Текст книги "Пламя на болотах"
Автор книги: Ванда Василевская
Жанр:
Классическая проза
сообщить о нарушении
Текущая страница: 13 (всего у книги 21 страниц)
– Худая, как грач, так, может, и улетит.
Кто-то засмеялся. На свином базаре скрипели возы, постукивали весы, мужики медленно отходили от кассы, тщательно складывая полученные деньги и пряча их за пазуху, под порыжевшие пиджаки.
Подвода Семенюков добралась к весам лишь около полудня, когда кое-кто уже гнал лошадей обратно из местечка, по направлению к деревням, затерявшимся среди сети вод, среди путаницы речных рукавов.
Семенюк стал при помощи Стефека сгружать свинью, когда их внимание привлек оживленный разговор у весов.
– Как же это так, семь пудов, ровно семь пудов? Я взвешивал кабана сегодня утром, прежде чем из дому выехать! Семь с половиной пудов было, чтоб мне с этого места не сойти!
– Не знаю, на каких ты весах взвешивал! Ну, следующий!
Высокий стройный крестьянин в пиджаке из домодельного серого сукна подскочил к весовщику.
– Говорю вам, семь с половиной пудов было! Как же это вы взвешиваете?
– Не разевай пасть! Получил квитанцию на семь пудов, как полагается, и уходи!
– Я не возьму квитанцию. Перевешивайте еще раз!
От возов медленно приближались мужики. Умолкли бабьи разговоры. У весов стало тесно. Толстый мясник, который по поручению кооператива покупал свиней, покраснел, как свекла.
– Не толпиться! Что тут за скандалы?
– Перевесить еще раз!
– Вон! – рявкнул разъяренный субъект у весов. – Видали хама? Второй раз ему взвешивай! Что ты понимаешь в весах, подписаться крестиком – вот и вся твоя ученость.
– Перевесить еще раз!
Толпа сбивалась все плотнее. Подошли молодые парни, которые до этого болтали у лотков с девушками. Со всего базара люди сходились к весам, откуда доносились все более возбужденные голоса.
– Забирай свою свинью, нам ее не нужно! Смотрите, какой умный!
Крестьянин положил руку на край каютки, в которой беспомощно повизгивала его свинья.
– А я не заберу. Перевешивайте еще раз, а вы, люди, смотрите, хорошенько смотрите! Я-то видел, как вы взвешиваете, я давно присматриваюсь. Мне еще в прошлую ярмарку сдавалось, что тут что-то неладно, я нарочно взвесил свинью!
– Да как ты смеешь, хам! Вот я полицейского позову! – крикнул представитель кооператива.
– Сам знаю, что я мужик и что вы барин, знаю, а что вы неправильно взвешиваете, тоже моя правда! Эй, ребята, сбегайте-ка который-нибудь за полицией!
Толпа всколыхнулась.
– Да я тебя арестую, вот посидишь в тюрьме, так узнаешь, что значит клеветать на человека!
– Так чего ж не посылаете за полицией? Я-то не боюсь, я хорошо видел, что делается!
Мясник незаметно придвинулся к весам и попытался столкнуть гирю.
– Не трогать! Не трогать, пока полиция не придет!
Теперь, наконец, мужики сообразили, в чем дело.
– Так они и мою свинью так взвешивали!
– Воры!
– Жулики!
– На наш кровавый пот, на наши деньги он себе вон какой дом в городе построил!
– На фальшивых весах зарабатывает! А кооператив, тьфу, вместе с ним обкрадывает мужиков!
– Правильно говорили, что этого кооператора выгнали откуда-то в Польше, так он к нам приехал кооператив налаживать.
– Наладил!
– Эй, ребята! Что тут разговаривать, дайте им по шее, одному и другому!
– Расхочется им на нашем горе животы отращивать!
– Да что вы разговариваете! Айда на них!
Первые, как всегда, с визгом кинулись бабы. Мясник поспешно отскочил за весы, кооператор сунул руку в карман, словно хотел вытащить револьвер.
– Го-го-го! – зашумела толпа. – А ну-ка, вынимай, вынимай пушку, ужо мы тебе покажем!
– Стой, стой!
Рябой сержант полиции с двумя постовыми бегом бежал по площади. Мужики заколебались.
– Что здесь происходит?
– Господин комендант! Господин комендант! – отчаянно кричал из вагона осажденный бабами мясник.
