Текст книги "Звезды в озере"

Автор книги: Ванда Василевская

сообщить о нарушении

Текущая страница: 5 (всего у книги 16 страниц)

– Не ори, – апатично сказала Зося, появляясь в дверях.

– Как это, не ори? Дома я или не дома? Скажите, пожалуйста, орать не разрешает! Мир рушится, понимаешь, б…, мир рушится, а она мне… Водки! – заорал он диким голосом.

– На, жри, – сказала она равнодушно, ставя на стол откупоренную бутылку.

– Господин комендант, никакого смысла нет… – осторожно начал было Карвовский.

– Смысла нет? Ни в чем смысла нет. Понятно? Все рассыпалось прахом! Только и смыслу, что выпить! Откуда ты знаешь, что завтра будет, а? Ну, скажи, откуда? Смысл… Лимузина у вас нет, пан Карвовский, вот что. Да и откуда?.. Самые главные сукины сыны в лимузинах драпали. Видел? Ну, вот… А для нас лимузинов не осталось. Нам пуля в лоб, только и всего, или напиться…

Он взял бутылку дрожащей рукой, но не пролил ни капли, наливая рюмки.

– Получили какие-нибудь известия?

Сикора разразился хриплым смехом.

– Известия? А как же! Почему бы нет! Есть известия, есть!

Он наклонился над столом и таинственным шепотом спросил:

– Какого черта вы тут сидите, Карвовский? Спятили вы, что ли?

Инженер резко отшатнулся.

– Ведь говорю же вам, как путному! Драпанули все! В Луцке, в Пинске, в Синицах – хоть шаром покати! Мой Вонтор тоже не выдержал, нестойкий человек, – известно, водку пить не умел как следует… Вчера утром на велосипедик – и айда! Один я… Один Александр Сикора на все Полесье, Волынь и так далее… Хо! Хо! Паленчицкая комендатура. Алькасар! А вы дурак, что еще тут сидите! Бежать надо! А тут еще… Вы разве ничего не знаете?

У инженера побелели губы.

– А как же вы?

– Что я? Пешка! Александр Сикора, переведенный сюда в штрафном порядке, понимаете?.. А им лучше знать… Господам министрам, господам командующим, господам комиссарам. Вот они и драпанули, тю-тю! А ведь они знали, хорошо знали, чего ожидать! Рассчитали – как же, рука руку моет… По этой дороге, Карвовский, через Паленчицы сам… Да что я вам буду государственные тайны… Сами понимаете. И вдобавок, такое несчастье, все подштанники растерял; целый чемодан шелковых подштанников, понимаете? Как же он там будет без шелковых подштанников? Мы – другое дело, мы, пан Карвовский, хамы, а они… Пейте, Карвовский, за их шелковые подштанники, за их шампанское, за их шлюх, которых в санитарных каретках в Румынию вывозили! Пейте, Карвовский! До дна, до дна! За их здоровье! Чтоб им тысячу лет не издохнуть, тысячу лет жить, понимаете?

– Стыдно, господин комендант, – сурово сказал Карвовский, пытаясь сдержать все сильнее бившую его дрожь.

– А, вы меня учить? Эх, пан Карвовский, господин инженер, я вас насквозь вижу, знаю вас, как облупленного! Вы где подмазали, чтобы мужиков на этой рыбе надуть, а? Высоко, должно быть, подмазывали! Все вы одинаковые, сукины дети! Только один может побольше продать, а другой поменьше… Вы вот Иванчука продали, а они… как это говорится – отечество. Понимаете? Все – одинаковая пакость, начиная с вас и до самого главного… Зоська, давай водку, а то убью!

– Может, хватит? – робко обратился инженер к входящей с бутылкой Зосе. Она пожала плечами.

– Чего уж там! Пусть пьет. Кончится водка – перестанет. Всего несколько бутылок осталось.

– Видишь, какова! Скотина, как всякая женщина, а какое-то соображение имеется… Пейте, пейте, пан Карвовский! Напейтесь хорошенько, а то еще помешаетесь с горя, что вы еще больший скот, чем я думал… Пейте. Не шампанское – шампанское они все вылакали, нам только чистая сивуха осталась… По мне, сивуха лучше!

Инженер решительно опрокинул в себя одну рюмку, другую. Тотчас закружилась голова.

– Господин комендант, так как же собственно… Что делать?

