Текст книги "Флейта для чемпиона"

Автор книги: Валерий Медведев

сообщить о нарушении

Текущая страница: 7 (всего у книги 7 страниц)

– И он ещё собирается прыгать! Не позорь спортивную форму! Судить его!

Вениамин поднял руку:

– Или мне послышалось, или вы и вправду собираетесь меня судить?

– Судить! Судить! И Гуся судить! – зашумели олимпийцы.

– И Стеллку на скамью!.. – добавила Вита. – Это она затянула нашего Ларионова в свою компанию.

Вперёд выступила Степанида:

– Я с удовольствием сяду на любую скамью рядом с Ларионовым. И села с ним рядом на скамейку.

– Парочка! Гусь да гагарочка! – сказала Светлана.

– А ты Стеллка или Степанида? – подозрительно спросила Вита.

– Я... это я!.. Судите! – заявила Степанида.

– Судите, а я пока буду переодеваться, – Вениамин достал из сумки спортивную форму.

– Не позорь спортивную форму! – выкрикнул Вадим. – Только что выступал за чужую команду, под чужой фамилией и...

– Стыд и позор! – вновь загомонили все. – Дисквалифицировать Ларионова! Говори честно, прыгал нечестно за чужую команду и под чужой фамилией?

– Это первое заключительное обвинение! – грозно и торжественно отметила Елена.

Ларионов встал. Все смотрели на него.

– Прыгал!.. Но... Но, во-первых, я прыгал не за чужую команду, а за нашу, и под своей фамилией. Я вышел и сказал: "Я вам никакой не Перцуленко, я Ларионов Вениамин с Арбата. Говорят, у вас есть парень, который прыгает так же хорошо, как я. Если это так – я готов с ним сразиться". Вы меня извините, ребята, но мне неинтересно с вами прыгать. Борьбы настоящей нет, понимаете, а расти можно только в борьбе с настоящим соперником, понимаете?..

Наступило молчание...

Влетевший во двор Босс бросился к Ларионову чуть ли не с кулаками:

– Ах ты гад! Мне сказал, что согласился, а сам?! И ещё девчонок у других отбиваешь?!

Выскочивший из-за беседки Гусь оттеснил Босса от Вениамина.

– Дайте мне этого, я сейчас его толчковую ногу в протез превращу!.. – бесновался Босс.

Гусь потряс его за плечи:

– Между прочим, есть толчковая нога, а есть и толчковая рука. Гад такой! Брал бабушкины иконы, говорил – срисовать, а сам толкал их иностранцам за валюту, а мне возвращал копии! Да простят меня древние греки, народный контроль и гражданин начальник отделения милиции за некоторое отступление от расписки!..

Приподняв Босса за лацканы пиджака от земли, Гусь унёс его за беседку. Послышались сдавленные крики, шум борьбы... Через некоторое время Гусь вернулся один. В руках у него был рукав от пиджака Босса. Гусь внезапно захохотал:

– Как ящерица, в заборную щель ускользнул. Только вместо хвоста оставил пиджаковый рукав!.. Так... первая статья обвинения не состоялась! – констатировал он.

Все опять было зашумели, но Лена повысила голос:

– Второе заключительное обвинение: ты отбил у своего лучшего друга девушку! Виту у Лёни ты отбил? Или ты не отбивал? – всё так же грозно и торжественно сказала она.

– Я отбил? У Лёни? Виту? – растерялся Вениамин.

– И свиданья ей назначал, – затараторила Светлана. – И в консерваторию с ней ходил.

– Левская, ты ходила на свидание с Ларионовым? И в консерваторию? – обратилась Елена к "свидетелю" Вите.

– Ходила...

– Что вы делали на свидании с Ларионовым? – продолжала допрос Елена.

– Разговаривали... А в консерватории слушали музыку...

– А говорили о чём?

– Ларионов мне рассказывал, какой хороший парень Толкалин и какая я плохая девушка... – Она помолчала. – Жаль только, говорит, что он классическую музыку не любит. Лёня и вправду не любит классику...

– И это всё? – теперь растерялась Елена.

– Всё.

– И второе заключительное обвинение не состоялось! – ликовал Гусь. – Так?!

