Текст книги "Пуритане"

Автор книги: Вальтер Скотт

сообщить о нарушении

Текущая страница: 14 (всего у книги 35 страниц)

ГЛАВА XV

А мы хотели бы сказать,

Что лучше кровь не проливать,

А, положив конец раздорам

И перейдя к переговорам,

Сей поединок роковой

Окончить сделкой мировой.

Батлер

На быстром аллюре, которым теперь они двигались, у ревнителей истинной веры перехватило дыхание, и они поневоле вскоре умолкли. Уже больше мили скакали они по ровной и голой местности, оставив за собой перелески и рощицы, сопровождавшие их после того, как они выбрались из лесов Тиллитудлема. Впрочем, склоны узких ложбин все еще украшали редкие дубы и березы, а кое-где кучки этих деревьев можно было увидеть и на уходящей вдаль заболоченной и унылой местности. Но и они постепенно исчезали; перед всадниками расстилалась обширная пустынная равнина, переходившая в отдалении в покрытые темным вереском сумрачные холмы, изрытые глубокими, крутыми оврагами, в которых зимою бурлили бешеные потоки, а летом по несоразмерно широким руслам пробивались ничтожные ручейки, змеясь слабой струйкой среди нагромождения гальки и валунов – этих свидетелей зимних неистовств воды – и напоминая собою кутил, обнищавших и опустившихся после бесшабашного расточительства и сумасбродства. Эта необитаемая равнина простиралась, казалось, дальше, чем мог охватить глаз, лишенная величия, лишенная даже того достоинства, которое присуще диким горным пустошам. И все же она поражала своими размерами по сравнению с более благословенными клочками земли, пригодными к обработке и созданными для поддержания человеческого существования, и производила неизгладимое впечатление на душу наблюдателя, внушая ему мысль о всемогуществе природы и слабости человека и его хваленых мер борьбы с дурным климатом и бесплодием почвы.

Удивительный эффект таких пустынных пространств состоит в том, что они порождают ощущение одиночества даже у тех, кто путешествует здесь целыми группами, – до того сильно действует на их воображение несоизмеримость окружающей бескрайней пустыни с пересекающими ее людьми. Так, путники, бредущие среди песков с караваном в тысячу душ, могут испытывать среди песков Африки и Аравии чувство заброшенности и отчужденности от всего мира, незнакомое одинокому страннику, чей путь проходит по цветущей и возделанной области.

Вот почему, заметив на расстоянии полумили полк кавалерии (к которому принадлежала и охранявшая его стража), поднимавшийся по извилистой и крутой тропе из болот на холмы, Мортон почувствовал нечто вроде душевного облегчения. Число лейб-гвардейцев, казавшееся очень значительным, когда они теснились на узкой дороге, и еще большим, когда они мелькали то тут, то там, между деревьями, теперь как будто заметно уменьшилось. Все они были у него на виду: посреди неоглядных просторов колонна всадников, медленно взбиравшаяся по горному склону, скорее напоминала стадо быков, чем военный отряд. Их силы и численность казались теперь жалкими и ничтожными.

«Горсточка решительных людей, – подумал Мортон, – при условии, что их храбрость не уступает владеющему ими энтузиазму, имея перед собой такие слабые силы, как эти, может запереть любой проход в здешних горах».

Пока он размышлял обо всем этом, сторожившие их всадники быстро покрыли отделявшее их от товарищей расстояние, и, прежде чем голова колонны Клеверхауза достигла вершины холма, Босуэл со своей группой и арестованными соединился – или, точнее, почти соединился – с полком, который вел за собой полковник Грэм. Чрезвычайно неудобная, местами топкая, местами слишком круто поднимающаяся тропа немало затрудняла движение, особенно задним рядам, так как там, где тропа пролегала по топкому месту, после прохода основной массы всадников почва превращалась в жидкое месиво значительной глубины, и солдатам в хвосте колонны нередко приходилось пускаться в объезд в поисках более надежной дороги.

