Текст книги "Савелий Крамаров. Сын врага народа"

Автор книги: Варлен Стронгин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 6 (всего у книги 21 страниц)

Кончился срок пребывания в лагере, небольшие облачка стали чаще объединяться в тучи, но деревья по-прежнему радовали глаз, и Савелий в последний раз пришел в лес, чтобы попрощаться с ним. «До свидания, до следующего лета», – хотел сказать он березам, елям, но почему-то передумал, сомневаясь в возможности такой встречи, и для этого были основания. Через полтора месяца вернется из заключения отец, и неизвестно, как сложится дальше их жизнь, должна наладиться, но отец, видимо, будет жить в Александрове, снимать там комнату. И тут Савелий заметил, что деревья грустят вместе с ним, отчего многие из них желтеют, теряют листву, и доброе чувство к ним возникло в его сердце и осталось там навсегда.

Мама встречала Савелия у автобуса, доставившего детей прямо к месту работы родителей.

– Ты загорел, стал здоровее! – обрадовалась мама.

– И крепче, – добавил Савелий, – плаваю запросто. Жаль, что речка была маленькой. Хотелось бы в море.

– Еще успеешь, – сказала мама, нервно поправляя прическу.

Савелий заметил, что мама волнуется.

– Ты чего, мама? – с жалостью в голове произнес он.

– Ничего, – ответила она, еще раз поправила волосы, и Савелий побледнел, увидев среди них седые, которых раньше не было.

Во время отсутствия Савелия маму вызвал начальник отдела кадров.

– Присаживайтесь, Бенедиктина Соломоновна, – деловито предложил он, – сейчас в стране идет чистка кадров, и мы не можем держать у себя сотрудницу, чей муж является врагом народа.

– Вы знали его, встречались с ним на дне рождения моего брата. Виктор вам показался врагом? – спросила мама, напуганная словами кадровика.

– Мои личные впечатления тут ни при чем. Проводится государственная акция. Вы должны сделать выбор между страной и мужем. С кем вы? – вскинул брови кадровик.

– Я вас не понимаю, – искренне пролепетала мама, чувствуя, что от нее требуют нечто ужасное.

– Если хотите работать у нас… Хотите?

– А как же? На что же мы с сыном станем жить, если я уйду с работы? – опустила голову мама, чтобы скрыть покрасневшие от слез глаза.

– Мы вас не гоним, – вдруг примирительно вымолвил кадровик. – Разведитесь с мужем и работайте себе спокойно.

– Как?! – от страха и изумления расширила глаза мама.

– Очень просто. Подайте заявление о разводе в газету «Вечерняя Москва», и через неделю-две вас разведет суд. С осужденными по политическим статьям разводят без их присутствия. Договорились?

– Я посоветуюсь с братом.

– Пожалуйста. Ваш брат благоразумный человек. Он вам посоветует то, что предлагаю сделать я. Разводитесь, Бенедиктина Соломоновна! – угрожающе заметил кадровик.

При встрече Лео обнял сестру.

– Я в курсе дела, Бася. Подумай о Савелии. У нас нет другого выхода, – сказал он. – Мне безумно жаль тебя и Виктора. Что с ним будет, когда он узнает о разводе, – ума не приложу. Ведь он живет надеждой, что скоро вновь обретет семью.

– Я разведусь формально. Я никогда не брошу Виктора! – твердо вымолвила Бася.

– Конечно, миленькая. Но поймет ли тебя правильно Виктор? Находясь там, в лагере?

– Должен понять! – тяжело вздохнула сестра.

В день выхода «Вечерки» с объявлением о разводе она встала пораньше и сорвала со стенда газету, чтобы объявление случайно не увидел Савелий, только что вернувшийся из пионерского лагеря.

Она поседела за одну ночь, потеряла сон, ощущала себя предательницей любимого человека, к тому же в тяжелое для него время. Находила для этого оправдание, но оно мало помогало. Плакала, уткнувшись лицом в подушку, чтобы не заметил Савелий. И почувствовала, что слабеет с каждым днем, словно кто-то невидимый и злой отнимает у нее силы.

Знакомясь с делом Виктора Савельевича Крамарова, я наткнулся на его анкету, заполненную им перед высылкой в Туруханск. В графе «жена» стоял прочерк.

