Текст книги "Первый мотив (СИ)"

Автор книги: Варвара Клюева

сообщить о нарушении

Текущая страница: 4 (всего у книги 6 страниц)

   – Где вы были вечером третьего и в ночь с третьего на четвертое марта? – не мудрствуя лукаво, задал Игнат ключевой вопрос.

   – В городской квартире Подольских. С Оксаной, – столь же прямо ответил Серегин.

   Сыщик поперхнулся. Под его обалделым взглядом Серегин покраснел, однако ни оправдываться, ни объясняться не счел необходимым. Игнат сообразил, что правду из этого истукана придется вытягивать слово за словом: сам, по собственной инициативе Серегин ничего не расскажет.

   – У вас с Оксаной интимная связь?

   – Да.

   «Вот тебе и монумент мужской дружбе – основе основ! Выходит, Воробьев обманулся. И Ника тоже. Если человек способен завести интрижку с женой друга, отчего бы ему не навесить на этого самого друга убийство? Стоп! Что-то тут не так... Если Серегин убил Терещенко и организовал себе алиби с помощью Оксаны, зачем он признается в интрижке? Ведь само это признание выдает мотив и полностью обесценивает его алиби. Нет, скоропостижных выводов я делать не буду. Сначала разберусь до конца в этой альковной истории».

   – Давно?

   – Три месяца.

   – И кто был инициатором?

   На этот раз Серегин несколько помедлил с ответом.

   – Оксана.

   – И как же она проявляла инициативу? Кокетничала? Строила глазки? Или под фальшивым предлогом заманила вас в уединенное местечко и сорвала одежду?

   Петр отвел глаза.

   – Нет. Она позвонила мне по телефону. Сказала, что Леня сделал из нее всеобщее посмешище. Что о его... любовной связи – она выразилась хлеще – голосит вся желтая пресса. Что она намерена отплатить ему той же монетой. И выбрала меня орудием мести. А если я откажусь, она пустит нашу фирму по миру, оберет Леонида до нитки и закабалит до конца жизни.

   – И что вы ей ответили?

   – Сначала – ничего. Промолчал. Она сама закончила разговор. Сказала, что дает мне на размышления три дня.

   – Послушайте, Петр, вы же видите: я не отстану, пока не узнаю все. Не хотите сэкономить время и рассказать мне эту историю без пауз, не заставляя меня бомбардировать вас вопросами?

   Серегин вздохнул и потянулся к бардачку за сигаретами.

   – Ладно. Только давай на «ты», мне так проще. Будешь? – Он протянул Игнату пачку. Тот, опасаясь сбить настрой «клиента», взял предложенную сигарету. – Я поехал к Лёне и все ему выложил. Спросил: может ли его жена нас разорить, или это пустая угроза? Он сказал: может. Большая часть наших клиентов вращаются в том же кругу, что и Оксана. Многие связаны с ней деловыми интересами. Они не захотят с ней ссориться. А если «Витрувий» станет убыточным, Леня не сможет выплачивать проценты за предоставленный Оксаной кредит. Она подаст на него в суд... Ну, и обдерет, как липку. Я спросил, что же нам делать. Ленька сказал – не париться. Работали раньше на дядю, и ничего, жили себе. Мы хорошие профессионалы, нас везде примут с радостью. А не примут, так поедем работать за границу. Куда-нибудь, куда Оксанины ручонки не дотянутся.

   Серегин прикурил, затянулся и снова надолго замолчал.

   – И что же дальше? – не выдержал Игнат. – Ты подумал-подумал, и решил, что связь с Оксаной – лучший выход?

   – Ну... да. Я нормальный мужик – безо всяких там духовных запросов. И к сексу отношусь соответственно. Хочет баба – отчего бы ее не уважить? Тем более, что баба красивая, а Лёне ее б***во до лампочки.

   – Он тебе об этом сказал? Или ты самостоятельно пришел к такому выводу?

   Серегин посмотрел на Игната с обидой.

   – Ты что же, думаешь, я тайком от Леньки с Оксаной закрутил? За мерзавца и полного кретина меня держишь?

   – Почему за кретина? – не понял Игнат.

