастной судьбе, найти что-нибудь хорошее в своем нынешнем положении, настроиться на деловой лад и переключиться на возможные меры по спасению Подольского заканчивались слезами, сопровождающими отчаянный внутренний монолог. «Чем я прогневила тебя, Господи? За что мне все это?! Ранняя смерть отца, мать – бездушная стерва, отчим – похотливый козел, родня, дружно вставшая на его сторону, когда я осмелилась пожаловаться на его домогательства, многолетняя нужда, бездомность, одиночество, любовник, на поверку оказавшийся завистливым выродком и неудавшимся убийцей, смерть единственного человека, который относился ко мне с нежностью и которого я готова была полюбить... Не много ли всего для неполных тридцати?»

   Этот рефрен с незначительными вариациями звучал у нее в голове несколько дней – до тех пор, пока однажды утром она не наткнулась в кухне на Игната. Здороваясь с ним, Ника вдруг заметила его взгляд, тревожный и искательный. Взгляд собаки на хозяина, пребывающего в скверном расположении духа. Только что поскуливания не хватает. И Нику впервые кольнуло чувство вины перед ним.

   Великодушный, незлобивый и, в общем-то, совершенно чужой ей Ганя сделал для нее больше, чем все близкие и неблизкие, вместе взятые. Спас от смерти, страшной и унизительной, выходил, дал кров и пищу, взял в помощницы, когда она попросила работу, предоставил полную свободу, терпеливо сносил приступы ее хандры и апатии, не лез с советами и душеспасительными беседами, заботился о ней, берег ее душевный покой.

   Ника, захваченная собственными внутренними процессами, до сих пор не особенно озадачивалась мыслью, зачем Игнат это делает. Делает, значит, это ему зачем-то нужно. Она ни о чем (кроме работы) его не просила, стало быть, ничего ему не должна. Но теперь – впервые после того, как ее зациклило на предъявлении счетов Господу Богу, – ей вдруг пришло в голову, что она мухлюет, подводя баланс. Скрупулезно подсчитывает свои несчастья и в упор не замечает дорогого подарка, который преподнесла ей судьба.

   Избавив ее от смерти, Игнат подарил ей вторую жизнь, то есть, по существу, выступил в роли родителя. И, в отличие от родной матери (не говоря уже об отчиме), этот родитель относился к Нике с бережной заботой, которой она никогда прежде не знала. Не важно, что руководило им вначале – чувство долга, любопытство или просто доброта. Главное, что за прошедшие три года Игнат по-настоящему к ней привязался.

   Молчаливый, замкнутый, одинокий как перст сыщик-затворник, которому в первые месяцы их совместного существования тяжело давались даже слова приветствия и простые вопросы о здоровье, постепенно оттаял. Ника давно заметила, что он с каждым днем все охотнее вступает с ней в разговоры, обсуждает дела клиентов, делится своими соображениями и наблюдениями. Сначала исключительно делового, потом – общего, и наконец – вполне личного характера. Этот законченный волк-одиночка, не подпускающий к себе других на пушечный выстрел, все больше раскрывался перед своей нечаянной компаньонкой, все больше доверял ей, все крепче привязывался.

   Нет никаких сомнений в том, что сейчас Ганя искренне переживает и тревожится за нее. Уважая ее желание оплакивать свое горе в одиночку, он не лезет к ней с утешениями и сочувствием, но очевидно страдает и не находит себе места от беспокойства. По ее, Никиной, милости.

   Ника почувствовала себя последней скотиной, и острое раскаяние неожиданно дало ей силы вырваться из плена всепоглощающей жалости к себе. Зачем она цепляется за свою прежнюю – во всех отношениях не удавшуюся – жизнь, если есть шанс начать новую, гораздо более счастливую? Для этого нужно только закрыть старые счета. Иными словами – поквитаться с Оксаной Подольской.

   ***

   – Ганя, простите меня! Я вела себя по-свински. – Ника подняла руку, предупреждая его протест. – Знаю, вы, по доброте душевной, готовы меня оправдать, но мне сейчас нужно другое. Просто дайте мне возможность себя реабилитировать. И помогите прищучить Подольскую, хорошо? Я жажду крови.

   – Мне нравится ваш настрой, – сказал он, пытаясь (без особого, впрочем, успеха) убрать с лица неуместную ухмылку. – Но это еще вопрос, кто кому будет помогать. Если помните, Подольский мой клиент, и прищучить мадам, отправившую его за решетку – мой прямой долг. А в данном конкретном случае я исполню его с особым удовольствием.