– Обкрадывают, живьем грабят мужика!
– Фальшивый вес!
Голоса слились в невероятный, дикий шум и гомон. Полицейские вошли в расступающуюся толпу. Кое-кто из мужиков неуверенно оглядывался, стараясь незаметно выскользнуть из плотного круга. Еще неизвестно было, как повернется дело.
– Молчать! Что случилось?
Крестьянин в сером пиджаке выступил вперед.
– Обвешивают. Всякий раз кладут на новую тару, на каютку, а каютка ведь та же самая!
– Лжешь! – крикнул сверху, с весов, представитель кооператива, но странно тонким голосом.
Комендант сурово всмотрелся в него.
– Тише! Вы потом ответите!
Кашовский съежился и побледнел.
– Ты откуда? Как твоя фамилия?
– Из Берез. Тымонюк Васыль.
– Ну, так в чем же дело?
– Да вот взвесил я сегодня утром свинью, у нас в лавке есть весы. Семь с половиной пудов потянула. Взял я свинью на воз, а я уж давно, еще когда в Синицы гоняли свиней, думал, что тут что-то неладно. Так что сегодня я к весам не торопился. А стою и гляжу. Сперва они взвесили каютку, положили на весы гири, чтоб уравновесить, а потом свинью в каютку и взвешивают. И как новую свинью подведут, он прибавит гирьку, на каютку, говорит. Как же на каютку, когда каютку они взвесили в самом начале, еще раньше, чем начали взвешивать свиней? Я думаю, подожду немного, когда дело до моей свиньи дойдет, все обозначится. Может, он и правильно взвешивает, а только так кладет. Ну, только моя свинья семь с половиной пудов весила, а он говорит семь, да еще без двух кило. Ну, скажем, два кило она могла и за дорогу потерять, а полпуда куда девались?
– Господин Кашовский, что это за история?
Но Кашовского уже не было. Он соскочил с весов на другую сторону и украдкой пробирался под вагоны узкоколейки.
– Лови его, ребята!
– И мясника и мясника!
– А ну, за ним!
Мужики толпой кинулись в погоню, полицейские за ними. Запыхавшийся сержант подбежал, когда мужики догнали преследуемых за валом песка и камней.
– Вот вы где!
– Подождите, сукины дети, мы вам теперь покажем!
– Дай ему, Степан!
– По башке, по башке!
– Ткни его в толстое брюхо, он его нашими свиньями откормил!
Воздух прорезал пронзительный полицейский свисток.
– Не бить! Смирно!
Полицейские помогали перепачканным беглецам подняться. У Кашовского лилась из носу кровь, оставляя красные пятна на светлом пиджаке. Мясник сопел, словно его вот-вот хватит апоплексический удар.
– К весам! Сейчас все проверим. Если кто потерпел убытки, кассир выплатит разницу.
– А как с ними? – вызывающе спросил кто-то и быстро нырнул в толпу под взглядом коменданта.
– Их в полицию доставят. Если были злоупотребления, я напишу рапорт.
– Убежать хотели, сукины дети…
– А как же, поехали бы в город, подмазали, где следует, а потом что бы мы им сделали?
– Да им и так ничего не сделают… Ворон ворону глаз не выклюет…
– За этим мы присмотрим…
– Ну да, уж мы присмотрим!
– Где только какой мерзавец ни заведется, так сейчас прямо к нам едет, шкуру с нас драть.
Они толпой шли обратно и плотно сбились вокруг весов, у которых уже суетился вызванный комендантом весовщик железной дороги.
– Тымонюк, твоя свинья на весах?
– Моя.
– Взвесьте, пожалуйста. Сперва каютку, потом свинью.
Свинья пронзительно верещала, когда ее вытаскивали, а затем снова запихивали в тесную ощетинившуюся занозами клетку. Пристальные крестьянские глаза впились в гири, наблюдали за руками весовщика, подозрительно ощупывали весы. Комендант стоял рядом и тоже внимательно наблюдал за весами.
– Семь пудов… с половиной! – громко объявил весовщик, и толпа заколыхалась.
– Правильно говорил Тымонюк, весы были фальшивые.
– Обманули нас!
– Воры!
Толпа снова двинулась к арестованным. Комендант преградил им путь, положив руку на кобуру револьвера.
– Ни с места! Скочень, Видзяк! Отвести арестованных в комендатуру! А вы идите к весам! Кто сегодня продал здесь свиней?