Елена продолжала уже менее грозно и менее торжественно:

– Ты попал в отвратительную компанию к Боссу и Гусю!.. Гусь, извини за прямоту! Попал и других в эту компанию втягивал!.. Было?

– Было! Было! – зашумели все, но уже не так шумно.

– Я почему к Боссу в компанию рвался? – признался Ларионов. Потому, что я считал и считаю, что чем больше нас среди них, тем меньше их среди нас!

Опять наступила тишина.

– А ведь Ларионов прав, – неожиданно сказал Тарас.

– Ты лучше расскажи, как вчера поздно ночью возвращался домой пьяный! – затараторила Светлана. – Как ты шёл и шатался из стороны в сторону и как пел: "А я хочу женатым быть..." Ты шёл вчера поздно ночью? Ты пел?

– Шёл!.. И пел!.. – улыбнулся Вениамин.

– Ты шатался из стороны в сторону?

– Шатался.

– Так... От вина или от водки? – вопрошала Светлана.

– Не от вина и не от водки. Вчера вечером я был пьян от счастья. Девушка, которую я полюбил... Вот Степанида сказала, что она меня любит!.. А тебя, Светлана, мне жалко.

– Это почему?

– Потому что ты никогда в жизни не будешь пьяна ни от вина и ни от счастья.

– Это уж точно! – кивнул Тарас.

– Браво, Ларионов! – зааплодировала Татьяна.

Елена растерянно перелистывала "Историю звёздной болезни".

– Но режим-то нарушал? Нарушал! Нарушал! Тут уж не отвертишься. Спать ложился позже, чем надо, а вставал и того раньше. И на танцульках стал пропадать со Стеллкой.

И на это обвинение Вениамин дал честный и прямой ответ:

– Пропадал я со Стеллкой, то есть со Степанидой, не на танцульках, а на спортивных танцах, если вы о таких слышали, а насчёт режима... режим я нарушал. Что было, то было... Надо было тренироваться днём, а я тренировался и днём, и ночью.

Все одобрительно зашумели.

Елена беспомощно рылась в бумагах:

– Да, вот ещё... ещё...

– Сниматься отказался в кино, – мстительно подсказала Светлана. – Государственное мероприятие хотел сорвать!

– А если сценарий халтурный?! – возразил Ларионов. Но Светлана ещё не собиралась складывать оружие:

– Ларионов, а почему ты Цветкова за деньги тренировал? По рублю за тренировку брал?

– Я... за деньги? Ты с ума сошла!

– Не сошла, не сошла, ты тренировал, а деньги за тебя Масюков брал. Вот!

– Масюков?! Да не может быть! – удивился Ларионов. – Да если бы я знал об этом... Ребята! Да я... Где Масюков? – Вениамин поискал глазами Масюкова, сжав кисти рук в кулаки. – Ну, попадись он мне! Это же... Это же просто подло!..

Шум голосов, возмущённых и разгневанных, поддержал Ларионова. И в шум этот вплела Татьяна Цветкова звонкую нить своего голоса:

– Ну что, Гуляева, как это ты проповедовала? – передразнила: "В каждом человеке знаешь сколько бывает человеков. Самое меньшее – это два. Каждый человек сам себе двойник! А бывает и тройник! И четверик! Вот он зазнается, вот он раскается, вот он покается!.." Суди их, Ларионов, суди всю судейскую коллегию.

– Это не я говорила, не я, не я, и идея не моя! – защищалась Лена. – Это Фокиной идея! Фокиной! Фокиной!

– Здравствуйте, моя! Это всё Масюков придумал. И безумная идея эта его!.. – отчаянно возразила Надя.

Татьяна облегчённо выдохнула не без юмора:

– Сейчас всё на Нильса Бора свалят! А я что говорила? В настоящем человеке нет никакого двойника, ни тройника! В настоящем человеке бывает только один настоящий человек! Суди их, Ларионов, торжественно приказала она.

– И этот настоящий человек – Ларионов! Качать Ларионова! – призвал всех Гена.

Светлана схватила усилитель и истерически закричала:

– Не качать! Не качать! Может быть, и есть люди, у которых нет внутри двойника, но не может быть, чтобы ничего аморального не было. Пусть Ларионов всё-всё про иконы и про милицию объяснит. И ещё пусть объяснит, почему он встречался то со Стеллкой, то со Степанидой?! Пусть объяснит, тогда я поверю, что на свете есть такие люди, как Ларионов.