   – Оксана же ясно сказала, что собирается отплатить Леньке той же монетой. Значит, собиралась растрезвонить о нашей связи. Чтобы новость попала во все таблоиды. Какой же смысл мне от Лёни таиться, если бы он все равно через неделю-другую узнал?

   – И как он же отнесся к твоему намерению?

   Серегин пожал плечами. От взбугрившихся мышц его пиджак натянулся и пошел складками.

   – Сначала удивился. Спросил: «А тебе не противно?» Я объяснил все про свою примитивную животную натуру, он засмеялся, хлопнул меня по спине и сказал что-то вроде «аванте». Дал добро, в общем.

   – А почему же тогда ты отказывался говорить, где был той ночью?

   Серегин, который только что выглядел вполне расслабленно, вдруг помрачнел и закрылся, как устрица. Долго мочал, потом все-таки выдал неохотно:

   – Оксана же не успела о нас раззвонить. А вдруг она передумала? Я бы сказал, ее вызвали бы к следователю, а она ото всего бы отперлась. Или – еще хуже – озверела бы и начала вредить. Наговаривать на Леньку, под фирму подкапываться. Да и не хотелось мне, чтобы Лёнино имя еще и в этой грязи марали.

   – Ладно, давай теперь о той ночи. Ты когда к Оксане приехал? И когда уехал?

   – Приехал в десять, уехал около двух.

   – Что же она не предложила тебе на ночь остаться?

   – А она никогда не предлагала. С самого начала сказала, что предпочитает засыпать в одиночестве.

   – Ей никто при тебе не звонил? Или, может, она кому?

   – Нет, она все телефоны поотключала.

   – А после того, как Леонида арестовали, вы не созванивались?

   – Нет. Я хотел позвонить – спросить, признаваться ли, что был у нее. Потом решил не будить лихо. Нужно ей будет, сама объявится. Пока не объявлялась.

   – А как тебе моя версия? Могла, по-твоему, Оксана организовать это убийство, чтобы посадить мужа?

   – Запросто. – Серегин снова помрачнел. – Газетные сплетни – это для нее мелковато. Вот убить девчонку, которая позарилась на ее мужа, и свалить убийство на Леньку – подходящая месть. Но, если за этим стоит Оксана, боюсь, искать тебе доказательства до конца жизни. У нее же на жаловании, небось, до хрена спецов, чтобы всякие грязные делишки обделывать. А они улик не оставляют и признаний не делают. Лучше бы злодеем кто-нибудь попроще оказался.

   – А ты не бойся раньше времени. В прошлый раз Оксана свои грязные делишки обстряпала с помощью подвернувшегося под руку урода-любителя. И обстряпала вполне успешно. Так с какой стати ей на этот раз на спецов тратиться? Тем более, что спецы могут потом и за горло взять.

   – Ну ладно, удачи. У тебя ко мне еще вопросы есть? Кстати, звать-то тебя как, сыщик?

   – Игнатом. Вопросы пока вышли. Появятся – позвоню.

   На обратном пути он все-таки угодил в «пробку». Зажатый со всех сторон майбах, двигаясь с фантастической скоростью пять метров в минуту, порыкивал тихонько, но сердито, и через некоторое время Игнат поймал себя на нелепом чувстве вины перед чудо-машиной. Чувство это усилило и без того немалое раздражение, быстро доведя его до той стадии, когда оставаться за рулем просто опасно: самоубийственный соблазн плюнуть на все и «дать по газам» становился почти неодолимым.

   Тут Игнат сообразил, что с ним что-то сильно не так. Безумные порывы ему, вообще говоря, не свойственны. Похоже, что причина его чувства вины – и раздражения – гораздо более рациональна, чем кажется. Он заставил себя сосредоточиться на дыхании, и где-то через два десятка вдохов-выдохов (восемь секунд вдох, четыре – выдох) причина открылась ему во всей своей прозрачной недвусмысленности. Он идиот! Доверившись женской интуиции и словам Воробьева (которого уж никак не назовешь лицом незаинтересованным), выложил перед Серегиным все карты. Сообщил о своих подозрениях в адрес Подольской не кому-нибудь, а ее любовнику! Мало того, упомянув о прошлом преступлении Оксаны, бездумно подставил Нику.