В таких случаях мучения достопочтенного Гэбриеля Тимпана и Моз Хедриг возрастали, так как сопровождавшие их солдаты, не считаясь с опасностью, которой подвергались столь неопытные наездники, заставляли их прыгать через канавы и ямы или гнать лошадей прямо в топь и трясину.

– Господь перенес меня через эту стену! – закричала несчастная Моз, когда ее лошадь, понукаемая драгунами, перескочила дерновую изгородь, отделявшую заброшенный загон для овец; совершая свой подвиг, Моз потеряла платок, и теперь ее седые волосы трепал ветер.

– Я увяз в глубокой трясине, где нет опоры для ног! Я попал в глубокую воду, и она покрывает меня! – завопил Тимпан, когда его конь погрузился по самое брюхо в один из ключей, которые питают болота. Грязная, смешанная с песком вода стекала по лицу и одежде злосчастного проповедника.

Эти крики вызвали дружный хохот драгун; но развернувшиеся вскоре события заставили их присмиреть и угомониться.

Передние ряды полковой колонны уже почти достигли вершины упомянутого нами крутого и обрывистого холма, как вдруг два-три всадника, в которых сразу узнали людей из высланного вперед дозора, выскочили на гребень холма и понеслись галопом к своим; кони их были загнаны, и все свидетельствовало о том, что они спасаются беспорядочным бегством. И действительно, вслед за ними появились другие всадники; их было пять или шесть, и они были вооружены; заметив полк лейб-гвардейцев, они остановились на вершине холма. Двое из тех, у кого были в руках карабины, спешились, спокойно взяли на мушку находившихся в переднем ряду и, разрядив свои ружья, ранили двух солдат, причем одного тяжело. Потом они сели на лошадей и скрылись за гребнем холма. Судя по спокойствию, с каким они это проделали, их не испугало приближение столь сильного неприятеля, так как они, видимо, чувствовали у себя за спиной достаточную поддержку. Это происшествие задержало весь полк, и пока Клеверхауз выслушивал донесение одного из разведчиков, вынужденных описанным образом возвратиться к своим, лорд Эвендел поднялся на вершину холма, только что покинутого группой мятежников, а майор Аллан, корнет Грэм и прочие офицеры вывели полк с неудобного для кавалерии места и развернули его на склоне в две линии – так, чтобы вторая могла поддерживать первую.

Был отдан приказ наступать; через несколько минут первая линия оказалась уже на гребне, с которого открывался вид на обратный склон. Вторая линия последовала за первой, и туда же направился арьергард с нашими узниками; теперь Мортон и его товарищи по несчастью также получили ясное представление о трудностях, которые предстояло преодолеть продвигавшемуся вперед полку Клеверхауза.

Склон холма, на котором были выстроены королевские лейб-гвардейцы, полого спускаясь на протяжении приблизительно четверти мили, представлял собою покатое поле, вполне пригодное для сражения в конном строю, несмотря на некоторую неровность поверхности. Только у самой его подошвы начиналась заболоченная низина с пересекавшим ее во всю ширину не то созданным природой овражком, не то вырытым человеческими руками глубоким дренажным рвом, края которого были изрезаны родниками и канавами, заполненными водой; по обе стороны этой выемки были места, где прежде копали торф, а теперь виднелись заросли низкорослой ольхи, настолько любящей сырость, что там, где тощая почва и стоячая вода не дают ей развиться в настоящее дерево, она растет небольшими кустами. За этим рвом или овражком местность снова шла вверх, образуя поросшую вереском возвышенность или горку, у подножия которой стояли готовые к решительной битве мятежники, преграждая неприятелю путь через этот обильный препятствиями участок и через ров, прикрывавший их с фронта.

