Текст книги "Жизнь удалась"

Автор книги: Ванесса Фитч

сообщить о нарушении

Текущая страница: 7 (всего у книги 8 страниц)

Забраться на катер было нелегко, но, хотя и с трудом, они сделали это. Эбони, тяжело дыша, рухнула на палубу, мокрые волосы прилипли к спине. Некоторое время она, закрыв глаза, неподвижно лежала там, слишком усталая даже для того, чтобы поправить купальный костюм, задранный почти до самой груди.

Когда Эбони наконец открыла глаза, то увидела, что Алана нигде не видно, но не повторила безумной попытки убежать. Бежать некуда, с горечью поняла она. Она вынуждена оставаться здесь, пока Алан не решит вернуться домой.

Дрожа от холода, она села и поправила костюм. И только тогда заметила на палубе следы крови и вспомнила о случившемся на берегу.

Медленно расширяющимися глазами она смотрела на подошву ноги и струящуюся из нее кровь. Ей казалось, что она сидит так уже целую вечность, но вдруг на нее нахлынуло какое-то странное ощущение. Никогда ранее Эбони не теряла сознание и не поняла, что это означает. Поэтому несколькими секундами позже она без звука провалилась в черноту и упала на палубу.

Когда Алан увидел неподвижно распростертую на палубе Эбони, то чуть не умер. Заметив же кровь, он в ужасе вскрикнул и, подбежав, опустился рядом с ней на колени.

– Эбони... дорогая, – простонал он и трясущимися руками схватил ее ногу, чтобы взглянуть, в чем дело.

С громадным облегчением он увидел, что рана на ноге была только поверхностным порезом. Если бы с ней случилось что-то ужасное, он никогда не простил бы себе. Боже мой, что заставило его так разговаривать с ней? Неудивительно, что она вырвалась и убежала. Она всегда была гордой, его Эбони. Почему он, черт побери, не смог, как собирался, высказать ей свои чувства? Теперь он все испортил.

Когда он поднял ее на руки, с ее посиневших губ сорвался слабый стон. Вид находящейся без сознания Эбони подействовал на него сильнее, чем вид Эбони плачущей. Ее полная беспомощность возбудила в нем мужской инстинкт защитника, и он прижал обмякшее тело к себе, стараясь согреть и ощущая такую любовь к ней, которой раньше никогда не испытывал.

Это была его Эбони...

Какое-то сильное и захватывающее целиком чувство согревало его сердце, когда он смотрел на ее неподвижное лицо, приобретшее невинное выражение. Как ни странно, он был уверен, что, несмотря на ее свидание со Стивенсоном в отеле, она все еще любит его, и вчерашние события не уменьшили значения этого факта. Там был просто секс.

От него же Эбони ждала любви. Сейчас Алан это ясно понимал. Именно потому она и отреагировала столь бурно на то, что в его действиях не было любви, и именно это вызвало у нее такую неприязнь. Она хотела от него того, чего не могла раньше получить ни от одного мужчины. Настоящей любви.

При этой мысли Алан попытался сдержать нахлынувшие эмоции, но сейчас он был преисполнен самыми благими намерениями. Он хочет жениться на ней и, черт побери, сделает это. Она нужна ему так же, как он ей. Он будет следить за ней, оберегать и защищать от грязных желаний других мужчин. И от ее собственных. У каждого есть свой слабости. Ее слабостью была повышенная сексуальность.

Но он придумал, как с этим бороться. Он сделает ей ребенка. Алан чувствовал, что семья и сильный материнский инстинкт, которым, как он был уверен, обладала Эбони, позволят ей избавиться от единственной ее слабости. Алан не смог бы еще раз вытерпеть то, что вытерпел со вчерашнего вечера. Само воспоминание о происшедшем было для него непереносимым. И все же это было уже в прошлом, а Стивенсон на следующей неделе улетает в Париж. Как бы ни было чертовски трудно, он должен забыть про свою боль, научиться прощать.

Но сможет ли она простить его?

Да... если он правильно понимает свою Эбони, это будет не так просто.