Торопливо поднялся лес рук.
– Квитанции есть?
– Есть.
– А у нас нет, мы уже получили деньги!
– Тише! Сперва те, у кого есть квитанции. Узнаете своих свиней?
– Конечно! Как свою свинью не узнать!
– Всякий свою узнает, а соседи засвидетельствуют.
– Ну, так к вагону, и давайте свиней на весы!
Быстро вывели первую свинью. Весовщик поставил гири, тщательно взвесил и официальным тоном объявил:
– Восемь пудов и три кило.
Комендант протянул руку.
– Сколько в квитанции?
– Семь с половиной пудов!
– Смотрите! На полпуда и три кило обманул!
– Стойте-ка, сколько это будет?
– Сколько будет? Пять с половиной злотых.
– Такие деньги!
Комендант собственноручно исправил квитанцию.
– Восемь пудов и три кило – заплатите! – обратился он к кассиру, испуганное, посеревшее лицо которого выглядывало из оконца поставленной у вагона деревянной будки.
– Господин комендант, как же так? – пытался он возражать, но умолк под холодным, пронизывающим взглядом темных глаз.
– Прошу немедленно уплатить!
Тот пожал плечами. Мужики тащили свиней из вагонов, запихивали их в каютку, весовщик объявлял вес, комендант вслух повторял цифру и исправлял квитанцию. Кассир выплачивал. Это тянулось бесконечно долго. Дело пошло еще медленнее, когда очередь дошла до крестьян, у которых уже не было на руках квитанций. Приходилось искать квитанции у кассира, сравнивать, доискиваться. Впрочем, таких оказалось немного. Всякий, получив деньги, быстро покупал, что нужно, и торопился обратно в деревню.
– А как же будет с теми, которые уже уехали домой?
– А мало ли их уехало!
– Из Ошита были… Из Прикладник были…
– Из Заруча…
– Из всех деревень народ съехался, и с этой стороны и с той.
– Уехали, даже и не знают, что тут было…
– Все будут оповещены, – сухо заявил комендант. – Я уведомлю через старост, и все получат, что им следует.
– А за прошлые ярмарки? Ведь когда еще этот мясник сюда приехал! Лет пять уже будет, а то и больше!
– В дырявых штанах приехал, а теперь что твой барин!
– На наших обидах разжирел!
– На нашей обиде каменный дом себе поставил!
– Отберут у него этот дом, отберут…
– Э, кто там станет у него отбирать! Сойдет с рук, голову прозакладываю!
– А может, и не сойдет.
– Коли мы присмотрим, не сойдет.
– Это кто – мы? Что мужик барину сделает? Ничего!
– Вот забрали же его в комендатуру, в тюрьму отвезут.
– Ну да, теперь, потому что нас здесь куча. Вот они и говорят так, а дальше кто их знает, что сделают?
– Только и нашего, что свои деньги получили.
– Один раз за сколько лет.
– Ладно, хоть раз.
С разговорами, пересудами они расходились, разъезжались, переправлялись на пароме на ту сторону. Комендант зашел в будку кассира.
– Как же так, господин комендант, я же не имел права выплачивать! Квитанции без подписи господина Кашовского недействительны.
Комендант наклонил к серому человечку искаженное злобой лицо.
– Квитанции недействительны? Да? А если бы пролилась кровь, это было бы действительно, а? Что бы я тут со своими двумя людьми сделал? Вы видели, что площадь была забита народом? Не беспокойтесь, они бы и с вами расправились, и с вами! Я полагаю, что и вы тут ручку приложили, не без того!
Кассир снова съежился.
– Я-то при чем?.. Кашовский был у весов, Кашовский писал квитанции…
– Так, так… А Цеслинский? А вы, будто ничего не знали? Кассир… Кооператив в мошенническом сообщничестве с мясником… И знаете, что из этого получается? Агитация за союзы получается, там не воруют! Не хватало только, чтобы мужики и здесь начали союзы заводить! А что бы вы сделали, если бы я не подоспел?.. Квитанции недействительны, но если бы убили несколько человек, это уж было бы действительно! Только помните, что первыми были бы вы трое!
Кассир скрючился, невидящими глазами глядя на облако пыли на липовой аллее, поднятое последней подводой, уже сворачивающей к парому.