– Что делать? Выпить рюмочку – это самое главное! Вот так… Видите, как дело пошло.

– А потом?

– А потом еще одну. Что делать, спрашиваете? Чего же вы так поздно хватились, а? Мало разве времени было? А теперь уж капут…

– Капут?

Пот выступил на лбу инженера, но пьяный туман застилал ему зрение, и в этом тумане все казалось не таким страшным, как полчаса назад. Он пристально всматривался в лицо полицейского. Это лицо плясало, росло, пухло, становилось огромным, удалялось и вновь появлялось перед самыми глазами, маленькое и сжатое. Он с трудом улавливал слова Сикоры.

– А то что же? Капут. Кто удрал, тот удрал. А теперь куда?..

– А сами вы?

Комендант презрительно усмехнулся.

– Я? Я же вам сказал, Александр Сикора – последний пост, Алькасар… Можно было, конечно, на велосипеде… Но как забрать с собой на велосипеде водку? А без водки скучно.

– Вы шутите.

– Вот именно. Шуточки…

Он наклонился, словно хотел шепнуть что-то, но вместо этого громким, хриплым голосом закричал:

– Помните? Я всегда говорил – хамы убьют! Еще прежде чем Людзика убили, говорил – убьют! И его, и меня, и вас, и всех! Так чего же убегать, раз так суждено? Уж лучше здесь. Понимаете? Дома, а не на дороге… Людзика убили, и меня убьют. Так уж решено, понимаешь?

– Решено? – пробормотал инженер.

– Да, вот, решено! Уж там не беспокойся, обсудили, постановили.

– Кто?

– Кто? Известно – кто. Сукины дети. Ну, пан Карвовский, пейте!

– А я все думаю, не уехать ли?

Язык не повиновался Карвовскому.

– Отчего же, поезжайте. Только куда?

– К границе.

– Ясно, что к границе… Там только вас и ждут… А каким путем?

– Об этом я вас и хотел спросить, каким путем?

– Выдумали тоже! Я столько же знаю, сколько и вы… Поезжайте прямо. До границы недалеко!.. Только вот что я вам скажу, пан Карвовский… Эх! На восток не советую, а с другой стороны, опять же…

– Кто?

– А вот эти самые заблудившиеся танки, понимаете? Заблудившиеся танки… Все танки заблудились. Хо-хо! Я ведь все вижу, все слышу. Проезжали тут наши ребята, – ох и мчались! Первые драпали, прямо вслед за лимузинами. Здорово драпали наши ребята, хо-хо! Видел я их тут…

– Со мной они не хотели разговаривать.

– Ну ясно, вы штатский, а это го-су-дарственная тайна, хе-хе… Всюду заблудившиеся танки – под Краковом, под Варшавой, под Люблином, под Ковелем… Одни только заблудившиеся танки! Ха-ха!

– Тут смеяться нечего, – вскинулся инженер.

– А что мне, плакать прикажете? Смейтесь и вы, Карвовский! Продано все, все, понимаете? И меня продали и вас! Все подсчитано! Каждый город, каждая деревня, каждая хата и каждый человек! Оптом продали. Вы занимались розничной торговлей, а эти большие господа – оптом! Продается отечество – пожалуйста! Отечество ничего себе! Эх, пан Карвовский, в Кракове вы были?

– Был.

– Вот видите. Вавель, бульвары… Ну и город! Я в Кракове родился. Интересно, сколько за Краков дали? За Вавель? Хорошие деньги, должно быть, заплатили. Хватит и на девок, и на шампанское, и на шелковые подштанники… Пейте, пан Карвовский!

– А… на румынскую?

– Можно и на румынскую… Ехал тут один и на румынскую. Жена собачек везла. Понимаете, собачек? Эх!

– Кто? – не понял Карвовский.

– Ну этот, знаете… Черт с ним, в общем… А ведь здешние хамы уже давно знали, что и как. Из своих листовок, должно быть. Но мы защищали правопорядок… Я, комендант Сикора, защищал правопорядок… Чтобы они могли спокойно продавать, понимаете? Чтобы им никто не мешал, чтобы никто им в руки не заглядывал, чтобы все в струнку стояли… Мол, величие Речи Посполитой… Эх, пан Карвовский!

Он упал лицом на стол и заплакал тяжелыми, пьяными слезами. Из его груди вырывались звериные стоны, дикое, безнадежное мычание. Инженеру стало душно. Вдруг Сикора поднял голову. Глаза у него были совсем сухие.

