Текст книги "Обречены на подвиг. Книга первая"

Автор книги: Валерий Григорьев

сообщить о нарушении

Текущая страница: 9 (всего у книги 36 страниц) [доступный отрывок для чтения: 13 страниц]

Прыжки на воду

В августе прилетел транспортник и увез нас в училище – выполнять парашютные прыжки на воду. Такие прыжки давали возможность приобрести необходимые навыки на случай катапультирования над водной поверхностью. Из-за неумения действовать в подобных ситуациях, в Союзе ежегодно погибали один – два пилота.

Для обеспечения плавучести нам выдали оранжевого цвета авиационные спасательные жилеты (АСЖ). Надувать их надо было после открытия парашюта через два мундштука – левой и правой камер.

Вместе с нами прыгал капитан Зуев. Он немного заикался, что, впрочем, несильно мешало его преподавательской работе. Себе он взял новенький АСЖ – с баллончиком со сжатым воздухом для штатного наполнения жилета. Франтовато красуясь перед нами в модных плавках и необмятом жилете, перед посадкой в самолет он дал нам последние инструкции. Стояла жара, и мы с нетерпением ждали возможности окунуться в чистые воды Сенгелеевки. Озеро было источником водоснабжения города, купаться в нем запрещалось. Городские власти для училища делали исключение, разрешая парашютные прыжки.

Накануне прыжков дотошные ПДСники провели опрос, кто умеет или не умеет плавать. Действую по принципу монашки «береженного Бог бережет», я записался в список «неумеющих».

И наступает день прыжков. Вот оно уже показалось, это живописное сине-голубое озеро. Его громадная чаша, окруженная плоскогорьем и холмами, поросшими лесом, сверху напоминала то ли кратер давно потухшего вулкана, то ли воронку от упавшего гигантского метеорита. Бесстрашно шагнув в распахнутую дверь и испытав ни с чем несравнимое чувство свободного падения и удовольствия после раскрытия парашюта, я спокойно надул спасательный жилет и с интересом рассматривал окружающие пейзажи. Мой ПД-47 опускал меня точно в центр озера. С трех сторон к предполагаемому месту моего приводнения, оставляя за собой белые буруны, неслись три катера.

– Ага, мое «неумение» плавать подействовало! – с удовлетворением подумал я, прикидывая какой катер меня быстрее «спасет». Несколько минут парения над живописнейшим озером, и вот подходит пора приводнения.

Расстегнув подвесную систему и выскользнув из нее перед самой водой, я с удовольствием окунулся в прохладу озера. Не успел вынырнуть, как меня уже тащили в катер несколько пар сильных рук. И тут же катера помчались в разные стороны подбирать других парашютистов. Мы помогали спасателям. Последним вылавливали капитана Зуева. Одной рукой держась за «запаску», второй пытаясь привлечь наше внимание, он регулярно с головой уходил под воду. Сначала я думал, что капитан придуривается, но когда мы стали его вытаскивать, стало понятно: опоздай мы на несколько минут – и вызывать бы уже водолазов. Потерявший все силы капитан весил килограммов девяносто, и затащить его на катер было не так-то просто. Пока мы его волокли, он упорно выговаривал одну единственную букву: «Ббб… ббб… ббб…». Поняв, что спасен, и наконец-то успокоившись, капитан сказал то, что хотел:

– Ббб… дь, жилет порвался.

Когда парашют открылся, он дернул «грушу» ввода баллончика, и его новенький жилет лопнул. То ли давление в баллончике было слишком большое, то ли высота была велика, а может, жилет был бракованный. Зуев, не умея плавать, едва не утонул. Спасла его «запаска», которая имела плавучесть до той поры, пока не промокнет.

Расстелив на просушку парашюты, мы, сочетая полезное с приятным, несколько часов учились пользоваться спасательной лодкой и средствами сигнализации.

На следующий день мы выполнили еще по одному прыжку и до конца дня наслаждались купанием. На сей раз у капитана Зуева был старый и обшарпанный жилет. Зато надежный.

Некоторым ребятам из Сальской эскадрильи на прыжках повезло не так, как нам. Одна из выбросок проводилась под мощным кучевым облаком. Как только раскрылись купола парашютов, дремавшее облако стало наполняться влагой и на глазах превращаться в грозовое. Словно гигантский пылесос, стало оно засасывать в свое чрево троих парашютистов. Их унесло за несколько километров от берега. Приземляться курсантам пришлось при сильном ветре. Получив различные травмы, бедолаги оказались в госпитале. Одного из них, получившего сотрясение мозга, врачи списали.

