Текст книги "Обречены на подвиг. Книга первая"

Автор книги: Валерий Григорьев

сообщить о нарушении

Текущая страница: 10 (всего у книги 36 страниц) [доступный отрывок для чтения: 13 страниц]

От третьего до первого

Есть третий класс!

Мариновка. «Радости» полкового быта

Я получил назначение в авиационный полк, который находился в деревне Мариновка Волгоградской области. Встретили меня странным вопросом:

– Кто такой лейтенант Анохин?

Оказывается, наш наивный однокашник поверг командование полка в самое настоящее смятение, дав такую телеграмму: «Женился. Прошу встретить вместе с супругой и предоставить жилье».

Не иначе как за невиданной дерзостью, на какую никогда бы не решился среднестатистический офицер-выпускник, что-то таится. Возможно, за этим юнцом прячется железобетонная «волосатая лапа», и лучше подобру-поздорову выделить ему жилье. Если же все это блеф, то надо поступить со всей строгостью, чтобы не только дерзкому лейтенанту, но и другим неповадно было. Убедившись, что в активе нахала нет ничего, кроме прекрасного рабоче-крестьянского происхождения, командование внесло лейтенанта в «черный» список.

Нас, вчерашних однокашников, собралось в одном полку двадцать. Половина, в том числе и с первого дня попавший в опалу Анохин, приехала с молодыми женами-«декабристками». Нас поселили в какой-то совершенно не приспособленной для проживания гостинице, больше напоминавшей казарму. Все удобства в конце коридора. По одну его сторону – умывальная комната: десяток «сосков» над замызганными эмалированными раковинами. По другую сторону – туалет, которым могут одновременно пользоваться до десятка человек, но либо «мальчики», либо «девочки»: кабинки разделены перегородками в метр высотой. Особенно от этого страдали женщины. По всей гостинице время от времени разносился визг: это означало, что кто-то из представительниц прекрасного пола застигнут врасплох. Вот такими были первые тесты на прочность семейных уз.

На вопрос «Как командир?» – все, озираясь по сторонам, как будто за каждым стоит осведомитель, в один голос многозначительно, таинственно и загадочно, тыкая пальцем вверх, шептали:

– Фамилия с потолка не дается!

Однако мне наш командир полка, несмотря на фамилию Дубов, вполне понравился. Среднего роста, спортивного телосложения, с волевым мужественным лицом, он никак не походил на армейского самодура. Позднее, узнав многих и сам став командиром, я убедился, что «хороших» для всех командиров в широком понятии этого слова просто не бывает. Уж слишком не совпадали зачастую его решения и интересы личного состава полка. Командир отвечал за боевую готовность, за подготовку и выучку личного состава, за дисциплину, что не предусматривало никаких скидок на бытовое неустройство и скотские условия жизни подчиненных. А большинство из них, как и все нормальные люди, хотели еще в этой жизни, а не в каком-то призрачном будущем иметь элементарные условия существования. Совдеповская же действительность вгоняла людей в погонах в бараки и коммуналки, холодные дома с водопроводом, но без воды, в поселки с одним-единственным гарнизонным военторгом, который простому офицеру, кроме повесившейся от голода мыши, ничего не мог предложить. Тупеющие от безрадостного безделья офицерские жены, имеющие в основном высшее образование, коротали время в бесконечных сплетнях об отцах-командирах, о тайных для семей, но явных для всех окружающих любовных трех-, четырех– и прочих многоугольниках. Иногда они толпами собирались под предводительством чьей-то бойкой жены с повадками лидера и устраивали что-то напоминающее ведьмовской шабаш, повергая а уныние своих сильных половин и особенно командиров.

