Текст книги "Пуритане"

Автор книги: Вальтер Скотт

сообщить о нарушении

Текущая страница: 28 (всего у книги 35 страниц)

ГЛАВА XXXVII

А с кем время идет галопом?

«Как вам это понравится»

Какое счастье, что романисты, в отличие от драматургов, не связаны единством времени и места и могут по своему усмотрению ссылать своих персонажей из Афин в Фивы, а если заблагорассудится, то и возвращать их назад. Время, пользуясь сравнением Розалинды, до сих пор размеренно шествовало вместе с нашим героем – ведь с момента появления Мортона в качестве одного из участников стрелкового состязания и до его отъезда в Голландию миновало не больше двух месяцев. Далее наш рассказ обрывается, и в нем – многолетний пробел; теперь мы снова считаем возможным вернуться к нити прерванного повествования, и выходит, что упомянутый промежуток Время покрыло галопом. Итак, желая использовать привилегии моей касты, я прошу читателя подарить вниманием продолжение повествования, возобновляющегося с новой эры нашей истории, то есть с года революции.

Шотландия начала уже оправляться от потрясений, пережитых ею при смене династии, и благодаря разумной терпимости короля Вильгельма благополучно избегла ужасов затяжной гражданской войны. Начало оживать земледелие, и люди, чьи души были приведены в смятение бурными политическими событиями и коренными переменами в управлении церковью и государством, начали приходить в себя и думать о своих привычных делах, вместо того чтобы предаваться политическим спорам. Только горцы продолжали сопротивляться вновь установленному порядку и с оружием в руках собрались в довольно большом количестве под начальством виконта Данди, известного нашим читателям под именем Грэма Клеверхауза. Но так как среди горцев постоянно происходят волнения, то считали, что эти беспорядки не могут существенно нарушить общего спокойствия государства, пока они не выходят за пределы горных районов. В Нижней Шотландии якобиты, ставшие теперь опальной партией, перестали надеяться на непосредственный успех открытого сопротивления и были принуждены, в свою очередь, устраивать тайные сборища и создавать союзы самообороны. Правительство называло это государственною изменой, тогда как якобиты повсюду кричали, что их преследуют.

Победоносные виги, восстановив в качестве национальной религии пресвитерианство и возвратив общим собраниям церкви прежнее их значение, были тем не менее далеки от тех крайностей, которых требовали камеронцы и наиболее непримиримые из нонконформистов в царствования Карла и Иакова. Они решительно не хотели восстановления Торжественной лиги и ковенанта, и те, кто рассчитывал найти в короле Вильгельме ревностного приверженца ковенантеров, были горько разочарованы, когда, со свойственной его нации флегматичностью, он заявил о своем намерении относиться с терпимостью к любому исповеданию, совместимому с безопасностью государства. Торжественно провозглашенная правительством веротерпимость вызывала негодование среди представителей крайней партии, осуждавшей ее, как нечто прямо противоположное Писанию. Для подкрепления своих узколобых взглядов они приводили многочисленные цитаты, как нетрудно себе представить, вырванные из контекста и взятые, по большей части, из тех предписаний Моисеевых иудеям, которые были направлены на искоренение в обетованной земле язычества. Кроме того, они открыто протестовали против влияния, которое приобрели светские лица на дела церкви благодаря праву осуществлять патронаж, и утверждали, что это посягательство на ее целомудрие. Они критиковали и осуждали, как чисто эрастианские, многие мероприятия, с помощью которых правительство пыталось вмешаться в управление церковью, и решительно отказывались присягнуть королю Вильгельму и королеве Марии, пока те, в свою очередь, не присягнут Священной лиге и ковенанту, этой великой хартии пресвитерианства, как они его называли.