Нашел, увидел, победил

Ближе к осени мы улетели на «зимние квартиры» в Тихорецк. Базовый аэродром жужжал, как растревоженный улей, почти круглосуточно. Три эскадрильи, попеременно меняя друг друга, летали в три смены – две днем и одна ночью. Наша летала днем. Дневная программа была гораздо насыщеннее и интереснее ночной.

После отработки техники пилотирования и маршрутных полетов в простых метеоусловиях мы приступили к освоению воздушных боев и отработке групповой слетанности.

Как только я понял азы воздушного боя, сразу же стал их выигрывать, независимо от уровня подготовки противостоящего мне пилота. Дело в том, что в воздушном бою, как правило, выигрывает тот, кто первый обнаружит самолет противника. А за «противника» выступали наши инструктора на МиГ-17, или на УТИ МиГ-15, совмещая воздушный бой с «провозкой» другого курсанта. Сам того не осознавая, я обладал невероятной остротой зрения, и умудрялся найти найти «иголку» МиГа в стогу сена, вернее, в небесах. В авиации, при ведении визуальных воздушных боев, принято углы измерять в тысячных. Одна тысячная это угол, при котором длина дуги окружности соответствует одной тысячной её радиуса. То бишь, один метр на расстоянии одного километра, и будет соответствовать одной тысячной. Длина самолета МиГ-17 одиннадцать метров, размах крыльев десять метров. Не трудно подсчитать, что на дальности десять километров этот самолет и будет всего лишь в одну тысячную, а на расстоянии двадцать километров, половину тысячной. «Нормальный» человеческий глаз на таком удалении не способен выделить такой маленький предмет. Но то ли на фоне голубого неба, то ли органы зрения обострялись, но я всегда «находил» «вражеский» истребитель на дальности от двадцати до пятнадцати километров. Следовал доклад:

– Цель вижу справа, разрешите работу!

Инструктору не позволяло самолюбие сказать, что он не видит какого-то молокососа, он разрешал работу, разворачиваясь в мою сторону. Но вся разница была в том, что я то его видел, а он меня нет. Да и «загнуть» траекторию с перегрузкой семь-восемь единиц для девятнадцатилетнего юноши особых проблем не составляло. Так, что, обычно, за «половину» виража я выходил в «хвост», «обрамлял» своих учителей в перекрестие коллиматорного прицела своего истребителя, и с победным докладом:

– Атаку произвел, выхожу вправо, – выходил из поединка победителем.

Только по прошествии десятилетий, когда я стал призадумываться, почему же подавляющее число Героев Советского Союза стали таковыми в возрасте девятнадцать – двадцать один год, я понял, что именно в этих, «щенячьих» годах, летчик и обладает наибольшей остротой зрения. А помноженное это на присущую молодости бесшабашность и пренебрежение смертью, – в руках талантливого юнца. самолет становится опасным оружием. Моим победам, особо никто значения не придавал, да и сам я с «задранным» носом не ходил, хотя и «сбивал» всех, от инструктора, до заместителя командира полка. Успех в воздушном поединке давал возможность без задержек проходить программу летного обучения. Но, как правило, её проходили и менее удачливые курсанты. Инструктора, «уничтожившие» такого незадачливого пилота с первой атаки, снисходительно выходили вперед, подставляя себя в качестве «безобидной» мишени. В этом я убеждался не раз, когда летал с ними на УТИшке.

Одновременно летали и на сложный пилотаж, что мне особенно нравилось. МиГ-17 имел достаточно большую тяговооруженность и высший пилотаж, в отличие от Л-29, «крутил» без потери высоты.

На МиГ-17 впервые я начал осваивать полеты на предельно малых высотах, и это стало одним из самых любимых мной видов полетов. Видно, так устроен человек, что ему нравится щекотать себе нервы, балансируя на грани возможного и невозможного. Что ж, и я не исключение.

Приборные полеты

Осенью погодные условия заметно усложнились, и мы начали осваивать приборные полеты.