Однажды мама вернулась домой совершенно обессиленная и, открыв дверь, устало прислонилась к стене.

– Что с тобой, мама? Тебе помочь? – бросился к ней Савелий.

Мама ничего не ответила, и сердце Савелия едва не остановилось, растерянность и страх расползались по телу, парализуя его. Он понял, что произошло нечто страшное, и настолько, что мама не решается ему рассказать.

В последнем своем письме отец намекал ему об этом. Он остался в Бийске. Он работает юрисконсультом в конторе «Заготзерно». Там его ценят. В Москве ему жить запретили. Куда ему ехать? В Александров? Но там он вряд ли найдет работу. Ему обещали место в Бийской консультации адвокатов. Обещали добиться разрешения на эту работу, поскольку адвокатов не хватает. Ну, а в Москву он обязательно приедет, когда будет возможно. Прислал фотографию. Одет плохо, но вид здоровый. В помятой телогрейке, на коленях брюк заплаты. Пришиты белыми нитками. В старой шапке-ушанке, без тесемок. В кирзовых полуразбитых сапогах. Но выбрит тщательно, и глаза блестят от радости, что общается с сыном, пусть заочно, но они видят его живым и не потерявшим надежду на встречу.

– Я поеду к папе! – решительно произнес Савелий.

– Поедешь, – сказала мама, – в летние каникулы.

– Ага – обрадовался Савелий. – Там есть речка?

– Есть, – вздохнула мама, – но вечно холодная.

– Я стану моржом! – не испугался Савелий. – Я покажу папе, как плаваю!

Наверное, его слова прозвучали смешно, поскольку все заулыбались, даже мама.

Прошло несколько месяцев. Начался тысяча девятьсот сорок девятый год, самый печальный в жизни Савелия. В Москве развернулась борьба с космополитизмом, в Бийске снова арестовали отца, кто-то из его друзей бросил открытку Савелию с сообщением об этом.

– У папы дрожит рука. У него, наверное, развивается болезнь Паркинсона, – объяснила мама.

– А что врачи? – спросил Савелий.

– Пока эта болезнь не лечится, – обреченно вздохнула мама.

– Не может быть! – воскликнул Савелий, безмерно верящий во всемогущество людей в белых халатах.

– В нашей жизни все может случиться, – обреченно заметила мама. – Я боюсь за Виктора… Он адвокат, знает до тонкости законы, и если их нарушили снова, то наверняка сокрушается, лишь бы его не покинули силы и надежда на лучшую судьбу. Ведь в жизни никогда не бывает вечным плохое, впрочем, как и хорошее. У папы крепкие нервы, но выдержать такое… очень трудно, – сказала мама и не заплакала. Больше она никогда не плакала. Вероятно, кончились слезы.

Савелий с болью смотрел на ее высохшие, посиневшие глаза. Даже когда узнала, что Виктор арестован вторично, по делу тридцать восьмого года, по которому уже отсидел срок, и направлен на поселение в Красноярский край, в город Туруханск, где он не вынес очередной удар злой судьбы, то закричала громко и дико, и этот крик навсегда остался в душе Савелия. Мама не хотела верить в самоубийство.

– Папу убили, – потом сказала она сыну, – мы не можем доказать это, но мое сердце чувствует, что убили.

Савелию стало страшно от этих слов, страшно за маму. Он обнял ее.

– Мы будем всегда помнить папу, – как взрослый человек, произнес Савелий.

– Конечно, конечно, – поддержала его мама. – Мы теперь остались одни, Сава…

У мамы начались сердечные боли. Врач сказал, что это от стенокардии и от развивающихся метастазов.

– Вылечить можно? – с тревогой в голосе вымолвил Савелий.

– Облегчить постараемся, – устало проговорил участковый врач, замотанный многочисленными вызовами на дом. – Я посоветовал бы вам положить маму в больницу. Она – хроник.

– Чего? – переспросил Савелий.

Врач не ответил и выписал направление в районную больницу. Мама ехать туда не хотела, боялась оставить Савелия одного, но боли в сердце усиливались, и она сама стала собирать вещи. В больнице ей стало хуже. Савелий не отходил от ее кровати, но вечером врач сказал ему, что пора идти домой.