Когда она пришла в чувство, то обнаружила, что находится на руках у Алана и он несет ее внутрь катера. На нем были одни лишь шорты. В угрюмом молчании он осторожно спустил ее по крутой лесенке и пронес через камбуз и маленькую гостиную. Она все еще не могла понять, в чем дело.

– Что... что случилось? – спросила она, когда он остановился у двери в единственную спальню.

Он посмотрел ей в лицо. Боже, он выглядит ужасно, удивленно подумала она, какое напряженное лицо.

– Ты упала в обморок, – коротко сказал он.

– В обморок?

– Да, в обморок. Вероятно, при виде крови.

– Крови? – Ее голос звучал слабо и дрожал. Потом она, видимо, вспомнила о порезанной ноге, но, когда нагнулась, чтобы взглянуть на нее, Алан приказал:

– Не смотри! Закрой глаза и постарайся расслабиться.

– Хо... хорошо, – согласилась она и, обняв еще слабыми руками его обнаженный торс, прижалась к нему.

И только тогда, вспомнив все, она вдруг похолодела. Что я делаю? Обнимаю человека, который не любит меня, который хочет от меня только одного?

Если он и обратил внимание, как она внезапно напряглась, то не показал вида, а может быть, был слишком занят, открывая дверь каюты и укладывая ее на широкую кровать.

– Ты лучше бы сняла этот мокрый костюм, – грубоватым тоном сказал он. – Ты совсем замерзла. А я пойду за аптечкой. Вот возьми пару полотенец. – И перед тем как выйти из комнаты, он сдернул их с вешалки над маленьким умывальником и кинул на кровать.

Эбони посмотрела ему вслед. Замерзла? Да, но не от холода, а от ужаса своего положения и ощущения полной беспомощности.

Тут она почувствовала, что вся дрожит, и поняла, что действительно замерзла. Со злостью и отчаянием она сорвала со своего все еще влажного тела костюм и швырнула ненавистную вещь в угол. Обернув одним из полотенец мокрую голову, другим она вытерла досуха свое дрожащее тело и, завернувшись в одеяло, спустила ноги с кровати, чтобы не запачкать постельное белье. Пол был из полированного дерева, ему ничего не сделается.

А какое ей дело до его чертового постельного белья или вообще до него самого, раздраженно подумала она. Он был жесток, бессердечен и настолько самонадеян и эгоистичен, что почти не скрывал этого. Неужели он надеется, что после всего она выйдет за него замуж? Она хотела быть настоящей женой, а не узаконенной любовницей. А у него на уме именно такой брак, если он вообще думает о браке!

Она ожидала появления Алана, и внутри нее вскипал гнев, но, когда он с мрачным видом вошел в каюту, взял ее ногу и нежно погладил ее, все заготовленные злые слова застряли у нее в горле.

– Когда я увидел тебя лежащей без чувств на палубе, а потом кровь, то чуть не умер, – откровенно признался он. – Хорошо, что рана неглубокая. Но ее все равно надо обработать.

Она увидела, как нежно он проделал все, что нужно: сначала остановил кровотечение, потом продезинфицировал рану и заклеил ее большим куском пластыря – и почувствовала комок в горле.

– Все в порядке, – наконец сказал он, но продолжал держать ногу и поглаживать ее, хотя знал, что тем самым скорее возбуждает, чем успокаивает ее.

Подошвы ее ног всегда были крайне чувствительны к прикосновениям, и Алан часто использовал это в своих целях. И сейчас делал то же самое, внимательно наблюдая за ее реакцией, довольный, что она отвечает на ласку. Но кульминация наступила, когда он поднес ногу ко рту и начал при этом, по-прежнему пристально глядя ей в глаза, целовать и посасывать поочередно пальцы. И когда он наконец положил ее ногу обратно на кровать, глаза ее были широко открыты от возбуждения.

– Извини, – пробормотал он, продолжая нежно ласкать ее ступни и лодыжки. – Я не должен был говорить тебе этих слов. Теперь я понимаю, как ужасно они звучали. Не знаю, что меня заставило так поступить. Эта неделя мне дорого обошлась, я был вне себя от желания. Скажи, что ты простишь меня, дорогая. Скажи, что все еще любишь меня...

