Текст книги "Фальшивомонетчики Третьего рейха. Операция «Бернхард»"

Автор книги: Вальтер Хаген

сообщить о нарушении

Текущая страница: 15 (всего у книги 19 страниц)

Глава 13
Югославские события

В сообщении югославского агентства ТАНЮГ от 27 мая 1952 года было сказано:

«Из официально опубликованных следственных протоколов не доведенного до конца процесса против бывшего югославского министра легкой промышленности Андрия Хебранга следует, что он совершил, находясь в тюрьме, самоубийство после того, как признал свою шпионскую деятельность и предательство в отношении Югославии, самолично подписав собственные показания В 1948 году им была представлена клеветническая информация, приведшая к конфликту югославской коммунистической партии с Коминформом Жена самоубийцы была в 1951 году осуждена на 15 лет тюремного заключения».

Несколько прекраснейших зданий на блестящей главной улице сербской метрополии Белграда – Терации принадлежали крупнейшему сербскому торговому магнату Ковацевичу. В своей юности он входил в состав руководства подпольной организации «Черная рука». Этот офицерский союз неоднократно вмешивался самым решительным образом в судьбы Сербии. В числе его деяний были убийство королевской четы Александра и Дражи Обреновичей, возведение на трон представителя династии Карагеоргевичей, убийство эрцгерцога Франца Фердинанда, в результате чего была развязана Первая мировая война. Получивший значительное наследство Ковацевич оказывал этой организации внушительную финансовую помощь. В обмен на это он мог всегда рассчитывать на поддержку сербского руководства. У него были самые хорошие отношения с премьер-министром Пасичем, а впоследствии ему не составило большого труда переметнуться от правительства Цветковича, которое намеревалось вовлечь Югославию в тройственный союз, к генералу Симовичу, свергшему правительство Цветковича в результате путча. Тем не менее Ковацевич был первым представителем сербских деловых кругов, с которым немецкое экономическое управление заключило соответствующие договора после оккупации Сербии немецкими войсками. К тому же дом Ковацевича был в период оккупации Югославии излюбленным местом салонных встреч немецких офицеров и чиновников. Пирушки у Ковацевича были широко известны во всем городе, привлекая элиту общества, учитывая в особенности то обстоятельство, что в разоренной гражданской войной стране было не до гастрономических излишеств. Ковацевич, естественно, пытался использовать в собственных интересах возникавшие при этом связи и отношения.

Но даже и ему пришлось познакомиться, правда кратковременно, всего в течение трех недель, с тюрьмой немецкой государственной полиции. Дело в том, что в Белграде был арестован представитель руководителя четников, генерала Дражи Михайловича, у которого была обнаружена довольно внушительная денежная сумма в долларах. По полученным полицией сведениям, деньги эти могли исходить только от Ковацевича, что свидетельствовало несомненно о «запрещенных связях» между ним и лидером повстанцев. Вот он и угодил из-за этого за решетку. Однако к тому времени ситуация в Сербии резко изменилась. Наряду с националистически настроенными и оставшимися верными королю четниками появилась новая сила – коммунистическое партизанское движение, с неминуемым ростом которого приходилось считаться. Немецкое руководство пришло к выводу, что коммунистические партизаны представляют собой большую опасность и что следует всячески использовать вражду их с четниками. Таким образом, генерал Михайлович все в большей степени подходил для роли естественного союзника немцев против коммунистов. Вследствие этого, боевые столкновения немецких войск с четниками были прекращены. Вот почему «дело» Ковацевича было закрыто, и он был выпущен без излишнего шума. Как потом оказалось, к тактичному решению этой проблемы руку свою приложил также Швенд, который уже давно положил глаз на Ковацевича, рассматривая его как фигуру, могущую быть успешно использованной в «операции Бернхард». Уже через непродолжительное время после его освобождения, Ковацевич был привлечен к деятельности сбытовой организации Швенда. Полного доверия к нему Швенд, однако, не испытывал, зная, что для этого человека понятия «политической надежности» не существовало. Но ведь в данном случае речь шла не о каких-то секретных заданиях, а о сбыте фальшивых банкнот по приемлемым ценам. А эту задачу Ковацевич понимал превосходно, используя свои деловые связи, достигавшие даже Ближнего Востока, где у него было много друзей и знакомых, относившихся к тому же типу людей, как и он сам.