– Я останусь, – твердо решил Савелий.

– Не положено! – грозно произнес врач. – Что делать? Вызвать милицию?

– Вызывайте, – огрызнулся Савелий.

Врач махнул на него рукой и вышел из палаты, где лежали семеро больных женщин. Утром мама сказала, чтобы он уходил, поскольку в палате женщины и его присутствие их смущает, чтобы он пришел через день, в воскресенье, а завтра ее навестит дядя Лео с женой.

В воскресенье рано утром Савелия позвали к телефону.

– Иди, сынок, – почему-то грустно вымолвила тетя Дуся, – иди, сынок, тебя спрашивают.

Савелий поспешил к телефону. В трубке раздался голос палатного врача.

– Савелий Викторович Крамаров? – серьезно уточнил врач.

– Да, – от предчувствия неотвратимой беды еле выдавил из себя Савелий.

– Должен вам сообщить, что сегодня, в шесть утра, не стало Бенедикты Соломоновны, – смягчился врач.

– Как? – вырвалось из уст Савелия это нелепо прозвучавшее слово, которым он пытался оттянуть для себя, хотя бы на мгновение, понимание того, что произошло с мамой.

– Вы должны прийти за справкой об ее кончине, – официально доложил врач.

Савелий инстинктивно, ничего не видя перед собой, дошагал до комнаты. Рыдания душили его. Только через полчаса он собрался с силами позвонить дяде Лео и другим маминым братьям. Первой трубку взяла Мария, жена дяди Лео. По дрожащему голосу Савелия она поняла, что случилось самое страшное, передала трубку дяде.

– Держись, Сава! – сказал он печальным, но твердым голосом. – Я еду к тебе!

Савелий поразился, увидев маму в гробу. Спокойствие разлилось по ее лицу, словно она отмучилась, отволновалась навсегда. С молодым лицом контрастировала седина, побелившая голову матери после гибели отца.

В крематории состоялась скромная панихида. Трогательно говорил о сестре дядя Лео, о том, что выпало на ее долю, говорил не впрямую, а общими словами, но все понимали его и то, что сейчас не время открыто называть вещи своими именами. Неожиданно для всех к гробу подошел мужчина, в котором Савелий узнал человека, приносившего им деньги, от которых они с мамой отказались. Мужчина положил цветы к ногам мамы и поправил очки.

– От нас ушла Бася Соломоновна Крамарова. Я работал с ее мужем, адвокатом… – тут мужчина сделал паузу, видимо, хотел сказать, с каким именно, охарактеризовать отца, но не решился на это, – я знал, как нежно и сильно Виктор любил жену, как заботился о семье, я знаю, что они были счастливы. Утешением нам может быть только одно, что теперь их души наконец-то встретятся. А мы… мы никогда не забудем Басю Соломоновну и Виктора Савельевича Крамаровых. Вечная им память…

Савелию стало приятно, что в этот печальный момент незнакомый человек вспомнил об его отце, и получилось так, словно в этот день хоронили и маму, и отца, словно они умерли в одночасье.

Дома в комнату Савелия постучалась тетя Дуся.

– Я к тебе буду заходить, помогать по хозяйству, можно? – попросила она.

– Я справлюсь! – сказал Савелий. – Но вы заходите, тетя Дуся. Мама уважала вас.

– А как же иначе? – удивилась тетя Дуся. – Мы с твоей мамой… ну как тебе сказать… были свойскими, что ли. Я ее понимала, и она меня, никогда не ссорились. И жизни у нас хорошо не сложились, что у нее, что у меня. Я помню твоего отца. Хорошо помню. Он часто приносил маме цветы, а когда ты объявился на свет, потащил ей в роддом огромный букет. Вот так… так, Савелий. И еще скажу, что они сильно любили друг дружку. А померла мама потому, что не могла жить без Виктора. И у меня с родителями так же получилось. Померла мать, отец поставил на ее могиле плиту со словами, что прожил он с женою в мире и согласии сорок шесть лет, восемь месяцев и три дня. На дни считал жизнь, когда они были вместе. Поставил плиту и через месяц сам того… от одиночества. Ты теперь один остался, Савелий. Тебе надо жить и жить. Чтобы помнить родителей. Пока ты будешь жить, и они будут. Ничего не поделаешь, Савелий. Так я буду заходить, ладно?