Эбони заморгала и сглотнула комок в горле. До этого Алан никогда не называл ее «дорогая». И все же какой-то внутренний голос нашептывал ей, что это слишком неожиданно и хорошо, чтобы быть правдой. Но не поверить его словам значило отказаться от всех своих мечтаний и надежд. Гораздо приятнее было просто лежать и принимать заверения и ласки Алана как должное. Гораздо приятнее.

Когда руки начали передвигаться вверх по ее ногам, отодвигая одеяло, у нее вырвался вздох. Его слова были так же волнующи, как и прикосновения.

– Позволь мне сделать это для тебя, моя дорогая, – заплетающимся языком бормотал он. – Позволь любить тебя по-настоящему...

Теперь он достиг внутренней поверхности бедер, и она застонала. Глаза закрыла пелена, со вздохом блаженства она раздвинула ноги.

– Боже, ты потрясающе красива, – прошептал он. – Любой мужчина сделал бы все, чтобы удержать тебя. Все что угодно...

И он припал губами к ее телу.

Эбони снова вздохнула. Вот чего она хотела, это и была настоящая любовь. Прикосновение его губ приносило одновременно наслаждение и муку, но муку сладостную. Когда же он потом двинулся дальше по ее телу и дошел до сосков, на нее нахлынули доселе не испытанные ощущения. Ее наполнила такая любовь к нему, что она не могла больше просто лежать и позволять любить себя. Ей хотелось выразить свою ответную любовь, показать, что он для нее значит.

Она пробежала неверными руками вдоль его спины и, подняв голову, начала покрывать поцелуями плечи и шею, потом пососала мочку уха и провела кончиком языка по его краю.

– Сними шорты, – дрожащим голосом прошептала она.

Когда он остался обнаженным, Эбони заставила уже теперь Алана лежать неподвижно, а сама начала целовать и ласкать его тело. Каким блаженством было ощущать, как он дрожит под ее прикосновениями, слышать его вздохи каждый раз, когда ее губы проходили возле желанного места. Она знала, чего ему так хотелось, но ей доставляло удовольствие заставлять его ждать и хотелось узнать, как сильно она может возбудить его.

Она медлила сколько могла, пробежав языком сперва по его бокам, потом по бедрам и животу, пока он наконец не начал дрожать от желания и ожидания. Только когда он застонал от нетерпения, она, наконец, исполнила его желание.

– Боже мой, – прохрипел он, почувствовав обволакивающее тепло ее рта.

Алан смотрел на завораживающе эротическую картину обнаженной Эбони, доставляющей ему это удовольствие, и все его тело содрогалось в экстазе. Другие женщины тоже делали это для него, и всегда такая ласка действовала на него возбуждающе. Но ничто не могло сравниться с тем физическим и эмоциональным удовлетворением, которое он получал, когда это делала Эбони. Она действительно должна любить его, если позволяет себе такие интимные вещи. Без сомнения, такая интимность предназначена ему и только ему.

Его кольнуло сомнение, он потянулся к ней, чтобы сбросить с ее головы полотенце, и она, подняв голову, посмотрела на него. Волосы упали ей на лицо, и она улыбнулась сквозь мокрые пряди.

– Ты хочешь, чтобы я прекратила? – дразнящим голосом спросила она.

– Ради бога, продолжай...

Теперь он гладил ее по голове, показывая, как любит ее, его бедра время от времени поднимались и опускались от несказанного удовольствия, а она подводила его все ближе и ближе к высшей точке. Он понимал, что Эбони в своем самоотречении сейчас готова на все, но у него были другие планы. Когда больше уже невозможно было вытерпеть, он остановил ее, положил под себя и глубоко вошел в нее.

Долго терпеть он не мог, но этого и не требовалось, ее плоть сомкнулась вокруг его плоти с неистовством, которого он никогда не ощущал ранее. И тут же с громким вздохом он тоже кончил, и этот момент показался ему бесконечно долгим. Потом прижал ее к себе, зная, что никогда, невзирая ни на что, не сможет отказаться от этой женщины.