   А ведь Нике и без того грозила опасность. Подольская-то провалами в памяти не страдает! Она наверняка видела невесту отца три года назад и вполне могла узнать свою жертву теперь. Единственное, что до определенной степени защищало Нику, – это уверенность Подольской, что девушка мертва. Но гениальный сыщик Герц непринужденно уничтожил эту защиту, выдав свою осведомленность любовнику убийцы. Откуда гениальный сыщик мог получить сведения о преступлении трехлетней давности, если не от Ники? Едва ли сама Оксана или гнида-Кеша посвящали кого-либо в свою грязную тайну...

   Конечно, сколько-то времени у Подольской уйдет на проверку Кеши. Да и Серегин вряд ли помчится звонить любовнице немедленно: сначала обмозгует все «за» и «против». Может и вообще «придержать» информацию. Но Игнат обязан исходить из самого неблагоприятного варианта. А это значит, что у него есть не больше пары часов, чтобы найти для Ники надежное убежище и вывести ее из игры. Но сначала нужно ее предупредить.

   Игнат достал из кармана мобильник и нажал на кнопку «Вкл.» (перед беседой с Серегиным, он отключил телефон, чтобы звонок не помешал разговору). Тут гусеница замершего транспортного потока судорожно дернулась и поползла вперед. Игнат бросил телефон на соседнее сиденье и включился в «гонку». За то время, что он перемещал пофыркивающую от нетерпения машину на очередные пять метров, мобильник дважды пиликнул, принимая сообщения.

   Первое гласило, что Ника сегодня дважды ему звонила, в последний раз – сорок минут назад. Во втором сама Ника писала, что хотела с ним посоветоваться, но за отсутствием связи постарается справиться самостоятельно. Отчет он может найти в электронной почте.

   Игнат тут же послал помощнице вызов, но после нескольких гудков ему ответил автомат: «Абонент не отвечает, попробуйте перезвонить позднее». Чертыхнувшись, он отправил просьбу: «Ника, позвоните мне сразу, как только получите это сообщение. Это ОЧЕНЬ срочно», и вошел в почту. Присланной Никой отчет был лаконичным.

   «Из беседы с учителями (Осиповой М.Е., Разумовичем Ю.С., Смирновой Н.М) и мамой А.Т. Натальей Андреевной выяснилось, что Аня была открытым, доверчивым подростком. Никто из них не заметил перемены в характере девушки вплоть до ее отъезда в Москву. Тем не менее перемена и событие, ее повлекшее, должны были произойти еще в Смоленске. Это следует из того, что после выпускного вечера Анна неожиданно решила поступать во ВГИК (вуз с самыми ранними экзаменами) и ускорила отъезд, а потом ни разу не приезжала в родной город и прекратила отношения с ближайшей подругой, Ириной Агафоновой. Реакция последней на мои вопросы об Анне подтверждает, что причина разрыва серьезна, хотя Агафонова делает вид, будто это не так. У меня есть подозрение, что над Анной при пассивном участии Агафоновой и ее ухажера надругался некий Игорь Белькевич, на дачу к которому все четверо поехали сразу после выпускного. Если я права (а на это указывает многое), то именно Белькевича Оксана Подольская могла выбрать на роль убийцы Терещенко. Боюсь, однако, что проверить мое подозрение будет непросто. Белькевич работает в полиции и может стать опасным, если почувствует интерес к своей персоне. Но я постараюсь что-нибудь придумать».

   Дочитав письмо до конца, Игнат почувствовал, как по позвоночнику между лопатками сползает капля пота. Если Подольская с ее деньгами взяла себе в подручные полицейского с его возможностями, то вывести их на чистую воду – задача, практически невыполнимая. Но это еще полбеды. Главное, что опасность, нависшая над Никой, теперь, когда она болтается по территории убийцы-полицейского и задает его знакомым малоприятные вопросы, стала почти неотвратимой. И все по вине Игната, который отправил помощницу прямиком в логово зверя, а потом еще выдал ее любовнику Подольской. А сам «герой», понимая, что счет Никиной жизни, возможно, пошел на секунды, торчит за сотни километров в безнадежной московской «пробке». Что, что он может предпринять?

