Текст книги "Тамплиеры-2. След варана"

Автор книги: Варвара Болондаева

сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 17 страниц)

Глава вторая. В лагере

Шевалье Гуго де Пейен, «образец рыцарства и подлинной веры», как назвал его епископ Пьер Нарбоннский, вывел монаха Сезара и передал графским слугам, распорядившись выдать вина. Пока они шли по дому, на лестнице, ведущей на второй этаж, мелькнуло белое платье. Граф Раймунд, недавно женившийся в третий раз, путешествовал со своей новоиспеченной супругой – Эльвирой Кастильской, внебрачной дочерью короля Альфонсо. Может, стареющий граф навсегда хотел обосноваться в новых землях, а, может, попросту не смог вырваться из жарких объятий молоденькой новобрачной, но Эльвиру он прихватил с собой. Рискованное решение. Впрочем, граф Раймунд знал, на что шел. Он уже побывал паломником в Иерусалиме четверть века назад, когда лишился одного глаза. Как написали потом летописцы Айястана в своих хрониках – «тачики выкололи в Ершалемаиме глаз князю Жинчилю…»

Гуго вышел на улицу и зажмурился от яркого солнца. Обдало жаром от горячих камней, и кольчуга в момент нагрелась. Де Пейен подошел к коновязи и похлопал по шее своего жеребца. Вороному, как смола, нормандцу иерусалимская жара тоже была в тягость. Не спасала даже белая попона с нашитым красным крестом. Мистраль, так звали коня, прошел весь путь от родной Шампани до Иерусалима. Не всякий рыцарь мог похвастаться тем, что сберег боевого друга за три года похода. Большинство давно ездили на легких турецких скакунах и выносливых берберийских. А немало было и тех, кто пересел на простых ослов и местных крестьянских мулов. Впрочем, обычных верховых лошадей, на которых приходилось ездить во время переходов, Гуго и сам сменил за это время не меньше десятка. Двух из них он загнал, троих пустили на мясо, одну во время охоты покалечил лев, остальные пали от ран и истощения. Но боевой рыцарский конь – это святыня и немалый вложенный капитал. Таких седлали только для турниров, парадов и сражений. За пятилетнего Мистраля Гуго отдал восемьдесят золотых безантов – почти двухлетний доход его небольшого поместья. А боевые жеребцы принцев Готфрида Бульонского и Роберта Нормандского, говорят, стоили в три раза дороже.

Гуго пошарил в кармане и протянул Мистралю сухой финик. Бархатные влажные губы мягко схватили сладость с ладони. Трудно было поверить, что в сражениях с этих губ летели клочья пены, окрашенные кровью врагов – как хороший боевой конь, Мистраль был обучен кусаться. Жеребец фыркнул и закивал, выпрашивая добавки. На потертом оголовье был завязан выцветший грязно-серый узелок, бывший когда-то алой лентой. У Гуго сжалось сердце. Эту ленту на уздечку завязал Тибо, его сын, провожая в дальние страны.

– Тоскуешь по дому? – Окликнул знакомый голос, и на плечо шевалье легла чья-то рука.

Гуго обернулся. Перед ним стоял рыцарь Годфруа де Сент-Омер, сын шательена из Сент-Омера. Он приходился дальним родственником семье де Пейен, но главное не это. Подобное притягивает подобное, и за время похода отличавшиеся набожностью и благочестием рыцари очень сдружились. Более того, оба воевали под штандартом графа Этьена де Блуа и сегодня сопровождали его к графу Раймунду.

– Да, сеньор Годфруа.

Гуго поскреб ногтями шкуру коня:

– Смотри, у Мистраля появились седые волосы в гриве. Ему уже девять. Столько же, сколько моему сыну Тибо. Смогу ли я узнать сына, когда… если вернусь домой?

– Вернешься! Главное, – подмигнул Годфруа, – нам узнать своих женщин. Пойдем, расскажешь про этого монашка. К нему, правда, пришел Адемар?

Бароны вышли от Раймонда Тулузского, когда солнце коснулось холмов, и жара спала. А вечереет в Святой Земле быстро. Солнце на глазах ныряет за горизонт и вокруг стремительно темнеет.

