Текст книги "Выжить и вернуться. Одиссея советского военнопленного. 1941-1945"

Автор книги: Валерий Вахромеев

сообщить о нарушении

Текущая страница: 7 (всего у книги 16 страниц)

Новогодняя ночь
^{(Германия, декабрь 1941 года)}

Мне вспомнился последний день 1941 года.

Нас, группу примерно из двадцати военнопленных, привели в лагерь поздним вечером. Гулко стучали по мерзлой земле деревянные колодки. Конвой из молодых немцев был в этот день необычайно жесток и раздражен. По их поведению мы поняли, что обстановка на фронте сложилась не в их пользу накануне Нового года.

Других источников информации у нас не было. Усталые после длительного перехода, опухшие от голода, мы медленно разбредаемся по бараку в ожидании баланды из бураков – единственной нашей пищи. А за пределами барака раздается смех и громкие возгласы: немцы готовятся к встрече нового 1942 года. В бараке стемнело быстрее, чем мы успели доесть свою скудную похлебку. И только блики от огня в чугунной печке играли на стенах и потолке барака. Кто-то из ребят обмолвился о приближении Нового года, и сразу лица остальных пленников в бараке посуровели. Вспомнились милые, далекие сейчас края, вспомнились родные и близкие…

Но усталость брала свое, с трудом изможденные люди забирались на холодные дощатые нары и сразу забывались тяжелым сном. Догорали угли в печке…

Нас разбудил яркий электрический свет и шум в дверях. Все подняли головы. В дверях стояли вооруженные немцы, а с ними две девицы. Пьяно хохоча и переговариваясь между собой, они рассматривали нас, как диковинных зверей в зоопарке. Через некоторое время, вдоволь насмотревшись, они вышли из барака. Свет погас. На улице, за пределами лагеря, еще слышались смех и песни. И мы вновь забылись сном, но ненадолго.

Яркий свет, ругань и пинки подняли нас с нар. Два дюжих солдата с винтовками за плечами стали палками сгонять нас на пол. Били по чему попало. В этот миг барак напоминал разбуженный муравейник. Босых, без головных уборов и без шинелей, нас выгнали на мороз. Снег обжигал наши ноги. Нас, дрожащих от холода, выстроили в шеренгу перед бараком. Переводчик сказал, что немцы хотят проверить, чистые ли у нас ноги. Хочу заметить, что за все время плена нам настоящего мыла ни разу не давали. Иногда давали какую-то мыльную глину, от которой тело чище не становилось.

Один из немцев встал у двери барака с палкой в руке, а второй немного поодаль. Метрах в двадцати – тридцати стояла обледеневшая колонка, до которой нужно было добежать, вымыть ноги, вернуться и показать их второму немцу. Если он сочтет, что ноги еще недостаточно чистые, то он ударами палки заставит опять бежать к колонке. И так приходилось несколько раз бегать от немца к колонке и обратно. И постоянно получать полновесную порцию ударов… То и дело слышалась немецкая ругань и слово «Komm!». И сыпались удары палкой по костлявым спинам. «Счастливчики» направлялись к бараку, где первый солдат в тесном тамбуре добавлял свою порцию ударов. Постепенно все возвратились в барак, еле волоча замерзшие ноги. Наконец свет погас. Долго мы не могли согреться и прийти в себя от побоев. Печка догорела и уже остывала. Пришлось встать с нар и подбросить в печку несколько горстей угля. В топке он долго дымил, потом как-то разом дым превратился в пламя, и снова по стенам забегали зайчики-блики.

Не успели мы улечься на нары, как с улицы донеслись приближающиеся голоса немцев. Тяжелые кованые сапоги уже загремели в тамбуре, и вот в барак вваливается пьяная компания, горланя какую-то песню. Среди солдат были и несколько пьяных женщин. «Aufstehen!» («Встать!») И снова град ударов обрушивается на измученных людей. Опять нас построили перед бараком. И вот началась забава «сверхчеловеков»… Несколько немцев ставят пленного на четвереньки, и один из них с воплями вскакивает ему на спину, при этом жестоко избивая пленного палкой. От боли и ненависти не чувствуешь мороза… Нет сил и возможности сопротивляться, мстить… Вот уже и одна из немок пытается встать на спину пленного. Два солдата поддерживают ее за руки. Каблуки врезались в спину. Пьяно пошатываясь, она не может удержаться, спрыгивает в снег. Бедняга еле ползет в сторону барака, осыпаемый пинками и ударами палок. Насытившись новогодним представлением, немцы загоняют нас ударами палок в барак.