– А вас, пан Карвовский, хамы изловят и кишки из вас выпускать будут. Чего только они еще ждут, не понимаю? А вам следует, вот уж следует все кишки выпустить… И вам следует и мне…

– Что вы, что вы! – перепугался Карвовский.

Сикора махнул рукой.

– Э, уж я-то знаю, я-то прекрасно знаю… Вы тут свою работку делали, сукиным детям помогали… Как знать…

Он подозрительно, исподлобья взглянул на Карвовского.

– Может, и вы?

– Что я?

– Да вот, денежки-то получали?

– Какие деньги?

– Вот те самые… Черт вас знает… Приезжали вы сюда, то тут сидели, то еще где-то. Откуда мне знать? Может, тоже какие-нибудь там планики, чертежики, карты какие-нибудь, а?

Карвовский с ужасом взглянул в совершенно трезвые глаза коменданта и сам сразу отрезвел, словно на него ведро воды вылили.

– Вы с ума сошли?!

– Нет. Хотя почему бы мне и не сойти с ума? Странно… А вам нечего обижаться… Известно… Если министры, генералы, так почему бы и вам?.. Можно и вам! Подзаработать что-нибудь впридачу к своей рыбке. Раз продавали Краков, Познань, Варшаву – почему бы и вам не продать хоть… Паленчицы?

Он стоял, опершись на стол и слегка покачиваясь.

– Только что́ за них дадут, за Паленчицы? Дыра, безнадежная дыра…

– Вы меня оскорбляете, – задыхаясь, выдавил из себя инженер.

Сикора закачался сильнее; казалось, вот-вот он рухнет на залитый водкой стол.

– Оскорбляете… Подумаешь, какой-то пьяница!.. Слабая голова у вас, пан Карвовский. А жаль, можно было бы как-нибудь выпить… Ишь, обижается… Гнида вы, пан Карвовский, паршивая вошь… И убирайтесь-ка вы отсюда!

Он пытался вылезть из-за стола. Брови его грозно хмурились. Карвовский вскочил, дрожащими руками оправляя на себе костюм.

– Ну, я сказал – убираться!.. Дела у меня есть тут разные… Срочные дела. Понятно? Не терпящие отлагательства… Ну, живо!

Инженер поспешно отступал к двери, не сводя глаз с Сикоры. Протянул руку за спину, нащупывая дверную ручку.

– Боишься? Ничего, не бойся. Я-то тебе ничего не сделаю. Это уж кто-нибудь другой из тебя кишки выпустит, не я… Все кишки, господин инженер.

Он язвительно улыбнулся. Карвовский бросился в дверь и с грохотом захлопнул за собой. Сикора вернулся к столу, налил еще рюмку, поднял, взглянул на свет.

– Ну, будем здоровы! – сказал он себе радостным, бодрым голосом. Поставил рюмку на стол и направился в другую комнату.

– Зоська! Ты что, спишь уже?

– Поздно! – нехотя пробормотала она, повернувшись на кровати. Сквозь полуоткрытую дверь из соседней комнаты сюда падала полоса света. Глаза коменданта постепенно освоились с полумраком.

– Слушай-ка, Зося…

Она приподнялась на локте.

– Шел бы ты лучше спать! Опять напился…

– Пью, так на свои. Понятно? Но я не об этом хотел…

Он провел рукой по лбу. Жена с беспокойством смотрела на него. Он подошел к кровати и грузно опустился на самый край.

– Вот что, Зося…

Ее поразила неожиданно мягкая интонация в голосе мужа, но тут же в лицо ей пахнуло невыносимым смрадом водки. Она отодвинулась к стене.

– Иди спать, – сказала она сурово. – Поговорим, когда проспишься.

– Когда просплюсь. Ну что ж, может, ты и права, Зося, – когда просплюсь.

Он поднялся и отошел к своей кровати. Зося натянула одеяло на голову и моментально уснула тяжелым, душным сном.

Сикора сидел на своей кровати, свесив голову. Ему что-то чудилось, в голове проносились какие-то мысли. Он было решил вернуться к столу, – там еще что-то осталось на дне бутылки, можно допить. Но раздумал. Закрыл лицо руками и так и остался сидеть.