   Игнат снова позвонил Нике, она снова не ответила. И тогда он нашел в памяти телефона номер, звонить по которому в этой жизни не собирался ни при каких обстоятельствах. Обратиться с просьбой к его обладателю означало примерно то же, что заключить сделку с дьяволом. Но другого выхода Игнат не видел.

   ***

   Заключая свой отчет фразой: «Я постараюсь что-нибудь придумать», Ника лукавила. К тому времени, когда она отыскала почтовое отделение с Интернет-связью, решение было уже принято.

   Собственно, оно было принято сразу, как только Ника поняла, что, по большому счету, перед ней всего два пути. Первый подразумевал, что она осядет в Смоленске надолго. Найдет неприметное убежище где-нибудь в частном секторе и попытается осторожно «прощупать» ближайшее окружение Белькевича. Вполне вероятно, что там отыщется какой-нибудь недалекий приятель-выпивоха или болтливая подружка, у которых можно будет без особого риска, не привлекая к себе внимания, выяснить, не появлялась ли в последнее время в жизни Игоря Валерьевича таинственная незнакомка и не покидал ли он в начале марта родной город.

   Второй путь был более прямым и опасным. Подловить Белькевича где-нибудь перед зданием полиции (лучше на виду у его коллег) и спросить без вступления, что ему известно об убийстве Анны Терещенко. Сознаться он, конечно, не сознается, но, застигнутый врасплох, самую первую реакцию удержать не успеет. В своей способности распознать эту реакцию Ника не сомневалась. И, если ее подозрения подтвердятся, останется только тут же – при свидетелях – объявить о них Белькевичу, понадеявшись, что он не посмеет разделаться с обвинительницей после того, как обвинения прозвучали публично.

   И, осознавая всю наивность такой надежды, Ника выбрала второй путь. Ибо первый требовал времени, а время работало против них с Игнатом. Если до Белькевича дойдут слухи, что Ника под него «подкапывается», он свяжется с Подольской, и они найдут способ избавиться от надоедливых сыщиков и замести следы.

   Было около часа дня, когда Ника заняла свой добровольный пост у здания полиции, где в отделе охраны общественного порядка служил капитан Белькевич. Местные информационные сайты упоминали его имя всего дважды, зато одна из ссылок привела на страничку газеты, где он отвечал на вопросы по поводу разгона несанкционированного митинга, и там (о удача!) было помещено его фото. Мужественный красавец с печальными темными глазами, должно быть, производил сокрушительное впечатление на девушек самых разных возрастов, но Ника решила, что этому красивому лицу не достает выразительности. За такой внешностью, по сути, может скрываться кто угодно – от сильного надежного мужика до самовлюбленного нарцисса.

   «Хотя, возможно, дело просто в неопытности фотографа или в свойстве самого Белькевича цепенеть перед камерой. Иногда живая мимика способна совершенно преобразить такого вот истукана. Поглядим,» – думала она, всматриваясь в лица полицейских, спускавшихся и сбегавших со ступенек крыльца. Некоторые шли мимо, не замечая ее, некоторые косились, а парень, дежуривший будке у шлагбаума, явно размышлял, не подойти ли, не поинтересоваться ли ее документами. Но не успел. В ту минуту, когда он, решившись, переступил порог своей будочки, Ника увидела «объект».

   – Игорь Белькевич? – спросила она, заступая дорогу одному из троих офицеров, шагавших по лестнице.

   К радости Ники, остановились все трое.

   – У вас что-то срочное? – не без досады осведомился Белькевич. – До половины третьего не подождет? У меня вообще-то обед...

   – Ну и чурбан ты, Гор! – вмешался его спутник, тоже капитан. – К тебе бросается красивая девушка. Взволнованная, между прочим... А ты: «Приходите после обеда»! Нет, чтобы пригласить даму пообедать в нашем приятном обществе. Ни себе, ни людям. Дундук!