Глава XIЕще не успели в деревне толком обсудить ярмарку во Влуках, после нее прошло всего два дня, как произошло новое событие. С утра грянула весть, что приезжает комиссар. Крестьяне толпились перед избами и оживленно судачили.
– Что это опять затевается?
– Наверняка ничего хорошего.
– Говорят, что новые налоги установят.
– Э?
– Уж не знаю, а только так говорят.
– Вроде и правильно говорят, а то зачем бы комиссару приезжать?
– Так разве комиссар налогами занимается?
– А чем ему заниматься?
– Что же, еще налогами обложат?
– Кто их знает?
– Вечно только плати и плати, а какая польза?
– Ведь только что платили.
– Да и не один раз!
– Этот самый, знаете, маленький такой, опять заходил, говорил, что, мол, не уплачено. Уплачено, говорю. А где квитанции? – спрашивает. А разве я знаю, где квитанции? Ребятишки куда-то затащили, что ли… На что прятать квитанции? Раз правильно заплачено, значит, точка.
– И я на этой неделе заплатил.
– За что?
– Да разве я знаю, за что? Он мне показывает бумажку, там, мол, все написано. А я неграмотный, откуда мне знать? Да и по-польски же написано, и не разберешь…
– Все плати, плати, плати, будто есть из чего…
– Да хоть бы у тебя фабрика денег была, и то не хватило бы.
– Ох, нет, не хватило бы.
– А теперь опять приезжает какой-то!
– Новая беда народу…
Мультынючиха, подав знак мужу, выскользнула из толпы. Он неохотно пошел с ней за угол избы.
– Ну, что?
– Слушай, раз так, может, лучше мне вывести поросенка из хлева?
– Куда ж ты его денешь?
– Да хоть бы в яму за конюшней… Не пойдет же он туда искать!
– Ну что ж… может, так и лучше.
Мультынюк вернулся к толпе разговаривающих, но она уже быстро таяла. То и дело кто-нибудь отделялся и исчезал в своих хозяйственных постройках. Зато усиливалось движение на задах изб и конюшен. Прятали поросят, выводили мелких, тощих овец. Паручиха вынесла в ветлы обвязанную лозой охапку нечесаного льна. Павел с тревогой думал о коровах.
– Ольга, может, послать кого сказать, чтобы не гнали коров в деревню?
– Я сбегаю, – с охотой предложил Владек.
– Что ж, сбегай. Скажи там Семке и остальным, пусть сидят на выгоне, пока мы не дадим знать.
– А лошадей?
– И лошади пусть остаются на выгоне. Только ты не успеешь и туда и сюда слетать.
– Васылько пойдет.
– Вот и ладно. Пусть сидят хоть всю ночь. Теперь еще тепло, не замерзнут.
Около полудня на дороге появилась бричка и остановилась перед домом старосты. Там уже ожидали, как было велено, деревенские власти и делегаты.
Комиссар, светлый блондин, высокий и представительный, быстро вошел в избу, едва не стукнувшись головой о притолоку. За ним семенил еще какой-то чиновник, видимо его помощник.
Староста вежливо кланялся, но глаза у него тревожно бегали, особенно когда на столе очутился коричневый туго набитый бумагами портфель. Мужики озабоченно переглянулись. Комиссар вытащил бумаги, разложил их на столе. Помощник вынул из кармана самопишущую ручку.
– Гляди, гляди, – зашептали в толпе, – без чернил пишет!
– Э, без чернил! Чернила, видать, в середке…
– Как это может быть, в середке? Пустяки говорите!
– И вправду пишет!
– Во, господские штучки!
Они умолкли, так как комиссар поднял голову.
– Деревня пользуется сервитутами, да?
Мужики тревожно переглянулись.
Староста искоса заглянул в бумаги, но ничего не понял.
– Ишь, с сервитутов начинает, – шепнул кто-то у дверей.
– Хитрая бестия!
Комиссар выждал с минуту.
– Так как же с этими сервитутами?
Староста открыл было рот, но Пильнюк предупредил его:
– Сервитуты, конечно, есть, как же без сервитутов? Есть…
– Есть, есть, как же, – подтвердили остальные.
– Сколько земли у вас по сервитутам?
В избе воцарилось гробовое молчание.
– Это земли-то? – удивился Семенюк.
– Земли-то нисколько нет, – разъяснил староста.
Комиссар нетерпеливо пожал плечами.
– Как же так, вы же сами говорите, что сервитуты есть?
– Да сервитуты-то есть, как же без них?