Тетя Дуся ушла, а Савелию показалось, что теперь без мамы их маленькая комната опустела и стала большой и странной. Вещи расположены на своих местах, а чего-то в комнате не хватает. Наверное, маминой заботы, внимания к ним. Часто звонили родственники, настоятельно приглашали в гости, но он отнекивался, пропускал занятия в школе, пока не вспомнил, что в последние свои дни мама просила его, даже требовала зайти в милицию и получить паспорт, ведь еще месяц назад ему исполнилось шестнадцать лет. Савелий вскочил с кровати, быстро и резко, словно его ударило током. Мама, наверное, чувствовала, что ее покидают силы, и хотела, чтобы у сына был этот документ, как право на жизнь. Уныние и тоска в мгновение покинули Савелия, появилась цель – выполнить мамино желание. Он очень пожалел, что не сделал это раньше. Савелий буквально добежал до отделения милиции.

– Где тут получают паспорта? – отдышавшись, спросил он у дежурного милиционера.

– А вы написали заявление? Принесли метрику? Две фотокарточки?

– Нет.

– Так сделайте это, – сказал милиционер.

– Через час буду! – выпалил Савелий.

– Чего спешите? – удивился милиционер.

– Надо! – решительно вымолвил Савелий и побежал домой за метрикой и фотокарточками.

Паспорт выдавала суровая полная женщина с угловатыми, мужскими чертами лица. Она исподлобья посмотрела на Савелия:

– Чего это ты не похож на еврея!

– Разве? – удивился Савелий.

– Точно, – уверенно сказала она, – отец и мать – евреи, а ты – типично русский парень. Я оставила свободным место для твоей национальности. Кем ты хочешь быть: русским или евреем, – картаво произнесла она букву «р».

Савелий испугался, что эта грозная и обладающая властью женщина не выдаст ему паспорт или задержит его оформление.

– А как вы считаете? – неуверенно промямлил Савелий, думая, как его учили, что все национальности в стране равны.

– Я записала бы, что ты русский, тем более что ты ничем не отличаешься от наших ребят из Рязани. Чего в тебе еврейского?

– Не знаю, – окончательно растерялся Савелий.

– Так как тебя записывать – русским или евреем?! – раздраженно посмотрела на него суровая женщина.

– Пишите, как вы считаете нужным, – вытаращив от страха глаза, вымолвил Савелий.

– Значит, ты русский! – утвердительно сказала женщина и сделала в паспорте соответствующую запись.

Савелию на мгновение показалось, что он в чем-то предал мать, отца, но он тут же отбросил эту мысль как неверную. Он успокоился только тогда, когда новенький паспорт оказался в его руках. «Я достаю из широких штанин, дубликатом бесценного груза…» – вспомнились стихи Маяковского. «Как время летит, уже в моде узкие брюки», – подумал Савелий. Дома он посмотрел на себя в зеркало и отвел взгляд в сторону. Чересчур бледно и неухоженно выглядел он, воспалены глаза, провалились щеки. Савелий распрямил плечи и решил отныне заниматься по утрам гимнастикой, быть крепким, чтобы никто не заметил его сиротливости. И еще Савелий подумал, что вопреки людям, порушившим жизнь родителей, он постарается, и очень, чтобы фамилия Крамаров не исчезла из бытия.

Памятная встреча

В школьной, да и последующей жизни Савелия было мало праздников. Даже под Новый год, у дяди, он чувствовал себя в какой-то степени гостем. Тетя Мария пыталась заменить ему маму, гладила его по голове, чего он не любил, смотрела на него грустными глазами, как на сироту, говорила так, чтобы все видели ее заботу о мальчике, оставшемся без родителей: «Савелий, возьми обязательно еще кусочек холодца!» Она говорила искренне, но Савелий думал в это время, что никто не заменит ему маму, и попытки тети Марии сделать невозможное не приносили ему особой радости, боль от ранней и, как он считал, преждевременной гибели родителей, в чем были повинны злые, равнодушные люди, навеки поселилась в его сердце, о чем он тогда еще не подозревал.