Их пехота была выстроена в три линии. Первая, довольно сносно вооруженная огнестрельным оружием, была выдвинута вперед, к самому краю низины, и огонь этой линии мог причинить значительный урон королевской кавалерии при спуске с открытого для прицельной стрельбы противоположного склона, – огонь, впрочем, был бы еще гибельнее, если бы драгуны попытались преодолеть заболоченное пространство. За первой линией был поставлен отряд пикинеров для поддержки передних, на случай если бы врагам все же удалось форсировать топь. Позади них находилась третья линия: тут были крестьяне с косами, вертикально насаженными на колья, вилами, заступами, стрекалами, острогами и другими орудиями деревенского обихода, спешно превращенными в боевое оружие. На обоих флангах пехотных линий, впрочем, немного отступя от низины, очевидно, с тем, чтобы действовать на сухом и удобном поле, если бы противник все-таки пробился через препятствия, находилось по небольшому отряду всадников.

Почти все они были плохо вооружены, с конями у них обстояло и того хуже, но зато они горели желанием биться за правое дело, так как были главным образом мелкими землевладельцами или зажиточными фермерами, имевшими возможность выступить в поход на собственной лошади. Те, кто только что гнался за дозором, высланным королевскими лейб-гвардейцами, теперь неторопливо возвращались к своим. Из всего войска повстанцев лишь эти несколько человек были в движении. Остальные застыли в неколебимой неподвижности, как разбросанные вокруг среди вереска серые валуны.

Всего повстанцев насчитывалось около тысячи человек, однако конных здесь было не больше сотни, да и то добрая их половина не имела сносного вооружения. Впрочем, вожди восстания рассчитывали возместить недостаток оружия, снаряжения и боевой выучки выгодною позицией и сознанием того, что предпринятый шаг сделал отступление невозможным, а главное – пылким энтузиазмом мятежников.

Позади их войска, на склоне холма, виднелись женщины и даже дети, которых привели в эту глушь религиозное рвение и ненависть к тем, кто подвергал их гонениям. Они собрались, чтобы наблюдать за ходом сражения, от которого зависела и их собственная судьба, и судьба их отцов, мужей, сыновей. Пронзительные крики, которыми они, подобно женщинам древних германских племен, встретили сверкающие ряды врага, показавшегося на гребне противоположной возвышенности, были для их близких как бы призывом к битве не на живот, а на смерть в защиту тех, кто был им дороже всего. Этот призыв, очевидно, встретил живой отклик, и дикое улюлюканье, прокатившееся по рядам, едва были замечены приближавшиеся солдаты, подтвердило решимость повстанцев стоять до последнего.

Всадники Клеверхауза остановились на гребне холма, и их трубы и литавры исполнили дерзкий и воинственный туш, в котором слышались угроза и вызов: он пронесся над этой пустынной и дикой местностью, как пронзительный клич ангела разрушения. В ответ на это изгнанники соединили свои голоса в общем хоре и спели прозвучавшие как величавый и торжественный гимн две первые строфы из семьдесят шестого псалма в той его стихотворной редакции, которая принята шотландской церковью:

 
Всеславен в Иудее Бог,
В Израиле почтен.
Салем – пристанище его
И на Сионе – трон.
Он стрелы лука сокрушил,
И копья, и щиты,
Славнее и превыше гор,
Непобедимый, ты.
 

Громогласный крик или, скорее, торжественный возглас, заключил эти строки; затем, после минутной паузы, мятежники пропели следующие стихи, толкуя гибель ассирийцев как предсказание участи, уготованной их врагу в предстоящем единоборстве:

 
Ты гордых духом в прах поверг,
Они объяты сном,
И тот беспомощен теперь,
Кто прежде был вождем.
О Бог Иакова, когда
Ты грянул, разъярен,
Коней и колесницы их
Объял глубокий сон.
 

Затем снова раздался такой же возглас, как предыдущий, вслед за чем наступила мертвая тишина.

Пока этот торжественный гимн, слетавший с тысячи уст, звучал среди холмов, Клеверхауз внимательно осматривал местность и боевой порядок повстанцев, принятый ими в ожидании атаки противника.

– Среди этих мужланов, – сказал он, – несомненно, есть несколько старых солдат – деревенщина не сумел бы выбрать такую позицию.

– Утверждают, что с ними Берли, – заметил лорд Эвендел, – а также Хэкстон из Рэтилета, Пэтон из Медоухеда, Клиленд и еще кое-кто, знакомый с военным делом.