Это ведь просто невероятно: взлетаешь в хмарь, в морось, при низкой облачности, а через несколько минут оказываешься в совершенно другой среде – при ослепительно-ярком солнце и прозрачном, как слеза, небе. Но самым невероятным было опять влезать в хмарь облаков и «вслепую» возвращаться на аэродром. Конечно, полностью назвать этот полет слепым было нельзя. Но визуального контакта с линией горизонта, наземными ориентирами, по которым можно определять свое местоположение, не было.

Вообще человеку легче ориентироваться в пространстве, наблюдая себя как бы со стороны, а не изнутри той системы, в которой он находится. На Л-29 был современный авиагоризонт, МиГ-17 оснащался устаревшим АГИ, который как раз и давал информацию изнутри. Это создавало определенные трудности при освоении приборных полетов.

Скоро я понял, что приборный полет требует не только предельной собранности и концентрации внимания, но и высочайшей координации движений, филигранной техники пилотирования. Самым приятным при «пробивании» облаков вниз, при заходе на посадку, был выход на посадочном курсе точно в створ ВПП. Я получал колоссальное удовлетворение, когда центром внезапно открывающейся панорамы аэродрома оказывался торец полосы. После долгих минут напряжения приборного полета в эти мгновения как будто гора сваливалась с плеч.

Я к приборным полетам относился серьезно и моделировал различные ситуации полета с показанием приборов на тех или иных его этапах. Никто меня этим заниматься не заставлял, я самостоятельно часами рисовал траекторию полета и приборную доску на ее точках. Метод был придуман не мной. Он требовал большой усидчивости и настойчивости, потому немногие им пользовались. Думаю, мои старания не прошли даром. Когда погода стала неустойчивой, не всем курсантам разрешали летать самостоятельно, но я, как правило, попадал в список тех, кому доверяли.

Из отпуска мы вернулись уже курсантами четвертого, выпускного курса. В то время существовала традиция, по которой курсанты-выпускники после отпуска собирались у инструктора и, так сказать, посвящались в летчики. До этого момента ни один порядочный инструктор не мог себе позволить выпивать с курсантами. И потом, уже до самых государственных экзаменов по летной подготовке, с инструктором пить воспрещалось.

Как сговорившись, мы привезли из отпуска по бутылке популярного в то время рома «Негро» емкостью по семьсот пятьдесят миллилитров. Начиналось, как всегда, довольно чинно и благопристойно. Нас доброжелательно встретила жена Владимира Владимировича. Пока она накрывала на стол, мы с интересом рассматривали выпускные фотографии инструктора. Меня поразило количество обведенных в траурную рамку выпускников-однокашников Цыбы. Заметив мой недоуменный взгляд, Цыба печально пояснил:

– Наш выпуск единственный за время обучения в училище не потерял ни одного курсанта, а это как говорится дурная примета, после выпуска будут падать один за другим. Так оно и получилось. За пять лет после выпуска погибло сорок восемь человек…

– Ничего себе! – впервые призадумался об опасности нашей профессии.

Что потом? Потом мы много пили, потом к нам присоединилась еще одна группа курсантов, потом, откуда ни возьмись, появилась трехлитровая банка спирта. Начались взаимные объяснения в любви и заверения в уважении. Особенно старался Женя Новиков. С неприкрытой лестью он лез чуть ли не в объятия Цыбе. Обняв инструктора за плечи, он заговорщицким тоном, полушепотом, но так, чтобы слышали все, сказал:

– Владимир Владимирович! Я хочу поступить в академию!

Цыбенко его похвалил: мол, решение правильное, многие стесняются открыто говорить о дальнейшей карьере, а напрасно, это ложный стыд. Но тут Новиков выдал такое, что мы прямо-таки ненадолго протрезвели:

– Да нет, Владимир Владимирович! Вы неправильно меня поняли. Простая академия – это без проблем. Я хочу поступать в академию Генерального штаба.

Обычно острый на слово, Цыба только внимательно посмотрел на своего амбициозного курсанта и ничего не сказал.

Потом разговор перешел на другие темы, потом пели песни, потом курили на балконе, потом будущего слушателя Академии Генштаба вырвало на белье, которое сушилось балконом ниже, и был большой скандал.

«Я спокоен!»

После отпуска мы начали восстанавливать навыки в полетах.

Мне запомнился один летный день. Была сложная погода: нижний край облачности – в пределах пятисот метров. Нам же пока разрешали самостоятельные полеты под облаками на высоте не менее четырехсот метров: мы еще не были восстановлены для полетов в облаках.