Вскоре Ковацсвичу даже удалось установить контакты с руководством коммунистического партизанского движения. Он не собирался скрывать это от Швенда, а даже, наоборот, был первым, кто обратил внимание Швенда на возможность использования фальшивой валюты и в этой области, чем, как мы знаем, Швенд не преминул воспользоваться. Безусловно, Ковацевич проворачивал с партизанами Тито кое-какие дела, о которых своего партнера в известность не ставил. Впоследствии Швенд установил, что титовские партизаны имели на руках фальшивые фунты, полученные не от него. Так что Ковацевич представлял собой образец балканского «внепартийного» предпринимателя: он был своим человеком у Тито, Михайловича, Недича и в немецком гестапо, всегда готовый что-то им предложить.

Неудивительно, что Ковацевич, обладавший такими способностями, принадлежал к числу немногих агентов «операции Бернхард», для которых крах Германии не означал еще конца их деятельности с фальшивыми фунтами стерлингов. Положительную роль сыграло и то обстоятельство, что у него были хорошие отношения с целым рядом руководителей коммунистического партизанского движения, некоторые из которых даже находились в определенной зависимости от него, поскольку он ухитрился привлечь их к своим прибыльным сделкам. Поэтому установление титовского режима не означало для него катастрофу. Одним из его друзей в новых правительственных кругах был Ранкович, ставший министром внутренних дел. Он охотно пользовался услугами изворотливого Ковацевича при строительстве роскошной виллы в стиле тех, которыми владели столь ненавистные им западные плутократы. Ранкович был всегда ярым врагом Великобритании, так что Кова-цевичу было не слишком трудно привлечь этого принципиального титовского коммуниста к афере с фальшивой валютой, поскольку ведь она наносила ущерб Англии, пытавшейся до самого последнего времени лишить Тито плодов его победы. Ранкович обеспечивал его документами, с помощью которых он ездил в Италию, где в то время в римском правительстве сидел Тольятти. В Италии Ковацевич успешно собирал в больших количествах залежавшийся «белый товар» и переправлял его в Белград, откуда затем в течение довольно длительного периода времени пускал в дело.

Другим высоким покровителем Ковацевича в правительстве был министр промышленности и председатель югославской плановой комиссии Андрий Хеб-ранг. Тот относился к числу ортодоксальных коммунистов и считался доверенным лицом Кремля в Белграде. Хебранг стремился перестроить югославскую экономику по советскому образцу и ориентировать ее на поставки продукции, требующейся Советскому Союзу.

Однако длительная дружба с Хебрангом оказалась для Ковацевича роковой, так как он оказался в числе жертв ссоры Тито с Москвой. Когда вследствие разрыва Югославии с Коминформом дело дошло до схватки не на жизнь, а на смерть между Ранковичем и Хебрангом, Ранкович обвинил своего соперника в том, что он будто бы был агентом гестапо, используя в качестве связника Ковацевича. Ковацевич попытался бороться с таким опасным обвинением, но лишенный покровительства Хебранга, попал в тюрьму. Возвратившийся из Югославии немецкий военнопленный рассказан, что еще в 1948 году Ковацевич скончался от «сердечного приступа». А ведь тот был здоровым как бык человеком, пережившим не одну передрягу и никогда не жаловавшимся на сердце. Если по старому криминалистическому принципу задаться вопросом: «кому это было выгодно?», то сразу же напрашивается ответ, что в смерти Ковацевича больше других был заинтересован министр внутренних дел Ранкович. Ведь ему следовало опасаться, что Хебранг мог для своего оправдания раскрыть его, Ранковича, участие в аферах с фальшивыми фунтами стерлингов, и единственным свидетелем, который мог подтвердить подобные обвинения Хебран-га, был Ковацевич.