К своему лагерю Готфрид Бульонский со свитой, в числе которой был граф Этьен де Блуа с вассалами Гуго де Пейеном и Годфруа де Сент-Омером, подъехал уже в полной темноте.

Гуго получил разрешение идти отдыхать.

Где-то кричала сова, и жалобно тявкали шакалы. Сразу ударило в нос запахом нечистот, грязной одежды и немытого тела. Залаяли собаки. Тут и там потрескивали и дымили костры, выхватывая красным светом уставшие изможденные лица. Кто-то густым приятным баритоном пел:

Горный король на далеком пути,

Скучно в чужой стороне,

Деву-красавицу хочет найти,

Ты не вернешься ко мне.

Видит усадьбу на мшистой горе,

Скучно в чужой стороне,

Кирстен-малютка стоит во дворе

Ты не вернешься ко мне.

– Эй, бездельник! – раздалось из темноты откуда-то слева. – Помяни слова святого псалмопевца Давида: «Posui ori meo custodiam» – «Я удерживал свой язык, чтобы не произносить дурного».

Густой приятный голос затих. И через несколько мгновений кто-то прокашлялся, взял первые ноты, и люди у костра нестройным хором затянули псалом:

Venite, exultemus Domino…

Мистраль шел осторожно, чтобы не споткнуться о камни и спящие на земле тела. Гуго отпустил поводья, и жеребец сам отыскал их стоянку. Крестоносец спешился и передал коня оруженосцу-сквайру. Роже, так звали подручного, ловко расседлал лошадь, накинул веревочный недоуздок и увел утомленное дневным зноем животное куда-то в темноту. Немного похолодало.

Гуго вспомнил, как выезжал из родного замка Пейен. Три года назад, осенью 1096 года от Рождества Христова. На поход его благословил сюзерен граф Гуго Шампанский. Сам граф почему-то отказался от миража далеких Палестин и штурма Гроба Господня, однако приказал выступить под начальством своего брата – пфальцграфа Шампани Этьена де Блуа, которому Гуго де Пейен тоже присягнул на верность.

Зрел виноград, и рыжела листва буков. Тогда с ним был отряд из двух обозов, груженных продовольствием, оружием, всяческим барахлом и даже клетками с двумя соколами. Еще полсотни ездовых и вьючных лошадей, не считая боевого Мистраля, свора охотничьих собак и двадцать человек подчиненных – сквайры, лучники, сокольничий и вооруженные сервы-крестьяне. Были еще две воодушевленные набожные девицы, которые вызвались кашеварить и перевязывать раны. Но через неделю пути они почему-то смутились и благоразумно отстали. Возможно, Господь вразумил их, и они сделали правильный выбор. Гуго не раз видел несчастных забеременевших женщин, которые разрешались в пути. Особенно страшным это было в кромешном аде Фригийской пустыни. Одни рожали прямо на дороге, на глазах у мужчин, корчась в судорогах, потеряв стыд от боли, и затихали навсегда в крови и водах рядом с новорожденным, другие матери, не в силах дальше нести, бросали детей умирать под палящим солнцем. Вся дорога была усеяна телами стариков, женщин, детей. Да что там! Сколько сильных мужчин – рыцарей и простолюдинов осталось лежать не погребенными по-христиански!

Из двадцати человек, что выехали с Гуго из поместья, до Иерусалима добралось только трое – двое наиболее живучих и верных слуг, Сильвен и Леон, и оруженосец Эктор. Роже примкнул к ним потом, после взятия Маарры. Из челяди шевалье кто погиб от голода, холеры и ран, кто сбежал в сумасбродное войско простолюдинов. Один сломал шею, упав с коня, других порубили сельджуки. Жаль было сквайров, юношей-близнецов, присягнувших Гуго на верность – им было не больше семнадцати лет. И тот и другой приходились родственниками жене Гуго Терезе. Себастьян умер от голода, Дени забрал тиф.