Наступил день прощального школьного вечера, и Савелий с горечью обнаружил, что у него нет выходного костюма, а прийти на вечер в висящем на нем старом дядином пиджаке он не решился, чтобы не служить посмешищем. Поэтому надел брюки, к сожалению тоже старые и полинявшие от множества стирок, и более-менее подходящую рубашку с чрезмерно длинными для него рукавами, которые он закатал. К счастью, июньский день выдался теплым, и на вечере Савелий не выглядел белой вороной, несмотря на то, что слишком большой для него ворот рубашки показывал, что она приобретена не для него, а является вещью с чужого плеча. Он был рад, что никто не обратил на это внимания, кроме Наташи Сиротиной. Когда он пригласил ее на танец, она брезгливо осмотрела его одеяние, поношенные туфли и сказала, что не танцует.

– Как? – удивился Савелий и сделал ей комплимент: – Ты танцуешь лучше всех в классе, ты, наверное, станешь балериной!

– Нет, я полновата для балета, – покачала головой Наташа, – и уже поздно, в балетную школу надо поступать в семь-восемь лет. Я пойду в Плехановский институт.

– Ты? – удивился Савелий. – Ты хочешь работать в торговле?

– Не очень, – призналась Наташа, – но отец говорит, что в торговле я всегда буду сыта и одета, не буду нуждаться.

– А Стасик? Он поможет тебе! – напомнил ей Савелий об ухажере из семьи большого начальства.

– Стасик? – неожиданно наморщила лобик Наташа. – Он слабовольный. Родители запрещают ему жениться на мне, считают меня неровней их сыну. И он боится им перечить. Я не надеюсь на Стасика.

– Ты красивей его! – заметил Савелий.

– Ну и что? Я из бедной, рядовой семьи, – с обидой в голосе произнесла Наташа.

– Чудеса! – сказал Савелий. – Если у вас настоящая любовь, то разве имеет значение, кто из какой семьи?

– Имеет. И очень большое! – нервно ответила Наташа. – Ты ничего не понимаешь!

– Может быть, – согласился Савелий, – но ты не унывай. Пойдем, потанцуем!

– Не могу, не хочу, сейчас не хочу, – сказала Наташа, разыскивая взглядом Стасика. Наверное, она любила его и все-таки надеялась выйти за него замуж. Савелий позже узнал от бывших одноклассников, что Стасик вскоре перестал встречаться с Наташей, начал ухаживать за ничем не примечательной толстушкой, дочкой генерала, и женился на ней. А Наташа, потерявшая уверенность в себе, ушла в загул, встречалась с кем попало – наверное, чтобы заглушить тоску. Однажды позвонила Савелию и предложила увидеться. Он согласился. Она по-прежнему осталась в его воображении очаровательной и воздушной.

– А что будем делать? – спросила Наташа. – Куда пойдем?

– Погуляем, – ответил он.

– Где? В кафе? Хотя бы в кафе-мороженом! Можешь?

Савелий покраснел, хотя Наташи не было рядом.

– Ты знаешь, я сегодня занят, – сказал он, – пойдем в четверг.

– Ладно. Я позвоню, – сказала Наташа.

В четверг Савелий получил стипендию. Они пошли в кафе-мороженое. Он заказал две порции.

– А взять шампанское? Ты забыл? – удивилась Наташа скромности заказа.

– Принесите двести граммов, – бледнея, вымолвил Савелий.

– Мы подаем шампанское только в бокалах! – с укором сказала официантка.

– Ладно, – растерянно произнес Савелий, нащупывая в карманах деньги.

– Ты что, никогда не был в кафе-мороженом?! – удивилась Наташа, расширив глаза с подкрашенными тушью ресницами. Разговор не клеился. Савелий со страхом думал, что ему может не хватить денег для расчета. Наташа чувствовала неуверенность в поведении Савелия, и это ей не нравилось. Она привыкла к встрече с более солидными ухажерами и цинично заметила Савелию, что она ему позвонила только потому, что у нее случайно выдался свободный вечер.

– А я не могу сидеть дома, особенно вечером, – призналась она. – Вспомнила о тебе.