Эбони глубоко вздохнула и уснула в его объятиях. Она была полностью удовлетворена как физически, так и эмоционально, к ней вернулась уверенность в том, что Алан любит ее. Проснувшись через некоторое время, она обнаружила, что одна, и на мгновение запаниковала.

Сев, она откинула волосы с лица, но откинуть сосущее чувство беспокойства на сердце оказалось труднее. Причины для беспокойства не было никакой, она должна была чувствовать себя счастливой. Алан любил ее. Скоро они поженятся. Потом у них пойдут дети и...

Ее испуганный крик при пробуждении заставил Алана заглянуть в каюту. Он улыбнулся.

– Ты проснулась? Почему бы тебе не принять душ и не перекусить? Только осторожно с ногой. Если будет больно ступать, прыгай на одной ноге.

– Алан! – позвала она, когда он снова исчез.

На этот раз его высокая фигура появилась в дверях вся целиком. Теперь кроме шорт на нем была еще и рубашка.

– Да?

– Я только что подумала. Ты... ты ведь не использовал ничего. Когда мы любили друг друга...

Он беззаботно пожал плечами.

– Я забыл взять их с собой. А какое это имеет значение? Скоро мы поженимся. Кроме того, вряд ли ты забеременеешь прямо сейчас.

– Я... я плохо в этом разбираюсь. Сейчас у меня опасный период...

Алан подошел и, присев рядом с ней на кровать, взял ее руки в свои и внимательно посмотрел ей в глаза.

– Ты, кажется, говорила, что хочешь иметь детей.

– Хочу! Но я... я...

– Что ты? – резко спросил он.

Эбони посмотрела во внезапно похолодевшие синие глаза Алана и почувствовала, как к ней возвращается исчезнувшее было чувство беспокойства. Забыть о чем-либо – это так непохоже на Алана. Совсем непохоже.

Но как она могла обвинить любимого человека в том, что тот нарочно сделал ее беременной? Он мог вовсе об этом не думать. Она действительно хотела иметь детей, но полагала, что ребенок появится в результате их совместного решения, обоюдного согласия. Однако теперь уже было глупо спорить. Что сделано, то сделано.

– Да ничего. – Она попыталась улыбнуться, но улыбка получилась немного натянутой. – Я думала, что мы не будем торопиться и подождем. Теперь мне придется покупать подвенечное платье, специально сшитое, чтобы скрывать беременность.

– Навряд ли. Мы поженимся в течение двух месяцев.

– Так скоро? – охнула она.

– А зачем ждать, я не молодею и к тому же ждал тебя достаточно долго, верно?

– Да... может быть, ты и прав.

Он взял ее лицо в ладони и поцеловал.

– Во время свадебного путешествия я увезу тебя в какое-нибудь прелестное уединенное местечко.

– И что же это за местечко?

– Как насчет темницы? – сказал он, улыбнувшись непонятно чему.

Она удивленно рассмеялась.

– Кто же ты такой? Воскресший маркиз де Сад?

– Может быть, Эбони, все может быть.

– Не ты, Алан. Тебе хочется представиться большим злым волком, а на самом деле ты добрый и лохматый медведь.

– Даже медведи могут быть опасны, дорогая. – Он улыбнулся ей в ответ и наклонился, что бы еще раз поцеловать. – Всегда это помни, – прошептал он и легко потрепал ее за щеку. – А сейчас вставай, женщина. Нас ждет корзина с едой, которую приготовил Боб.

11

– Вот это жизнь, – вздохнул Алан, откидываясь на спинку сиденья и поднося бокал с вином к губам. Они уже прикончили одну бутылку шардоннэ и начали вторую. От приготовленного Бобом обеда из жареных цыплят с хрустящей корочкой, фирменного салата и грубого хлеба остались одни кости и крошки.

Завернувшаяся в одеяло Эбони сидела напротив него. Она смыла всю косметику с лица и выглядела, на взгляд Алана, шестнадцатилетней. Он подумал о том, что, возможно, в этом возрасте, а может быть и раньше, она уже доставляла удовольствие мужчинам.

На мгновение в нем вспыхнула дикая, звериная ревность, но потом он взял себя в руки. Если я собираюсь жениться на ней, то должен подавлять свою ревность, решил он. Или я сделаю это, или просто сойду с ума.