   Их спутник, совсем еще юный старший лейтенант, жизнерадостно заржал, а потом предложил совсем по-детски:

   – А и правда, пойдемте с нами! Тут кафе в пяти шагах.

   – Хорошо, – согласилась Ника, не сводя глаз с Белькевича.

   Тому ничего не оставалось, как подтвердить приглашение.

   – Тогда нам туда. – Он кивнул в сторону улицы и тут же, никого не дожидаясь, двинулся в указанном направлении. Но через пару шагов, видимо, решил, что ведет себя невежливо, и обернулся к спутникам и Нике. – Так что у вас стряслось?

   – Если позволите, я объясню в кафе. Разговоры такого рода трудно вести на ходу.

   Белькевич бросил на нее испытующий взгляд, но промолчал. Впрочем, паузы в разговоре не возникло, поскольку коллеги принялись дружески над ним подтрунивать, а он – вяло огрызаться в ответ. Эту атмосферу почти непринужденного веселья как ветром сдуло, когда после ухода официантки, принявшей заказ, Ника выложила перед Белькевичем удостоверение, которое выдал ей Игнат, и взорвала свою «бомбу»:

   – Я собираю сведения об Анне Терещенко. Вам известно, что она была убита в начале марта?

   Приятели Белькевича одновременно присвистнули, Игорь Валерьевич окаменел лицом и спросил с холодной угрозой:

   – Вы в курсе, что закон запрещает частным сыскным агентствам расследовать убийства?

   – Да, – отчеканила Ника, глядя ему в глаза. – Но в законе ни словом не говорится, что нам нельзя расследовать давние сексуальные преступления, совершенные в отношении убитой.

   И тут произошло невероятное. Белькевич потупился и покраснел, как персонаж мультика. Малиновый румянец вспыхнул на бледных скулах и быстро разлился по всему лицу – от залысин на в меру высоком лбу до мужественного подбородка. Ника, в жизни ничего подобного не видевшая, вытаращила глаза. Неуверенный смешок старшего лейтенанта перешел в приступ кашля. Капитан – другой, не Белькевич – шлепнул его по спине и сказал:

   – Пойдем-ка, Серега, за другим столиком пообедаем. Без нас тут гора-аздо интереснее разговор получится...

   – Зачем же вы так... прилюдно? – с укором спросил все еще красный Белькевич.

   – Боялась исчезнуть после нашего приватного разговора, – честно призналась Ника.

   – Исчезнуть?

   – Или погибнуть – в результате несчастного случая, от руки неведомого маньяка, наркомана, скинхеда, уличного грабителя...

   – Вы все-таки занимаетесь убийством, – сделал логическое заключение Белькевич. – И думаете, что Аню убил я...

   На этот раз никакой угрозы в его голосе не было. Была апатия и печаль. И Ника неожиданно для себя сказала:

   – Больше не думаю. Расскажете, что случилось десять с лишним лет назад у вас на даче?

   И он рассказал – как только ушла официантка, принесшая их обед.

   Игорь был влюблен в Аню Терещенко с девятого класса. И делал все возможное, чтобы быть к ней поближе: ходил на факультативные занятия по литературе и биологии, которые она посещала, прибился к компании, в которой она вращалась, часами нес вечернюю вахту у ее дома. Аня держалась с ним приветливо, но не более того. Сблизиться с ней настолько, чтобы стала возможной хотя бы попытка объясниться, ему никак не удавалось. И только весной последнего школьного года удача ему улыбнулась. Гришка Гольцов, который «ходил» с близкой подругой Ани Ирой Агафоновой, однажды спросил Игоря, не хочет ли он составить им компанию на вечер. Они собрались в кино, но четвертый участник мероприятия по какой-то причине «отпал».

   С того вечера Игорь стал неизменным спутником этой троицы. Во время совместных прогулок Гришка с Ирой часто «притормаживали», оставляя его с Аней наедине. И однажды Игорь собрался с духом и спросил:

   – Аня, ты знаешь, что я... как я к тебе отношусь?

   Она улыбнулась.

   – Догадываюсь. Ты симпатичен мне, Игорек. Только не торопи события, хорошо?