Кругом было тихо, и в этой тишине отчетливо слышалось ровное, глубокое дыхание женщины. Сикора кашлянул. Она не шевельнулась. Он осторожно встал, прошел на цыпочках в соседнюю комнату. Сапоги у него скрипели, но Зося спала крепко.

С минуту он постоял у окна. Небо было усеяно звездами. Они горели, искрились во мраке. Далеко на горизонте небо розовело, словно там занималась ранняя, робкая заря. Но было лишь около полуночи, – это где-то далеко горели деревни. Сикора попытался было определить, где это, но тотчас оставил эту попытку. В голове у него все перепуталось – в которой стороне Синицы, в которой Ольшины.

Он подошел к шкафу, поставил лампу на пол. Потом вытащил парадный мундир и, сняв с себя будничную форму, стал его натягивать, медленно, осторожно, не попадая в брюки, в рукава. Достал из ящика коробочку, вынул орден и, глядя в зеркало, пристегнул его не с той стороны. Долго смотрел на себя в зеркало, но тот, в парадном мундире, то приближался, то удалялся, словно в клубах тумана. Сикора махнул рукой, взял лампу и на цыпочках пошел в другую комнату. Он остановился у кровати. Зося спала. Одеяло спустилось, на смятой подушке вырисовывались белые, пухлые плечи. Пряди волос рассыпались, она ровно дышала полуоткрытым ртом, и что-то детски-беззащитное было в ее лице. У Сикоры дрогнули губы. Он поставил лампу на стол так, чтобы свет не падал на лицо спящей. Постоял минутку, потом прицелился ей в висок. Приставляя револьвер, он увидел еще тоненькие голубоватые жилки на белой коже и нажал спуск. На секунду она открыла глаза, огромные в это мгновение, круглые, как у совы. Он выстрелил еще раз. Она не шелохнулась, только как-то опустилась, как будто глубже ушла в постель. Сикора осторожно, кончиками пальцев, погладил белую руку, лежащую на одеяле. Внимательно осмотрел револьвер и сунул в рот дуло. Он почувствовал неприятный вкус не то дыма, не то железа. Нажал спуск раз, потом, совершенно уже автоматически, другой. Все загудело, зазвенело в ужасающем, непонятном грохоте, наполнившем весь мир.

Когда Карвовский узнал о смерти Сикоры, он совсем растерялся.

– Ничего не понимаю, ничего не понимаю, – повторял он жене. – Подумай, ведь я же был у него как раз в тот вечер… Мне и в голову не пришло. Болтал разное, ну – как всегда, когда пьян. Но чтобы такое… Что только творится, что творится! Страшное дело…

Он пошел в местечко разузнать что-нибудь. Но никто ничего не говорил; люди затаились. Инженер убедился, что он остался один. Немногочисленные служащие уже давно уехали, а с тех пор как опустела паленчицкая комендатура, не с кем было слово сказать.

– Иди к Сюлиму, евреи всегда все знают, – посоветовала жена, и инженер послушался.

Сюлим даже привскочил, когда скрипнула дверь лавки.

– Ну, как дела, Сюлим?

– Да как? Ни то ни се…

Карвовский присел на табуретку и осмотрелся. В прохладной лавчонке пахло цикорием и пылью, но полки стояли пустые. Пусты были и банки из-под ландрина, только на дне осталось немного цветных крошек.

– Как торговля?

Старый еврей пожал плечами.

– Торговля? Какая может быть торговля? Разве можно где-нибудь купить товар? Что было – продали, ну и конец.

– Так что же будет?

– А я знаю, что будет? Это уж вам скорей, господин инженер, знать. А мне откуда?

– Все-таки вы много народу видите, встречаете людей…

– Людей? Каких людей? – испугался еврей. – Разве теперь кто-нибудь знает что? Никто ничего не знает.

– Армии не видать, ничего не известно…

– Какая армия? Уже нет никакой армии, капут! Тут солдаты проходили, я им папиросы последние отдал… Нет никакой армии…

– А… те, немцы?

Еврей испуганно оглянулся.

– Те – боже упаси…

Он на цыпочках подошел к двери на улицу, приоткрыл ее, выглянул, потом опять старательно закрыл. Карвовский тревожно следил за его движениями. Еврей на цыпочках подошел к инженеру и наклонился бородатым лицом к его уху.

– Не может быть! – вскочил Карвовский.

Сюлим пожал плечами.