У меня было спланировано три полета. Сначала под облаками видимость была без ограничений, и аэродром со всего круга просматривался, на посадочном курсе нижний край был не менее четырехсот метров. Но я с тревогой начал отмечать, что нижняя граница облаков на траверзе аэродрома понижается. «Доразведку» погоды разрешалось проводить только инструкторам, а они по кругу не летали. Во втором моем полете нижний край на траверзе аэродрома был уже двести метров. Но и это не представляло для меня большой сложности: до отпуска я освоил заход на предельно малой высоте.

После посадки я сам поспешил принять участие в подготовке самолета к повторному вылету, чтобы успеть до того, как нам, курсантам, запретят полеты. Взлетев и развернувшись на обратнопосадочный курс, чтобы не входить в облака, стал уменьшать высоту полета. Находясь под самой кромкой облаков, в первом «проходе» я снизился до высоты сто метров, во втором – до семидесяти, а в третьем, перед самой посадкой – до пятидесяти. Казалось, что линия электропередачи, которая пересекала мой полет, совсем рядом. От близости земли захватывало дух.

После этой посадки меня уже ждал в УТИшке Цыба: он должен был проверить меня в облаках. Мы запустили двигатель и порулили к старту. И тут я услышал почти истеричный голос «доразведчика» погоды, которого РП послал посмотреть, что творится на кругу:

– Немедленно запретить самостоятельные полеты!

В голове пронеслось: «А мне их больше и не надо!» Когда мы находились перед самой полосой, на посадку заходил Женька Новиков. Не знаю, что на него повлияло – то ли экстремальные условия, то ли большие перерывы в полетах, – но он отмочил такого «козла», что было страшно смотреть. Грубо «припечатав» МиГ, он поднялся на высоту метров пять и оттуда, плавно покачиваясь, стал снижаться на больших углах атаки. Руководитель полетов, пытаясь ему помочь, давал команды: «Не тяни!», «Отпусти!», «Задержи!». Но, видно, у Женьки были свои соображения: перед самым касанием, буквально на высоте сантиметров десять, самолет начал «вспухать». Стало понятно, что летчик уходит на второй круг. Самолет, покачиваясь с крыла на крыло, медленно, но верно удалялся от земли. РП молчал, так как прекращать взлет было уже поздно, а любая подсказка могла усугубить ситуацию. На высоте метров десять самолет начал энергично выполнять первый разворот. Руководитель полетов как можно сдержаннее передал в эфир:

– Спокойнее, сто шестьдесят третий, спокойнее!

Женя с металлом в голосе ответил:

– Я спокоен!

Молча сопевший до сей поры Цыба просто взорвался:

– Он спокоен! Ты слышал? Он сказал, спокоен! Грёбаный академик Генерального штаба! Если бы его мать знала, какой из него получится летчик, она бы сделала аборт! Будет у меня вечным дежурным!

Эта брань продолжалась до тех пор, пока мы не вошли в облака. Постепенно инструктор успокоился. Я же приложил все старания, чтобы праведный гнев Цыбы не перекинулся на меня. Зарулив на ЦЗ после отлично выполненного полета, как положено, доложил ему о выполнении задания и попросил разрешения получить замечания. Инструктор в ответ только грязно выругался, махнул рукой и пошел искать будущего генштабиста.

Ошибка Новикова была действительно грубейшей. Вогнать в «козел» МиГ-17 надо было умудриться: он весил гораздо больше, чем УТИшка, и был гораздо его устойчивее. Но еще большим «мастерством» надо было обладать, чтобы уйти на нем на второй круг после отделения от ВПП! Вероятность благополучного ухода была мизерной. Однако и это не все. Наивысшей наглостью было выполнять первый разворот на высоте десять метров и при этом безмятежно сообщать руководителю полетов о своем спокойствии.