– Почему? – поинтересовался Савелий.

– Ты был очень смешной, – сказала она, – и говорил смешно.

– Я этого не замечал, – сказал Савелий.

– А мы видели, весь класс ожидал, что ты выкинешь что-нибудь смешное, что-нибудь скажешь, настолько наивно и глупо, что все рассмеются.

– Ребята улыбались, встречаясь со мною, – вспомнил Савелий, – но я думал, что они хорошие друзья и поэтому приветливо улыбаются мне.

– Твоему виду и тому, как ты говоришь, словно клоун, – с укором заметила Наташа. – Спасибо за вечер, – вежливо, но холодно попрощалась она с ним еще в вестибюле кафе и скрылась за дверью.

А Савелий, обрадованный тем, что у него хватило денег рассчитаться с официанткой, направился домой. Поход в кафе нанес ощутимый урон его бюджету. Целый месяц, до следующей стипендии, он питался пончиками с повидлом в институтском буфете. Запаздывал перевод от дяди из Львова, а приходя в воскресенье на обед к дяде Лео, он не набрасывался на еду, ел столько, сколько давали, не просил добавки и всячески изображал из себя довольного, самодостаточного человека. Он взрослел и считал унизительным просить что-либо даже у таких близких ему людей, как дядя Лео и тетя Мария. Не отказывался только от одежды, от тех обносков, что дарили они ему. На одежду у него просто не было денег, и тех, что он позже получал за разгрузку вагонов на Курском вокзале, хватало только на вареную колбасу и другую не более притязательную пищу. Савелий уже занимался в Лесотехническом институте. Выбор места, где будет он учиться, решался на семейном совете.

– В приличный институт не примут по анкете, – категорически заявил дядя Лео, – остаются Плехановский, экономический, экономико-статистический, туда идет мало юношей, могут даже не обратить внимания на анкету, лишь бы абитуриент был мужского пола.

Савелий молчал. Его не устраивал ни один из названных институтов, но он понимал, что с его анкетными данными, к примеру, в юридический институт, куда он хотел попасть, путь ему закрыт. А он мечтал стать юристом, раскопать дело отца и доказать, что он был честным человеком и если в чем-то ошибся, то неумышленно, считая, что поступает правильно.

Собирался найти людей, несправедливо осудивших его, что в конце концов привело к гибели его и мамы. В любом случае Савелию не хотелось стать экономистом или физиком. В аттестате, на треть троечном, по физике ему поставили тройку с большой натяжкой. Он мог выучить задание по этому предмету, но через силу, а по литературе у него была единственная пятерка в аттестате, если не считать отметки по поведению, отнюдь не отличному, но ему поставили ее, так как даже с четверкой аттестат не выдавался.

– Может, пойти в историко-архивный? – предложил Савелий.

Дядя задумался:

– Архивы… туда тебя тоже не допустят. Хотя Сталин сказал, что сын за отца не отвечает, но тем не менее детей врагов народа он отсылает в детские дома. Бася рассказывала, что твой отец не подписал ни одного протокола, следователь вменял ему статью об измене родине, но отец отказывался от этого. Ему пришлось нелегко… Я поражаюсь выдержке Виктора. Ведь штатский человек, а держался как воин. Испытал такое… – Тут дядя Лео опустил голову, а тетя Мария отвернулась от Савелия, чтобы скрыть слезы.

– Что делали с папой? – встревожился Савелий.

– Тебе не нужно знать, – вздохнул дядя Лео.

– Я уже взрослый, скажите! – умоляюще попросил Савелий.

– Виктора мучили, выбивали из него показания, только об этом никому ни слова, – тихо произнес дядя Лео, – отец рассказал это твоей маме. Под большим секретом. Он подписал бумагу о неразглашении того, что с ним было на следствии и в лагере. Понимаешь?

– Ага, – еле вымолвил Савелий. Сначала страх и боль за отца, перешедшие в ненависть к неведомому следователю, заполнили душу Савелия. – Разве так можно?! – воскликнул Савелий, исказив лицо от нагрянувшего на него известия.

– По закону нельзя, – сказал дядя Лео, а тетя продолжала плакать, уже не скрывая слез.