Но вместе с тем для мужа вполне естественно знать о своей жене как можно больше. Что я знаю о жизни Эбони до того, как она стала жить с нами? Пьер и Джудит отнюдь не были их соседями. Я и видел-то их раз в год. Алан уставился на свой бокал, медленно вращая его между ладонями. Когда он понял, что все это время избегал упоминания о детстве Эбони, ему еще сильнее захотелось прояснить этот вопрос. Он поднял голову, твердо решив расспросить ее о жизни с родителями.

– Да? – Она склонила голову набок и улыбнулась ему. Улыбка была такой невинной, что у него стало тепло на сердце. К черту все это, он не хочет знать ничего, что могло бы рассеять эту иллюзию невинности. Не сейчас. Не сегодня.

– Что да? – переспросил он с намеренно глуповатым видом.

В ее улыбке мелькнуло понимание.

– Ты собираешься о чем-то спросить меня. Я вижу по твоему лицу.

Он натянуто улыбнулся:

– Если ты так хорошо читаешь мои мысли, то слава богу, что ты не мой деловой конкурент. Просто я хочу знать, как твоя нога. Все еще болит?

– Немного беспокоит.

– Может быть, дать тебе обезболивающего?

– Не надо. Лучше налей еще этого вина. Оно такое вкусное.

– Да, неплохое. – Алан наполнил ее бокал доверху, а остаток вылил в свой. – Боюсь, что больше его нет, хотя где-то здесь у меня есть какое-то еще. Хотя не шардоннэ и не охлажденное. Положить бутылочку в холодильник на будущее?

– Сделай одолжение. Надо же использовать то, что тебе не надо будет вести домой машину.

– Кстати, о доме, – вырвалось у Алана, пока он рылся в буфете камбуза в поисках вина, – тяжело, наверное, тебе было в детстве без родного дома. Я имею в виду... вы ведь в основном жили в нанятых квартирах и отелях, не так ли?

И это называется, он решил не будить спящего льва...

Молчание Эбони заставило его посмотреть ей в глаза.

– Ты не хочешь ответить мне?

По ее лицу он не мог прочитать ничего. Эбони, когда этого хотела, была мастерицей скрывать свои чувства. Но хотя угольно-черные глаза были спокойны, напрягшееся тело выдавало чувства. Она не хотела говорить о детстве. Даже само упоминание о нем расстраивало ее.

– Эбони?

– Послушай, Алан, неужели мы не можем найти более интересной темы для разговора, чем мое скучное детство?

На него нахлынули страшные подозрения. Боже мой, несомненно ее принуждали к сожительству! Он читал, что в результате изнасилования или принуждения к сожительству жертвы подобного обращения часто становятся в дальнейшем сексуально неразборчивыми. Сама мысль об этом была непереносима, хотя такая трагическая предыстория могла объяснить поведение Эбони с другими мужчинами.

Алан побледнел, но, ничего не сказав, продолжал искать вино. Если с ней плохо обращались, то вряд ли она горит желанием рассказывать об этом. Ее нужно заставить сказать правду. Вытащив из буфетного ящика две бутылки белого бургундского, он повернулся, чтобы положить их в маленький холодильник, прежде чем снова сесть напротив нее.

– Кажется, вполне естественно, что я хочу знать о тебе как можно больше, – спокойно сказал он. – Я люблю тебя, Эбони. Очень люблю.

Это признание в любви привело ее в замешательство – а может быть, причиной были его настойчивые расспросы о прошлом?

– Ты и так знаешь все, что достойно внимания, – сказала она, недоуменно пожав плечами.

Было видно, что ей не хотелось отвечать, она избегала его взгляда и делала вид, что рассматривает пластырь на ноге.

– Собственно говоря, не совсем, – ответил он. – Пьер и Джудит постоянно были в разъездах, и я редко их видел. И тебя тоже. Если бы твои родители не имели несчастья оказаться на том пароме, когда он перевернулся, я вообще никогда бы не узнал тебя.

Она посмотрела на него напряженным взглядом, который удивил его.