Таким образом, эта партия по-прежнему роптала и была недовольна; она постоянно твердила об отступничестве властей и о причинах гнева Господня, и если бы эти ее выступления подвергались таким же преследованиям, как в два предыдущих царствования, дело кончилось бы, несомненно, открытым восстанием. Но так как ропщущим была предоставлена возможность беспрепятственно собираться, так как они могли громить, сколько им было угодно, социниан, эрастиан, попустителей и всех отступников от истинной веры, их пыл, не подогреваемый гонениями, постепенно охладевал, число их приверженцев уменьшалось, и они в конце концов превратились в разобщенных между собою глубокомысленных, требовательных к себе и вполне безобидных энтузиастов, неплохим представителем которых был наш старый знакомый Кладбищенский Старик, чьи рассказы послужили основою для моего романа. Впрочем, в годы, непосредственно следовавшие за революцией, камеронцы были еще многочисленной, приверженной крайним политическим убеждениям сектой; правительство благоразумно ее терпело, но вместе с тем старалось ослабить ее влияние. Эти люди были, таким образом, единственной сильной оппозиционной партией в государстве. Вот почему приверженцы епископства и якобиты, несмотря на существовавшую между ними и камеронцами давнюю ненависть и национальную рознь, неоднократно вступали с ними в связь, интриговали и пытались воспользоваться их недовольством, чтобы добиться от них помощи в борьбе за возвращение Стюартов. Поддерживали правительство главным образом народные массы Нижней Шотландии; в своем большинстве они склонялись к умеренному пресвитерианству, разделяя взгляды той партии, которую во времена преследований камеронцы клеймили за принятие индульгенции и исповедание религии на основе акта, изданного Карлом II. Таково было в Шотландии положение партий в первые годы после революции.

***

В один восхитительный летний вечер какой-то всадник на отличном коне, похожий на военного в большом чине, медленно съезжал вниз извилистой тропой, в конце которой открывался вид на романтические руины замка Босуэл и реку Клайд, красиво извивающуюся среди скал и лесов и омывающую своими водами башни, некогда возведенные Эме де Валансом. Невдалеке виднелся Босуэлский мост. Расстилавшиеся на противоположном берегу обширные поля, где когда-то произошла страшная битва, завершившаяся поражением повстанцев, теперь были столь же спокойны и безмятежны, как поверхность озера в безветренный летний день. Кусты и деревья, росшие кругом в романтическом беспорядке, едва трепетали под дуновением вечернего ветерка. Даже рокот реки, и он, казалось, сделался глуше, чтобы не нарушать окружающей тишины.

Тропа, по которой спускался всадник, проходила то в тени раскидистых могучих деревьев, то вдоль изгородей и изобильных фруктовых садов, где созревал богатый летний урожай.

Ближайшим строением, привлекшим к себе взоры путника, была довольно большая ферма, или, возможно, усадьба мелкого землевладельца, расположенная на солнечной стороне склона, засаженного яблонями и грушами. В конце тропинки, ведшей к этой скромной усадьбе, стоял небольшой домик, который, судя по расположению, должен был быть сторожкой привратника, хотя все прочее говорило, что это не так. Хижина казалась уютной и удобной и была построена основательнее, чем принято строить в Шотландии. К ней примыкал небольшой сад, где росло несколько ягодных кустов и плодовых деревьев, между которыми был разбит огород. Рядом, на выгоне, паслись корова и шесть овец. У дверей, чванясь и важничая, созывая свое многочисленное семейство, кукарекал петух. Аккуратно сложенные валежник и торф свидетельствовали о том, что жилище хорошо обеспечено на зиму топливом. Легкий голубой дымок, поднимавшийся из трубы над соломенной крышей, медленно расплывался среди зеленых деревьев, – он говорил о том, что в домике готовится ужин. Чтобы дополнить эту мирную картину сельского благополучия и покоя, добавим, что не далее как в двадцати ярдах от дома девочка лет пяти набирала кувшином воду из чудесного, прозрачного, как кристалл, ключа, журчавшего у подножия старого, иссохшего дуба.

Всадник остановил коня и спросил у маленькой нимфы дорогу на Фери-ноу. Девочка, с трудом поняв, что ей говорят, поставила кувшин на землю, откинула со лба белокурые пряди льняных волос, широко открыла круглые голубые глаза и произнесла удивленно: «Что вам угодно? » – неизменный ответ крестьян – если это только можно назвать ответом – на любой заданный им вопрос.

– Я хотел бы знать, где дорога на Фери-ноу.