Ларионов рассмеялся:

– Степанида и Стеллка – это одно и то же лицо.

– Значит, она никакая не сестра? – пискнула Светлана.

– Никакая не сестра, – сказала Степанида.

– А как же это тебе удалось её так изменить в такую симпатичную сторону? – недоверчиво спросила Светлана.

– Со мной сколько раз в детской комнате милиции разговаривали и про моральный облик, и про передовую молодёжь, и про равнение на передовых... Всё мимо. Вениамин сказал мне в первый же вечер: если человек умеет делать очень хорошо что-то плохое, значит, он так же хорошо может делать и хорошее! – сказала Степанида.

– А про иконы, про иконы! – вновь завелась Светлана.

– А что про иконы? Гусь свои иконы подарил Третьяковский галерее. Отец их подреставрировал, между прочим, с помощью Гуся. Вы знаете, какой Гусь художник?! Правда, ему Босс пытался подменить пару подлинных икон копиями, но я думаю, что он их вернёт, – сказал Вениамин.

– С божьей помощью, – заулыбался Гусь.

– Или с помощью милиции, – заулыбался Вениамин.

Весь двор взорвался аплодисментами.

Гусь шутливо раскланялся и даже сделал книксен:

– Большое русское мерси!.. Да хватит об иконах! Я, ребята, чего хочу. Я хочу ту расписку, что дал вам, переписать с олимпийских игр на всю жизнь. Вот, – он вынул из кармана листок бумаги и прочитал всем: – "Я, Гусь, то есть Гусев Виктор Михайлович, даю расписку в том, что я на всю жизнь завязываю всё, что я делал раньше, в чём и подписываюсь... Виктор Михайлович Гусев".

– Разреши и я тоже подпишусь под этим за компанию. – И Степанида тоже расписалась под листком.

– И вообще, – продолжал Гусь, изображая на лице хитрейшую гримасу из хитрейших, – мне ваша мать-начальница Гуляева предлагала на вашем вечере самодеятельности по примеру древних греков сбацать вальс-чечётку, я сначала отказался, а сейчас подумал: а почему бы мне действительно не сбацать эту самую чечётку?.. И ещё, у вас Цветкова какую-то викторину олимпийскую хотела устроить, я и в ней тоже...

– Ты в викторине? – удивился Тарас.

– А почему бы нет? – сказал Гусь. – Вот ведь у этих эль-греков были не одни олимпийские спортивные игры, ведь у них и ещё были... как это они назывались?.. Панафи... панафи... Забыл... Подскажи, Тарас, какие ещё были Олимпийские игры в Греции?..

– Какие, какие ещё? – ответил Тарас, чувствуя какой-то подвох в словах Гуся, – были у них и ещё Олимпийские игры...

– Значит, и ещё и ещё... Эх, ты, знаток... Может, Тарасу кто подскажет, на каких ещё священных праздниках состязались греки?..

Все молчали, смущённо переглядывались, даже изобретатели инициативы проведения олимпийских игр но марафон-прыжкам в высоту. Одна Цветкова знала ответ на вопрос Гуся, но и она молчала.

– Кроме Олимпийских игр, древние греки состязались на панафинейских, немейских, пифийских, истмийских и других священных праздниках, – сказал Гусь и затем коротенько и с полным знанием дела изложил суть и смысл, разницу и единство всех этих состязаний. Затем он почитал стихи наизусть из раннего Эренбурга, из среднего Вознесенского, из позднего Евтушенко... Затем он попросил спросить у него, есть ли жизнь на Марсе и на других планетах... Затем он... впрочем хватит и этого.

Если бы вместо всего этого Гусь заказал бы такую высоту, которую может заказать только шестовик, а именно: установить планку на высоте пять метров шестьдесят сантиметров, и, заказав бы её, взял бы эту высоту безо всякого шеста, а с помощью одних своих ног, то и это бы поразило всех на дворе гораздо меньше, чем поразило их то, что они услышали своими ушами из уст Гуся: и про панафинейские, немейские, истмийские игры и т.д. и т.п., и услышанные ими стихи раннего Эренбурга, среднего Вознесенского и позднего Евтушенко, и обещание Гуся ответить на вопрос, есть ли жизнь на Марсе. Поэтому вопрос Светланы Мухиной:

– А как же: "И как Цезарь с своей Нифертитою, на приёмы в посольство ходить"?