Пример слишком деятельного Ковацевича доказывает снова, что деловому человеку не следует вовлекать представителей власть имущих, в особенности в условиях диктатуры, в свои торговые и иные операции, так как это никогда хорошим не кончается.

Глава 14
Операция «Цицерон»

«…Если зашел разговор о получении документов исторического значения за чрезвычайно высокую плату – триста тысяч фунтов стерлингов, следует остановиться на этом несколько подробнее.

Необычная история Цицерона [71]71
  «Цицерон» – под этим псевдонимом с немцами в период Второй мировой войны сотрудничал албанец Элиез Базна (1905–1970). Он работал в Анкаре сначала шофером первого секретаря британского посольства, а затем камердинером английского посла Хью Натчбулл-Хагессена. В 1943–1944 гг. передал немцам совершенно секретные документы (фотокопии), хранившиеся в личном сейфе посла, за что получил 300 тысяч фунтов стерлингов в основном фальшивыми банкнотами. В 1944 г. скрылся. За использование фальшивой валюты отсидел некоторое время в тюрьме, затем переехал в Мюнхен, где работал ночным сторожем. В 1962 г. издал книгу «Я был Цицероном».


[Закрыть], получившего за свою опасную деятельность громадную сумму денег, соответствующую более чем одному миллиону долларов, выходит далеко за рамки всех до сих пор известных случаев шпионажа. Так можно утверждать независимо от ценности полученных немцами документов и результатов, к которым они привели. Я же хочу лишь остановиться на вышеназванной сумме, с которой связана определенная загадка.

Дело в том, что я длительное время молчал о некой тайне. Теперь же пришло время снять с нее завесу, ее окутывающую.

Через несколько месяцев после того, как я видел Цицерона в последний раз, мне стало известно, что переданная ему громадная сумма денег в реальности ничего не стоила. Цицерон, ставший баснословно богатым человеком, оказавший Третьему рейху за эти деньги неоценимую услугу и рисковавший головой, остался в конечном итоге таким же бедняком, каким и был раньше. Фунты стерлингов Кальтенбруннера оказались фальшивыми, и банкноты были изготовлены, как потом выяснилось, в Германии.

Не ставя в известность берлинские службы, я передал несколько оставшихся у меня купюр на контроль стамбульским банковским специалистам. И должен отметить, что фальшивые фунты стерлингов были столь высокого качества, что воспринимались различными банками как настоящие. Только один швейцарский эксперт, не подвергая сомнению их подлинность, направил несколько банкнот на экспертизу в английский банк, который смог все же обнаружить подделку…»

Это – выдержка из послесловия Людвига Мойзиша к его книге «Операция «Цицерон», выпущенной издательством «Квадрига» в 1950 году во Франк-фурте-на-Майне.

В декабре 1943 года Кальтенбруннер собрал всех представителей балканского отделения внешней разведки на совещание в Вену. Главной его задачей было введение присутствовавших в курс политических планов нового имперского особо уполномоченного в юго-восточном регионе, посланника Германа Нойбахера, который был возведен в ранг координатора и инспектора всех дипломатических немецких миссий в регионе. Нойбахер, являвшийся хорошим оратором и обладавший искусством убеждения, изложил свою концепцию в довольно пространном выступлении (резко отличавшемся от общей депрессии заключительного этапа войны), да так, что вдохновил не только всех участников совещания, но и самого Кальтенбруннера. В тот день он был в особо хорошем расположении духа, чем я, исходя из проверенных тактических соображений, не преминул воспользоваться, дабы получить его поддержку в целом ряде сложных вопросов. И он дал свое добро даже без критических замечаний.