Вместе с оруженосцем Роже – под Мааррой он потерял своего господина, уже второго по счету, к отряду Гуго примкнула пара слуг родом из сервов. Теперь эта душистая парочка сидела у тлеющих углей под навесом. Морен пек над углями на палке не то крысу, не то воробья, а Нарсис разделся почти догола и прожаривал над углями одежду – надеялся извести вшей. Повадками и внешностью они ничем не отличались от разбойничьего отребья, промышлявшего у дорог. Эти пройдохи вечно ссорились из-за награбленных вещей и не теряли дней даром – постоянно тащили что-нибудь в свои мешки. Может, воровали тайком, или обирали трупы.

Надо сказать, после бунта простолюдинов Гуго, как и все рыцари-дворяне, стал изрядно побаиваться своих слуг. Тогда Раймунд ссорился с Боэдмундом из-за права владения Мааррой. Спор затянулся почти на три месяца, пока возмущенная толпа смердов, включая женщин и калек, за день не разобрала крепость по камням, лишь бы вразумить ссорившихся из-за нее принцев.

До ушей доносились обрывки разговора приятелей:

– Хей, – говорил Морен: – а помнишь Эльзу-Петит-Кушон?

– Ха-ха, Ненасытную Эльзу?!

– Ага, её, Петит Кушон.

Нарсис улыбнулся:

– Еще бы! Такой зад не забудешь. Тот еще уголек!

– Она ушла в отряд Жиля-монаха, и тот её раскусил.

– Скажешь?!

– Оказалась колдуньей. Только колдовством можно было совратить столько честных мужчин.

– Вот те на…

– Истинный крест, клянусь ослом нашего Пьера!

Мужички перекрестились, а Нарсис поплевал на костер.

– Брат Жиль испытал её топором, окропленным святой водой. Как она визжала, когда он поднес топор! Истинный дьявол – тряслась от святой воды. Но наш Жиль смельчак… Рубанул – вот и всё! Её голова разлетелась, как пустотелый орех!

– Ух…. А это не заразно?

– Чего? – Морен хрюкнул и подмигнул. – Ну, если, не помолившись, брат мой…

Слуги, наконец, заткнулись, было слышно только, как фыркает лошадь и потрескивают угольки в наспех сложенном очаге. Люди у соседнего костра допели псалом и затянули «Gloria Patri».

Гуго подошел к небольшому распятию, которое он бережно пронес от родового замка Пейен до стен Иерусалима. Распятие было прикручено к шесту навеса – палатку и одеяла пришлось бросить вместе с издохшим мулом. Во всей сегодняшней поездке была одна радость – в резиденции графа Раймунда Тулузского их всех хорошо накормили. Гуго с облегчением стянул с себя пятнадцатикилограммовую кольчугу, снял шлем – волосы под его войлочной подкладкой запарились и совершенно вымокли от пота. Он отдышался, опустился на колени перед крестом и зашептал «Отче наш»:

– Pater noster qui est in caelis…

Что касается брата Сезара, то этот день стал самым главным в его насыщенной жизни. Пожалованная ему пинта доброго вина из графских запасов развеселила кровь и сделала красноречивей. К вечеру монах был радостен, пьян и знаменит. Ну, может быть, не так знаменит, как Пустынник Пьер, но уж точно не хуже, чем его просвещенный ослик. Брата Сезара водили от стана к стану, от костра к костру, всюду кормили и почитали. Каждому было за честь прикоснуться к его изношенной робе. Всюду слушали с жадным вниманием и блеском в глазах, а брат Сезар изо всех сил старался. Воспоминания о сне обрастали новыми подробностями и уже казались истинной явью. Одежды епископа Адемара становились все белоснежней, призывы – яростней и живей, а окованная железом дубинка-палица – все тяжелее.

– Братии, будем бдеть! Наш святой отец Адемар приказал…

К полуночи брат Сезар свалился в заботливо расстеленную кем-то постель и захрапел, счастливый и окончательно пьяный. Что ему снилось, и кто утешал монашка в сновидениях на этот раз, увы, никто не узнает. На этом мы и оставим его.

Глава третья. В предвкушении

Утром Гуго проснулся оттого, что ветер доносил обрывки призывов муэдзина из-за Иерусалимских стен. Жгучее негодование тут же захлестнуло рыцаря, и он резко встал с походной кровати. Правда, эту лежанку можно было назвать кроватью с большой натяжкой. Конский потник, наброшенный на груду травы с валиком в изголовье. Каждый раз, прежде чем лечь, Гуго приказывал слугам проверить, не забрались ли в нее тарантулы и скорпионы. Дьявол словно оберегал мусульман, посылая на крестоносцев полчища всяческих тварей.