– А как же Отелло, который отравил свою Дездемону мороженым? И этот вопрос, заданный Надеждой Фокиной, и вопрос Светланы Мухиной вдруг показались почему-то неуместными и даже глупыми. Тем более, что в воздухе, как бы всё ещё продолжали гореть неоновым светом строчки из среднего Вознесенского:

...Рим гремит, как аварийный

отцепившийся вагон.

А над Римом, а над Римом

Новый год, Новый год!

– А как же, а как же, – передразнил кого-то с достоинством Гусь. – А так же. Там, где я был, там ценится, что Отелло отравил Дездемону мороженым, а здесь, где я сейчас, ценится, что Отелло из ревности задушил свою Дездемону...

Впечатление, произведённое и Ларионовым, и Гусевым на всех присутствующих, пожалуй, лучше всех выразил Гиви Мебуке, который с криком "Вах!" выскочил на середину площадки, держась за грудь, как будто бы ему вонзили два кинжала.

– Это что же происходит?! – закричал он в самых расстроенных чувствах. – Это что же я наделал?! – Он попросил Сидякина: – Слушай, мальчик, надень эту пушку себе на плечо и сними меня. У меня, кажется, метров шесть плёнки осталось... Вот так... Средний план...

– А что будет? – спросил Тарас.

– Это будет художественно-документальный короткометражный фильм под названием "Идиот". Я буду показывать его своим детям, буду показывать и говорить: смотрите, дети, этот идиот, он ваш папа, вместо того, чтобы снять уникальный, единственный в мире художественно-документальный фильм под названием "Прыжок в известность", он снимал идиотский научно-популярный фильм "Балконы". Граф Балконский! С тринадцатого этажа с балкона тебя сбросить, идиот несчастный! – стукнул он себя кулаком в грудь.

Все засмеялись.

– А разве вы не снимали? – спросил Тарас.

– Да я же один вид делал... – На этот раз Гиви ударил себя по голове. – Идиот!.. Вот тебе! Вот тебе!

– Веня, друг, прости! – обнял Лёня Ларионова. – И как я только мог подумать про тебя такое! – И они закружились, тиская дружески друг друга в объятиях. Налетевшая на них Таня Цветкова разняла их, но они снова налетели друг на друга и на Таню и вместе, втроём, положив руки на плечи, стали отплясывать что-то вроде болгарского танца Хоро.

– А ты всё-таки, Ларионов, прав: ты всё-таки! В какой-то мере! Действительно Геракл! – Цветкова просто захлёбывалась восклицательными интонациями. – Это надо же! В колыбели разгадал замысел своих врагов! И двух змей с их безумными идеями победил! И Масюкова разгромил! Он, конечно, не Немейский лев, но всё же! И эту многоголовую гидру Босса разбил вдребезги и Гуся человеком сделал! И Степаниду! И главное, что ты, Веня, весь живой! Без сахара! И даже с солью! И с перцем!.. – И всё это взахлеб говорила Таня, радуясь и пританцовывая, хлопая Ларионова рукой но плочу и кружась. И никто в эту минуту но мог перерадоваться больше, чем она, и перекричать её, только что разве голос Мебуке, пронзившего общий шум своим голосом, как кинжалом:

– Итак, по случаю того, что все статьи всех обвинений против моего лучшего друга отпали, физкультурная команда просит дать маленький физкультурный бал.

Вита заиграла на скрипке Олимпийский вальс. Эйфель, галантно склонившись над Витой, как падающая пизанская башня, подсвистывал ей на флейте. Её соловьиные трели обвивали туго натянутую мелодию скрипки, как вьюнок обвивает нить, указывающую ему направление.

– Кавалье, – крикнул Гусь, – ангаже Нотр Дам!

– Нотр Дам, – поправил его Сидякин, – это собор Парижской богоматери.

– С одной стороны, Нотр Дам – это действительно собор, согласился Гусь, – с другой стороны это "нотр" можно перевести и в смысле наших Дам!..