Авиационные части в этом отношении были в более-менее привилегированном положении. Большинство полков базировалось на относительно небольшом расстоянии от крупных городов, одновременно являясь и их щитом. Но и среди авиационных гарнизонов были самые настоящие «черные дыры» в прямом и переносном смысле этого слова. Попав туда, офицер мог вырваться, только уйдя на повышение или на учебу в академию. Однако то и другое подразумевало и наличие определенных профессиональных качеств, и элементарное везение. А везло не всем. В пору лейтенантской юности я не задумывался еще над таким двигателем прогресса в авиации, как естественный отбор. Уже намного позже до меня дошло, что «выживали» сильнейшие. Десять процентов неукоснительной статистики естественных потерь висело над нами как дамоклов меч, вырывая из списка живущих одних и продвигая по служебной лестнице других.

Кусары, не школа младших авиаспециалистов, а школа будущих асов

Но тогда все виделось в радужном свете. К тому же мы так и не успели по-настоящему оценить командира, которому фамилия, наверное, не досталась с потолка. Уже через пару дней нас с десятью такими же выпускниками из Астрахани переучивали в глухом, затерянном в горах Северного Азербайджана городке Кусары, в школе младших авиационных специалистов. Учителями были штатные преподаватели – командиры взводов, возрастные, полуспившиеся от серой и убогой жизни в этой, забытой Богом «дыре», капитаны. Уровень их подготовки желал быть лучшим. Они могли прекрасно объяснить, как снять тот или иной агрегат и как его отремонтировать, но о том, как он эксплуатируется в полете, не имели ни малейшего понятия. Помня наставления Цыбы, что в боевом полку с нами возиться никто не будет, я самостоятельно постигал новую технику.

Мы изучали самолет Су-9, а астраханцы – Су-11, практически два одинаковых самолета, отличающиеся радиолокационным прицелом и вооружением. Жили в солдатской казарме, питались в солдатской столовой.

Нудные под бумажку лекции наших учителей, зачастую не понимающих о чем они рассказывают, приводили нас в совершенное уныние. Еще тоскливее был досуг в свободное от учебы и самоподготовки время. Была поздняя осень, а затем ранняя зима, а так как это был все-таки Юг, то на смену теплой погоды пришли сплошные серые, холодные, моросящие дожди. Выходить за пределы военного городка нам позволялось, но этим мы почти не пользовались. Кусары, по виду большой аул, хоть и находился на территории Азербайджана, но абсолютное большинство его жителей были лезгинами. Я не думаю, что в быте, и особенно в головах коренных жителей произошло много изменений со времен Пушкина и Лермонтова, которые когда-то здесь побывали. Те же горские обычаи и нравы, горячие парни, которые носят на своих черкесках такие же кинжалы, как и двести лет назад. И которые сначала хватаются за эти самые кинжалы, а потом уж думают, а нельзя ли решить вопрос более мирным путем. Мы представляли интерес, в основном, для местной детворы, которая на нас смотрела как на инопланетян, сошедших с другого мира. Иногда они стайками бегали за нами, и что-то кричала нам вослед на своем горском языке. Вряд ли это были дружеские приветствия, поэтому мы старались никак не реагировать на их гортанные крики. Взрослое же население также особых симпатий к нам не питало. Женщины, замотанные с головы до ног в традиционные для лезгин одеяния, при виде незнакомых, да, еще в военной форме мужчин, ускоряли шаг и отворачивали свои лица. Лично меня это особенно умиляло, так как при всем желании, рассмотреть насколько она красива или уродлива, по оставшейся от одежды небольшой щели для глаз было невозможно. Наверное, в их нравах было, не сметь смотреть даже в сторону другого мужчину. Зная горские обычаи и нравы, у нас и мысли завести беседу, или, тем более флиртовать, не возникало. Мужиков, с их зловещими кинжалами и не совсем добрыми лицами, мы сами обходили стороной. Как ни расписывается кавказское гостеприимство и хлебосольство, но никого из нас никуда не звали, угощениями не угощали, и подарками не одаривали.