– Ну так, значит, как же?
– Ну, на землю, на нее сервитутов нет. А только на выгон.
– И на луга.
– Ну вот, именно! Так сколько же у вас всего по сервитутам?
Мужики снова переглянулись. Вот где зарыта собака. Налоги за сервитуты, наверно, будут насчитывать с гектара.
– Говори, Павел!
– Говори ты, Кузьма!
– Староста пусть говорит…
– Э, что староста знает! Говори, Саша!
Подталкиваемый несколькими руками, Пильнюк выступил вперед.
– Как сказать? За рекой вроде пастбище… Ну, там немного… Опять же конского выгона клочок…
– Ну ладно, у меня здесь есть карты, только неразмеченные. Сколько всего?
Пильнюк лихорадочно производил про себя деление. Подсчитывал и делил. Мгновение колебался.
– А всего… Всего по сервитуту будет… двести гектаров.
Застывшая в напряжении толпа облегченно вздохнула.
– Двести, двести, – торопливо подтвердил староста, а за ним и остальные.
– Пишите, пожалуйста, – обратился комиссар к помощнику.
И все глаза снова обратились на странный предмет, на самопишущую ручку, которая быстро забегала по бумаге, оставляя на ней ровные ряды букв.
– Так, стало быть, двести гектаров…
Помощник торопливо писал, покусывая нижнюю губу.
– Ну, так я вам теперь прочту, а потом вы подпишете.
Он читал медленно, ясно, но мужики и не думали слушать. Вот хитрец этот Пильнюк! Ишь ведь что вывез – двести!
– Я полагаю, вы довольны, что этот вопрос, наконец, будет разрешен, – благожелательно сказал комиссар.
Мужики опустили глаза, чтобы скрыть хитрый блеск радости. Еще бы недовольны! Ох, и хитрый же этот Пильнюк! Умен, ничего не скажешь, умен! А комиссар-то! Вроде и ученый, а сразу поверил!
Первым подписался староста, вслед за ним и остальные. Как кто умел. Были такие, что могли подписаться даже и польскими буквами, другие по-украински, а некоторые и крестиками. Как кто умел.
Комиссар складывал бумаги и спрашивал, как проехать в усадьбу.
– Я всегда предпочитаю сперва договориться с крестьянами, – говорил он старосте. – А в усадьбу потом. Тогда уж знаешь, чего держаться.
Староста внимательно поглядел на него.
– Да, да… Я ведь сам родом из деревни, – сказал комиссар и погладил всклокоченную головку Старостиной внучки, вертевшейся около брички.
– Из деревни, – насмешливо пробормотал Семенюк, когда лошади тронулись по направлению к усадьбе.
– Смотри-ка, вроде и ученый, а сразу поверил…
– Хо-хо! Пильнюк – он всякого проведет!
– Мужики! А ведь о налогах-то он ничего не говорил?
– Не такой он дурак, чтобы сразу говорить. А вот поедет в город, запишут в книжки, да и пришлют бумажку – плати!
– Ну и Пильнюк, вот голова-то!
– У меня аж дух захватило, как услышал!
– Я сразу сказал: пусть, мол, Пильнюк говорит!
– Ловко придумал! А вылез бы какой дурак, и что бы было?
– Ну ладно, удалось…
Они расходились, довольные. Женщины тащили обратно в избы поросят и овец. Владек вторично понесся на выгон, предупредить, что можно возвращаться в обычное время. А солнце уже клонилось к закату, и пастухи стали загонять коров к реке. Голодный скот, который едва мог ущипнуть что-нибудь на вытоптанном, тощем лугу, пестрым стадом теснился у брода. С плеском и хлюпаньем входил в реку. Пастухи подгоняли его резкими окриками, тогда он вдруг бросался бегом, из-под копыт разбрызгивая фонтаны. Вся скотина не помещалась на узкой песчаной отмели, выступавшей почти на поверхность воды; коровы, теряя почву под ногами, пускались вплавь, погружаясь по шеи в воду. С шумом и плеском они выбирались на берег, шли всем стадом вверх, к деревне, и там уже разъединялись, сворачивая поодиночке на свои дворы.
– Ольга! Скотина идет! – заорал маленький Петрик, и девушка кинулась открывать ворота. Вбежали четыре худые коровы и сразу стали оглядываться в поисках еды. Одна схватила вязанку соломы, брошенную возле хлева.