– Я так и думал, – продолжал Клеверхауз, – это было видно по легкости, с какою их всадники перескочили ров, возвращаясь к своим. Нетрудно было понять, что среди них несколько бывалых кавалеристов из круглоголовых, этих подлинных исчадий ковенанта. Нам предстоит действовать не только отважно, но и с величайшею осмотрительностью. Эвендел, соберите офицеров у этого холмика.

Он направился к небольшому, заросшему мхом надгробному камню, под которым, возможно, покоился прах какого-нибудь кельтского вождя далеких времен, и по сигналу: «Офицеры, вперед! » – они собрались вокруг своего командира.

– Я созвал вас, джентльмены, – сказал Клеверхауз, – не для того, чтобы устроить формальный военный совет: я никогда не стану перекладывать на других ответственность, которую мое положение возлагает на меня самого. Я только хотел бы ознакомиться с вашим мнением, оставляя за собой право руководствоваться своим, как это делает большинство людей, просящих совета. Итак, что скажете, корнет Грэм? Напасть ли нам на этот воюющий сброд? Среди нас вы самый молодой и горячий, и поэтому за вами первое слово.

– Мне оказана честь охранять штандарт лейб-гвардейцев, – ответил корнет, – а он никогда, пока это зависит от моей воли, не станет уклоняться от встречи с мятежниками. На ваш вопрос я говорю: атакуйте во имя Бога и короля.

– А что скажете вы, майор Аллан, – продолжал Клеверхауз, – Эвендел настолько скромен, что его все равно не заставишь говорить прежде вас.

– Этих парней, – сказал майор Аллан, старый и опытный кавалерист,

– приходится на каждого из нас трое или, может быть, даже четверо. Не думаю, чтобы в открытом поле это было чересчур много, но они заняли чрезвычайно выгодную позицию и, по всей видимости, не склонны ее оставлять. Поэтому, в отличие от корнета Грэма, я нахожу, что нам следует повернуть назад в Тиллитудлем, занять дорогу, ведущую к холмам, и послать за подкреплением к лорду Россу, находящемуся с пехотным полком в Глазго. Сделав это, мы сможем отрезать их от долины Клайда, и тогда они либо покинут свою твердыню и решатся на сражение в благоприятных для нас условиях, либо, если они останутся на старой позиции, мы их атакуем, как только к нам подойдет пехота и у нас будет возможность действовать вместе с нею среди этих болот, трясин и канав.

– Вот еще, – заметил юный корнет, – какое значение может иметь выгодная боевая позиция, если ее занимает шайка распевающих псалмы старых ханжей?

– Мужчина не сражается хуже оттого, что чтит свою Библию и Псалтырь, – отпарировал майор Аллан. – Эти парни докажут, что они крепки как сталь. Я их знаю не первый день.

– Их гнусавое пение, – сказал корнет Грэм, – напоминает нашему майору скачку при Данбаре.

– Молодой человек, если бы вам довелось принимать участие в этой скачке, – ответил майор, – вы бы и без напоминаний помнили о ней до последнего дня своей жизни.

– Хватит, джентльмены, хватит, – прервал споривших Клеверхауз, – это неуместные препирательства; я принял бы ваш совет, майор Аллан, если бы канальи дозорные (они еще понесут должное наказание! ) своевременно донесли о численности и позиции неприятеля. Но мы предстали пред ним в развернутом боевом порядке, и отступление лейб-гвардейцев было бы воспринято как свидетельство их неуверенности в себе, что послужило бы сигналом к восстанию на всем западе. В этом случае мы не только не сможем рассчитывать на помощь со стороны лорда Росса, но, уверяю вас, я бы испытывал весьма серьезное опасение, как бы мы не оказались отрезанными один от другого, так и не успев объединить наши силы. Отступление привело бы к столь же пагубным для королевского дела последствиям, как поражение. Ну, а что касается вопроса о степени опасности, угрожающей нам лично, то, джентльмены, я нисколько не сомневаюсь, что никто из вас об этом не думает. Здесь должны быть проходы через трясину, по которым мы сможем прорваться вперед; и, уж конечно, ни один лейб-гвардеец, ступив на твердую почву, не усомнится в том, что наши эскадроны растопчут в прах этих мужланов, будь их хоть вдвое больше. Теперь ваше слово, Эвендел!