– Вотр! Нотр! Наших! Ваших! – согласился Тарас с Гусем.

– Слушайте, – восхитился Толкалин, – это же прекрасная строчка! – Он поднял вверх руку, как Александр Пушкин на картине Репина: "Пушкин читает стихи на выпускном вечере в Царскосельском лицее", и воскликнул, несколько подвывая, как это делают при чтении некоторые известные поэты, имеющие право на некоторые подвывания: – Разрешите пригласить вас на вальс, Нотр Дам! Здесь, в Париже, на площади места нам хватит!..

Олимпийский вальс зазвучал громче.

– Чур, вальс белый! – пискнула Цветкова, делая пригласительный книксен перед Вениамином.

– Белый вальс бывает в конце бала, – сказала Степанида, кладя руку на плечо Ларионова.

– Тогда вальс с отхлопом, – настаивала Цветкова, – дамы меняют кавалеров!..

– Люблю конец в начале бала, – засмеялся Гусь, утешительно протягивая руки Тане Цветковой.

А в углу двора, за пустыми ящиками магазина "Фрукты-овощи", присев на пустую тару с цветной наклейкой на рёбрах "Цитрусы Ямайка!", плакала Елена Гуляева, она же Ника Самофракийская, она же богиня Победы, потерпевшая сокрушительное поражение. Плакала от горя и от радости. С горя, что не в руку был вещий сон, в котором суровые судьи изгоняли из города Вениамина Ларионова с терновым венцом на голове через специально сделанный пролом в стене, который потом пэтэушники в древнегреческих хитонах заложили камнями. А от радости, что Вениамин Ларионов обманул её лучшие, точнее, худшие надежды, что парнем он оказался ещё лучшим, чем она предполагала, и что достоин был любви самой прекрасной Елены на свете, даже, наверно, прекраснее той Прекрасной Елены из Спарты, из-за которой началась война. И ещё она плакала о том, как случилось, что Ларионов в конце концов оказался не хуже худших предположений, а лучше лучших, Елена понять не могла. Всем ведь казалось, глядя на его поведение, что летит он, как лыжник-слаломист, с горы их безумной идеи, летит, сшибая один контрольный флажок за другим, то и дело падая и поднимаясь, получая одни штрафные очки, а он, оказывается, не только не сбил флажки, он их даже не задел! Он, оказывается, не только не проиграл этот гигантский спуск, а ещё показал всем лучшее время своей жизни на этом отрезке времени. И вообще оказалось, что он совсем никуда не спускался, а поднимался всё выше и выше! Ещё она плакала о том, почему такие хорошие парни обращают внимание на таких, как Стеллка?! И ещё она плакала от того, что знала, что на этот вопрос никто никогда не даст ей вразумительного ответа... И слезы, про которые можно сказать, как про бриллианты, что они были чистейшей воды и чистейшего горя, капали на праздничное Ленино платье, на которое Лена возлагала столько надежд, сколько и на всю эту затею с безумнейшей идеей из идей!..

Она то кусала кулачок, то била им по колену, приговаривая: "Это несправедливо! Несправедливо! Ну чем я хуже Стеллки? Чем?" Ах, милая, милая Леночка! Ты ещё не знаешь, что для любви не существует этих вопросов: "Чем она лучше?!" или "Чем я хуже?!" В любви существует никем не разгаданное почему?.. Почему этому мальчишке нравится эта девочка?!.. И почему этому мальчишке эта девочка не нравится?!

А головокружительная воронка вальса всё раскручивалась, и уже достигла места изгнания Лены Гуляевой, и начала и её втягивать в себя, и уже подняла её с ящика, и уже повлекла с невысохшими слезами к музыкальной центростремительной оси своего вращения. Торопливо шагая к танцующим, Лена попыталась утешить себя такими мыслями:

"А может, он не такой уж и хороший, – утешала она себя, – просто ему Танька растрепала всё про идею, а он делал вид, что ничего не понимает, а сам просто всех нас разыграл?.. " Думая так, Лена вместе с тем прекрасно знала и была уверена, что кто-кто, а Цветкова боролась с их безумной идеей за свою разумную идею честно и ничего Ларионову не растрепала.