Новикова отстранили до сдачи зачетов. Заслуженная кара: парень не отличался большим прилежанием и хорошей теоретической подготовкой, зато его самолюбия и гонора хватило бы на троих. Еще до этого злополучного полета Цыбенко выявил, что после отпуска Новиков совершенно забыл действия в нештатных ситуациях, или, как их тогда называли, в особых случаях. На каждой предварительной подготовке Цыба спрашивал у него, каковы действия при запуске двигателя в полете, и каждый раз слышал разные варианты ответов. В конце концов, он дал ему задание десять раз написать на листках этот особый случай (проверенный временем способ вдалбливания в мозги курсантов трудно усваиваемого материала). Вместо того, чтобы покаяться и добросовестного выполнить задание, Женька пошел жаловаться командиру полка подполковнику Жаркову на предвзятое к нему отношение инструктора. А надо сказать, Цыба с командиром полка не ладили. Злые языки говорили. Что когда-то они не поделили какую-то женщину. Жарков уже немолодым, лет под сорок, летчиком сидел на должности старшего летчика-инструктора, но, как это нередко бывает в авиации, сделал головокружительную карьеру. Окончив заочно академию, он за три года прошел путь от старшего летчика до командира полка (у меня на это ушло девять лет, не считая времени учебы в академии). Видимо, для подполковника жалоба курсанта оказалась очень кстати, и он воспользовался этим поводом, чтобы свести старые счеты.

Новикова перевели в другую эскадрилью, а на Цыбу страшно было смотреть. Всегда веселый и неунывающий, сейчас он ходил мрачнее тучи. Случаи такого предательства со стороны курсанта в училище были крайне редки. И хотя многие понимали, на чьей стороне правда, для Цыбенко это было малоутешительным. К весне его перевели на обучение курсантов младшего курса. Нас же перебазировали на полевой аэродром Зимовники.

Группа была сильная, а новому инструктору Ивану Ивановичу Ефимову наша подготовка была «по барабану». Он и с нами не занимался, и летать не очень стремился. Вскоре стало понятно, что нам достался хронический алкоголик. Сразу же после медицинского осмотра он умудрялся напиваться, да так, что в кабине невозможно было дышать от перегара. Чтобы избавиться от этого «удовольствия», мы уже с земли переходили на дыхание чистым кислородом.

Хорошо, что большая часть полетов была на боевом самолете, и на нашей летной подготовке слабость инструктора сказывалась незначительно. Но однажды его запой лишь по чистой случайности не закончился летным происшествием. Боря Полыгач, выполнял контрольный полет по маршруту в сложных метеоусловиях. Весь полет проходил в облаках или за облаками. Инструктор, как всегда, молчал, и Борис успешно прошел два поворотных маршрута. Когда прошли более сорока минут полета, Иван Иванович или проснулся, или его посетила «белочка», но он схватился за управление и с криком:

– Где мы? Мы потеряли ориентировку! – начал пробивать облака вниз. Как ни пытался Полыгач его успокоить, ничего не помогало. Минут десять они носились под облаками с произвольными курсами. От этой круговерти и Боря уже перестал ориентироваться. В конце концов, когда они выскочили на железную дорогу, курсант уговорил инструктора отдать ему управление. По железнодорожной ветке они вышли на Зимовники и, как говорят, с «ведром» керосина выполнили посадку.

Пока экипаж носился на малой высоте, наземные станции контроля их потеряли, в расчетное время радиосвязи не было, и руководитель полетов успел доложить о происшедшем на командный пункт училища. Были приведены в готовность дежурные поисково-спасательные силы. Счастливое возвращение УТИшки всех обрадовало, но начальник училища приказал провести расследование. Инструктор пытался все свалить на курсанта, однако полковник, проводивший разбирательство, все понял, и больше Иван Иванович с нами не летал.

Государственные экзамены по летной подготовке мы сдавали без инструктора, однако сдали их успешно и триумфально вернулись в училище.

Выпуск

Три месяца оставалось до выпуска.

Нам выдали полевую полушерстяную офицерскую форму с хромовыми сапогами и портупеей. Свободный выход в город, о котором мы мечтали четыре года, вскоре перестал быть для нас чем-то притягательным, так как требовал много денег, которых у курсантов, просто не было, а без толку шататься по городу быстро надоело. До сей поры каждое увольнение заканчивалось пьянкой, так как запретный плод сладок. Когда же к нам стали относиться почти как к офицерам, то и желание напиваться исчезло.