Тут же подбежал Эктор де Виль, оруженосец-сквайр, что прошел с рыцарем от самого дома. Он помог Гуго натянуть замшевые сапоги и подал кружку – слуги уже успели раздобыть воду. А путь за ней был неблизкий – до ближайшего источника было почти семь верст – столько же, сколько до порта Яффы. Воду можно было купить и в лагере – более предприимчивые крестоносцы на этом хорошо наживались.

Было видно, что другие пилигримы тоже с ненавистью поворачивают головы в сторону минаретов. Повсюду слышались возмущенные крики и свист. Некоторые потрясали мечами. Сильнее всего, роптали, конечно, простолюдины, осмелевшие после бунта под Мааррой. Слуги винили своих господ в излишней осторожности и нерешительности.

– Сколько еще можно ждать?!

– Доколе?!

– Неверные оскверняют дыханьем наши святыни!

– Рядом с нами дома и питьё, а мы дохнем в пустыне.

– Бароны опять торгуются между собой!

– С нами Господь, чего ждем?

– Баронам есть что делить!

– Жадные трусы!

С вершины минарета снова донеслись заунывные звуки азана, и толпа опять ответила взрывом ненависти.

– Дайте мне этого певуна – я разорву на части!

– Только бы войти в город!

– Смерть неверным!

Кто-то кричал, что стены сами должны рассыпаться от молитвы, кто-то уверял, что если бы атака началась, то святой Георгий незамедлительно пришел на помощь, чтобы сокрушить всех неверных копьем, как когда-то сокрушил дракона.

И такие сцены – вызваны ли они были муэдзинами или зовущим в синагогу трубным звуком шофара – повторялись изо дня в день. Нетерпение и ярость росли. Было ясно одно – осада затянулась. Пройдя за три года три тысячи верст, люди больше ждать не хотели. На расстоянии одного броска были мягкие постели, лошади, вода и даже вино… Прохладные большие дома, еда, женщины и богатства. И Гроб Господень, само собой. Главная цель похода.

Понимали это и сами бароны. Шестого июля в лагере графа Готфрида Бульонского был назначен военный совет. Присутствовали епископы и все полководцы с наиболее именитыми вассалами. Прибыли не только знакомые нам Танкред де Отвиль и граф Раймунд Тулузский, но и герцог Роберт Нормандский по прозвищу Роберт Короткие Штаны со своей диковатой свитой. Знаменит он был не своим неказистым видом, и не тем, что чуть не убил по ошибке Вильгельма Завоевателя – своего отца, а тем, что заложил все свои земли за десять тысяч монет, чтобы снарядить войско. Надо сказать, из всех баронов, пожалуй, именно Роберт Нормандский был наиболее искренен и не корыстолюбив. Им двигали доблесть и вера.

Также подъехал Роберт граф Фландрский, ослепляя покрытыми сусальным золотом шлемом-шишаком и шитом. Он привез с собой главную святыню войска – подарок Алексия Комнина, императора Византии. В украшенном драгоценными камнями золотом ковчежце лежала рука святого Георгия Победоносца. С такой защитой не страшен ни один враг – хоть сейчас в адово пекло!

После короткого молебна архиепископ Даймбер благословил начать совещание.

– Итак, господа, пора обсудить положение. – Граф Раймунд Тулузский прищурил единственный глаз. – Сколько человек мы имеем?

– Треть войска – женщины, старики и калеки.

– Но с нами Господь!

– Сеньор граф Готфрид Бульонский, а если немного точней?

– Последний пересчет показал, что в наших войсках около двадцати тысяч пеших вместе с присоединившимися сирийскими и палестинскими христианами. Из них боеспособными могут чуть более половины.

– А благородных рыцарей?

– Менее полутора тысяч. И многие лишись коней.

– А у тех, что остались, сбиты холки и раскованы копыта.

– Страшные потери! Сеньор Танкред де Отвиль, каковы силы эмира?

– Как показали допросы, гарнизон Ифтикар эд-Даула защищают не более двадцати тысяч человек. Всего – то кучка неверных!