– Осмеливаюсь думать, – сказал лорд Эвендел, – что, каков бы ни был исход сражения, оно будет очень кровопролитным; мы потеряем немало наших смелых товарищей и будем вынуждены, быть может, перебить большое число этих заблудших, которые все же шотландцы и подданные его величества короля Карла, как и мы с вами.

– Мятежники! Мятежники, не заслуживающие названия шотландцев и подданных, – прервал лорда Эвендела Клеверхауз. – Но продолжайте, милорд, в чем же все-таки состоит ваше мнение?

– Войти в переговоры с этими невежественными и обманутыми своими вождями людьми, – ответил молодой дворянин.

– В переговоры! С мятежниками, взявшими в руки оружие! Пока я жив – никогда! – заявил Клеверхауз.

– Во всяком случае, послать к ним трубача и парламентера с предложением перемирия, постараться их убедить сложить оружие и разойтись, – продолжал лорд Эвендел, – пообещать им прощение, если они подчинятся этому требованию; я не раз слышал, что, сделай мы это перед битвою у Пентлендских холмов, не было бы пролито так много крови.

– Допустим, – сказал Клеверхауз. – Но кто же, черт подери, возьмет на себя смелость обратиться с подобными увещаниями к этим доведенным до отчаяния фанатикам? Они не признают законов войны. Их вожди принимали участие в умерщвлении архиепископа Сент-Эндрю и сражаются с веревкой на шее; они умышленно убьют нашего парламентера, чтобы запятнать своих приверженцев верноподданной кровью и лишить их надежды на возможность прощения, как лишены ее они сами.

– С вашего позволения я это сделаю, – сказал лорд Эвендел. – Я часто рисковал собственной кровью, проливая чужую; разрешите и теперь ею рискнуть, на этот раз ради спасения человеческих жизней.

– Нет, я не могу направить вас с таким поручением, – заявил Клеверхауз. – Ваш титул и положение в свете делают вашу жизнь особенно ценной, и если бы вы погибли, это повлекло бы за собой тяжелые последствия для страны, особенно в наше время, когда добрые убеждения

– вещь в высшей степени редкая. С нами сын моего брата Дик Грэм; он не боится ни вражеской пули, ни вражеского клинка, точно сам дьявол одел его в защитную броню – так же, как и его дядю, по словам этих фанатиков. Корнет с белым флагом в руке, прихватив с собой трубача, подъедет к краю низины и попытается убедить их сложить оружие и разойтись по домам.

– С величайшей охотой, полковник, – ответил корнет. – Я прикреплю к пике мой шарф, который послужит мне вместо белого флага, – эти негодяи никогда еще не видели вымпела из такого тонкого фландрского кружева.

– Полковник Грэм, – говорил Клеверхаузу Эвендел, пока корнет готовился к выполнению данного ему поручения, – этот молодой человек – ваш племянник и вместе с тем, очевидно, наследник. Ради Бога, не препятствуйте мне отправиться к ним. Это был мой совет, и я обязан принять риск на себя.

– Будь он моим собственным единственным сыном, – сказал Клеверхауз, – все равно я не счел бы для себя допустимым щадить при таких обстоятельствах его жизнь. Надеюсь, что мои личные привязанности и чувства никогда не мешали и не будут мешать выполнению моего служебного долга. Если погибнет Дик Грэм, то это будет главным образом моей личной потерей; если умрете вы, ваша честь, пострадает король и вместе с ним вся Шотландия. Итак, джентльмены, прошу по местам. Если наши предложения будут отвергнуты, мы немедленно атакуем. И, как начертано на старинном гербе Шотландии, – правому поможет Господь.

ГЛАВА XVI

И гром и звон кругом стоят,

Скрестился с палицей булат.