– Тебе надо учиться. Ты теперь единственный Крамаров… – серьезно заметил дядя Лео, – может, пойдешь учиться в лесотехнический институт, есть такой, туда реально проскочишь. Для работы в лесах, наверное, не требуется идеально чистая анкета.

– Я люблю бывать в лесу, вы же знаете, дядя Лео!

– Ну что же, поступай в лесной. Правда, ездить туда далековато… до Мытищ… две пересадки. С автобуса на автобус.

– Это не страшно, – сказал Савелий, – могу ходить пешком.

Тетя Мария вскинула брови:

– Больше часа ходьбы! Ты понимаешь, Савелий, больше часа!

– А чего? – уверенно сказал Савелий. – Мне не привыкать!

Он действительно привык ходить пешком и преодолевать большие расстояния. Со Второй Мещанской добирался до Курского вокзала, даже домой после разгрузки капусты или картофеля возвращался пешком. Потом стал ездить на автобусе, без билета, прямо и твердо глядя в глаза кондукторов, смущая их уверенностью в себе, и они не решались проверить, есть ли у него билет, А когда они все-таки спрашивали, он делал паузу, переводил взгляд в сторону и, наверное, выглядел настолько забавно, что стоящие рядом пассажиры улыбались. На следующей остановке Савелий выходил, гордо, с достоинством, словно ему и была нужна именно эта остановка, а потом садился на следующий автобус. Однажды, возвращаясь из института пешком, он увидел, что часть улицы, по которой он шел, оцеплена заграждением. Он остановился из любопытства.

– Чего тут происходит? Хоронят кого-нибудь? – обратился он к стоящим у оцепления прохожим.

– Типун тебе на язык! – бросила ему одна из них, старушка в шерстяном вязаном платке на голове. – Никто не помер, а сымают кино!

– Какое? – спросил Савелий.

– Художественное! – со знанием дела сообщила ему старушка.

– Как называется? – поинтересовался Савелий.

– Бог его знает, – ответила старушка, – кино есть кино! Откуда я знаю, как называется? Сымают! Сам видишь!

Савелий подошел поближе к оцеплению и увидел съемочную площадку, где сгрудились актеры, кинооператор с аппаратурой и человек с громкоговорителем в виде трубы, наверное кинорежиссер.

– Дубль четвертый! – командует режиссер.

– Есть дубль четвертый! – говорит девушка и хлопает двумя дощечками, в ударе соединяя их.

И тут начинает переходить улицу женщина средних лет, в очках, с портфелем в руке. Идет спокойно, и вдруг к ней приближается машина, все ближе и ближе. Женщина оборачивается в страхе, и машина наезжает на нее. Не по-настоящему, но очень похоже.

Женщина падает с криком. Из машины вылезает импозантный мужчина, опасливо оглядывается вокруг, хватает портфель, отлетевший от упавшей женщины метров на пять, и как ни в чем не бывало идет к своей машине. Дорогу ему перерезает симпатичный милиционер.

– Ваши документы! – говорит он строгим голосом мужчине, который начинает возмущаться, размахивать руками, положив портфель на асфальт.

– Опять не так! – кричит кинорежиссер, обращаясь к мужчине. – Чего вы размахались руками? Вы не на своей чертовой эстраде! Руку с портфелем спрячьте за спину! А вы, Еремин, не пугайте его раньше времени. Вы пока только милиционер ГАИ, исполняющий свой долг! Понятно? Даю три минуты на отдых!

Актеры разошлись по сторонам, а режиссер направился к ограждению.

– Отойдите подальше! – говорит он людям. – И не шумите!

Неожиданно старушка берет Савелия за рукав.

– Слышь, – говорит она ему, – милиционер-то из Малого театра, а который с портфелем – шпиён. Конферансье… всего-навсего! Путается, не может сыграть, как от него требуют! Болван!

– Правда? – не верит своим глазам Савелий.

– Истинный крест, – говорит старушка, – я с утра стою. Все поняла!

Кинорежиссер идет вдоль оцепления и вдруг останавливает свой взгляд на Савелии:

– Молодой человек, идите ко мне.

– Я?! – поражается Савелий. – Зачем?!