– Мамочка, мамочка! – закричала маленькая крестьянка и бросилась бегом к дверям дома. – Мамочка, выйди и поговори с джентльменом!

На пороге появилась мать девочки – миловидная молодая деревенская женщина; в ее лице можно было уловить природное лукавство и бойкость, к которым замужество добавило выражение достоинства и деловитости, характерные для большинства замужних крестьянок в Шотландии. В одной руке она держала грудного младенца, другой оправляла передник, за который цеплялся двухлетний бутуз. Старшая девочка – та, которую встретил на тропинке наш путешественник, – сейчас же спряталась за спину матери и теперь то и дело высовывала головку, посматривая на незнакомца.

– Что вам угодно, сударь? – сказала женщина тоном почтительной обходительности, не совсем обычной для людей ее круга, но вместе с тем без малейшего оттенка угодливости.

Путешественник пристально взглянул на нее и ответил:

– Я разыскиваю место под названием Фери-ноу и человека по имени Кутберт Хедриг. Может быть, вы укажете, как мне его найти?

– Это мой муж, сударь, – сказала женщина с приветливой улыбкой. – Не сойдете ли вы с коня и не войдете ли в нашу скромную хижину? Кадди, Кадди (на пороге появился белоголовый мальчуган лет четырех), сбегай, мой милый, да скажи отцу, что его дожидается один джентльмен. Или погоди! Дженни, ты посмышленее, сбегай, пожалуй, ты; он внизу, в четырехакровом парке. Не сойдете ли с коня, сударь; придется чуточку обождать. И не хотите ли хлеба с сыром или выпить глоточек эля, пока придет наш хозяин? Эль у меня хороший, хоть мне самой и не годится его хвалить. Но работа пахаря не из легких, и им нужно чего-нибудь покрепче для бодрости, вот я и кладу в котел добрую горсточку солода.

Пока незнакомец отказывался от любезно предложенного ему угощения, появился собственною персоною наш старый знакомый – Кадди. В его лице по-прежнему явная простоватость озарялась время от времени искорками сметливости, что свидетельствовало о присущем ему лукавстве, столь частом между деревенскими увальнями. Взглянув на всадника, как на человека совершенно ему незнакомого, он, подобно жене и дочери, начал разговор с неизменного: «Что вам угодно, сударь? »

– Я хочу узнать кое-что об этих местах, – отвечал путешественник, – и мне сказали, что вы можете снабдить меня нужными сведениями.

– Конечно, сударь, – сказал Кадди после некоторого раздумья, – но я хотел бы знать наперед, о чем вы будете спрашивать. В свое время мне пришлось отвечать на столько вопросов и таких каверзных, что, когда бы вы их только слышали, вы не стали бы удивляться моей подозрительности в этих делах. Матушка заставляла меня учить катехизис, и это было большое мучение; потом я постарался выучить кое-что в угоду моей старой хозяйке о моих восприемниках и восприемницах, но все перепутал и не угодил ни той, ни другой; а когда я стал взрослым, тут уж пошли другие вопросы, которые пришлись мне по душе еще меньше, чем действительное призвание христианина; и только сказав «обещаю и клянусь» по катехизису, я наконец отделался от этих вопросов. Теперь вы видите, сударь, почему я сначала хочу слышать вопросы, а потом уже на них отвечать.

– Меня вам нечего бояться, приятель; я хочу спросить только о положении в ваших краях.

– В наших краях? – подхватил Кадди. – О, все было бы хорошо, если бы не этот упрямый сатана Клеверз (теперь они его называют Данди); он все еще, как говорят, бродит в горах со всякими там Доналдами, Дунканами и Дугалдами, которые испокон веков разгуливают без штанов, собираясь сообща с ними повернуть все на старое, когда мы только что стали устраивать наши дела, словно как умные люди. Но ничего, Мак-Кей даст им как полагается, тут нечего и сомневаться, готов поручиться.

– Почему вы так уверены, мой друг? – спросил всадник.