Узнав, что в нашем «ауле» есть ресторан, мы, наивно полагая, что в ресторане обязательно должны быть девчонки, решили непременно посетить это заведение. Каково же было наше удивление, когда вокруг низких столиков, возлегая на разбросанных подушках, мы увидели полтора десятка седовласых аксакалов, увешенных все теми же кинжалами, чинно попивающих чай из тонкого стекла стаканчиков, и неспешно ведущих беседы. Нехотя и небрежно в нашу сторону обернулось полтора десятка пар черных глаз. Никто из официантов к нам не подбежал, и не предложил, как это бывает, оказать нам хоть какие либо услуги. Понимая, что мы вошли не в ресторан, а в какое-то священное место, нарушив таинства происходящих здесь процедур, мы поспешно ретировались, и уж более не делали попыток найти на свою задницу приключений.

Однажды, умаявшись от скуки и безделья, с Ваней Шлапаковым мы забрели на чердак местного клуба офицеров. Пробираясь сквозь паутину и чердачный хлам, мы наткнулись на кучу старых книг. Их было сотни, если не тысячи. Разбросанные как попало, под толстым слоем пыли, они валялись на большой площади толщиной у основания около метра и у верхушки под самую крышу. Я взял несколько книг, подошел к чердачному окну и стал перелистывать. Оказывается, все книги были еще довоенного издания, двадцатых, тридцатых годов. Так мне в руки попался том собрания сочинений И. В. Сталина, – «История ВКП (б). Краткий курс», издания 1938 г. С любопытством полистав книгу, я отбросил ее в сторону, подумав:

– Слава Богу! Хоть это мы не учим и не конспектируем!

В каждой книге было по несколько перечеркнутых штампов-экслибрисов с инвентарными номерами. Учебники, методические пособия, и художественные книги, все перемешалось в громадной куче. Порывшись в этом книжном изобилии, я нашел довоенное издание книги Ивана Гончарова «Фрегат Паллада». Пожелтевшие от времени страницы говорили, что книге уже не один десяток лет, тем не менее, она была в хорошем состоянии, а темно-коричневый потертый кожаный переплет подчеркивал ценность издания. После этого я нашел местного начальника офицерского клуба. Им оказался перезревший и опухший от постоянного пьянства капитан. Выслушав мой рассказ о находке, он махнул рукой и пояснил, что все книги давно списаны, и не числятся за библиотекой, и что мы можем забрать столько сколько унесем. Ванька Шлапаков рассказал о нашей находке всем однокашникам, и через день в каждой прикроватной тумбочке было как минимум по одной книжке. Учитывая всеобщий книжный дефицит в стране, нам оставалось только пожалеть, что нет возможности вывести всю библиотеку. Хотя, уже упомянутый мной Анохин, где-то «откопал» старый чемодан «мечту оккупанта» и увез с собой как минимум килограммов пятьдесят этого добра.

Через месяц, успешно сдав экзамены и зачеты, мы вернулись в свои полки.

Астраханские посиделки

За четыре дня до 1975 года нежданно-негаданно получаю «новогодний подарок»: без объяснения причин мне вручают предписание о переводе. В Мариновку приехал лейтенант Андрей Линский, а я должен был прибыть на его место в Астрахань. Такая рокировка меня вполне устраивала, но вызвала много вопросов и кривотолков у моих сослуживцев. Не обращая внимания на ехидные вопросы однокашников, я без особого сожаления и без лишних уточнений взял под козырек, и уже вечером следующего дня знакомился с новым гарнизоном.

Астрахань по сравнению с Мариновкой была на порядок выше в плане бытовом. Да и ровесников-первогодков там было меньше вполовину, а, значит, и конкуренция была вполовину меньшей, вероятность же скорейшего прохождения программы летной подготовки – в два раза большей.