Убыстряя шаг, Лена приблизилась к танцующим, когда все успели по нескольку раз обменяться не только кавалерами, но и головокружительными, как сам вальс, разговорами:

– Лёня! – восторженно сказала Таня Толкалину. – Веня твой самый большой на свете друг. И он взял! Уже взял! Такую несусветную высоту, что мне даже страшно. Теперь я понимаю, почему все наши девчонки в него влюблены.

– Опять все! – ревниво сказал Лёня.

– Кроме Виты! Кроме Виты!..

– А я-то, дурёха, – сказала Света Сидякину, – знаешь,

что я сказала Ларионову?

– Что? – спросил Тарас.

– "Ларионов, – сказала я, – если бы ты снял очки со своими очень тёмными стёклами, ты бы увидел, как ты зазнался, Ларионов!.."

– А я, сестра моя Танечка, лично всё-таки рад всему, что произошло, – сказал Гена Цветков, – и спасибо Нильсу Бору за безумную идею и его последователям: Елене, Надежде, даже Вадиму Масюкову!..

– Интересно, интересно! – ответила с подозрением Таня, – чему же тут можно радоваться?..

– Как чему?.. – удивился Гена. – Ведь эта история, она как проявитель в фотографии... Она во многих проявила то, о чём мы и не подозревали и в плохом смысле и в хорошем. Теперь мне, например, абсолютно ясно, кто есть кто! И что есть что!..

– А вообще-то, может, ты и прав насчёт проявителя, – задумчиво согласилась Таня с братом.

– Теперь всю эту историю надо опустить в закрепитель, – предложил Гена, – и всё будет в порядке!

– Что мы и сделаем, – заговорщицки подмигнула Таня брату...

– Всё это произошло потому, что эта Гуляева всё время в движении, – сказала Мухина Сидякину. – Она даже завтракает, расхаживая с чашкой чая по комнате, и обедает с тарелкой в руках... А я ей сколько раз говорила: "Лена, прежде чем затевать это всё, остановись! Посиди! Подумай!.."

– И никогда не выходи из себя, – сказала Степанида Ларионову.

– Почему? – удивился Веня. – Бывает, что приходится ненадолго выйти.

– Однажды я вышла из себя, а когда хотела вернуться, то оказалось, что заблудилась и потеряла к себе дорогу, – улыбнулась Степанида и добавила со счастливым вздохом: – Хорошо, что ты заметил, что я потерялась и организовал мои розыски...

– Гусь, а почему ты на меня так смотришь? – спросила Таня.

– Потому, что у меня к тебе чистолюбие, – ответил Гусь.

– Чего, чего? – спросила Таня.

– Чистолюбие, – подтвердил Гусь.

– Это ещё что такое? Да ты знаешь, что значит слово "честолюбие"?

– Чистолюбие? – задумался шутливо Гусь. – Конечно, знаю – это значит чистое любие...

Таня постучала пальчиком по лбу своего партнёра и спросила:

– А не на слишком ли быстрых нейтронах у тебя работает реактор, товарищ Гусь?..

– А ты не заметила, каким я стал спортсменом-тружеником под влиянием Вениамина? – спросил Геннадий свою сестру.

– "Вечный труженик, а мастером никогда не будет". Знаешь, о ком так сказал Петр!?

– О ком?

– О поэте Тредиаковском!..

– Неудачник я в спорте! Брошу! Перестану заниматься! – сказал в сердцах Сидякин.

– Бросишь, тогда в старости будешь заниматься спортом доходяг: кто быстрее достанет валидол из кармана, кто быстрее накапает 30 капель валокордина!.. – пригрозила Таня Тарасу.

– Лёня, – сказала Вита, – а ты можешь сейчас сразу стихи про высоту Ларионова?..

– Конечно, могу, – ответил Лёня. – Когда ты со мной рядом, я всё могу... Подскажи рифмы!

Вита наморщила лоб и сказала:

– Ну... высота... скажем, звезда... скажем... пути, скажем... что... впереди, скажем...

– Пожалуйста, – сказал Леонид и продекламировал тихо:

Высота, высота, высота, высота

Это вечно зовущая в небе звезда.

И в космической дали на Млечном Пути

Высота будет вечно у нас впереди!

Потому что для нас высота, высота

Это вечно манящая в небе звезда,

Нас всё выше и выше зовущая в небе звезда.