– Я слышал собственными ушами, – отвечал Кадди, – как это было предсказано Клеверзу одним человеком, который три часа был мертвецом, а потом возвратился на землю, чтобы выложить ему начистоту, что он о нем думает. Это было в том месте, что называют Драмсхиннелом.

– В самом деле? .. – сказал незнакомец. – Но мне как-то не верится…

– Вы могли бы спросить мою матушку, будь она в живых, – ответил на это Кадди, – она-то мне все и растолковала, ведь я думал, что этот человек был всего-навсего ранен. Во всяком случае, он говорил и об изгнании Стюартов, называя их всех по именам, и об отмщении, готовящемся Клеверзу и его драгунам. Звали его Аввакум Многогневный. Мозги у него были немного набекрень, но все же он был замечательный проповедник.

– Вы живете как будто в богатой и спокойной местности, – сказал незнакомец.

– Да, жаловаться нам, сударь, нечего, когда урожай подходящий, – произнес Кадди. – Но на том мосту кровь когда-то текла такими потоками, как вода под ним не течет, и, если бы вам пришлось это увидеть, вам бы это зрелище не очень понравилось.

– Вы говорите о битве, которая произошла несколько лет назад? Я был в то утро у Монмута, дорогой друг, и частично видел происходящее, – сказал незнакомец.

– В таком случае вам довелось повидать жаркое дело, – заметил Кадди. – Оно навеки избавило меня от желания воевать. Я так и подумал, что вы военный, судя по вашему красному, расшитому галуном кафтану и шляпе с полями.

– А на какой стороне были вы сами, друг мой? – продолжал любознательный незнакомец.

– Ага, молодой человек! – отозвался Кадди, лукаво поглядев на него, – таковым, во всяком случае, этот взгляд показался ему самому. – Что же мне отвечать на этот вопрос, когда я не знаю, кто его задает.

– Одобряю ваше благоразумие, но только оно излишне: я знаю, что вы принимали участие в этом деле как слуга Генри Мортона.

– Верно! – воскликнул изумленный Кадди. – Но как вы про это дознались? Мне, конечно, нечего беспокоиться, потому что солнышко светит теперь в нашу сторону. Хотел бы я, чтобы мой господин был жив и увидел, как все обернулось.

– А что с ним случилось? – спросил незнакомец.

– Он погиб на судне, когда плыл в эту постылую Голландию, – сгинул, как его и не было: все на судне погибли, и мой бедный господин вместе с ними. Ни о ком из них с той поры не было ни слуху ни духу. (Тут Кадди громко вздохнул.)

– Вы были к нему привязаны, не так ли? – продолжал незнакомец.

– А как же иначе? Его лицо манило, как говорится, точно скрипка, ведь кто бы на него ни взглянул, тому он сразу по душе приходился. А какой храбрый солдат! Если б вы видели его на мосту, как он носился взад и вперед, словно летучий дракон, заставляя наших людей сражаться, хотя им этого не слишком хотелось. Там только и были что он да этот виг по имени Берли; когда бы два человека могли выиграть битву, нам бы потом не пришлось платить за этот день своей шкурой.

– Вы упомянули о Берли. Не слышали, жив ли он?

– Не очень-то много я о нем знаю. Болтают, что он побывал за границей и что с ним наши страдальцы не пожелали встречаться, потому что он убийца архиепископа. Вот он вернулся домой еще упрямее прежнего и, как говорят, порвал со многими пресвитерианами. И даже теперь, когда к нам в последний раз прибыл принц Оранский, Берли не смог добиться ни покровительства, ни должности, потому что с ним никто не захотел иметь дела из-за его чертова нрава, и с той поры о нем ничего не слыхать. Правда, поговаривают, будто досада и злость сделали его совсем сумасшедшим.

– А скажите… – запинаясь, произнес незнакомец, – знаете ли вы что-нибудь о лорде Эвенделе?

– Знаю ли я что-нибудь о лорде Эвенделе? Знаю ли я? Разве моя молодая леди не живет вон в том доме на горке? И разве она почти что не вышла за него замуж?

– Значит, они не женаты? – торопливо спросил всадник.