Был конец декабря и предновогодняя Астрахань встретила меня промозглой погодой с ледяным, пронизывающим до мозга костей ветром. На последнюю трешку, как настоящий офицер, на такси я доехал до проходной служебной территории авиационного городка. Никто меня по новому месту службы не ждал, и не оценил моих рвений и затрат. Преодолев пешим порядком каких-то пяток километров под порывистым, дующим со всех сторон степным ветром, я с горем пополам нашел штаб полка и предстал пред ясны очи своего нового командира полка, подполковника Анатолия Михайловича Миронова. Он окинул меня своим хитрым взглядом, изучая, что за гусь появился в его стае, задал несколько ничего не значащих вопросов и отправил к командиру третьей эскадрильи майору Николаю Николаевичу Третьякову.

В полку в тот день была объявлена учебная боевая тревога, и мой комэска занимался рутинной, но ответственной деятельностью: воплощал в жизнь замыслы командира полка по подготовке к отражению налета воздушного противника. Отмахнувшись от меня, как от назойливой мухи, он отправил меня к моим недавним собратьям по переучиванию, которые, как «никуда не годные» летчики, занимались якобы сбором боевой информации, а на самом деле маялись от безделья и от ощущения никомуненужности. Внеся какое-то оживление в ряды своих однокашников, я многозначительно отмалчивался по поводу своего внезапного перевода в их цивилизованный полк, поддерживая имидж блатного генеральского родственника.

«Раз всем так хочется думать, не буду их разочаровывать», – решил я, попросту не зная, что отвечать на вопросы и намеки.

Ночь мы провели в гостинице – сером, из силикатного кирпича здании, якобы со всеми удобствами. Гостиница изначально предназначалась для «демократов» – офицерам стран Варшавского Договора, которые начиная с весны, и заканчивая осенью, проходили испытания нашим Астраханским полигоном. Правда, удобства подключали здесь только для забугорных офицеров, справедливо полагая, что советским они ни к чему. Поэтому нам приходилось бегать в буквальном смысле «до ветру». Ночь прошла в борьбе с холодом, голодом и жаждой, а утром нас опять повезли на аэродром «собирать информацию». Наконец, к вечеру командиры вспомнили обо мне и отправили обустраиваться в холостяцкое общежитие, которое находилось в жилой зоне авиационного гарнизона в Трусово, на юго-западной окраине Астрахани. Общежитие представляло собой трехкомнатную квартиру-хрущевку на первом этаже. В подъезде меня встретил жужжащий рой голодных комаров, что весьма удивило, так как на улице было гораздо ниже нуля. Оглядевшись в полумраке подъезда, я понял, откуда они взялись: из подвала жирными клубами валил пар. «Слава богу, хоть отопление есть», – подумал я, переступая порог своего нового жилища.

В полку я оказался за штатом, и таких, как я, было еще пятеро. Все отпускные деньги мы уже давным-давно проели и прокутили, в кармане ни копейки. Подъемные и денежное довольствие «заштатникам» не выплачивалось, и вот уже третий месяц мы жили в долг. Мало того, у нас не было летной формы одежды. Наконец, командиру эскадрильи надоело наше постоянное нытье и выпрашивание денег в долг, и он доложил о проблеме командиру полка. После Нового Года из округа прилетел транспортный Ли-2, забрал нас и доставил в Азербайджан, в Насосную, в полк, где нас зачислили в штатах. Мы даже в чем-то выиграли по сравнению с другими, так как все числились старшими летчиками, с окладом на червонец больше, чем у простого летчика. К тому же должность старшего летчика была капитанской, а простого старшего лейтенанта, поэтому как минимум лет пять нам не надо было думать о карьерном росте, чтобы получить очередное воинское звание. Последние месяца не получая денежного довольствия, и вынужденно экономя на всем, а с учетом не выплаченных нам подъемных, у нас скопились весьма приличные суммы по тем временам.