Под вечер к Кальтенбруннеру прибыл курьер из Берлина. Он вообще-то направлялся в Анкару, но заехал в Вену, чтобы получить указания от Кальтенбруннера и Шелленберга, который также присутствовал на совещании, для доверенного лица VI управления ГУИБ в Турции. Курьер предъявил Кальтенбруннеру и Шелленбергу небольшую медную коробочку, в которой на темно-синей бархатной подушечке лежал ключик то ли от сейфа, то ли от автомашины. Кальтенбруннер показал его мне, произнеся:

– Этот ключик откроет нам доступ к ценнейшим документам противника, подобно которым немецкая разведка в эту войну еще не получала.

К этим словам он ничего не добавил, но Шелленберг отвел меня в сторонку и рассказал, для чего предназначался этот ключик.

Представитель нашего управления был в целях маскировки включен в состав немецкого посольства в Анкаре. В списке дипломатов он числился как атташе, подчинялся же непосредственно Шелленбергу. Это был Людвиг Мойзиш, оказавшийся неплохим разведчиком, нащупавшим и вскрывшим ценные источники информации. Тем не менее, из-за своего двойственного положения Мойзиш постоянно попадал под перекрестный огонь различных инстанций, поскольку даже во время войны немецкая правительственная система все более и более принимала характер борьбы всех против всех. Начальником Мойзиша в посольстве был сам посол Папен [72]72
  Папен Франц фон (1879–1969) – немецкий государственный и политический деятель, дипломат. Родился в Верле (Вестфалия) в семье крупного землевладельца. До Первой мировой войны – офицер генштаба, в 1913–1915 гг. – военный атташе в США. В 1921–1932 гг. – депутат прусского ландтага. В 1932 г. возглавил правительство Веймарской республики. В 1933 г. активно содействовал приходу нацистов к власти, становится вице-канцлером. В 1938 г. – посол в Австрии, в 1939–1944 гг. – посол в Турции. Нюрнбергским трибуналом был оправдан.


[Закрыть], который в прежние годы имел некоторое отношение к секретной работе и поэтому с пониманием относился к деятельности Мойзиша. В то же время он был раздосадован тем, что Риббентроп не поставил его как посла в известность о присылке Мойзиша, а затем и о необходимости маскировки его положения в посольстве, на что он, по всей видимости, дал свое согласие. Посол потребовал от Мойзиша, чтобы тот лично информировал его о наиболее важных событиях и разведывательных данных. Но на это были несогласны Шелленберг и Кальтенбруннер. Устранить возникший конфликт в вопросах подчиненности было практически невозможно, поэтому Мойзишу ничего не оставалось, как лавировать между этими двумя инстанциями.

К сказанному добавлялось еще и то, что его непосредственный начальник – шеф отдела Турции и Ближнего Востока – также требовал представления ему в первую очередь всей информации и материалов. Это был сухарь и чопорный человек – выходец из районов Северной Германии, которому не нравились некоторая легкость в общении и венское очарование Мойзиша. В течение довольно длительного периода времени он даже не относился к типу людей, предпочитавшихся в СС, и по «расовым обстоятельствам» не принимался в ее ряды, хотя и являлся сотрудником главного управления имперской безопасности. Его обвиняли в том, что он «никогда не был настоящим нацистом», а в НСДАП, мол, принят, лишь благодаря австрийскому федеральному канцлеру Зейс-Инкварту, мировоззренческие позиции которого были весьма подозрительными. Только его крупный разведывательный успех перевесил эти недостатки, и Кальтенбруннер, отбросив их в сторону, способствовал приему Мойзиша в СС с присвоением ему звания штурмбаннфюрера СС (майора). Положение его стало настолько крепким, что не было поколеблено даже предательством секретарши.

Успехом Мойзиша, о котором идет речь, и явилась операция «Цицерон» (к слову говоря, псевдоним этот был придуман послом, человеком с гуманитарным воззрением).