– Но ты же узнал. И знаешь что? Несчастье с моими родителями обернулось для меня счастьем. Потому что в результате него я попала в ваш дом. Бог мой, даже в пансионе, куда ты меня послал, мне было лучше, чем с ними. – Она содрогнулась от отвращения, и это поразило Алана. – Я ненавидела жизнь с ними. Может быть, даже и их ненавидела, – вырвалось у нее.

Алан недоуменно смотрел на нее. Бог мой, неужели все было даже хуже, чем он предполагал? Может быть, с ней плохо обращались в собственной семье? Но кто? Каким образом?

– Не слишком ли ты драматизируешь, ведь это твои родители, Эбони. – Он постарался выговорить это мягче, чем ему хотелось. – Насколько я знаю, они тебя очень любили.

Теперь ее черные глаза вспыхнули от возмущения.

– Разве? – Она покачала головой. – Что ж, может быть, папа по-своему и любил меня, особенно когда я стала походить на него. Но не мама. Она и родила меня только потому, что надеялась, что ребенок навсегда привяжет к ней папу. Она никогда меня не любила.

Алан чуть было не вздохнул с облегчением. Все было не так плохо, как он предполагал. Дочерям часто кажется, что матери их не любят, особенно когда они претендуют на любовь отца. Он слышал подобные признания от Вики, когда ей было тринадцать лет. И все же, надо признать, родители Эбони действительно были слишком поглощены своей жизнью.

– Я уверен, что Джудит любила тебя, – успокаивающе сказал он. – Она была очень сердечная женщина.

– Откуда ты знаешь, какой была мама? – с вызовом сказала Эбони. – По твоим собственным словам, ты редко встречался с моими родителями.

– Редко с тех пор, как они поженились, но до этого я хорошо знал твою мать.

– Откуда?

– Джудит долго была секретаршей моего отца. Разве ты не знала этого?

Эбони была явно поражена такой новостью. Алан тоже был удивлен.

– Разве мать не рассказывала тебе, как встретилась с отцом? – недоверчиво спросил он.

– Никогда. Она... вообще редко говорила со мной о чем-нибудь. Папа тоже не говорил об этом.

Алан нахмурился. Отношения родителей Эбони к дочери трудно было объяснить простым эгоизмом. Скорее тут явное пренебрежение. Ему припомнилось, как его мать вскоре после того, как Эбони поселилась у них, говорила ему о ее «замкнутости». Тогда он подумал, что это следствие горестных событий. Теперь же ему стало понятно, что это было крайнее одиночество.

Боже, каким слепым он был, когда не обращал внимания на то, как благодарна была Эбони за любые крохи внимания и заботы. Она вся светилась, когда он и мать пытались помочь ей в школьных занятиях или когда он забирал ее на каникулы. Черт возьми, девочка просто стосковалась по любви! Теперь он ясно видел это.

Однако его очень удивило, что Джудит, оказывается, была основной виновницей того, что дочери уделялось недостаточно внимания. Как он уже сказал Эбони, ее мать всегда казалась чувствительной женщиной в противоположность Пьеру, который никогда не производил на Алана впечатления душевного человека. По общему признанию, он был человеком общительным и умным, а его великодушная помощь после смерти отца Алана была просто помощью с небес. Однако позднее обнаружилось, что Пьер – в высшей степени рисковый человек. Он вкладывал капитал в самые необычные проекты. Некоторые из них окупались. Другие нет. В конце концов, большинство все-таки нет, так что он умер совершенно разоренным.

– Как я тебе сказал, – продолжил Алан, когда заметил, что Эбони ждет продолжения, – Джудит была секретаршей моего отца. Тут она и встретилась с Пьером. Он приехал в Австралию, чтобы закупить шерсть для одной крупной французской компании, и посетил фабрику отца, желая посмотреть шерстяные изделия. Отец пару раз приглашал его домой на обед. В то время я был еще мальчиком, и он произвел на меня впечатление.

– Да, папа мог произвести впечатление, – сухо сказала Эбони. – Когда это было ему нужно.

– Что ты хочешь этим сказать?