Чем вспоминается тот перелет? Зима была достаточно холодная для южных широт. Боясь околеть, мы взяли с собой пять бутылок водки и ящик пива. Полет проходил под нижней кромкой облаков, на высоте двести метров над морем. Мы прекрасно видели, как мощно штормил Каспий, и жутко было даже на секунду представить, каково это – окунуться в его свинцовые волны. В салоне стоял жуткий «колотун». Чтобы спастись от холода и забыть о перспективе оказаться в ледяных объятьях Каспийского моря, мы приступили к уничтожению своих припасов. После водки и пива явно потеплело, накаты волн уже не казались такими зловещими. Одним словом, жизнь стала налаживаться. Но вскоре мы ощутили результат работы своих почек. Бортовой туалет был наглухо закрыт. Мы терпели, ожидая, когда выйдет по нужде кто-нибудь из экипажа. Дождались: вышел прапорщик, бортовой механик самолета, открыл своим ключом дверь туалета и исчез за ней. А потом ее снова запер! Проигнорировав просьбы сопливых лейтенантов, он гордо удалился в кабину самолета. Действуя по принципу «Пусть лучше лопнет моя совесть, чем мочевой пузырь» и, проклиная вредного прапорюгу, мы по очереди стали посещать хвостовой отсек. Когда спустя примерно час я пошел туда снова, то, к ужасу своему, увидел, как трубчатые тяги самолета трутся в солидной желтой наледи. Мне даже показалось, что я услышал монотонное шарканье ходящих взад-вперед тяг о слитый нами продукт. Показал остальным, что мы натворили, и в ход пошли пустые бутылки из-под пива, периодически наполняя их и предусмотрительно пряча под брезент, который прикрывал самолетную утварь. Я уже не так беспечно, как раньше, смотрел на бушующее море.

Незадолго до посадки вышел командир экипажа и поинтересовался нашим самочувствием. Мы в один голос пожаловались на закрытый туалет. Тут же прибежал вредный прапор и с недовольным видом открыл нам это, сейчас уже не нужное, заведение. Мы же с удовольствием представили, какая у него будет рожа, когда он обнаружит желтую ледяную горку и наполненные не очень приятной жидкостью бутылки.

Через шесть часов полета, не смотря на потершиеся о нашу заледенелую мочу тяги управления, самолет благополучно приземлился в Насосной.

Мы настроились на то, что в выходной день нами заниматься никто не будет, но, к великому нашему удивлению, командир полка прислал за нами автобус. Полковник Николаев, имевший в полку кличку Николай-Второй, строго обведя взглядом поверх очков собранных им клерков, жестким тоном приказал в течение двух часов выдать все, нам причитающееся. Словами «Время пошло» дал понять, что не намерен обсуждать возникающие проблемы. Через два часа с мешками с летным тряпьем и карманами, полными денег, мы уже снова сидели в салоне своего Ли-2. Прапор, зло обведя нас взглядом, демонстративно открыл дверь туалета и удалился. Но на сей раз мы пива не пили, ветер был попутный, и предоставленная услуга не понадобилась.

Давно были сданы зачеты по программе наземной подготовки, но нас не спешили планировать на полеты. Погода стояла сложная. «Старики», пользуясь старым авиационным правилом «Не оставляй женщин на конец жизни, торможение – на конец полосы, а подтверждение класса – на конец года», летали при минимуме, набирая необходимое количество посадок для подтверждения класса. За первый класс платили пятнадцать, а за второй – десять процентов годового оклада. По тем временам это были солидные деньги.

Наша холостяцкая квартира с пятницы по воскресенье служила пристанищем для семейных летчиков всего полка. Мы, девять холостяков, представляли четыре выпуска авиационных училищ, у каждого были свои друзья, свои командиры и подчиненные, с кем не зазорно было посидеть за одним столом. И так получалось, что в пятницу большая часть пилотов по приезде в городок прямиком шли к нам. У нас всегда было что поесть, так как с разрешения командира полка на выходные дни мы забирали свой паек. Это было исключительно привилегией холостяков, и женатики завидовали не только нашей свободе, но и «халявным» продуктам. Дело оставалось за малым: по дороге домой запускалась шапка по кругу, каждый бросал в нее свои кровные, а продавцы трусовского магазина уже знали наш джентльменский набор, и посему процесс закупа был чрезвычайно быстрым. Пока наши гости раздевались и устраивались за столом, мы быстренько бросали в большую кастрюлю килограммов шесть картошки, наливали воды и ставили на огонь. Один открывал консервы, другой резал хлеб, третий откупоривал бутылки – и начиналось пиршество.