– Не стоит забывать господа, что горожан может быть пятьдесят, а может быть сто тысяч. И большая часть из них может держать оружие.

– Мы взяли Антиохию, Рамлу, Маарру… Это ли не залог успеха?

– Благослови нас Господь!

Бароны одобрительно загудели. Граф Роберт Фландрский развернул свой горбоносый, как у андалузского коня, профиль к военачальникам Готфриду и Раймунду:

– А что со строительством осадных башен, господа?

– Об этом нам лучше расскажет сеньор Раймунд Пеле.

Сеньор Раймунд Пеле, вассал графа Раймунда Тулузского, был поставлен командовать над плотниками и инженерами, прибывшими на генуэзских кораблях. Он поклонился и взял слово.

– Все три осадные башни почти готовы. Нам удалось соорудить их так, что площадки третьего этажа выше, чем стены. На всех стоят катапульты. Нашим людям приходится уходить вглубь Самарии, чтобы добывать бревна. В ход идет все – от ставен домов до кораблей генуэзцев.

Кто-то усмехнулся. Предприимчивые генуэзцы и здесь сумели снять прибыль. А кораблям все равно было не уплыть. Фатимиды держали выходы к морю – египетский флот полностью блокировал гавань.

– Но, доблестные господа, инженеры боятся, что нас снова засыплют огнем, как в Мааррат-ан-Нумане. Мне понадобится множество свежих шкур, чтобы защитить берфруа от пожара.

– Сеньоры, думаю, ваши люди согласятся расстаться с вьючным скотом ради благого дела?

– Если понадобится, мы пожертвуем и боевыми…

– Нам некуда отступать.

– Штурмовые лестницы, таранные орудия?

– Да, их строительство практически завершено, можно еще связать лестниц. Метательных орудий и таранов для ворот у нас, слава Богу, в избытке. Сервам приказано заготовлять камни для катапульт. Можно начинать атаку.

– Но ров еще не засыпан. Если подгонять берфруа по дорогам со стороны ворот, мы потеряем слишком много народа. Засыпайте ров – задействуйте всех людей – от стариков до младенцев.

Граф Роберт Фландрский кивнул:

– Что ж, есть смысл начинать в ближайшее время.

– Сразу после праздника святых апостолов Петра и Павла.

– Ожидание не в нашу пользу.

– Армия визиря Аль-Афдала уже на подходе. Нас сметет ураган, если не возьмем Святой Город.

– …и наши имена покроются навеки позором! – после бунта простолюдинов под Маарре граф Раймунд стал на редкость покладист. Причиной тогдашнего недовольства простого народа стала тяжба графа Раймунда с другим бароном и непомерная алчность их обоих.

– Упаси нас Господь!

– Итак, подытожим, – граф Готфрид Бульонский встал и обернулся к баронам: – Властью, данной мне папой и его святейшим благословением, объявляю. Доблестные господа! Передайте своим войскам, пусть каждый воин Христов приготовится к бою к четырнадцатому июля. Повозки вместе с мастерами пусть будут впереди, чтобы мастеровые снесли стволы, колья и жерди, а девицы пускай плетут фашины из прутьев. Повелевается, чтобы каждые два рыцаря изготовили один плетеный щит, либо лестницу. Выкиньте прочь всякие сомнения насчет того, чтобы сразиться за Бога, ибо в ближайшие же дни Он завершит ваши ратные труды.

А пока же пусть все пребывают на страже, молятся и творят милостыню.

– Несомненно, явление усопшего епископа Адемара, упокой Господь его душу, взбодрит наши войска и вернет в сердца веру. Ваше высокопреосвященство, что скажете Вы?

Архиепископ Дамбер поднял руку:

– Возлюбленные сыны Божьи, мои господа! Призываю вас к посту и покаянию. Дабы очистились наши сердца, и приблизилась милость Господня. Пусть помыслы наши будут чисты и доблестны наши порывы. Епископ Адемар призвал нас творить милостыню, пост, и приносить покаяние. Накормим нищих и калек, сердца размягчим молитвой, а наши десницы в бою укрепит сам Господь. Если же мы совершим крестный ход, то…

Речь архиепископа была длительна и горяча:

– С сегодняшнего дня и до восьмого июля призываю начать трехдневный пост и завершить его…

На том и порешили – объявить трехдневный пост и крестный ход, как наказал в видении монашку сам Адемар епископ Пюи. После праздника святых апостолов Петра и Павла и изнурительной вигилии накануне битвы отдохнуть и мобилизовать силы, а четырнадцатого начинать атаку.