То, о чем мне тогда поведал Шелленберг (встреча произошла в известнейшем ресторане Вены «Штадткруге», где обычно собирались бонзы), свидетельствовало об одной из самых необычных шпионских историй, которые когда-либо происходили. А суть ее заключалась в том, что Мойзиш сконтактировался с неким албанцем по имени Элиез Базна, являвшимся камердинером британского посла Натчбулл-Хагессена. Базна, получивший псевдоним «Цицерон», обзавелся ключом от сейфа своего шефа и стал фотографировать находившиеся в нем секретные документы. Таким образом, в руки Мойзиша попали доклады о прошедших совсем недавно Каирской и Тегеранской конференциях союзников с подробным изложением рассматривавшихся на них вопросов.

Однако Риббентроп не хотел верить, что речь в данном случае шла о подлинных документах, вероятно, потому, что их содержание не соответствовало его собственной концепции. Он делал ставку на разногласия союзников, поэтому сведения об обратном его не устраивали. Вместо того, чтобы радоваться полученной возможности ознакомления с планами противников, он прилагал все свои усилия, «доказывая», что Цицерон является агентом британской секретной службы, снабжающим немцев дезинформацией, чтобы сбить их с толку. Шелленберг с присущим всем разведчикам скепсисом и недоверием излагал мне аргументы в пользу теории Риббентропа, после чего тем не менее привел контраргументы, говорящие в пользу надежности Цицерона и подлинности представленных им документов, что было, по его мнению, более вероятным.

В принципе был лишь один подозрительный момент в поведении Цицерона, который надлежало проверить. Эксперты технического отдела нашего управления подвергали сомнению тот факт, что снимая документы с руки, как об этом рассказывал Цицерон, можно было получить столь резкие и аккуратные кадры. Этот скепсис подтверждался еще и тем обстоятельством, что на одном из снимков были видны пальцы фотографирующего человека. Цицерон объяснил это тем, что фотографировал будто бы одной рукой. Специалисты же считали, что это исключено, так как немецкой «Лейкой», которая была в распоряжении Цицерона, фотографировать одной рукой практически нельзя, да еще сверху вниз, когда объект фотографирования находился на столе или кресле. Шелленберг сделал из всего этого вывод, что у Цицерона, по всей видимости, был в посольстве еще какой-то помощник. Вопрос этот так и не был прояснен до конца, но предположение Шелленберга, несомненно, сбрасывать со счетов не стоит.

Шелленберг и Кальтенбруннер интересовались мотивами поступка албанца, не веря, что единственной его побудительной причиной были деньги. Пытаясь разобраться в этом с психологической точки зрения, они задавали различные вопросы Мойзишу, который затем ставил их, естественно, в осторожной и закамуфлированной форме Цицерону. Весьма интеллигентный и хитрый левантинец вскоре понял, что хотели бы услышать от него немцы, и придумал трагическую историю. Его горячо любимый отец был якобы застрелен на охоте неким англичанином, и вот он теперь хотел отомстить им за это. Хотя история была весьма примитивной, в Берлине ей поверили – все, кроме Риббентропа, который продолжал подвергать сомнению информацию, представляемую Цицероном.

Уже в то время имелся, однако, бесспорный аргумент, свидетельствовавший о надежности Цицерона, который состоял в том, что в одном из представленных им документов была названа дата первого намечавшегося налета авиации союзников на Софию, столицу Болгарии, действительно состоявшегося в указанный день. Вряд ли можно было полагать, что англичане вполне сознательно пошли на предоставление этой информации немцам, чтобы только подтвердить «надежность» Цицерона. Ведь при этом не была исключена опасность, что десятки британских летчиков были бы сбиты во время налета, если немецкие средства противовоздушной обороны смогли к нему соответственно подготовиться. Кроме того, Шелленберг привел еще несколько доказательств подлинности представлявшихся Цицероном материалов. Так, например, его информация о конференции союзников в Касабланке точно соответствовала данным, полученным нашей разведкой из других источников. Определенное недоверие к Цицерону все же сохранялось и было окончательно устранено только после войны на основании мемуаров и других публикаций о характере рассматривавшихся вопросов и принятых решений на различных конференциях союзников. Все это точно соответствовало сведениям, полученным немецкой разведкой от Цицерона в рассматриваемый нами период времени. Таким образом, он был все же немецким агентом, а не подставной уткой британской секретной службы.