– А я знаю? Ничего я не знаю. Вы спрашиваете, что говорят, вот я вам сказал, что говорят…

– Кто говорит?

– Я знаю?.. Мужики говорят. Разные люди говорят. В деревне говорят.

– Этого не может быть! Это неправда! – лихорадочно повторял инженер.

– Я ничего не знаю… Разве я что говорю? Я ничего не говорю! Слышал, и все… А вы там как хотите… Может так, а может не так…

Карвовский, выходя, как пьяный, споткнулся на пороге. Сюлим двинулся за ним и с порога лавки посмотрел вслед инженеру с едва заметной, тонувшей в седой бороде усмешкой.

Инженер шел, как оглушенный, махнул рукой. «Нет, это невозможно! Мало ли слухов было за это время? Самых диких, невероятных слухов?»

У него мелькнула мысль, что эти дикие, невероятные слухи, в общем, потом подтверждались, – но он отогнал ее.

Дома его с нетерпением ждала жена.

– Ну, что?

– Э, ничего, – презрительно махнул он рукой. – Разные слухи, больше ничего.

Несмотря на ее расспросы, он не сказал ей, что это за слухи. Но целый день ходил встревоженный, а после обеда сел на велосипед и поехал в Синицы. Вернулся он оттуда бледный и полный решимости.

– Марыся, укладывай вещи.

Она не поняла.

– Какие вещи?

– Не слышишь разве? Наши вещи! Только не слишком много. Самое необходимое.

Она стояла, опустив руки и разинув рот.

– Что случилось?

Он отчаянно рванул себя за волосы.

– Большевики перешли границу. Вот что случилось.

– Боль-ше-ви-ки?

– Именно. Только этого нам и не хватало. Надо выезжать, немедленно выезжать! И так неизвестно, успеем ли. Укладывай вещи. Я пойду искать лошадей.

Он оставил ее растерянно стоящей посреди комнаты. Переговоры по поводу лошадей были долгие и мучительные. Прежде всего никто не хотел брать денег. Ни под каким видом.

– Что вы даете? – ожесточенно ругался кудрявый Борух, владелец всех извозчичьих лошадей в местечке. – Это же никому не нужно.

– А что вам еще давать? Деньги даю, не торгуюсь, а вы…

– Это деньги? – презрительно поморщился Борух. – Это, может, и были деньги. А теперь это бумажки и больше ничего. Это никакие не деньги. Есть у вас доллары – тогда другой разговор. А без долларов ничего не выйдет.

Карвовский затрясся от бешенства.

– Дьяволы! Долларов им захотелось!

Борух развел руками.

– Что будешь делать? Такое время. Вы вот на меня сердитесь, господин инженер, а чем я виноват? На эти бумажки никто и смотреть не захочет. Доллары – другое дело. И что вы хотите? Вы хотите иметь хорошую бричку, и коней как следует, и кучера… Товар вы хотите иметь первый сорт?

– Конечно, если вы мне подсунете клячу, которая и километра не пробежит…

– Кто тут говорит о кляче? – обиделся Борух. – Я клиентов десять лет обслуживаю и, слава богу, хорошо обслуживаю. Вы-таки будете довольны, господин инженер. Но только и вы должны дать, что имеет цену, а не бумажки. Картинки на этих бумажках красивые, но кто даст за них бричку с лошадьми?

– А, черт бы вас побрал! Ладно, пусть будут доллары!

Борух обрадовался.

– Я знал, я так и знал, что господин инженер умный человек, только немножко горячий… Теперь другой разговор…

Этот другой разговор продолжался добрых два часа. Торговались с ожесточением. С Карвовского лился пот.

– Вы меня разорить хотите!

– Господин инженер шутит. Зачем разорять? Теперь такое время, что если человеку не заплатишь, так он с места не двинется, да и зачем ему? Время опасное… А у господина инженера есть чем заплатить…

– Вы, Борух, в моем кошельке не считайте.

– А я разве считаю? Боже меня упаси считать, я ничего не считаю. А только, я думаю, это окупится. Сейчас вам кажется, что дорого, а все равно окупится… Потому, что в случае чего… Тогда все заберут, разве не так?