– Нет, они, что называется, лишь обручились; я и моя жена были у них свидетелями – тому уже несколько месяцев. Долгонько ему пришлось за нею ухаживать, да, кроме Дженни и меня самого, мало кто знает причину этого. Но почему вам не спешиться? Что мне задирать на вас голову! И потом, на западе, над Глазго, собираются тучи, а сведущие люди считают, что это к дождю.

Действительно, густая черная туча почти закрыла собой заходящее солнце; упало несколько крупных капель дождя, и в отдалении послышались глухие раскаты грома.

«Что за дьявол! – подумал про себя Кадди. – Уж сходил бы с коня или ехал своею дорогой, чтобы остановиться на ночлег в Гамильтоне, пока не полило как из ведра».

Но всадник после своего вопроса продолжал неподвижно сидеть на коне, точно человек, измученный каким-то чрезмерным усилием. Наконец он очнулся и, видимо, сделав над собой еще одно внезапное и мучительное усилие, обратился к Кадди с вопросом, жива ли старая леди.

– Да, жива, – отвечал Кадди, – но очень уж она ослабела. Их дела теперь не те: все как есть изменилось, когда наступили тяжелые времена. Им пришлось много чего вынести и вначале и под конец, они потеряли свой старый замок, и баронство, и землю при ферме, где я когда-то пахал, и основные земли поместья, и мой огород, который мне так хотелось заполучить снова, – и все это, можно сказать, из-за сущего пустяка, из-за каких-то кусков старой овечьей кожи, пропавших в суете при занятии Тиллитудлема.

– Я что-то об этом слышал, – глухо проговорил незнакомец куда-то в сторону. – Я хорошо знаю эту семью и охотно помог бы им. Можете ли вы приютить меня на ночь, приятель?

– Места у нас немного, – сказал Кадди, – но ничего, попытаемся: все лучше, чем ехать под дождем во время грозы, ведь, если позволите сказать откровенно, вид у вас не очень здоровый.

– У меня бывают головокружения, – ответил незнакомец, – но это скоро проходит.

– Думаю, что мы сможем угостить вас неплохим ужином, – сказал Кадди, – и позаботиться о постели для вас. Нехорошо было бы не поделиться тем, что мы сами имеем, но вот с постелями плоховато, потому что у Дженни столько ребят (да благословит Господь и их и ее! ), что мне, говоря по правде, придется попросить лорда Эвендела – пусть даст нам еще кусочек земли и пристроит что-нибудь к нашему домику.

– О, я неприхотлив, – сказал незнакомец, входя в дом.

– Можете не беспокоиться за вашу лошадку, – заявил Кадди, – с ней все будет в полном порядке. Кому-кому, а мне хорошо известно, как нужно кормить лошадей. А у вас конь хоть куда.

Кадди повел коня в хлев и велел жене позаботиться об устройстве ночлега для незнакомца. Офицер вошел в горницу и сел подальше от очага, повернувшись спиною к небольшому окошку с решеткой. Дженни, или миссис Хедриг, если угодно читателю, предложила ему снять с себя плащ, портупею со шпагой и широкополую шляпу, но он отклонил ее предложение, сославшись на то, что его немного знобит. И чтобы убить время, пока Кадди вернется, он затеял болтовню с ребятишками, старательно избегая любопытных взглядов хозяйки.

ГЛАВА XXXVIII

О, сколько слез прольешь из глаз,

Пока придет твой смертный час!

Оплачешь дружбу юных лет,

Любовь, которой больше нет.

Логан

Кадди скоро вернулся и весело объявил незнакомцу, что его лошадка на славу поужинала и что хозяйка постелет для него в барском доме: там ему будет спокойнее и удобнее, чем у них.

– А кто-нибудь из Белленденов сейчас здесь? – спросил незнакомец глухо и запинаясь.

– Нет, сударь, они уехали вместе со слугами, – теперь у них только двое слуг; все ключи у моей хозяйки, и она вместо ключницы, хотя и не получает жалованья. Она родилась и выросла в этой семье, и ей во всем доверие и полная воля. Если бы они были тут, мы не решились бы сделать это без их позволения, но их нет, и они будут довольны, что мы услужили проезжему джентльмену. Мисс Белленден готова помочь всему свету, будь ей это по силам, а ее бабка, леди Маргарет, очень уважает дворян, да и бедному люду нет от нее обиды. Что же ты, женка, не торопишься с ужином?