Как и следовало ожидать, командовать осадными башнями-берфруа поручили Танкреду, графу Готфриду Бульонскому и графу Раймунду Тулузскому. Между остальными баронами были поделены сектора крепостных стен, ворота, разработана тактика и последовательность нападения, а также оглашено, у кого, сколько набралось орудий.

Восьмого июля священники собрали крестный ход.

В исподних одеждах, босиком, с пением псалмов и молитв, рыцари и бароны обошли Крестным ходом стены Иерусалима и направились служить молебен на Масличной горе. Сверху на них сыпались проклятия и изощренная брань. Сарацины не ведали, что ожидает их вскоре.

Глава четвертая. Штурм

Утро 12 июня, в день святых апостолов Петра и Павла окрестности Иерусалима огласил испуганный рев быков и ослов. Запах крови, влажных голубоватых потрохов и желанный, сытный аромат жаркого. Худой, измученный скот: волы, мулы, захромавшие обессилевшие лошади и верблюды, немало потрудившиеся для войска Христова, несли последнюю службу. Их десятками забивали для того, что содрать шкуры. Свежими сырыми шкурами необходимо было обшить осадные башни, крыши переносных галерей и навесы таранов. Три махины, находившиеся в подчинении Готфрида Бульонского, Раймунда Тулузского и Танкреда Тарентского, словно гигантские корабли, возвышались напротив городских стен. Они были настолько высоки, что с верхней площадки хорошо было видно, как кипит иерусалимская жизнь. Народ, снующий по просторным улицам, богатые дома – много богатых домов, купола церквей, пики минаретов, синагоги. От всего этого отделяла ненавистная стена. Угрюмо смотрели бойницы, укрытые тюками из хлопка и сена; на площадках многочисленных башен у метательных машин муравьями копошились люди. Откуда-то снизу с той стороны поднимался густой дым, и ветер доносил запах смолы – кипели котлы. Мавры были готовы к схватке.

Чертежи осадных орудий, необычной, совершенно новой конструкции – подарок базилевса, пришлись весьма кстати. Без них штурмовать неприступный город было бы почти безнадежно – как это было месяц назад, когда при первом штурме бессмысленно полегло множество народа. Надеяться можно было только на милость Божию да на хитроумность инженеров и их осадных машин. Это все понимали. Работал каждый – от нищего старика до влиятельного барона. Даже молодая Эльвира, жена Раймунда Тулузского, наравне с простолюдинками резала под палящим солнцем тростник.

Грохотали тачки и повозки, груженные камнями, в воздухе висела пыль – выносливые двужильные сервы почти засыпали ров. Женщины и девицы плели фашины из прутьев и тростника и выравнивали ими поверхность. Сверху на приближавшихся к стене крестоносцев то и дело сыпались камни и стрелы, отыскивая легкую мишень. Убитые находили свою могилу тут же, в полузасыпанном рве.

Это был самый сытный день за все время осады. Сухое жесткое мясо – плохо прожаренное, пропахнувшее костром, но все же мясо – восстанавливало силы. Силы для последнего рывка.

И рывок был сделан. На военном совете было решено пуститься на хитрость. Эмир Ифтикар эд-Даула усилил крепостные стены, установил метательные орудия и котлы с северной стороны, где сосредоточились основные сил латинян, восточная же часть была практически не укреплена. Сюда-то, к воротам святого Стефана, под покровом темноты перебралась большая часть войск. За ночь были разобраны, перенесены и собраны заново массивные тараны и мощные катапульты.

Оставалось только ждать. Возбуждающее, азартное время перед сражением, когда кровь закипает в жилах, гудит в сердце и бешено стучится в виски. Бросает то в жар, то в холод.