«Гудибрас»

Корнет Ричард Грэм с импровизированным белым флагом в руке спускался по склону возвышенности, насвистывая песенку и заставляя своего отлично выезженного коня проделывать в такт ей прыжки и курбеты. За ним следовал трубач. Пять или шесть всадников, похожих с виду на офицеров, отделились от флангов пресвитерианского войска и, съехавшись в центре, приблизились, насколько позволяло болото, ко рву, проходившему по низине. К этой группе, держась противоположного края топи, и направлял своего коня корнет Грэм, на котором теперь сосредоточилось внимание и того и другого стана; не умаляя мужества тех и других, допустимо предполагать, что обе стороны страстно желали, чтобы это посольство отвратило готовое свершиться кровопролитие.

Остановив коня как раз против тех, кто, выехав навстречу парламентеру, принял на себя роль начальников неприятельских сил, корнет Грэм велел трубачу проиграть сигнал, приглашавший к открытию переговоров. У повстанцев не было трубачей, чтобы ответить на него подобающим образом, и один из них прокричал сильным и чистым голосом, спрашивая, с какою целью он прибыл.

– Чтобы призвать вас от имени короля и Джона Грэма Клеверхауза, имеющего особые полномочия от достопочтенного Тайного совета Шотландии, – ответил корнет, – сложить оружие и распустить по домам ваших приверженцев, которых вы подняли на мятеж, противный законам Господа Бога, короля и всей нашей страны.

– Возвратись к пославшим тебя, – сказал один из вождей повстанцев, – и передай, что мы взялись за оружие в защиту попранного ковенанта и нашей гонимой церкви; передай, что мы отрекаемся от развратного и вероломного Карла Стюарта, которого вы именуете королем, так же как он отрекся от ковенанта после того, что не раз давал клятву добиваться всей своей властью исполнения этого договора, добиваться деятельно, неуклонно, добросовестно во все дни своей жизни, и не иметь других врагов, кроме врагов ковенанта, и других друзей, кроме его друзей. Между тем он не сдержал своей клятвы, в свидетели которой призывал Господа Бога и ангелов, и первым шагом его после возвращения в королевства Англии и Шотландии было гнусное посягательство на власть Всемогущего посредством этого мерзкого Акта о верховенстве и изгнание, без вызова в суд, без предъявления обвинения и без судебного разбирательства, многих сотен достославных, истинно благочестивых проповедников слова Божия, вследствие чего он отнял хлеб жизни у алчущих уст, у этих несчастных созданий, и насильнически заткнул им глотку мертвыми, не уснащенными солью, безвкусными, ни холодными, ни горячими опресноками четырнадцати лжепрелатов и поставленных ими продажных, бездушных, погрязших в плотских наслаждениях, позорящих род человеческий и во всем покорных их воле священников.

– Я прибыл сюда совсем не затем, чтобы выслушивать ваши проповеди, – сказал офицер, – но чтобы без дальних околичностей выяснить, разойдетесь ли вы на условиях полного прощения всех, за исключением убийц архиепископа Сент-Эндрю, или вы намерены дожидаться атаки войск его величества короля, которые готовы немедленно выступить против вас.

– Раз без дальних околичностей, то да будет тебе известно, – ответил оратор, – что мы пребываем здесь с мечом у бедра, как подобает мужчинам, несущим стражу в ночи. Мы все, как один, разделим общую участь, как равные во всем братья. Пусть кровь того, кто восстанет на наше правое дело, падет на его собственную голову. Итак, возвращайся к пославшим тебя, и да откроет Господь и им и тебе всю мерзость ваших путей.

– Как ваше имя? – спросил корнет, которому показалось, что он где-то уже встречал человека, отвечавшего ему сейчас от лица мятежников. – Не зовут ли вас Джон Белфур Берли?

– А если и так, – сказал тот, – что ты можешь иметь против этого имени?

– Только то, – ответил корнет, – что прощение, обещанное мною от имени короля и моего командира, на вас отнюдь не распространяется, и я предлагаю его не вам, а этому простому деревенскому люду; и еще, что я послан для переговоров не с вами и не с подобными вам.