   Просьба любимой – закон. Игорь держался до самого конца – до последнего экзамена, когда до него вдруг дошло, что через неделю Аня уедет, а он так и останется ни с чем. От безысходности он напился и позвонил Агафоновой (больше просто некому было) пожаловаться на судьбу. Ира отнеслась к его страданиям с пониманием.

   – Ты нравишься ей, я знаю, – сказала она. – Но у Аньки комплекс девственницы, и она никогда не решится перешагнуть через него по своей воле. И принуждения не потерпит. Вот если бы все получилось как будто само собой...

   Так родился постыдный заговор, воспоминание о котором будет преследовать Белькевича всю оставшуюся жизнь. Игорь выпросил у отца машину с шофером и позвал всю компанию после выпускного «закатиться» к нему на дачу. Агафонова внесла свою лепту, с восторгом поддержав идею. На даче они обманом – подливая спирт в брусничный морс, которым запивались более крепкие напитки – напоили Аню и Гришку (который мог вмешаться) до бесчувствия. Ане для надежности «скормили» еще пару таблеток димедрола. А потом Игорь отнес ее в спальню на второй этаж и изнасиловал.

   От тона, каким он произнес это слово, у Ники по спине пробежал холодок. С таким отвращением, с такой ненавистью его мог бы выдавить из себя отец жертвы. Белькевич явно не собирался прощать себе «ошибку юности». А как, интересно, переживает свою вину Ирина? И что ею руководило? Бездумное, идиотское желание «сравнять» опыт подруги со своим? Зависть? Злоба?

   – Как вы думаете, Игорь, могла Агафонова не простить Ане собственного предательства? – прервала Ника мучительные воспоминания Белькевича о событиях последовавшего утра.

   – О чем вы?.. – опешил он. – А, понимаю! Мы ненавидим тех, кому причиняем зло? Но это неправда. Я не возненавидел Аню. Что касается Агафоновой, понятия не имею, что с ней происходит. Если мы случайно сталкиваемся на улице, делаем вид, что не заметили друг друга. Да и какое имеет значение, простила она или нет?

   – Имеет, – убежденно сказала Ника, которая к этому времени окончательно уверилась, что Белькевич не причастен к гибели Терещенко, и решила взять его в союзники. – Дело в том, что особа, которую мы подозреваем в организации убийства, когда-то в похожих обстоятельствах выбрала себе в пособники близкого друга намеченной жертвы... Бывшего близкого друга, тоже предавшего.

   И она, не называя героиню, коротко рассказала собственную историю. А потом объяснила, что Подольская – жена человека, которого будут судить за убийство Анны Терещенко. Белькевич помолчал, переваривая информацию, потом извинился и пересел за столик товарищей. Поговорив с ними минуты две, он вернулся к Нике и предложил:

   – Давайте еще раз съездим к Агафоновой. Уверен, я найду способ ее разговорить. Ребята обещали прикрыть меня перед начальством, поэтому разговаривать будем до победного.

   Выйдя из кафе, они вернулись к зданию полиции, капитан вывел со стоянки свою «девятку» и открыл Нике переднюю дверь. Ехали молча. До тех пор, пока Белькевич не заметил, что за ними со зловещей неспешностью следуют три внедорожника – два серебристых и черный. Он сбавил ход и махнул в окошко рукой – обгоняйте, мол. Но оба лендкрузера и шевроле невозмутимо продолжали плестись следом.

   – Разбаловались ребятишки, – хмыкнул капитан и прибавил газу. Добровольный эскорт не отставал. – Совсем ополоумели, что ли? Полицейской формы не видят? Ну, я им сейчас покажу!

   – Не надо! – торопливо сказала Ника, подозревая, что он собирается выскочить из машины, чтобы «разобраться» с преследователями. – Если эти люди от Подольской, они не посмотрят на вашу форму...

   Белькевич скосил на нее глаз и полез в карман за мобильником. В ту же минуту шевроле и одна из тойот рванули вперед. Тойота поравнялась с «жигуленком», а шевроле обогнал их и начал сбавлять ход.

   – Черт! – Белькевич выронил трубку, вцепился в руль и ударил по тормозам.