– Я имею в виду – когда хотел увлечь женщину. Полагаю, твой отец брал с собой на эти обеды секретаршу, чтобы вести записи?

– Помнится, на одном она была.

– А потом папа проводил маму домой?

– Точно не помню.

От улыбки Эбони у Алана по коже пробежали мурашки.

– Наверняка. И наверное, остался на ночь. Чего я никогда не могла понять, так это зачем он вообще женился на маме. Не из-за детей же. Они ему в общем-то никогда не нравились, хотя меня, как мне кажется, он почти любил.

– Мне кажется, даже очень любил. Но, может быть, твоя мать не была так уступчива, как ты предполагаешь, Эбони. Может быть, она была совсем не такая.

– А может быть, просто оказалась умнее других. Знаешь что, Алан? Я думаю, ты прав. Думаю, она отказалась спать с ним. Уверена, что это был единственный способ привести папу к алтарю.

– Возможно другое, – предположил Алан, которому не понравился цинизм ее слов. – Пьер действительно мог влюбиться в Джудит.

– Папа? – рассмеялась Эбони. – Не смеши меня, Алан. Он не знал, что такое любовь.

– Но он не развелся с ней.

– Но не потому, что любил ее. Хотя она его любила, если ее чувство к нему можно было назвать любовью. Я назвала бы это болезнью. Ради него она была готова на все что угодно, и, в частности, закрывала глаза на то, что он тащил в постель каждую подвернувшуюся женщину. Хотя, конечно, если это происходило в самом доме, она от них быстро избавлялась. Я потеряла счет няням, компаньонкам, гувернанткам и домоправительницам, перебывавшим у нас. И никак не могла понять, в чем дело, пока не застала папу в постели с одной из них.

– Боже мой, Эбони, – ужаснулся Алан, – какая нездоровая атмосфера для девочки.

– Если сказать честно, меня больше всего расстраивали не любовные дела вокруг меня. Я страдала от невозможности установить с кем-нибудь близкие отношения. Я боялась приглашать домой подруг и научилась не заводить их среди нанятых мамой женщин, потому что знала, что они долго не продержатся. Людям казалось, что я со странностями, но это не так. Просто я решила не сближаться с окружающими меня людьми, чтобы потом не жалеть ни о ком.

Алану, когда он услышал, какой несчастной была жизнь Эбони, стало страшно и грустно.

– Неужели не было никого, кому ты могла бы довериться, с кем могла бы сблизиться? Может быть, тетка или дядя?

– Мы никогда не навещали родственников. Что касается друзей моих родителей... это были не те люди, которым можно довериться. Почему, ты думаешь, папа в завещании сделал тебя моим опекуном? Ты был его единственным знакомым с хорошей репутацией и какими-то нормами поведения.

Алану стало стыдно. Да уж, кое-какие нормы поведения он продемонстрировал. Ну что ж, по крайней мере, несмотря на подобное прошлое, он готов жениться на этой девушке. Неудивительно, что в сексуальном отношении у нее не все в порядке. Она сама призналась в том, что в конце концов ее мало волновало распущенное поведение отца.

Сами понятия добра и зла из-за постоянно стоящего перед глазами примера безнравственного поведения у нее должны были сместиться.

– Не смотри так серьезно, Алан. Ты должен признать, что жизнь с мамой и папой позволила мне приобрести довольно широкие взгляды на жизнь в некоторых отношениях.

– Джудит должна была по крайней мере отправить тебя в интернат, – пробормотал Алан. – Нельзя было, чтобы ты сталкивалась с подобными вещами или становилась их свидетелем. Поведение твоего отца служило очень плохим примером для подрастающей девочки.

Эбони пожала плечами и, взяв бокал с вином, начала пить. Такая беспечность разозлила его.

– Неужели тебе не ясно, что из-за этого ты и считаешь неразборчивость в знакомствах в порядке вещей? – наконец-то предъявил он обвинение.

Ее черные глаза поверх края бокала вспыхнули, потом сузились, но она не ответила, пока не отпила глоток вина.

– Ты всегда думал, что я неразборчива в знакомствах, правда? – сказала она с горечью. – Как ты думаешь, когда я впервые спала с мужчиной? В каком возрасте?