   – Пардон, шеф, я вовсе не собиралась претендовать на ваше кресло! – с притворным испугом воскликнула Ника, а потом добавила – тихо, но с чувством: – Мне все равно, кто под каким номером будет выступать, главное, чтобы мы до нее добрались.

   – Тут есть сложности, – признался он, потерев переносицу. – Если мадам и на этот раз не стала марать кровью собственные ручки, то добраться до нее можно только через сообщника, который, собственно, и убил Терещенко. Мои агенты опросили буквально всех московских знакомых убитой, но никакого намека на то, что Терещенко была с кем-либо близка до знакомства с Подольским, не нашли. Словом, либо этот близкий остался в смоленском прошлом Анны, либо мы с вами ошиблись, и его попросту не существует. В последнем случае Подольская использовала для убийства постороннего Терещенко персонажа.

   – Вы же не думаете, что она попросту наняла профессионального киллера? – испугалась Ника, на этот раз – непритворно.

   – Нет, это исключено! – успокоил ее Игнат. – С кем-то из двоих – с Терещенко или с Подольским – убийца должен быть хорошо знаком. Анна открыла ему ворота, а потом он ушел через двор, где свободно бегали доберманы. Я допускаю, что девушку могли обмануть при помощи машины и телефона архитектора, но собак-сторожей убедительной сказкой не проведешь. Они слушались только хозяйку и тех, кому она делегировала свои хозяйские полномочия – домработницу, Подольского и, возможно, того самого «близкого», который ее убил.

   – А кинолога, который их обучал?

   – Обижаете, Ника! Кинолога и домработницу я проверил в первых рядах. У обоих на вечер третьего вполне приличное алиби.

   – И что же мы теперь будем делать?

   – Мы еще не беседовали со вторым компаньоном Подольского, с Воробьевым. Возможно, он даст какую-нибудь зацепку. Собственно, с ним следовало поговорить еще четыре дня назад, когда он вернулся из Валдая, но... – Игнат бросил на Нику смущенный взгляд. – Сам я по части разговоров не силен, а доверить агентам такое ответственное дело поостерегся. Вообще-то они неплохо справляются, но с вами не сравнить. Никто из них так не располагает к откровенности и не обладает вашей удивительной интуицией.

   – Тогда выдайте мне диктофон и благословение, – шутливо попросила Ника, стараясь не выдать, до какой степени она польщена и растрогана этим признанием.

   – Я сделаю больше. Я вас отвезу.

   ***

   Второй компаньон Подольского совершенно не походил на первого. Если Петр Серегин был хмурым гигантом, молчаливым и неторопливым, то Антон Воробьев действительно напоминал воробья – маленький, взъерошенный, непоседливый и суетливый. Но эта суета не раздражала, скорее, умиляла. Ника поймала себя на мысли, что в обществе этого смешного человечка чувствует себя на редкость уютно.

   – Ужасно! Просто ужасно! – бегал туда-сюда по комнате Воробьев, заламывая руки. – Вы не представляете, какой это абсурд! Чтобы Леня когда-нибудь поднял руку на женщину! Спьяну! Вы знаете, он в жизни не напивался. Даже когда мы были студентами. Стакан водки – его абсолютный предел, больше душа не принимает. Не то чтобы его рвало – упаси Господи! У Лени с младых ногтей манеры герцога. Просто он не может проглотить сверх меры ни рюмки. Организм противится. И они будут меня уверять, будто он приехал на любовное свидание, ужрался до невменяемости и заколол женщину ножом? Да я скорее поверю в перелетных свиней! Ника, уверяю вас, это чудовищная подстава! Вы должны что-нибудь сделать, чтобы спасти Леонида!

   – Мы пытаемся.

   Воробьев чутким ухом уловил в ее голосе улыбку и резко оборвал свой бег. Сел за рабочий стол и заговорил уже безо всякой патетики.

   – Кажется, я веду себя как истеричка. Извините, впредь буду держать себя в руках. Так о чем вы хотели меня спросить?

   – Вы лично знали Анну Терещенко?

   – Нет. Я и имя-то ее впервые прочел в скандальной хронике. Жена подсунула какой-то журнал, смакующий подробности личной жизни разного рода знаменитостей. Омерзительное чтиво! – Воробьева передернуло. – «Неприступная красавица Анна Терещенко, играющая Кристину в популярном одноименном сериале, пала жертвой чар известного плейбоя и самого модного архитектора столицы. Как нам стало известно из достоверных источников, актриса недавно сменила место жительства, переехав в загородный особняк неотразимого Леонида Подольского, мужа Оксаны Елизаровой, имя которой входит в первую сотню самых состоятельных людей России». Чувствуете, сколько гнусных намеков тут рассыпано? Богатенькая Оксана купила себе мужа, сделавшего профессиональную карьеру через постель, а тот, в свою очередь, купил на деньги жены благосклонность актрисы, изображавшей неприступность.