– Ты, приятель, видать, еще совсем зеленый солдат, – отозвался Берли, – и недостаточно понаторел в своем ремесле; иначе тебе полагалось бы знать, что предлагающий перемирие не вправе вести переговоры с неприятельской армией, а должен сноситься лишь с ее офицерами; и если он позволяет себе нарушать это условие, то утрачивает права, обеспечивающие его безопасность.

Произнося эти слова, Берли снял с плеча карабин и взял его в руки.

– Угрозы убийцы не помешают мне исполнить свой долг, – заявил корнет Грэм. – Слушай меня, добрые люди: объявляю от имени короля и моего командира полное прощение всем, за исключением…

– Еще раз предупреждаю тебя! – крикнул Берли, вскидывая ружье.

– … полное прощение всем, – продолжал молодой офицер, обращаясь к строю мятежников, – всем, кроме…

– Раз так… да примет Господь твою душу, аминь! – произнес Берли.

С этими словами он выстрелил, и корнет Ричард Грэм свалился с коня. Выстрел поразил его насмерть. Несчастный молодой человек, напрягая последние силы, повернулся на бок и еле слышно пробормотал: «Бедная мать! » Это усилие ускорило его смерть. Обезумевший конь во весь опор помчался к полку, и за ним поскакал перепуганный не меньше его трубач.

– Что вы наделали! – сказал, обращаясь к Белфуру, один из его соратников.

– Я исполнил свой долг, – твердо ответил Белфур. – Не сказано ли в Писании: «Ты будешь ревностен и тогда, когда убиваешь»? Пусть теперь кто-нибудь посмеет заговорить о перемирии или прощении!

Клеверхауз видел, как упал его племянник. Он обратил свой взгляд на Эвендела, и его невозмутимо спокойные черты на какую-то долю секунды исказились неописуемой скорбью. Он только сказал:

– Вот, видели!

– Я отомщу за него или погибну! – воскликнул Эвендел и, пришпорив коня, бешено помчался вниз по склону холма, увлекая за собой свой эскадрон и солдат павшего Грэма, устремившихся на врага по собственному почину; и так как каждый хотел опередить остальных, чтобы первым отомстить за своего офицера, ряды вскоре пришли в расстройство. Эти эскадроны составляли первую линию королевских войск. Тщетно Клеверхауз восклицал: «Стой! Стой! Эта стремительность нас погубит! » Единственное, чего ему удалось добиться, носясь сломя голову вдоль второй линии, убеждая, приказывая и даже угрожая солдатам шпагой, – это чтобы остальные не последовали столь заразительному примеру.

– Аллан, – сказал он, водворив в рядах драгун относительный порядок, – ведите их, не торопясь, вниз по склону холма, чтобы оказать поддержку лорду Эвенделу, который в ней, видимо, очень нуждается. Босуэл, ты хладнокровный и решительный парень…

– Что ж, – пробурчал Босуэл, – в такой момент, как сейчас, вы, пожалуй, можете вспомнить об этом.

– Ты поведешь десяток рядов направо вверх по ложбине, – продолжал его командир, – и попытаешься любым способом переправиться через топь; там ты построишь солдат и атакуешь мятежников с фланга и с тыла, а мы одновременно ударим им в лоб.

Босуэл поклонился в знак того, что понял свою задачу и повинуется, и тотчас же поскакал со своими людьми в указанном ему направлении.

Между тем опасения Клеверхауза стали оправдываться. Солдаты, бросившись вслед за лордом Эвенделом, вскоре столкнулись с препятствиями, остановившими их беспорядочный натиск.