– Вот кончится вальс... – сказал Гусь.

– И что? – спросила Таня.

– И Гусь совершит на твоих глазах прыжок на большую дорогу.

– Только без всяких этих "на большую дорогу", – пригрозила Таня, улыбаясь.

– Так я же имею в виду "большую дорогу спорта"!

– Всё равно!..

– Ну, совершу прыжок в известность! Как только кончится вальс!

– Это другое дело, – согласилась Таня.

И вальс закончился...

– Итак, Проявитель с большой буквы закончился! Начинается Закрепитель с большой буквы! Как удачно выразился единственный раз в жизни мой брат Геннадий, – прокричала Татьяна в микрофон усилителя, потрясая кипой бумаг. – Это значит, – громогласно продолжала она, – что это такое, я объясню потом, а сейчас олимпийские игры по марафон-прыжкам продолжаются! Первым прыгает по протоколу Цветков, приготовиться Ларионову! Цветков заявляет высоту!

– Я заказываю... – начал Геннадий.

– А ты кто такая, чтобы командовать? – запротестовала Елена, прерывая Цветкову и промокая платком чуть припухшие глаза.

– Я – главный судья олимпийских игр по марафон-прыжкам!

– Это почему же ты главный судья? – вконец растерялась Лена.

– Она и адвокат, она и судья! – вскипела Надежда.

– Да, и Адвокат, и Судья! Потому что я больше всех вас верила в Ларионова!

Все дружными криками поддержали слова Татьяны.

– Если ты главный судья, то кто же тогда я? – глухо спросила Лена.

– Моим секретарём поработаешь, потом посмотрим, – сказала Татьяна. – А ты, мать-послушница-подслушница, подме... – подала она метлу Светлане.

– ...ти... – подхватила Светлана.

– Сек... – продолжала Таня.

– ...тор, – подхватила Светлана.

– Для прыж... – продолжала Таня.

– ...ков... – закончила Светлана, перехватив и вскинув метлу на плечо. Пробегая мимо Ларионова, она шепнула ему: – Веня, может, ты хоть храпишь по ночам? – попыталась она отыскать в нём какой-нибудь недостаток, хоть напоследок.

– Нет, Света, я ночью не храплю, – засмеялся Вениамин. Светлана развела руками и убежала подметать спортплощадку.

– А я кто же? – настойчиво спрашивала Надежда Татьяну.

– Ты махалой будешь, – Татьяна вручила ей красный и белый флажки.

– Итак! – крикнула Цветкова как бы на весь мир – таким пронзительным был её голос. – Да здравствуют полные олимпийские игры! Игры Тела и Души! Силы и Ума! Долой поговорку: сила есть – ума не надо! И да здравствует Сила, полная Ума! И да здравствует Ум, полный Силы!.. В общем, кто хочет проявить спортивность своего не только спортивного таланта, пусть записывается у Геннадия Цветкова. У меня вот здесь в этой сумке лежат золотые медали спортсменов искусства, сделанные по эскизам Тараса Сидякина!

– Опять золотые, – сказал Гусь, шутливо хватаясь за лохмы своих длинных волос.

– А пока марафон-игры по прыжкам в высоту продолжаются, – весело объявила Цветкова.

– Первым прыгает Масюков, приготовиться Ларионову, Масюков заявляет высоту, – сказал диктор Виктор.

– Я готов! – успел переодеться Вениамин. – Иду на два метра двадцать!

– Масюков, на какую высоту идёшь? – завертела головой Надежда, разыскивая его.

– Да сбежал он! Зря кричишь! – сказал Тарас.

– Вот тебе раз! А кто же будет конкурировать с Ларионовым? Весь график игр нам сорвал, – вновь засуетилась Елена.

– Гусь будет с Ларионовым конкурировать, – веско сказал Веня.

– Как Гусь? У него же нет в зачёте ни одного прыжка.

– Все сто пятьдесят попыток и все в зачёте, – ответил Веня. Можете поверить моему честному слову. – Он достаёт из кармана куртки блокнот: – Вот его результаты ста пятидесяти прыжков в высоту... В итоге всего на метр ниже меня. – И передал блокнот Леониду.

Лена с недоверием рассмотрела:

– И это взято всё без чемодана?