– Ничего, дружок, – ответила Дженни, – ты получишь его в свое время, уж я-то знаю, ты любишь, чтобы похлебка была прямо с огня.

Кадди сначала немного смутился, но потом от души рассмеялся и посмотрел на жену лукавым взглядом. Между супругами начался несущественный для нас разговор, в котором незнакомец не принял участия. Наконец он их внезапно прервал, спросив:

– Не можете ли вы мне сказать, когда состоится свадьба лорда Эвендела?

– Наверно, очень скоро, – быстро проговорила Дженни, не дав мужу собраться с ответом, – она бы уже состоялась, да ее отложили из-за смерти старого майора Беллендена.

– Превосходный был человек, – сказал незнакомец, – еще в Эдинбурге я слышал о его смерти. Что же, он долго болел?

– Он захворал, можно сказать, с той поры, как жену его брата и ее внучку, а его племянницу, выгнали из их собственного дома. И ему пришлось скрепя сердце призанять денег и начать суд, но это случилось в самом конце царствования короля Джеймса, а Бэзил Олифант, который тягался за их имение, превратился в паписта, чтобы понравиться нашим тогдашним правителям, и тут ему уж ни в чем не стало отказу! Так вот, в конце концов закон обратился против обеих леди, хотя они много лет отстаивали свои права; майор после этого больше не поправлялся. А потом прогнали Стюартов, и, хотя ему не за что было их обожать, он все же не смог перенести этого, и это совсем разбило его старое сердце. А потом в Чарнвуд нагрянули кредиторы и обчистили его так, что там ничего не осталось, – майор никогда не был богат: ведь он не мог видеть, чтобы кто-нибудь был в нужде.

– Действительно, он был замечательным человеком, – с грустью сказал незнакомец, – так мне говорили о нем. Значит, обе леди остались и без имущества и без покровителя?

– Нет! Они никогда не будут нуждаться ни в том, ни в другом, пока жив лорд Эвендел, – ответила Дженни, – вот кто показал себя истинным другом, когда они оказались в несчастье. Ведь даже дом, где они живут,

– его дом, и ни один мужчина со времен патриарха Иакова, как говаривала моя свекровь, не выслуживал себе жены так долго и так упорно, как этот славный Эвендел.

– Но почему же? – спросил незнакомец, голос которого дрожал от волнения. – Почему же та, которую он так горячо любит, до сих пор не удостоила его этой награды?

– Сначала надо было покончить с тяжбой, – с готовностью ответила Дженни, – а потом были разные семейные обстоятельства.

– Но, – вмешался в разговор Кадди, – ведь была же еще причина, молодая леди…

– Попридержи-ка язык да расправляйся со своей похлебкой, – сказала супруга. – Я вижу, что джентльмену не по себе: он и не притронулся к нашему грубому ужину; я мигом зарежу ему цыпленка.

– Не надо, – сказал незнакомец, – я попросил бы вас только о стакане воды и хотел бы остаться один.

– Тогда сделайте одолжение, идите следом за мной, я провожу вас в господский дом, – сказала Дженни, зажигая фонарь.

Кадди также предложил свою помощь, но Дженни напомнила, что, «если оставить ребят одних, они, конечно, передерутся и толкнут, чего доброго, друг друга в огонь», и он остался сторожить дом.