   Из передней машины вылез плотный мужик с кривым носом и как будто вдавленным в череп лицом. Неторопливым шагом он приблизился к «жигуленку», постучал согнутым пальцем по стеклу со стороны Ники. Она покрутила ручку, припустив стекло, и выжидательно посмотрела на «боксера».

   – Включите мобильник, барышня, – недовольно буркнул тот, склонившись к окну.

   Ника неловко (руки плохо слушались) открыла сумку, перерыла содержимое и нашла свою «алкательку». Так и есть, пустой экран. Видимо, она прижала сумку к себе и случайно надавила на кнопку, отключающую аппарат. Мобильник мелодично дзыньнкул и через минуту нашел сеть. А еще через минуту заиграл «Кампанеллу». Еще не веря своему счастью, она поднесла к уху телефон и нажала на кнопку.

   – Ника у вас все в порядке? – донесся до нее взволнованный голос босса.

   ***

   – Я чувствовала себя заключенной, которую везут под конвоем! – возмущалась Ника, вышагивая рассерженной тигрицей перед рабочим столом Игната.

   – Простите, – в двенадцатый раз повторил он.

   – Как вам вообще пришло в голову обратиться к этим бандитам?

   – Я обратился только к одному бандиту. И его вот уже лет десять никто так не называет. Нынче он – Очень Высокопоставленное Лицо. А что до причин, то я вам все уже объяснил. Я допустил ошибку и запаниковал.

   – Никакой ошибки вы не совершали. Пётр Серегин не из тех, кто выбалтывает доверенные ему секреты. И он не убивал Терещенко. Я же вам говорила!

   – Говорили, – согласился Игнат. – Но вы тогда не знали, что он любовник Подольской.

   – Любовник! – фыркнула Ника. – Не сказала бы, что это подходящее слово для описания их отношений.

   – О том, что представляют из себя их отношения, мы знаем только с его слов. А словам свидетелей и, в особенности, подозреваемых нельзя верить безоговорочно. Это едва ли не первая заповедь нашей профессии.

   – Заповедь для полицейских роботов. Живой человек с мало-мальски развитой интуицией всегда разглядит, когда свидетель говорит правду!

   Игнат с трудом удерживал улыбку. Скандальная Ника – это что-то новенькое. Во времена своего беспамятства она была холодновато-отстраненной, порой резкой, но чаще – безучастной. Потом, когда память вернулась, принеся с собой тяжелую горькую правду, – потерянной и подавленной, а в последние дни – собранной и целеустремленной. Но скандальной – никогда. И неожиданно для себя Игнат, всю сознательную жизнь стремившийся оградить себя от отношений и связанных с ними эмоций, обнаружил, что раздраженная Ника, – Ника, похожая на перевозбужденного фокстерьера, который кидается на все, что можно тяпнуть, – вызывает у него умиление. В ней было столько энергии, столько жизни...

   – Не понимаю, чему вы радуетесь! – «Терьерчик» снова кинулся в драку. – Напугали меня до полусмерти, «одолжились» у какого-то бандита, который теперь выставит неизвестно какой счет, ни на шаг не продвинулись в расследовании...

   Игнат нахмурился – чтобы не рассмеяться.

   – Перестаньте себя взвинчивать, Ника. Не так все плохо. Мне жаль, что я вас напугал. Но, согласитесь, бандиты принесли свою пользу. Кто еще сумел бы в такие сроки проверить алиби Агафоновой и Белькевича, «прошерстить» все смоленские связи Терещенко и обеспечить вам полную безопасность на пути домой? Что касается выставления счетов, тут вы правы: неизвестно, чем мне придется расплачиваться. И это пугает. С другой стороны, у Подольской столько денег и влияния, что добраться до нее законными средствами мы все равно не сумеем – даже когда найдем ее пособника и доказательства, что Терещенко убил он. При самом удачном раскладе – это если убийца решит облегчить свою участь чистосердечным признанием и «сдаст» мадам, – она ото всего отопрется и будет такова. Доказать преступный сговор при том, что одна из сторон никак не «засветилась» в деле, достаточно трудно и без учета коррумпированности судебно-правовой системы. А за то, чтобы разделаться с этой змеей, я готов заплатить по самой высокой ставке.