Ольга вынесла из избы оцинкованное ведро и подошла к коровам.
– Ну, Пеструшка, Пеструшка, стой, стой…
Она присела, поставила между коленями ведро и потянула за соски. Тоненькая струйка молока зазвенела по жести. Но Пеструшке надоела солома, и она двинулась дальше. Ольга, едва успев схватить ведро, побежала за ней. Корова остановилась у забора.
– Пеструшка, да стой же…
Кустики сорной травы, торчащие по ту сторону забора, задержали корову на несколько минут. Но закончить доение все же не удалось – она опять отправилась на поиски.
– Вот упрямая! Хоть бы минуту постояла! Сколько набегаешься, пока ее выдоишь!
Ольга ходила с ведром за коровами, а они бродили по всему двору в поисках чего-нибудь съедобного. Наконец, ей удалось выдоить последнюю. На дне ведра белело кварты полторы молока.
«Могла бы и мать подоить хоть одну. И спина и ноги заболят, пока их всех выдоишь», – сердито подумала девушка, внося ведро в сени.
В сенях возился Петрик. Он связывал лыком деревянные крылья маленькой ветряной мельницы.
– А где же отец?
– Опять пошел к старосте.
– К старосте? А зачем?
– Не знаю…
С улицы прибежал Семка.
– Ты смотри не испорти мельницы, завтра поставим ее на воде.
– Поставим, – обрадовался ребенок.
– Не знаешь, Семка, зачем отец пошел к старосте?
– Семенюк пошел, и отец с ним. Я и не спрашивал.
А в избе старосты снова было полно народу. Еще больше, чем утром. У стола сидел ехидно ухмыляющийся Хмелянчук.
– Нечего сказать, наделали вы делов, умно, очень умно….
– А что, разве не умно, а?
– Да ничего. Я как раз пришел к управляющему поговорить о молотилке, вдруг комиссар подъезжает. Управляющий аж побелел. Я думаю, стоит послушать. Строгий человек господин комиссар, очень строгий… Сразу так и насел на управляющего. Крестьяне, говорит, уже подписали протокол. Я слушаю, что будет, а у управляющего руки дрожат. Комиссар и говорит… Собственными ушами слышал, а то, если бы мне кто рассказал, и не поверил бы… «Так вот, господин управляющий, – это комиссар-то говорит, – крестьяне единогласно показали, что пользуются по сервитуту двумястами гектарами… Так что я очень прошу вас не чинить никаких затруднений; никаких проволочек я не допущу». Управляющий прямо обалдел, а потом и говорит: «Зачем же мне чинить препятствия? Действительно, крестьяне пользуются двумястами гектарами».
Мужики удивленно переглянулись.
– Глядите-ка, управляющий-то!
– Подтвердил…
– Умом он тронулся, что ли?
– Ругаем его, ругаем, а все ж он неплохой человек.
– Ну и хорошо. Раз управляющий подтвердил, стало быть, не придут перемеривать.
– Одурели вы, что ли? – со злостью спросил Хмелянчук, и его лисье лицо сморщилось в презрительную гримасу.
– Да что вы людей дураками ругаете? – возмутился Павел. – Заплатим налог только с двухсот гектаров, это, по-вашему, плохо?
– Налог?
– Да вы сами, видно, одурели! Чему так дивитесь? Может, он не для того приехал, чтобы обложить налогом сервитут?
– Для баловства приехал!
– Делать ему нечего было, так он в Ольшины собрался!
Рыжая голова Хмелянчука покачивалась из стороны в сторону. Губы снова искривились.
– Вон как, вон как…
Староста, какой-то странно маленький, весь съежившийся, сидел в углу и не говорил ни слова. Мужики напали на него.
– А что ж вы ничего не говорите?
– По-вашему, ведь все было сделано как надо!
Староста пожал плечами.
– Хмелянчук другое говорит… А мне откуда знать?
– Как другое?
– А вот так, – другое, – вмешался Хмелянчук. – Вы разве не слышали, что с сервитутами собираются покончить?
– Ну, об этом давно уж разговоры идут… Да куда там!.. Может, где в других местах, а у нас?
– Говорили что-то мужики из Кужав, когда ездили луга искать…
– Да, что-то такое говорили…
– Потому и говорили, что сервитутов больше не будет.
– Это как же так?