Его жена между тем повела незнакомца по узкой, вьющейся по склону холма тропинке, которая, миновав заросли шиповника и жимолости, привела их к калитке небольшого сада. Дженни откинула щеколду, и, пройдя разбитым на старинный лад цветником – с дорожками, окаймленными подстриженным тисом, и с чинными клумбами, – они подошли к застекленной двери, которую Дженни открыла ключом, отворяющим все замки. Она зажгла свечу и, поставив ее на рабочий столик, извинилась перед незнакомцем, что должна уйти на несколько минут, чтобы приготовить для него комнату. Эти приготовления отняли у нее меньше пяти минут; вернувшись, она испугалась, увидев, что незнакомец сидит, наклонившись вперед и опустив на стол голову. Сначала ей показалось, что с ним обморок, но, приблизившись, она поняла по его приглушенным всхлипываниям, что его охватил приступ отчаяния. Она неслышно отступила назад и подождала, пока он не поднял голову; лишь после этого она показалась ему на глаза и, не подавая виду, что замечает его волнение, сообщила, что постель для него приготовлена. Незнакомец посмотрел на нее непонимающим взглядом, как бы силясь постигнуть смысл того, что она сказала. Она повторила свои слова, и тогда, кивнув в знак того, что понял ее, он прошел в комнату, на дверь которой она ему указала. Это была небольшая спальня – в ней останавливался, как сообщила Дженни, лорд Эвендел, когда приезжал в Фери-ноу, – смежная с крошечным кабинетом в китайском стиле и гостиной, отделявшейся от спальни только деревянной перегородкой. Дженни, пожелав незнакомцу доброго здоровья и доброй ночи, быстро поспешила домой.

– О Кадди! – вскричала она, входя в комнату. – Боюсь, что мы погибли!

– В чем дело? Что с тобой? – отозвался невозмутимый Кадди, принадлежавший к числу тех, кого нелегко взволновать.

– Как ты думаешь, кто этот джентльмен? И зачем только ты его зазвал! – воскликнула Дженни.

– А на кой черт мне знать, кто он такой? Теперь нет больше закона, чтобы не давать убежища и не общаться, – сказал Кадди, – и поэтому виг ли он или тори, какое нам до этого дело?

– Да он расстроит свадьбу лорда Эвендела, если только не случится что-нибудь и того хуже! – сказала Дженни. – Ведь он – первая любовь мисс Эдит, ведь это твой старый хозяин, Кадди.

– Черт побери, жена! – воскликнул Кадди, вскакивая со своего места. – Что же, по-твоему, я слепой, что ли? Да я среди сотни узнаю мистера Гарри Мортона!

– Кадди, дружок, – ответила Дженни, – хоть ты не слепой, да не так приметлив, как я.

– Может быть. Но чего ради ты сейчас тычешь мне этим в глаза? И чем, по-твоему, этот человек похож на нашего мистера Гарри?

– Хорошо, я тебе скажу, – ответила Дженни. – Мне показалось, что он прячет от нас лицо и говорит не своим голосом. Вот я решила испытать его разговорами о старине, и когда я сказала тебе о горячей похлебке, он, правда, не рассмеялся – он теперь для этого слишком важный, – но так лукаво взглянул на тебя, что мне стало ясно: он понимает, в чем дело. И все его огорчения – из-за замужества мисс Эдит, и я никогда в жизни не видала мужчины, который бы так любил – я могла бы сказать: мужчины и женщины. Помню, как плохо стало Эдит, когда она услыхала, что он и ты (безобразник ты этакий! ) идете с мятежниками на Тиллитудлем. Что же нам теперь делать?

– Что же мне делать? – сказал Кадди, торопливо натягивая одежду, от которой уже успел частично освободиться. – Пойти, что ли, сейчас же повидать моего господина?

– Ну нет, Кадди, ты никуда не пойдешь, – спокойно и решительно заявила Дженни.

– То есть как это так? Что за черт сидит в этой женщине, – сказал Кадди. – Неужто ты думаешь, что я такой муж, как Джон Томсон, и что мною до самой смерти будут помыкать бабы?

– А каким же мужем тебе хочется быть? И кому же еще тобою командовать, муженек, как не мне? – ответила Дженни. – Погоди, я растолкую тебе все по порядку. Никто, кроме нас с тобою, не знает, что молодой Милнвуд жив, – и так как он упорно скрывается от всех, я думаю, что он приехал сюда, чтобы тотчас уехать обратно, если мисс Эдит вышла замуж или собирается замуж; тогда он не станет больше их беспокоить. Но если мисс Эдит узнает, что он жив, то, даже стоя под венцом с лордом Эвенделом, она ответит священнику «нет», когда нужно будет ответить «да».