Теперь была его очередь пожать плечами, но этот жест не получился безразличным.

– В восемнадцать? – предположила она.

Что такое было написано на его лице, почему она так на него посмотрела?

– В шестнадцать, – попробовала она отгадать его мысли, не желая верить очевидному.

Когда Алан опять не ответил, она посмотрела ему в глаза.

– Бог мой, какой возраст должна я назвать, чтобы ты согласился? – гневно спросила она. – Четырнадцать, может быть? Даже двенадцать. Отвечай, черт тебя возьми!

– Я хочу, чтобы ответила ты, – сказал он, пораженный этой лицемерной яростью. Почему она просто не признается, что начала рано? Он не собирается винить ее в этом. Теперь ясно стало, что она не могла стать другой. Пьер создал в доме определенную атмосферу, и она, сама того не осознавая, унаследовала его моральные принципы.

– Если я правильно помню, я уже говорила тебе когда-то, Алан, – резко сказала она. – До тебя у меня был только один мужчина, и мне тогда было двадцать лет.

Он недоверчиво и зло взглянул на нее. Неужели она действительно думает, что он ей поверит? Если даже каким-то чудом она и была права, это не меняло факта ее теперешней неразборчивости в связях. Почти весь прошлый вечер она провела с этим ублюдком фотографом, а потом как ни в чем не бывало поехала с ним на катере.

Воспоминание о том, как Стивенсон поцеловал ее на прощание, как она потом смеялась, внезапно вызвало у Алана вспышку дикой ревности. Ему понадобилась вся его сила воли, чтобы удержаться и не высказать ей все, что он знал.

– Да, ты говорила, – холодно ответил он. – И что, Стивенсон был хорошим любовником?

– А Адриана? – возразила она более эмоционально.

Взгляд синих глаз скрестился с горящим взглядом черных.

– Тебе не кажется, что это разные вещи?

– Да, кажется. Я не любила Гарри, что делает его гораздо менее опасным претендентом на мою привязанность, чем Адриану в качестве претендентки на твою. Ты любил ее, во всяком случае, всегда говорил это. Какое место занимает она в твоей жизни, Алан? Не будет ли на нашей супружеской кровати лежать ее призрак, или я могу быть уверена, что вся твоя любовь отдана мне?

Алан возмущенно смотрел на Эбони. Черт побери, но эта ведьма все переворачивает вверх ногами, искажает факты. Почему он должен стыдиться своих отношений с Адрианой? Может быть, они и не любили друг друга, но им было хорошо вместе. Не было ни сумасшедшей ревности, ни обид, и, когда они расстались, они расстались спокойно.

– Любил ты ее или нет? – настойчиво спрашивала Эбони. – Мне кажется, я имею право это знать.

– Зачем? Что даст тебе право знать что-либо о моей жизни до того, как я связался с тобой. Почему нельзя оставить прошлое прошлому?

– Потому что нельзя. Прошлое влияет на будущее. Разве для тебя мое прошлое прошло? Если это так, то почему ты так интересовался им только что? Если даже я и спала с каждым встречным мужчиной до того, как познакомилась с тобой, какое это имеет значение, если после я не делала этого?

– А ты не делала, точно? – не выдержав, выпалил он. – Ты всегда дразнила меня своими любовниками, помнишь?

Она покраснела, но, не опустив головы, продолжала гордо и с вызовом смотреть ему в глаза.

– Я лгала. Хотела, чтобы ты ревновал. А почему бы и нет? Ты не давал мне ничего, Алан, кроме своего тела в постели. Ни одного доброго слова, ни намека на любовь. Чтобы успокоить мою любовь, я цеплялась за надежду, что все-таки что-нибудь значу для тебя, и заставляла тебя ревновать. Он не ревновал бы, говорила я себе, если бы не любил меня, хоть бы чуть-чуть.

Алан вскочил, весь трясясь от переполнявших его чувств.

– И ты хочешь сказать, что пыталась заставить меня ревновать прошлым вечером, когда ты пришла в отель к Стивенсону, когда вы часами забавлялись там, когда ты позволила ему целовать себя на прощанье на виду у всех, включая меня?