Мои товарищи, которые остались летать на сверхзвуковом Су-15, очень важничали и задавались. Они гордо рассекали по казарме, а иногда и по городу, в шелковых голубых майках нательного белья, по сути пижамах, выдаваемых пилотам сверхзвуковых самолетов. Но когда я узнал, каков уровень их подготовки, то нисколько не пожалел, что пришлось летать на МиГ-17. Большинство из них вылетели только по кругу, несколько человек слетали самостоятельно в зону на простой пилотаж, и только один слетал на перехват воздушной цели. В то время как на МиГ-17 мы освоили сложный пилотаж, одиночные и групповые воздушные бои, полеты на предельно малых высотах и в сложных метеоусловиях.

В городе мы часто встречались со своими бывшими однокашниками, по тем или иным причинам ушедшими из училища. Анатолий Бугаев и Виталий Болтенко, отлетав на Л-29 и списавшись по состоянию здоровья, поступили на второй курс сельскохозяйственного института. Не утруждая себя зубрежкой, постоянно играя в «авиационную» игру нарды и не ограничивая себя в выпивке, они без всякого мандража являлись на экзамены и отлично их сдавали. Студенты, узнав, что раньше они учились в летном училище, интересовались, за что их отчислили. «По неуспеваемости», – скромно отвечали наши отличники. «Каковы же тогда те, кого не отчислили?» – задавали себе вопрос удивленные однокурсники. Авторитет нашего училища вырос немерено.

Времени для подготовки и сдачи экзаменов было предостаточно, мы изнывали от безделья и скуки, мечтая, когда все это закончится. Многие мои однокашники в этот период женились, и нашего скудного денежного довольствия не всегда хватало на подарки, а они и не были в претензии. Кто-то гадал о полку, куда попадет служить, мне же было все равно, лишь бы побольше летать и на современном самолете. У меня не было никакой «волосатой лапы», а сам о себе побеспокоиться я не умел. Не имел никакого представления о блатных местах. Был холост, и беспокойство семейных курсантов, как бы не загреметь в «дыру», меня обошло. Коля Федосеев, один из лучших моих друзей, заканчивающий училище с отличием и имеющий право выбора места службы, попал на патриотичные речи начальника политического отдела училища и выбрал для службы солнечный Кюрдамир в Азербайджане. Когда я ему повертел пальцем у виска, он ответил, что и там кто-то должен служить, тем более ему пообещали, что через два года он уже будет учиться в академии.

По непонятно кем и когда заведенной традиции, последним сдавшего последний государственный экзамен под всеобщее веселье бросили в бассейн. «Счастливчиком» оказался Саня Киселев. Погода в конце сентября стояла довольно прохладная, пришлось предварительно в его организм влить бутылку водки.

В течение месяца, после того как на нас были написаны представления на присвоение первичного офицерского звания, мы ждали приказа министра обороны СССР. Нам выписывали необходимые документы, денежные, продовольственные и вещевые аттестаты, расчетные книжки. В ателье местного военторга каждому шили парадную и повседневную форму, парадную и повседневную шинели. Почти ежедневно мы ходили на бесконечные примерки. Все происходило в приятной суете подготовки к торжественному выпуску из училища. Командование и политический отдел атаковывали покинутые женщины и их матери. В те времена этот вопрос решался очень просто: командование обычно в приказном порядке обязывало жениться на «обманутых» красавицах. Особенно рьяно нападали женщины с детьми, и никто даже не собирался слушать доводы бедных гуляк об истинном отцовстве.

И вот, наконец, пришел приказ о присвоении нам офицерских званий. Подогнанные мундиры с лейтенантскими погонами ладно легли нам на плечи.

26 октября 1974 года под звуки духового оркестра мы последний раз прошли торжественным маршем в едином строю по училищному плацу. Сто девяносто восемь выпускников, печатая шаг, отправились в неведомую, полную романтики и опасности жизнь военных летчиков. Почти половины из тех, кто был четыре с лишним года назад зачислен вместе с нами, не оказалось в этом строю, двое из них погибли. Таков тернистый путь в авиацию. А ведь были мы только в самом его начале. И какая судьба уготована каждому, пока неизвестно. Кто-то останется в памяти однокашников навсегда молодым лейтенантом, а кто-то дослужится и до генерала. Никто тогда не знал, что почти десятая часть из этих торжественно шагающих новеньких лейтенантов не доживет и до сорока – не сгорев от водки, не став жертвой пьяной драки, не утонув и не удавившись в петле, а не вернувшись из полета.

А пока все живы и счастливы: вчерашние «курсачи», сегодня мы убываем в свои первые офицерские отпуска.