Некоторые, пытаясь переправиться через трясину, увязли в ней, другие, отказавшись от этой попытки, остановились у ее края, третьи рассыпались, чтобы отыскать более удобное место для перехода. Среди этого замешательства первая линия пресвитериан, изготовившись к стрельбе по противнику: передний ряд – с колена, второй – пригнувшись, а третий – во весь рост, – открыла убийственный плотный огонь, поваливший с коней не менее двадцати всадников и вызвавший еще больший беспорядок среди драгун. Лорду Эвенделу и вслед за ним кучке солдат, кони которых были получше, удалось перескочить ров, но едва они оказались по ту сторону рва, как их атаковал левый отряд вражеской кавалерии. Ободренные малочисленностью преодолевших препятствие лейб-гвардейцев, повстанцы бешено понеслись на них с яростным криком: «Горе, горе необрезанным филистимлянам! Долой Дагона и всех поклоняющихся ему! »

Молодой дворянин сражался как лев, но большинство последовавших за ним солдат было убито, да и сам он не избежал бы такой же участи, если бы не сильный ружейный огонь, которым поддержал его Клеверхауз; подойдя со второй линией ближе ко рву, он так разил противника, что конница и пехота повстанцев начали отходить. Эвендел, избавленный благодаря этому от неравного боя и оставшийся почти в одиночестве, перебрался назад через трясину и присоединился к своим. Впрочем, несмотря на потери, причиненные действиями Клеверхауза, повстанцы вскоре оправились; они поняли, что преимущество в численности и в занимаемой ими позиции настолько обеспечивает их перевес, что, ограничиваясь упорной, но вместе с тем деятельной обороной, они смогут нанести поражение лейб-гвардейцам. Их вожди носились между рядами, убеждая не поддаваться и разъясняя, насколько сокрушителен их огонь, поражающий одновременно и всадника и коня, так как драгуны, в соответствии с установившимся в кавалерийских частях обычаем, стреляли не спешиваясь. Клеверхауз, видя, что его лучшие люди падают от неприятельского огня, ответить на который достойным образом они не могли, неоднократно в разных местах делал попытки пройти через трясину и навязать противнику бой на твердой почве и в более благоприятных для королевских солдат условиях. Но плотный огонь повстанцев в сочетании с естественными препятствиями помешал ему выполнить этот замысел.

– Если диверсия Босуэла не удастся, придется, видимо, отступать, – сказал он Эвенделу. – А пока отведите людей за пределы досягаемости неприятельского огня, оставив в ольшанике группы застрельщиков; пусть они из-за укрытия беспокоят противника.

Эти приказания были выполнены, и Клеверхауз стал с нетерпением ждать, когда же покажутся Босуэл и его люди. Но и тому пришлось столкнуться с препятствиями. Начатый им обход справа не ускользнул от бдительного ока Белфура Берли, который немедля ответил на него выдвижением левого фланга своей кавалерии, так что, когда Босуэл, проскакав довольно значительное расстояние по ложбине, нашел более или менее подходящую переправу, он увидел, что силы противника превосходят его собственные.

Эта неожиданность нисколько, однако, не охладила его пыла.

– За мной, ребята, – обратился он к своим людям, – пусть никто не посмеет сказать, что мы показали спину, наткнувшись на этих круглоголовых ханжей!

Затем, как если бы в него вселился дух его предков, он зычным голосом крикнул: «Босуэл, Босуэл! » – и, бросившись прямо в топь, проскочил ее во главе отряда и налетел на всадников Берли с такой яростью, что отогнал их на расстояние пистолетного выстрела, собственноручно убив троих. Берли, предвидя, какие последствия вызовет поражение на этом участке, и зная, что его всадники хотя и превосходят противника численностью, однако не выдерживают никакого сравнения с солдатами регулярной армии ни в искусстве владеть оружием, ни в кавалерийской выучке, устремился наперерез Босуэлу и столкнулся с ним один на один. В этих бойцах люди возглавляемых ими отрядов видели как бы своих представителей, и в результате произошло то, чему скорее место в романе, чем в описании достоверного события. И лейб-гвардейцы и повстанцы перестали сражаться и смотрели на Босуэла и на Берли такими глазами, словно судьба всего этого дня зависела от исхода единоборства между этими искусными и опытными рубаками. Участники поединка и сами, видимо, разделяли такое же мнение, так как, обменявшись двумя-тремя нетерпеливыми наскоками и нападениями, они, точно по уговору, опустили оружие, чтобы немного передохнуть после предшествовавшей борьбы и приготовиться к новой схватке; каждый из них понимал, что перед ним – достойный противник.