– И даже без свистка, но, правда... под покровом тёмной ночи... Но в нашем уставе не сказано, что прыгать надо обязательно днём.

– Гусь, то есть Гусев, заказывай высоту! – успокоилась Елена.

– Я иду... на два метра и... очко сантиметров... э... извините, не очко, а на двадцать один сантиметр!.. – натянул майку Гусев.

Болельщики закричали и засвистели в ожидании.

– Ну, ребята, жить становится интересно!.. – воскликнул Вениамин.

Гусь вышел на разбег. Все притихли... Он сосредоточился, долго покачиваясь на одной ноге, затем стремительно сорвался с места и побежал. Он бежал по двору вокруг сектора для прыжков, легко подпрыгивая над землёй, словно мифологический бог греческой торговли Гермес, у которого, согласно дошедшей до нас скульптуре, к ступням ног были прикреплены маленькие крылышки.

– Странный разбег, – сказал Тарас.

– У каждого свой, – объяснил Ларионов. – Гусев считает: чтобы хорошо прыгать, надо хорошо разбежаться.

К этому времени Гусь легко взлетел над планкой и взял высоту с первой попытки. И по сравнению с тем, чем уже удивил всех Виктор Гусев, это уже никого особенно не удивило. И хотя Татьяна Цветкова и до прыжка, и во время прыжка, и после повторяла и слышно, и чуть слышно, и совсем неслышно: "Ну, Гусь! Вот Гусь!.. Ну, Гусь!.. И кто бы мог подумать?!", но все это относилось к чему-то, о чём знает одна Цветкова.

– Приготовиться к прыжку Гераклу! – громко крикнула она и тут же поправилась: – Я хотела сказать – Ларионову!.. "Хотя то, что совершил Ларионов – это тоже кое-что, – думала она. – Съехать с горы, как в слаломе, и сбить на глазах судей и болельщиков все флажки! Ну, почти все! А оказывается: не сбить ни одного. А что? – подумала она ещё. – Живи Геракл сейчас, он, может, вот так и начал бы свою жизнь... А подвиги, что ж, они все впереди. У кого, у кого, а у Ларионова-то..."

Ларионов, раскачиваясь на одной ноге, готовился к прыжку.

– А планку видишь одну? – тихо из-за спины спросил его Леонид Толкалин.

– Одну! – ответил Ларионов.

– Значит, преодолел переутомление?

– Преодолел.

– Я тебе говорил, что тебе надо влюбиться в девушку!

– Но ведь в свою девушку, а не в чужую, так? – сказал Ларионов.

И что-то совсем новое почудилось Татьяне Цветковой в этих мальчишках, взлетающих над планкой вместе со стихами раннего Эренбурга и позднего Евтушенко. "Нет, Гусь! Ну, Гусь! Вот Гусь!.." И вся эта безумная идея в духе Нильса Бора. И чёрт с ним, с этим Масюковым, что всё это он придумал из зависти к Ларионову. И что ещё будут соревнования и по стихам и песням, и что Лена Гуляева будет выступать с художественной гимнастикой, и что Толкалин будет читать свою поэму "Пересеченье". И Татьяна повторила про себя понравившиеся строки из этой поэмы: "...главное в жизни имеет значение пересечение, пересечение, словно в кроссворде слово сквозь слово снова рождает понятие новое, так вот и в жизни имеет значение пересечение, пересечение. Пересекаются всюду зачем-то кто-то когда-то и где-то и с кем-то..." И что Тарас Сидякин выставит на конкурс свои картины, и что при всём при этом будут присутствовать древние греки, вернее, их изображения: Дискобол, Геракл, Апоксимен, Дорифор, Зевс-громовержец – и что ещё этот поэт Ксенофан тоже будет вроде как бы участник всего этого. И он сам и его стихи:

Пусть и могучих кулачных бойцов не имеет наш город,

Нет ни борцов крепышей, ни пятиборцев лихих,

Ни бегуна быстроногого (как средоточия мощи,

Что в состязаньи мужи ценят превыше всего),

Но всё равно в благоденствии город цветущий пребудет,

Радости мало для всех, если в упорной борьбе

Стать победителем в играх удастся кому-то:

Город весь наш оттого станет едва ли сильней.

...несправедливо.

Если искусству ума силу народ предпочтёт...