   – И все это – ложь?

   – Если бы! В том-то и дело, что ложь приправлена изрядной толикой правды. И поди отдели одно от другого. Женщины вокруг Леонида действительно вились – сколько я его помню. Такая уж у него счастливая внешность. Плюс повадка безукоризненного джентльмена – внимательного, любезного, слегка ироничного и такого, знаете, холодноватого. Дамы от этого сочетания натурально теряют голову – бог его знает, почему... Но имя себе Леня сделал исключительно трудом и талантом – не эксплуатируя собственную привлекательность. Он классный архитектор, правда, классный. Заметьте, заказы, которые он выполняет, оплачивают не очарованные им дамочки, а их суровые мужья. Деловые люди ужасно не любят, когда их держат за лохов. Как вы думаете, стали бы они развязывать кошельки, если бы Леня крутил с их женами шашни? Да ни в жизнь! А у него отбоя не было от заказчиков – еще когда мы в ДИПе работали.

   – ДИП – это фирма, где вы начинали? – уточнила Ника.

   – Ну да. «Дома по индивидуальным проектам», лимитед. Владелец – жлоб страшный, но Подольского ценил. Чуть все волосы на себе не вырвал, когда Леня объявил, что уходит. И не просто уходит, а открывает собственное дело.

   – На деньги Оксаны Елизаровой?

   Воробьев фыркнул.

   – Вот видите, и вы – туда же! Да, если в двух словах, то на деньги Оксаны Елизаровой. А если изложить историю целиком, то картина выйдет совсем другой. Но кого интересует полная картина?

   – Меня интересует, – твердо сказала Ника.

   – Это займет время, – предупредил Воробьев.

   Она подумала об Игнате, ждущем в машине, но быстро успокоила себя соображением, что Ганя относится к редкому типу людей, которые никогда не тяготятся ожиданием, поскольку им не бывает скучно наедине с собой.

   – Время у меня есть.

   – Тогда – пожалуйста! Елизарова пришла в ДИП по рекомендации подруги – якобы за проектом виллы на Рижском взморье. На самом деле это был только предлог. Она явилась по Лёнину душу, чего не очень-то и скрывала. Эта самая подруга влюбилась в Подольского без памяти, проходу ему не давала, но Ленька, как я уже говорил, с клиентками любовь не крутит, вот и этой дамочке ничего не обломилось. Ну, Оксана и решила утереть подруге нос, завоевав приз, по которому та убивалась.

   В успехе она не сомневалась ни минуты. Еще бы: Оксана Елизарова, алюминиевая принцесса и свободная женщина – это вам не какая-нибудь жена мясного князька. Известно ведь, что купить можно кого угодно, нужно только предложить правильную цену, и принцесса была уверена, что уж у нее-то средств хватит. Но с Подольским этот номер не прошел. Купеческий напор принцессы вызвал у Лени такое неприятие, что он даже отбросил свои джентльменские манеры и объявил ей открытым текстом, что не продается.

   Надо отдать принцессе должное: она сумела проглотить эту пилюлю. Признать свое поражение, перегруппироваться и сменить тактику. Если прежде Подольский был для нее желанной дорогой игрушкой, то после скандального объяснения она начала видеть в нем человека. Более того, человека равного ей, принцессе, а может быть, в чем-то и превосходящего ее – несмотря на прискорбное отсутствие капитала.

   В общем, хотя Оксана и не сняла осаду, но эта была уже совсем другая осада, выдержанная по всем правилам любовной науки. Только Ленька, наверное, все равно не сдался бы, если бы не смерть ее отца. Оксана так убивалась по папеньке, что сердце у Лени дрогнуло. От жалости, конечно, но Оксане этого хватило. Почувствовав слабину, она его дожала... Ника, что с вами?!

   Ника стиснула зубы и усилием воли вытащила себя из предобморочного состояния.

   – Ничего страшного, Антон, все уже прошло. Со мной это бывает – сосуды пошаливают. Продолжайте, пожалуйста.

   – Вы уверены? – засуетился Антон. – Может, накапать вам какого-нибудь лекарства? Или коньячку? Давайте я вызову секретаря!

   – Не нужно, прошу вас. Я уже в полном порядке. Вы говорили, что Оксана дожала Подольского.