Карвовский махнул рукой и уступил. У него уже не осталось сил продолжать этот разговор. И ему все чудилось, что время летит с невероятной быстротой, несется, как безумное, мчится вперед. Первый раз в жизни он ощущал этот бег времени, словно стоял среди быстрого потока, который стремительно рвался вперед, а он, инженер Карвовский, торчал на месте, вместо того чтобы мчаться, нестись, лететь вместе с уходящим временем, быстрее этих уходящих часов…

– Если бы еще два-три дня назад, тогда, господин инженер, сами понимаете, совсем другой разговор. Но теперь, когда уже все знают…

Он галопом летел домой. Заплаканная инженерша сидела у окна.

– Ты что? Вещи уложены?

Она снова разразилась слезами.

– Я не знаю… Ничего не знаю… Ты сказал, чтобы поменьше вещей… Все так нужно…

Посреди комнаты стояли два больших чемодана. Пинком ноги он откинул крышку. На дне лежало несколько пестрых тряпок, углом вверх торчала рамка от акварели, лежал пузатый полесский кувшин из черной глины.

– Ты что, с ума сошла? Самое необходимое, я тебе сказал!

Он схватил акварель и с размаху швырнул на пол. Зазвенело стекло. Карвовская быстро подняла руки и закрыла ими раскрывшийся в крике рот.

– Сапоги давай! Шубу! Мои новые спортивные брюки! Прочь это! – заорал он, когда она подала ему диванную вышитую подушку. Она в испуге попятилась и стала дрожащими руками вынимать из шкафа требуемые вещи.

– Скорей, вон ту коробку! Переодевайся! В этих тряпках ты не поедешь. Свитер, вон те башмаки, мою куртку! Да пошевеливайся. У нас земля под ногами горит. Надевай спортивную блузу… Так!

Он торопливо укладывался, торопливо захлопнул крышку чемодана. Карвовская растерянно металась по комнате.

– Чего ты мечешься? Где мои высокие сапоги? О, черт, высокие, говорю, высокие! Вот он уже подъехал, а мы…

Действительно, за окном затарахтели колеса старой, видавшей виды брички. Карвовский вылетел с чемоданами.

– Это и есть ваша замечательная бричка?

– А что вы хотите от этой брички? – возмутился словно выросший из-под земли Борух. – Бричка крепкая.

– Мусор возить… – проворчал инженер, запихивая чемоданы под сиденье.

– Хорошая бричка! И ей не обязательно надо быть красивой… Теперь не такое время, чтобы о красоте думать.

Карвовский пожал плечами. Он бросил в бричку плед, нащупал в кармане револьвер и помог усесться тихонько всхлипывающей жене.

– А ты не реви! Пока еще нечего. Может, все еще уладится.

Бричка затарахтела по единственной паленчицкой улице, замощенной булыжником. Карвовская судорожно вцепилась пальцами в сиденье, испуганно глядя в пространство.

– А ты поезжай, поезжай скорей, лошадей жалеть нечего.

– Но-о! – бодро крикнул с козел подросток-еврей, и лошади двинулись крупной рысью; клубы пыли поднялись с мягкой дороги.

– Какой дорогой поедешь?

– Через Ольшины, Влуки – так будет лучше всего, – весело крикнул через плечо возница.

Карвовский погрузился в размышления. Осенний улов во всяком случае пропал. Но затем он вдруг осознал, что пропало кое-что поважнее осеннего улова, и подавил холодную дрожь, пробравшую его при воспоминании о размозженной голове Сикоры.

– Но-о!

Бричка затарахтела по мостику. Инженер смотрел с высоты сиденья на широкое, просторное море тростника, убегающее к невидимой отсюда реке. Ближе толпились кусты, на барбарисе висели ярко-красные, как капельки крови, продолговатые ягоды. Листья золотились, краснели, хотя всюду еще преобладала чистая зелень. Пахло нагретой солнцем травой. Инженер вдруг тревожно взглянул вверх. Правда, уже несколько дней было совершенно тихо, но черт его знает, как раз сейчас и может случиться…

Но чистое и мирное небо не омрачала ни одна тучка, ни одно облако. Не слышно было ни звука, кроме свиристения сверчков и жужжания насекомых. Он легко вздохнул и вдруг ободрился. Ему стало жаль жену, на которую он безжалостно орал с самого утра. Он обнял ее за плечи.

– Ты не сердись, Марыся, я был совершенно вне себя от волнения. Прости меня.

Она понимающе кивнула головой.

– Видишь ли, время такое, что впору с ума сойти. Но думаю, что мы как-нибудь выпутаемся. Посидим немного в Румынии, а там видно будет. Может, куда-нибудь дальше. А может, и обратно. Посмотрим.