– Не будет, и все. Все, чем мужики пользовались по сервитутам, будет разделено пополам. Половина достанется деревне, а половина усадьбе.
– Ой ли?
– Наверное знаю. Кое-где это уже и введено, не везде, но введено. Вот и к нам комиссар приехал.
Пильнюк побелел как стенка.
– Так, стало быть… стало быть, он по этому делу…
– То-то и оно-то!
– Так мы, значит, получим половину с двухсот…
– Как так с двухсот, ведь мы пользуемся шестьюстами гектарами – значит, приходится половина от шестисот! Сколько это будет?
– Триста.
– Никаких трехсот, сто получите, и дело с концом, – отрезал Хмелянчук.
– Почему же это сто?
– А потому, что протокол составлен и все вы подписались, что по сервитутам пользуетесь двумястами гектарами. А управляющий подтвердил, так что теперь уж и тягаться нечего. Крышка.
– Это как же так?
– Да так, что выдадут вам за рекой сто гектаров.
– Это пастбища-то?
– И пастбища, и лугов, всего вместе сто гектаров.
– А остальное?
– А остальное возьмет помещик, теперь уж это будет его собственность.
– А где же мы будем скот пасти?
Хмелянчук пожал плечами. Мужики переглянулись.
– Не может этого быть.
– Спросите кого хотите. Надо было сперва посоветоваться, а не делать сразу по-своему.
– Да вы-то чему радуетесь, ведь это небось и вам убыток? – подозрительно спросил Павел.
Хмелянчук съежился и инстинктивно оглянулся на дверь.
– Да мне-то что… Я и то больше в своем саду да на своих межах пасу. Много там скот наестся, на этом пустыре за рекой…
Это была правда, и они знали это. Хмелянчук мог спокойно дожидаться раздела, который в корень подрезал деревню.
Но Пильнюк все еще не сдавался:
– Так остаться не может! Ведь все же знают, что мы пользуемся шестьюстами гектарами. Напишем прошение!
– Как раз! А зачем было обманывать комиссара? Еще в тюрьму за это попадете, вот и все…
– Надо идти к комиссару!
– Да он уж давно уехал. Где вы его теперь будете искать? Да и не знаю, позволит ли комиссар дурака из себя строить… Протокол подписан, переслан в воеводство, теперь уж вы ничего не добьетесь!
Староста тяжело поднялся со скамьи и зажег лучину в железном колечке. Рыжая копоть взвилась вверх к отверстию в потолке. По избе разлились подвижные тени.
– А вы тоже, а еще староста! Староста должен все знать!
– Я что, один, что ли, здесь был? – мрачно огрызнулся тот. – С утра все толковали, налоги да налоги. Откуда мне знать, что дело не в налогах? Да вы мне и слова сказать не дали. Пильнюка выталкивали…
– Что ж, правильно говорит… – вздохнул Семенюк. – Всегда приезжают только за налогами да за податями, откуда же знать, что на этот раз другое?
– Всегда всё против народа обернется, хорошее ли, плохое ли, всё против нас…
– А было бы триста гектаров своей собственной земли…
– Хоть они никуда и не годятся, эти пастбища, а все же были бы свои…
– А вышло вон что…
– Комиссар-то, видно, добра нам хотел…
– Откуда же кто мог знать, что он добра хочет, когда он из города?
– Говорил, что сам из деревни…
– Из деревни? А ты ему поверил?
– Вот беда-то!
– В Порудах мужики пятьсот гектаров из сервитутов получили, – сообщил Хмелянчук.
– Да ведь в Порудах мужики судились из-за чего-то с помещиком?
– Из-за сервитутов и судились. Да только мужики выиграли процесс.
– В Порудах Паранюк старостой, – хмуро заметил Кузьма, исподлобья поглядывая на старосту. Тот беспокойно засуетился.
– Не может быть, чтобы пятьсот гектаров.
– Может быть, я верно знаю. Три года судились и высудили.
– Три года?
– Паранюк раз пять в Варшаву ездил.
– В Варшаву?
– В самую Варшаву. Вот комиссия и присудила.
Хмелянчука окружили теснее, а он, постукивая по столу волосатыми пальцами, рассказывал:
– Там барин сидит в усадьбе, а не то что у нас, за границу управляющий деньги посылает. Тот сидит в усадьбе, страх какой упорный барин.
– За место в сенокос четырнадцать злотых требует, приезжали люди из Кобелюков, рассказывали.