Гуго де Пейен с вечера облачился в доспехи. Под длинный, почти до колен хауберг – стальную кольчугу, он надел стеганный пурпуэн – смягчать удары стрел и мечей. Поверх хауберга – белую накидку-сюрко с нашитым красным крестом. Роже-оруженосец помог ему зашнуровать наколенники и перчатки. Кольчужных штанов Гуго не носил, считая, что они мешают управлять Мистралем.

Теперь препоясанный мечом Гуго в нетерпении ходил перед своим навесом, не отрывая глаз от того места, где стояла осадная башня. Оруженосцы Роже и Эктор де Виль были тут же, тоже вооруженные. Правда, кольчуги на них были легче и не защищали бедер. Роже держал под уздцы Мистраля, а Эктор де Виль – большой нормандский щит Гуго и копье. Застоявшийся Мистраль нервно фыркал, предчувствуя сраженье, и тряс головой. Слуги ушли в темноту – сегодня всем хватало работы. Нарсиса и Морена отправили к осадной башне. А Сильвену с Леоном выпала честь быть в первых рядах штурмовиков.

Мимо, в сторону осадной башни прошли арбалетчики. Небо стало сереть, и в утренних сумерках вырисовывались очертания предметов.

Наконец, дали долгожданный сигнал. Сотни людей бросились к стенам с криками: «Иерусалим!» Словно гигантские черные проростки снизу вверх поползли осадные лестницы, а по ним – черно-белыми муравьями люди.

Отряд стрелков поднялся по лестницам на третий этаж берфруа, лучники и арбалетчики заняли позиции у бойниц. До Иерусалимской стены было менее четверти мили. Отсюда, с открытой площадки, хорошо было наблюдать, как суетятся мавры на стенах. Было видно, как они разворачивают баллисты и несут камни для катапульт. То тут, то там с крепостной стены повалил дым – зажглись костры под котлами. Один, второй… вскоре десятки котлов заклокотали кипящей водой и маслом.

Осадная башня вздрогнула и заскрипела. Восемь её огромных дощатых колес со скрежетом пришли в движение. Медленно, словно гигантская неторопливая черепаха, крепость на колесах двинулась к Иерусалимской стене. Десятки пар рук и ног в этот момент вздулись мускулами, напряглись и толкнули махину к заветной цели. Неподъемные центнеры бревен с затаившимися внутри рыцарями, арбалетчиками и готовыми к бою катапультами наверху.

Нарсис с Мореном были в числе тех, чьими мышцами осадная башня приводилась в движение. Оба простолюдина работали плечом к плечу, одновременно молясь и проклиная неверных. Здесь, внутри, под защитой бревенчатых стен было довольно темно, приходилось толкать на ощупь. Слышалось только, как оглушительно скрипят колеса и стены, а рыцари на втором и третьем этаже поют какой-то псалом – латыни простолюдины не знали.

Примерно через полчаса, а может через час – время словно остановилось, послышались глухие удары – камни из катапульт мусульман стали достигать цели. Оглушительно треснула доска на ободе колеса. Свежесодранные шкуры, которыми была обшита башня, хорошо амортизировали прилетавшие дротики и валуны, но до крепостной стены было еще далеко.

– Эй, Морен, ты сейчас как святой праведный Иона в чреве кита.

– Судя по запаху, этот кит дохлый.

– Эй, ослы, берите правее!

Шкуры за пару дней стали издавать зловоние. Тысячи мух жужжали вокруг, залетали внутрь башни и щекотливо ползали по щекам. Еще резче пах уксус, которым обильно смочили шкуры для защиты от гниения и огня.

– Не, Нарсис… – Морен наклонил голову и обтер струившийся по лицу пот о плечо напарника. – Судя по запаху от твоих сапог, мы где-то в его заднице!

Что происходило справа и слева, было невозможно увидеть. Наблюдать за происходящим впереди можно было только через узкую щель для обзора.

– Навалитесь!

– Фашины под колесо слева!

В смотровой щели мелькнули связки хвороста, которые подкладывали под колеса. Тут же раздались удары дротиков и стрел, словно дождь застучал по крыше, потом чей-то истошный вопль, следом другой крик:

– Оттащите тело!

Колесо берфруа мягко перекатилось через сноп фашины.

– Катапульты на взвод!