Коллективные пьянки были чрезвычайно популярны в летной офицерской среде. Эта традиция брала свое начало со времен войны. 393-й гвардейский авиационный полк, в котором я имел честь служить, прошел славный боевой путь от Сталинграда до Берлина. Десять его летчиков получили звание Героя Советского Союза, сто семьдесят один пилот погиб под его знаменами. Понятно, что, неся такие потери, просто невозможно было не пить. Пили не только на поминках: ордена, медали, звания, возвращение из госпиталей – все отмечалось беленькой. Сколько в то время спилось летчиков, одному Богу ведомо. Когда я пришел в полк, летчиков-фронтовиков в полку уже не было, но было много капитанов и майоров, которых учили фронтовики. Наряду с прекрасными летными навыками они унаследовали от них и традиции фронтовых застолий. Непьющий летчик был изгоем и белой вороной. В ходу были такие поговорки и присказки, как: «Сегодня ты не пьешь, а завтра Родину предашь!», «Если пьянку нельзя предотвратить, то ее надо возглавить!», «Если летчик не пьет, значит, он или стучит КГБ или болен!»…

Сначала мне эти застолья нравились: шумная веселая компания, анекдоты, воспоминания и рассказы видавших виды «воздушных волков». Лестно было сидеть за одним столом с настоящими асами, первоклассными летчиками.

Но в какой-то момент я начал понимать, что многие из нас начинают спиваться. В полку было несколько пилотов – хронических алкоголиков. Среди них был, например, суперлетчик, суперас, майор Олег Филиппович Гришин, совершенно незаурядный человек. У него были три клички: «ОФ», «Череп» и «Шестнадцатилетний капитан». Первая – производная от инициалов, вторая была дана по громадной, не соответствующей росту голове шестьдесят четвертого размера, а третью он получил из-за того, что шестнадцать лет проходил в капитанах. Небольшого роста, он смахивал на лысого Наполеона, вот только вместо французской треуголки на его голове была громадного размера, шитая под заказ офицерская фуражка, считавшаяся высшим шиком моды у военных летчиков той поры. У Олега Филипповича было железное правило, которое он никогда не нарушал на протяжении многих лет службы. Каждый месяц с получки он покупал на пятьдесят рублей книг. По тем временам это была значительная сумма, то есть речь шла о нескольких десятках книг враз. Интеллект и энциклопедические знания в буквальном смысле выпирали из его лысой головы. Трезвый это был интереснейший собеседник, имеющий на все свой оригинальный взгляд. С ним редко кто спорил, боясь показаться некомпетентным, да и сам ОФ мог прилюдно посадить «в калошу» любого оппонента, не взирая на чины и ранги. Но тяга к спиртному у него была такая же необъятная и непреодолимая, как и к книгам. Не было недели, чтобы он не упивался в стельку. Я, относившийся к нему с глубочайшим уважением, не единожды испытал это на собственном горбу…