– Четырнадцать злотых! – удивились мужики.
– А что ему не требовать? Богатый барин, – подтвердил Хмелянчук. – Ну вот, дошло дело до сервитутов. Забегал комиссар по деревне, мужики говорят: тысяча. Он к барину, тот говорит – четыреста.
– Видали, какой!
– Всякий себе тянет…
– А уж, кажется, у него всего много.
– У кого много, тому все больше хочется, вон и Хмелянчук тоже никогда нажраться не может, – ехидно заметил кто-то вполголоса.
– Ну и что?
– Да ничего. Вот и стали судиться.
– С барином?
– А почему нет? С барином. Планы у Паранюка были.
– Ну, разве что планы были…
– Ну и что?
– Как же, были планы… Они еще у деда его были, с давних времен. Когда в войну всех за Берлин угнали, так и старика тоже. А этих планов он все равно не выпустил из рук. А потом, через несколько лет, когда стал умирать, так он Паранюку, внуку своему, планы передал. Вот как начались суды из-за сервитутов. Барин свое говорит, а управляющий все подтверждает. А Паранюк ничего, только планы показывает.
– Ну и как?
– Барин вертелся, вертелся, в Варшаву ездил, оттягивал, как мог. А Паранюк поедет в Пинск, сядет в вагон, да за ним, в Варшаву. И всё бумаги показывал. Три года эта мука тянулась: барин свое, а Паранюк свое. Потом комиссар как грохнет кулаком по столу, как крикнет на барина…
– Барин на барина?
– Да вот бывает, видно, и так. Вот мужики и получили свое, половину, по всей справедливости.
– Это им Паранюк выхлопотал.
– И не диво, Паранюк мужик умный!
– В прежнее время у царя служил.
– В Царском Селе, в царских покоях в карауле стоял…
– Вот и научился, как надо на свете жить.
– Когда война кончалась, он из Одессы сюда на паре лошадей бежал.
– Еще и ржи с собой привез с дороги.
– И одежду.
– А мы босиком по снегу шли…
– Что говорить! Паранюк!
Староста сидел сгорбившись. На его кудлатую голову все эти рассказы о Паранюке падали, как самые тяжкие обвинения. Но кто-то уже возразил:
– Э, что там говорить! Паранюк-то один, а деревень у нас сколько?
– Деревень сто будет…
– Что там сто! С тысячу будет. А Паранюк-то один. Вот ничего и не сделаешь, хоть бы и бумаги были. А у нас разве есть какие бумаги?
– Нет.
– Ну, вот видите. Видно, уж так суждено было.
Хмелянчук собирался уходить. Он тщательно застегивался, со скрытым злорадством поглядывая на помрачневшие, погасшие лица мужиков.
– Да, да. Кто хитрит, тот всегда сам себя перехитрит…
– Уж какие наши хитрости!
Они медленно расходились, тяжело шлепая лаптями по дороге.
– Вот хоть бы и этот Хмелянчук… Кажись, мог бы сказать, раз сам знал.
– Ну уж, Хмелянчук! Помните, как он все советовал тогда с комасацией, а что вышло?
– Иуда он, только и всего.
– Мужицкому горю радуется.
– А ведь сам здешний, тоже мужик.
– Какой он там мужик… Сад у него, земли много, коровы жирные, какой он мужик?
– И верно, – подтвердили остальные.
Толковали о происшедшем и женщины. Но они толковали иначе – с глумлением над дуростью мужиков. Известно, мужика всякий, кто хочет, обманет. Куда мужику понять что-нибудь! Вот если бы они, бабы, взялись за дело – они бы показали!
И еще о Паранюке:
– Страшной клятвой Паранюк клялся деду, что никому не отдаст, никому не покажет бумаги, хоть бы его родная мать на коленях умоляла…
– Батюшки!
– Так уж он деду присягнул. Три раза троекратным крестом перед иконами крестился.
– Страсти какие!
– И уж только потом, когда вышло это дело с сервитутами, только тогда Паранюк показал планы. Как грохнет в усадьбе кулаком по столу, так липовый стол надвое и раскололся…
– Ой, страсти!
– Так оно было, так. Вот за деревней и признали всё, что полагалось.
Женщины вздыхали, качали головами, нашептывали одна другой легенду о Паранюке, старосте из Поруд, и, вздыхая, расходились по домам.
Хмурое, уже осеннее, небо низко нависало над темной землей.