– Нет, берите ниже и влево!

В обзорной щели каменная стена становилась все ближе. Они почти достигли засыпанного рва. Вместе с этим стуки снаружи – мелкий, от дротиков и стрел и глухой, тяжелый, от падающих камней – слились в единый рокот. Мусульмане настроили прицел, и теперь снаряды летели прямиком в башню.

– Сколько ж у них камней?

– Ха-ха, целый каменный город. Хватит, чтобы засыпать нас с головой и еще горку сверху.

К общему грохоту прибавились мягкие удары. Иногда – треск. В смотровой щели мелькнули пылающие ошметки. Тяжелыми горящими каплями смола обрывалась и стекала вниз. Значит, метнули глиняный горшок, наполненный горючей смесью. Начиналось то, чего так боялись инженеры. Сарацины начали обстрел башен горящими снарядами. Долетая до лестниц и осадных машин, они впивались в доски и повисали на них, будучи оббиты крючьями и гвоздями. Запахло гарью.

– Эй, Нарсис, не хочешь жаркого?

– Ты и жареный такой же вонючий!

– Ну, теперь наши вши наверняка передохнут.

– Ха, да они давно дезертировали отсюда!

При слове «дезертировали» сержант Жак, командовавший отрядом рабочих первого этажа, недобро зыркнул на них и резко прикрикнул:

– Приказываю молчать! Перед нами Святой Город! Поем «Отче наш», и да прибудут с нами Господь и святой военачальник Георгий!

Рабочие хором затянули «Pater noster». Тут же к ним присоединились рыцари второго этажа, а может, и военачальник граф Готфрид.

Сам граф Готфрид Бульонский в этот момент находился у катапульт на верхней площадке башни, раздавая команды. Вся панорама битвы была как на ладони. К стене прилипли десятки осадных лестниц, и по ним упорно ползли вооруженные пилигримы. Сверху на головы крестоносцев сыпались камни и лились ведра кипятка и смолы. Еще со стен на осаждающих падали зажженные пуки хвороста и снопы соломы. Целые стволы деревьев скатывались по лестницам, объятые огнем. Некоторые лестницы отталкивали от стены длинными рогатинами, и люди вместе с ними падали вниз, туда, где сотнями лежали их погибшие братья.

Две других башни тоже почти доползли до крепостных стен, но из-за сильного обстрела не могли закрепиться и опустить трапы. Берфруа со стороны горы Сион – там командовал граф Раймунд Тулузский, похоже, уже дымилась.

Зажженный снаряд просвистел и упал рядом с ногой графа. Это был кусок деревяшки, обмотанный горящей тряпкой. Тряпка была пропитана греческим огнем. Такой невозможно тушить водою. Готфрид шагнул в сторону и рыцари тут же прикрыли горящий снаряд шкурой.

– Несите камни, быстрей!

Камни на площадке быстро заканчивались. Рабочие-сервы сновали взад-вперед по лестнице, таская с собой неподъемные камни для катапульт. Все чаще они подбирали те, что прилетели со стороны мавров. Камни укладывали в ложку-рычаг, рабочие до предела закручивали ворот, натягивая веревки из жил, потом отпускали стопор, рычаг распрямлялся и камни летели к городу. Бить старались по неприятельским машинам и стене, надеясь её разрушить. Для живых мишеней были предназначены луки и арбалеты. Два отряда прикрывали башню, засыпая мусульман ответным шквалом стрел и арбалетных болтов. Повсюду валялись трупы.

Наконец, башня зарылась в камни и остановилась. Колеса были изрядно повреждены. Подкладывать фашины было опасно – они моментально вспыхивали от греческого огня и сами угрожали башне.

Для рабочих первого этажа это означало передышку. Струился по груди и спине пот, трещали лестницы над головой, и песок сыпался сверху.

– Глянь, вот доходяга! – Морен кивнул на старика, с трудом передающего наверх по лестнице камень. Колени и руки старика дрожали.

– Сейчас как хрястнет тебе на башку, – не увидишь Иерусалима. Сразу в гости к святому Николю.

– Да-а, – облизнулся Морен. – Как только ворвемся в город, я заведу себе дом, льняную постель, как у господ, и смазливенькую мусульманку.