– Вы, вы, перешагните веревку и ступайте за мной, – почему-то улыбается режиссер, обнимает Савелия за плечи. – Вы можете сыграть удивление, испуг?

– Не знаю, – откровенно признается Савелий, – но вообще-то испугаться могу. Когда страшно.

– Сейчас будет страшно, – опять улыбается режиссер. – Когда машина наедет на женщину, то вы изобразите на лице испуг. Сможете?

– Постараюсь, – обещает Савелий, озирается вокруг и думает: «Вот подфартило! С живыми артистами стою! И сам вроде как артист!»

– Отойдите сюда! – показывает режиссер Савелию место невдалеке от женщины в очках. – Дубль пятый!

Женщина потирает ушибленное место и говорит в воздух:

– Надоело! Чего доброго, сломают ногу!

Савелию уже становится страшно, а когда машина наезжает на женщину, он открывает рот и выпучивает глаза.

– Коля! – кричит режиссер кинооператору. – Возьми глаза этого парня! И быстрее!

Кинооператор разворачивает свой аппарат в сторону Савелия, отчего у него еще шире раскрывается рот. Работает секунд десять, которые показались Савелию прекрасной вечностью. После эпизода режиссер снова обнимает Савелия за плечи и ведет к ограждению.

– Не всякому артисту сразу удается сыграть в эпизоде. У вас отличная фактура! Вы об этом знаете? – улыбнулся режиссер.

– Нет, – чистосердечно вымолвил Савелий.

– А зря. Теперь знайте! – заключает режиссер и показывает Савелию, что съемка для него закончилась, – Перелезайте за ограждение. Всего вам хорошего, юноша!

– Спасибо, – благодарит Савелий режиссера, но не успевает перелезть за веревку, как его останавливает лысый маленький человечек и говорит писклявым голосом:

– Получите, юноша, – и протягивает Савелию трояк.

– Мне? За что? – удивляется Савелий.

– За работу! – пищит человечек. – Распишитесь в ведомости и вот здесь поставьте вашу фамилию.

Савелий чинно расписывается, где ему показали.

– Не разберу фамилии, – опять пищит человечек.

– Савелий Крамаров, – объясняет Савелий.

– Первый раз слышу! – вскидывает брови человечек и семенит к группе актеров.

Савелий хотел ему сказать, что у каждого человека в жизни что-то бывает в первый раз и в этом нет ничего предосудительного.

Савелий возвращается на свое прежнее место. Старушка глядит на него с подозрением и искоса.

– Ты, оказывается, артист. А мне почему не признался? Почему разыгрывал меня, старую, мол, что здесь происходит? Все вы, артисты, такие! Дураков из нас делаете!

Савелий ничего не ответил ей. Ему было приятно, что его приняли за настоящего артиста. Но он решил пока не рассказывать о случившемся никому, даже родственникам. До тех пор, пока фильм не выйдет на экраны. Савелий дождался конца съемок и подошел к артисту, игравшему шпиона. Артист оказался на редкость доброжелательным человеком, рассказал Савелию о фильме, о строгом режиссере и о том, что счастлив сниматься в кино, которое может прибавить ему популярности на эстраде.

– А как называется фильм? – спросил Савелий.

– Какое это имеет значение? – удивился артист.

– Чтобы посмотреть, когда выйдет, – сказал Савелий.

– А! – понял его артист. – У фильма пока условно название: «Враг не пройдет!»

Они расстались у остановки автобуса.

Возбужденный, радостный Савелий не замечал времени, которое он простоял на остановке в ожидании своего автобуса. Ночью, во сне, он летал, парил над лесным институтом, над лесами, которые он полюбил, и настолько, что, находясь на практике, вызывал удивление сокурсников.

– Смотрите, шишки! – говорил он им, словно увидел чудо, и лицо его озарялось светом радости.

– Ну и что? – пренебрежительно замечали сокурсники. – Обыкновенные шишки!

Один месяц сменял другой, прошел год, но фильм с участием Савелия не появлялся на экранах. Фильмы о шпионах выходили, но другие, без участия Савелия. Савелий думал, что, возможно, изменили название кинокартины или она не получилась. Он слышал, что такое бывает. Неожиданно ему позвонила Наташа Сиротина.