Она внимательно слушала, не отвечая ему, и прикрывала рот шарфом, так как вокруг клубилась пыль, поднимаемая лошадиными копытами. Пыль белой мукой оседала на волосах, противно скрипела на зубах. Инженер расстегнул куртку – слишком тепло оделся по такой погоде. Сентябрь, а жарит, как в июле.

Вдали зачернелись крыши Ольшин, и бричка снова стала сильно подпрыгивать по проселку.

– За Ольшинами будет лучше, – утешал Карвовский жену, которая судорожно хваталась за сидение. – А потом на шоссе уж совсем гладко.

– Трактом поедем – только держись! – весело крикнул с козел возница. Карвовский подумал, что надо будет дать ему что-нибудь, сверх условленного с Борухом. Парень ехал лихо.

Зачернела одна хата, другая. Карвовский враждебно поглядывал на тростниковые крыши. Перед хатами играли в пыли дети.

– Погоняй! – сказал он парню. Но в эту минуту из хаты вышел старик Макар. Прикрыв ладонью глаза, он поглядел на бричку.

– Эй, вы там, стой!

– Что?! Погоняй живей! – крикнул Карвовский, но возница уже натянул вожжи. Старик крестьянин положил темную, сожженную солнцем руку на край брички. И сразу, неизвестно откуда, высыпал народ и обступил бричку густой толпой.

– Погоняй! – еще раз крикнул инженер, но паренек пожал плечами.

– Людей давить, что ли?

Макар сильнее оперся на крыло брички.

– Что-то больно заспешил господин инженер…

– Да, спешу! – дерзко бросил Карвовский, глядя прямо в колючие серые глаза.

– Куда же это так срочно? – спросил молодой насмешливый голос.

Карвовский невольно обернулся.

– А, это ты, Совюк… А тебе что за дело, куда я спешу?

– Мне что? Так спрашиваю…

– Расступитесь, люди добрые, мне ехать надо, – сдерживая себя, ласково сказал инженер.

– Куда это? – жестко, хмуро спросил Павел, и сидящие в бричке услышали в его голосе угрозу.

– Куда мне надо, туда и еду, – сухо отрезал Карвовский.

Но Павел покачал головой.

– И жену господин инженер с собой забрали, и чемоданы, вижу, есть… Видать, в дальнюю дорогу собрались.

– Не ваше дело!

– А может, и наше… Может, и наше… Раньше господин инженер с ольшинцами толковал, а вот теперь и нам охота потолковать с господином инженером.

– Не о чем мне с вами разговаривать.

– А у нас есть о чем поговорить, – сказал Макар, и в толпе раздался ропот:

– Об озере хотелось бы потолковать!

– Об уловах, о рыбе!

– О гнилых сетях!

– О том, как мы на господина инженера работаем.

– Об Иванчуке…

Карвовский побагровел.

– Да что вы мне тут будете рассказывать! Трогай! – крикнул он съежившемуся на козлах пареньку.

Макар положил руку на вожжи.

– А он не поедет. Господин инженер захватили, что удалось – наш пот и кровь, наш труд, – и теперь все это куда-то хочет увезти. Так, что ли?

Карвовский выхватил из кармана револьвер. Но прежде чем он успел взвести курок, из толпы грянул выстрел, и инженер, широко раскинув руки, упал из брички. Карвовская пискнула нечеловеческим, птичьим голосом.

– Так, – глухо сказал Макар. – Вот и конец.

Совюк стоял с пистолетом в руке. Карвовская пискнула еще раз. Ее душила нервная икота.

– А ты не кричи. Ничего мы тебе не сделаем. Ему так и следовало, а ты поезжай, куда хочешь. У нас против тебя ничего нет.

Она, не понимая, что ей говорят, смотрела на них безумными глазами. Макар обратился к пареньку на козлах:

– Куда это они?

– Известно куда… К румынской границе…

– Ну и поезжай, куда едешь.

Макар наклонился к трупу и ощупал карманы. Вынул из-за пазухи убитого большой кожаный бумажник, открыл его. Он был набит банкнотами.

– Это ты себе возьми.

Карвовская, ничего не понимая, держала в руках поданный предмет. Деньги выпирали из набитого бумажника. Глаза крестьянина равнодушно смотрели на это непонятное, огромное богатство.