Ни одной нашей «пирушки» Череп не пропускал, хотя и имел исключительную способность спать за столом со стаканом в руке. Возможно, это было своеобразное вхождение в транс, экономия жизненного ресурса. Обычно после первой он словно вырубался и находился в таком состоянии весь вечер. С закрытыми глазами он, как мудрый, отрешенный от мира удав Каа из «Маугли», сидел, чуть откинувшись на спинку стула, с зажатым в руке стаканом. Его не интересовал пьяный разговор, не трогали обсуждаемые проблемы. Казалось, что он спит. Но стоило только начать разливать огненную воду, как тут же его рука с манерно оттопыренным мизинцем, вытягивалась в сторону бульканья. Когда завершался тост, он на мгновенье открывал один мутный глаз, как бы убеждаясь, что все сказано, и что стакан не пуст, одним глотком опустошал содержимое оного. И опять замирал спящим удавом, до следующего бульканья. Так продолжалось бесконечно долго, пока не расходился народ. После окончания застолья всякие попытки привести его в чувство ни к чему не приводили. Обычно я брал его щуплое тело на плечи, благо весил он не более пятидесяти килограммов вместе с ботинками, и нес на третий этаж, в нашем же подъезде, домой, к жене. Та, как классическая жена из анекдота, ждала его со скалкой. Стоило только поднести его к двери квартиры, как он тут же сползал с моих плеч и, отряхнувшись всем телом, как делают собаки, выходя из воды, пытался принять как можно более правдоподобно-трезвый вид. Это всегда происходило на секунду раньше, чем появлялась его Люся, женщина лет сорока, с хорошей фигурой, но с лицом молодой старухи. Успевая меня поблагодарить, она, не стесняясь в выражениях, впихивала мужа в дверной проем, а Олег Филиппович, ласково называя ее Люсенькой, почти трезвым голосом доказывал, что он совершенно трезв. За закрытой дверью слышался один и тот же монолог проклинающей все на свете, угробившей на алкаша молодость женщины. Что отвечал, ОФ не было слышно, вероятно в знак согласия он кивал головой.

Но самым-то главным достоинством Гришина было то, что он был лучшим летчиком в полку. Не смотря на скромную должность заместителя командира авиационной эскадрильи, которую он получил к сорока своим годам, равных в мастерстве пилотирования ему не было. Он обладал уникальным индивидуальным почерком полета и самой красивой посадкой в полку. Его истребитель можно было узнать за пять километров до посадки. Такой дымный след оставался только за ним. На больших углах атаки, соответственно и на больших оборотах двигателя, он снижался по глиссаде с невероятной грациозностью. Сама посадка всегда совершалась четко напротив посадочного «Т», была мягкой и на невероятно больших углах. Самолет каким-то чудом не касался хвостом бетонки, продолжая пробег с высоко поднятым носом, пока не иссякали аэродинамические силы поддерживающие его, и тот сам не опускался. Тормозной парашют он выпускал, как бы в насмешку над всеми, кто наблюдает за ним, за сто метров до подборщиков тормозных парашютов, чтобы тут же его сбросить. По большому счету он мог бы его никогда не выпускать, но в Инструкции летчику было написано, что применение тормозного парашюта обязательно, а вступать в противоречие с нормативными документами Олег Филиппович не хотел. Да и зачем лишний раз раздражать вышестоящее начальство мастерством, до какого они при всем своем желании никогда не дойдут? Конечно, ОФ обладал безусловным летным талантом, и если бы не его пристрастие к «зеленому змию», о котором знали не только в полку, но и в дивизии и военном округе, мог бы сделать прекрасную летную карьеру. С его интеллектом и складом ума носить бы ему генеральские погоны, или быть одним из ведущих летчиков-испытателей страны, но, увы…

Был еще один талантливый летчик в полку, и тоже «перезревший» майор, заместитель командира второй эскадрильи Кадухин Геннадий Степанович. Высокий, моложавый, с посеребренными висками, худощавый, с бешенным темпераментом и ярко выраженной харизмой ой, он сразу же обращал на себя внимание, и притягивал к себе окружающих каким-то магнетизмом.

Надо сказать, что в то время в армии был так называемый период «озеленения». Вводился негласный возрастной ценз на занятие той или иной командной должности. Так командиром эскадрильи нельзя было стать старше двадцати восьми лет, командиром полка не старше тридцати двух лет. Парадокс, но у командира эскадрильи Балобанова Бориса Николаевича, едва получившего звание старшего лейтенанта и только сдавшего на третий класс был многоопытный зам с налетом более двух тысяч часов, и давным-давно имеющий квалификацию военного летчика первого класса.