Побудительными причинами поступка албанца, однако, не были причины «идейного характера», как этого хотели бы представить себе Кальтенбруннер и Шелленберг. Он не хотел тем самым «отомстить» англичанам, а просто намеревался заработать приличные деньги, чтобы разбогатеть. Поскольку Мойзиш охотно выплачивал ему «гонорары», необычно высокие даже для такой сферы деятельности, требования Цицерона все повышались. В общей сложности он получил около 300 000 фунтов стерлингов, не зная, конечно, что они были фальшивыми. Тем не менее версия, будто бы Цицерон узнал о том, что «заработанные» им деньги не представляют никакой ценности только через какое-то время после краха Германии, и что он оказался в положении обманутого обманщика, представляется нам мало вероятной. Есть целый ряд причин для предположений, что у Цицерона было достаточно времени и возможностей еще до конца войны обменять значительную часть своего богатства, поскольку банкноты имели свободное хождение в Турции, на настоящую валюту, а еще вероятнее – по восточному обычаю – на драгоценности. О правдоподобности таких предположений говорит хотя бы тот факт, что Цицерон вряд ли оставался еще долгое время в Турции после предательства секретарши Мойзиша и вступления Турции в войну. Опубликованное же в прессе сообщение, что Базна намерен предъявить претензию федеральному правительству Германии о возмещении ему 300 000 фунтов стерлингов, является не более как удачной первоапрельской шуткой.

Ключ от сейфа Натчбулл-Хагессена, изготовленный по восковому слепку Цицерона и переданный ему символично-церемониально Кальтенбруннером, мог бы сослужить немецкой разведке еще хорошую службу. Если бы секретарша Мойзиша не рассказала противной стороне все, что знала об «операции Цицерон», этот источник информации функционировал бы, вполне вероятно, до самого конца войны. Шелленберг разработал даже план, по которому Цицерон должен был действовать и после разрыва дипломатических отношений между Германией и Турцией и возможного интернирования персонала немецкого посольства, предусмотрев обеспечение надежной связи.

Нужно, однако, иметь в виду, что, если Цицерон продолжил бы представлять свою информацию, ущерб, нанесенный Англии, был бы не столь уж и существенным. Дело главным образом заключалось в слепоте руководства Третьего рейха и нежелании Гитлера и Риббентропа верить в подлинность представлявшихся материалов. Вполне возможно, что Гитлер (а вслед за ним и Риббентроп) «подсознательно» и верил в подлинность документов, шедших от Цицерона, но подавлял эту внутреннюю уверенность, так как она не соответствовала его «фанатичной убежденности» в конечной победе. Ведь союзники в Касабланке, а затем в Каире и Тегеране исходили из своей собственной конечной победы, рассматривая ее как непреложный факт. Но они, по мнению Гитлера, были неправы и не должны были не только говорить, но и думать об этом. А в результате ценная информация, получаемая нами от Цицерона, никак не использовалась.

Дело Цицерона доставило Мойзишу достаточно хлопот и забот и после окончания войны. По его книге одной из крупнейших американских фирм был снят кинофильм, в котором роль Цицерона играл Джеймс Мезон. Мойзиша в этом фильме изображал некий венский актер, который и был приглашен-то на эту роль, чтобы показать Мойзиша полудурком. У Мойзиша же не было никакой возможности подкорректировать это искажение, выставлявшее его в ложном свете.