– Закрыть надо, растеряются, – сказал Макар. Но Карвовская смотрела прямо перед собой невидящими глазами. Он взял из ее рук бумажник, тщательно закрыл его и вложил в сумочку, которую она держала в руках.

– Ну, трогай!

Паренек хлестнул лошадей. В траве возле дороги лежало тело Карвовского, неестественно съежившееся, словно это был комок смятой одежды.

Клубы пыли поднялись на дороге. Бричка быстро удалялась.

– Ну, ребята, давайте похороним его, – распорядился староста.

– Похоронить, конечно, надо бы…

Народ медленно расходился по домам, останавливаясь и переговариваясь.

Паручиха была на всех в страшной обиде.

– Вот дурость-то! Такие деньги! И откуда эти деньги? Все наш пот, наша кровь… Взял да все дамочке в сумку и поклал…

– А что ему было делать?

– Как что? Разделить, чтобы всему народу…

– Вам бы все равно немного досталось, – ехидно заметила Параска, – вы рыбу не ловите, вас он не грабил.

– Разве я о себе? Глядите-ка! Я о людях говорю…

– Что-то никто, кроме вас, не обижается, одна вы.

Паручиха пожала плечами.

– Макару охота из себя барина корчить…

– Мы не разбойники, чтобы людей по дорогам грабить, – сурово сказал Макар. – Надо было задержать, пока те не придут, а тогда суд устроить. Суд мог и деньги забрать. Но раз уж так вышло…

– Что ж, мне надо было ждать, когда он в вас выстрелит? – забеспокоился Данила Совюк.

– Никто и не говорит. Все было по справедливости. Раз он хотел стрелять, и мы имеем полное право в него стрелять.

– Люди добрые… Как лежит-то, – вздохнула какая-то баба.

Павел пожал плечами.

– Жалеть нечего. Собаке собачья смерть. Грабитель был, живьем шкуру драл с народа. Как знать, может, останься он в живых, ему бы еще хуже пришлось…

– Тогда не надо было и его бабу отпускать, – упорствовала Паручиха.

– Что там еще с бабой возиться? Пусть едет на все четыре стороны. Может, и доедет куда.

– Правильно, на что нам тут такие?

Хмелянчук узнал о событии к вечеру и задами пробрался к попу.

– Плохо дело! Убили человека среди бела дня на большой дороге – и ничего.

Поп вытаращил глаза.

– Что такое? Кого убили? Кто?

– Да мужики… Инженера Карвовского.

У попа ноги подкосились. На лбу выступили мелкие капельки пота. Он тяжело опустился на стул.

– Господи боже, почему, за что? Господи…

– А что ж, узнали про то самое, вот и начинают свои порядки заводить.

– И где же это?

– А у нас, возле Макаровой хаты. Он, видно, в Румынию бежать собирался. Застрелили.

Поп, держась за сердце, с трудом ловил ртом воздух. Капельки пота стекали уже со лба на нос, одна повисла на самом кончике. Он стер ее и стал машинально водить руками по плечам, по коленям, словно желая убедиться, что он еще жив. И это немного успокоило его. Первая мысль, которая у него мелькнула после внезапного испуга, была о том, что нужно взять себя в руки. Конечно, Хмелянчук как будто и свой человек, но никогда нельзя знать. Нельзя выдавать свой страх. Поп покачал головой, подавляя дрожь в голосе.

– Так… Ну и что?

– А ничего. Убили и спокойно разошлись по домам.

Поп горько вздохнул.

– Начинается… Конечно, чего ж другого ожидать?.. Почуяли, что свои недалеко.

Хмелянчук переступал с ноги на ногу.

– Что же теперь будет?

– Да чему ж быть? Ничего другого не остается, как сидеть и ждать. Все в руце божьей. Как он захочет, так и будет. От десницы господней не уйти…

– Батюшка, а может, лучше бы?..

– Что лучше? Нет, я отсюда никуда не пойду, не пойду я… Будь, что будет…

Он тяжело вздохнул и отер пальцы о засаленную рясу.

Хмелянчук нерешительно протянул:

– Все-таки страшно…

– Чего бояться? – тоскливо сказал поп. – Все в руце божией… Может, и неправда еще, что идут?

Хмелянчук только рукой махнул.

– Куда там! Они уж и бумажки кидали с самолетов. Идут. Вот-вот здесь будут…