   – Подождите, Ганя, я чего-то не поняла... – Агрессивность Ники вдруг улетучилась, оставив после себя растерянность. – Вы пытаетесь сказать, что законного способа заставить Подольскую ответить за ее преступления не существует? И единственная наша возможность – напустить на нее высокопоставленного бандита, который ее уничтожит, так?

   – По сути – так. Только давайте уточним, что вы понимаете под словом «уничтожить». Боюсь, я не настолько радикально настроен, чтобы требовать крови Подольской. Мне будет вполне достаточно, если у нее вырвут жало. Скажем, убедят написать подробное признание, поддающееся проверке. А вам?

   – В чем вы меня подо... – взвилась она. Но тут же осеклась и посмотрела на него с укором. – Дразниться нехорошо. Вы же знаете: я никогда не заподозрила бы вас в намерении организовать убийство, если бы подумала. Вы просто застигли меня врасплох этим пассажем про бессилие закона и свою готовность заплатить, чтобы расправиться со змеей.

   – Я знаю. – Игнат наконец-то позволил себе улыбнуться. – Но согласитесь: мне было чертовски трудно удержаться от искушения после той выволочки, которую вы мне устроили.

   ***

   Нике не спалось. С тех пор, как вернулась память, бессонница стала ее частой гостьей. «Вечно-то у тебя чего-нибудь да нет, – горько пошутила она сама с собой. – То семьи, то денег, то памяти, то сна». На душе было тошно. На сей раз не от воспоминаний о собственных несчастьях, а от мыслей о погибшей Терещенко. Чем больше Ника узнавала о ней, чем больше выслушивала людей, которые ее знали, тем сильнее становилось чувство утраты.

   Молодая, красивая, талантливая, добрая, жизнелюбивая... Открытая доверчивая девочка, пережившая на заре юности удар, который сдюжит не всякая сильная зрелая личность. А она выстояла, не сломалась, не озлобилась. Как, должно быть, трудно ей было скрывать от родителей свою беду в те последние два дня перед отъездом в Москву! Улыбаться, отвечать на вопросы, спорить, ни словом, ни жестом, ни взглядом не выдавая, как дрожит и плачет нутро – от боли, обиды, унижения, гнева. Где эта девочка, никогда не умевшая лгать, черпала силы? В гордости? В чувстве собственного достоинства? В любви к маме и папе, которых нужно было во что бы то ни стало оградить от горя?

   Не мудрено, что она решила податься в актрисы. Уж если ей удалось так блестяще сыграть в своем первом в жизни спектакле – перед зрителями, знающими ее с колыбели, – талант у нее, несомненно, был. А еще – необыкновенный такт, благодаря которому ей удавалось незаметно превращать влюбленных юношей в друзей, не отвергая их ухаживаний и не задевая чувств. Теперь, кстати, совершенно понятно, почему у нее было любовников. Если не считать Подольского... Чем, интересно, он отличается от других мужчин, если сразу же завоевал Анну?

   Мысли Ники обратились к Подольскому. Блестящий архитектор, красавец, джентльмен с холодноватыми манерами, сводящими женщин с ума. Что скрывается за этим глянцевым образом такого, что побудило обжегшуюся Анну в одночасье довериться совершенно постороннему мужчине, к тому же женатому?

   Доброта, внезапно поняла Ника. Только очень добрый человек способен на первые же доходы от невыкупленной еще фирмы приобрести квартиру для своей бездомной (и немолодой!) секретарши. И бескорыстно взять в равноправные партнеры старых друзей. И из сострадания жениться на хищнице, внезапно потерявшей отца...

   Как они уживались три года под одной крышей – два человека, между которыми не было ничего общего? Влюбленный в свое дело профессионал, добрый, милосердный, умеющий сострадать – и ни дня не проработавшая светская львица, расчетливая, жестокая, безжалостная, готовая уничтожить всякого, кто посягнет на ее «собственность». И ведь Подольский никогда не любил жену. Как же он ее терпел? А она – его?