– Ну и что же, – проговорил Кадди, – какое мне до этого дело? Если мисс Эдит ее прежний жених нравится больше, чем нынешний, почему она не может переменить решение, как это порою проделывают другие? Ты знаешь, Дженни, Хеллидей и посейчас продолжает твердить, что ты когда-то обещала ему выйти за него замуж.

– Хеллидей – лгун, а ты, Кадди, просто дурень, что слушаешь его враки. А что до молодой леди, то не дай Бог сделать такой выбор! Можешь не сомневаться, что все золото мистера Мортона – в галунах на его кафтане. Как бы смог он содержать леди Маргарет и еще молодую леди?

– А разве не существует Милнвуда? – возразил Кадди. – Правда, старик отказал доход с него домоправительнице до конца ее дней, потому что не знал ничего про племянника, но стоит только поговорить со старой Уилсон как следует, и они с леди Маргарет могли бы отлично прожить.

– Как бы не так, дружок, – ответила Дженни, – ты их совсем не знаешь, раз думаешь, что такие знатные леди станут жить одним домом с Эли Уилсон, когда они из гордости не принимают помощи даже от самого лорда Эвендела. Нет, нет, если она выберет Мортона, им придется жить походною жизнью.

– Ну, это, конечно, не для старой леди, – заметил Кадди, – ей и одного дня не протянуть в дорожном фургоне.

– И тогда между ними пойдут споры о вигах и тори, – продолжала хитрая Дженни.

– Тут и говорить нечего, – согласился Кадди, – старая леди в некоторых вещах ужасно упрямая.

– А потом, Кадди, – продолжала его супруга, которая предусмотрительно приберегала под конец свой наиболее сильный довод, – если расстроится эта свадьба с лордом Эвенделом, не видать нам ни отдельного дома, ни огорода, ни выгона для коровы. И тогда и мне, и тебе, и нашим дорогим деткам только и останется, что пойти по миру.

Тут Дженни принялась всхлипывать. Кадди не находил себе места, не зная, на что решиться. Наконец он сказал:

– Ладно, жена, не можешь ли ты спокойно, без этого плача, сказать, что же нам в таком случае делать?

– То-то и оно, что ничего, – ответила Дженни. – Делай вид, будто про этого джентльмена тебе ничего не известно, и никогда никому, умоляю тебя, ни словом не обмолвись о том, что он побывал у нас или в господском доме – там, наверху. Знай я, кто он, уступила бы я ему нашу собственную постель, а мы с тобой спали бы в хлеву, пока он не уедет. Но теперь ничего не поделаешь. Нужно пораскинуть умом, как бы завтра утром выпроводить его отсюда, да половчее. Надеюсь, что больше ему не захочется сюда возвращаться.

– Бедный мой хозяин! – воскликнул горестно Кадди. – Значит, мне и поговорить с ним нельзя?

– Ни за что, – ответила Дженни, – ты не обязан его узнавать, и я бы не сказала тебе, кто он такой, если бы не боялась, что при утреннем свете ты его, может быть, и узнаешь.

– Ну, раз так, – сказал Кадди, тяжко вздыхая, – раз так, я лучше пораньше уйду на пахоту; если мне с ним нельзя и поговорить, так лучше уж не быть дома.

– Правильно, дорогой! – ответила Дженни. – Нет никого умнее тебя, если ты чуточку посоветуешься со мной; только никогда не делай ничего по своему разумению.

– Кажется, и впрямь так, – пробормотал Кадди. – Уж всегда-то какая-нибудь старуха, или хозяйка, или еще какая другая женщина, заставляла меня делать все по-своему, а не по-моему, – продолжал он, раздеваясь и укладываясь в постель. – Сначала то была матушка, потом леди Маргарет не давала мне свободно вздохнуть, и они ссорились между собой, и толкали меня сразу на две дороги, и каждая тянула к себе, точно Панч и дьявол, что дерутся за булочника на ярмарке; а теперь я женат, – продолжал он бормотать, заворачиваясь в одеяло, – и моя жена, сдается, совсем уж ведет меня за собой на поводу.