Истинную причину «озеленения» я не знаю, может, как всегда «благими намерениями вымощена дорога в ад», есть много всяких версий… Лично я склоняюсь к той по которой, стали подрастать внуки наших Маршалов, а их дети еще не успели достичь вершин карьерного роста. И вот, что бы хот как-то оправдать головокружительный карьерный рост своих любимых чад, ввели так называемый возрастной ценз. Были не редкими случаи, когда командовали полками двадцативосьмилетние полковники, а дивизиями тридцатилетние генералы. Возможно, Маршалы вспоминали свою военную молодость, когда они делали карьеру. Но во время войны был естественный отбор, выживали самые храбрые, самые умные и хитрые, самые способные и везучие, и уж никакие «волосатые лапы» не помогали карабкаться по служебной лестнице, за исключением, немногих примеров, таких как Василий Сталин.

И если во время войны это было оправдано, и давало эффект, то в мирное время, кроме вреда, на мой взгляд, ничего хорошего не принесло.

Не знаю, как в масштабах всех Вооруженных Сил Советского Союза, но вот в истребительной авиации Противовоздушной обороны страны это привело к невероятному росту аварийности.

Молодые, не в меру амбициозные командиры, наделенные серьезной воинской властью, но не имеющие жизненного, а самое главное, профессионального опыта наломали немало дров.

Из уст в уста до нас дошел анекдотичный случай, когда командир Правдинского полка – это под Горьким (нынешним Нижним Новгородом), Петр Разуваев, отвечая по телефону, представлялся:

– капитан Разуваев слушает, птху (сплевывая) … подполковник Разуваев слушает!

Офицер, назначенный на должность заместителя командира полка, получил досрочно звание майора, и вот его через три месяца назначают командиром полка, и как положено с назначением на эту должность присваивается очередное воинское звание. И Петр, не привыкший еще к майорским погонам, становится подполковником. Не все выдерживали испытания «медными трубами», многие еще стремительнее «упали» с головокружительной высоты.

Вот и в нашем полку командиром полка был тридцати трехлетний подполковник Анатолий Михайлович Миронов, заместителем командира полка по летной подготовке тридцатилетний майор Владимир Прытков, и двадцативосьмилетний командир эскадрильи Борис Балобанов, сделавшие на этой волне карьеру. Я уж не беру во внимание «сопливых» двадцатичетырех-пятилетних командиров звеньев и «замкомэсков». И только благодаря таким мудрым и многоопытным летчикам, как подполковники Сорель Теодор Лейбович, Козлов Генрих Владимирович, тот же Гришин Олег Филиппович мы не наломали больших «дров», чем наломали, о чем я расскажу ниже.

Ну а пьянство в полку вошло в обычай, и «дикорастущие» командиры, считая это «сплочением коллектива» только способствовали этому.

В результате обильного возлияния в застолье происходили трагикомические истории. Так, однажды замкомэска старший лейтенант Николай Ермуханов долго и пристально глядел с характерным монгольским прищуром раскосых глаз на своего лучшего друга Юру Можаева и вдруг спросил:

– Мужик, ты кто? Где-то я тебя уже видел?

– Коля, Коля, ты что? Да это же я, Юра! – отвечал потрясенный Можай.

Тут же Ермухан, в состоянии близком к коматозному, «замахнув» полстакана чистого спирта, запил его, не скривившись, стаканом водки, и осоловевшим взглядом, но, уже потерявши дар речи, уставился на своего лучшего друга.

Драк практически не было. Иногда, правда, командир эскадрильи старший лейтенант Борис Балобанов, имевший уголовное прошлое, хватался за вилки и ножики, однажды даже полоснул по подбородку Женю Недорезова, и у того остался шрам. Инцидент замяли, Балобанов после этого с полгода не появлялся в нашей квартире, а потом старался не терять над собой контроль.