Небо уже светлеет, а за колючей проволокой в уютных немецких домах еще горят праздничные огни, слышны веселые песни… На предрассветном небе стали вырисовываться очертания сосен, окружающих наш барак. Сосны – молчаливые единственные свидетели этого драматического представления. Вот так «весело» мы встретили новый 1942 год.

Побег

I

Солнечным июньским утром 1942 года нас, 115 военнопленных, построили перед бараком. Мы сразу догадались, что предстоит дальняя дорога. Все наше скромное имущество велено было взять с собой. А скарб наш состоял всего лишь из потрепанных шинелей, выцветших пилоток, котелков или банок под баланду да ложек (у кого они были).

Вывели из лагеря. Впереди показалась товарная станция города Лимбурга. Уже знакомые нам товарные вагоны стояли на запасных путях. Прозвучали короткие немецкие команды. За время скитания по лагерям мы хорошо их усвоили. Даже те, кто не знал немецкого языка, научились быстро исполнять их. Иначе следовало неминуемое наказание. Залезли в вагон, и сразу за нами с лязгом закрылись его двери. После яркого солнечного света глаза не сразу привыкают к темноте вагона. Лишь на противоположной стене сияет прямоугольник солнечного пятна, перечеркнутый колючей проволокой. К окну, находящемуся под самым потолком вагона, подходить и смотреть нельзя. Любопытного может ждать автоматная очередь.

Поезд медленно трогается с места, долго скрежещет колесами на стрелках. В узкие щели между досками вагона можно разглядеть пригород Лимбурга. Мимо медленно проплывают станционные здания, вокзал, пакгаузы. Поезд набирает ход. Небольшие, аккуратные, из красного кирпича домики проносятся мимо. Они утопают в яркой зелени июньского дня 1942 года.

Теперь нам стало ясно, что везут нас с запада Германии на юг. Короткие остановки в пути. Нам раздают в вагоны баланду, разрешают оправиться, и опять по вагонам. Везде поражает чистота и порядок. Нет покосившихся заборов, скособоченных домиков, мусора, так привычных для России. Этому у немцев нам надо бы поучиться.

Раннее утро. Поезд остановился, и уже довольно долго нас не выпускают из вагонов. Но вот двери вагонов отодвигаются, и на нас, пыльных и небритых после дороги, пахнуло утренней свежестью. Кстати, немцы очень не любили неряшливых и небритых пленных, что заставляло следить за личной гигиеной. Конечно, никаких бритв и других принадлежностей у нас не было. Приходились скоблить щетину осколками бутылочного стекла. Мыла не было. Иногда давали что-то мылообразное, серое, похожее на оконную замазку. Этим эрзац-мылом и умывались, и стирали белье.

Сырой и туманный рассвет вставал над южнонемецким городком. Дармштадт похож на многие другие города Германии. В большинстве своем дома двухэтажные, светлых оттенков, с островерхими крышами, покрытыми оранжевой черепицей. Проезжая часть и тротуары или асфальтированные, или выложены брусчаткой. В это время улицы города были еще пусты, никого мы не встретили на своем пути к новому месту заключения. Лишь изредка на каком-нибудь окне вздрогнет тюлевая занавеска и любопытный женский взгляд обратит свое внимание на нашу колонну. А мы все идем и идем, выстукивая дробь деревянными колодками по брусчатой мостовой.

Прошли центр города, и показалась заводская окраина. Высокие кирпичные заборы, массивные железные ворота и трубы, трубы, трубы… У одних ворот конвой дает команду остановиться.

Высокий, трехметровый кирпичный забор поверху затянут в несколько рядов колючей проволокой. Из заводской проходной вышли двое. Один был среднего роста, одет в форму заводского служащего: черная куртка с металлическими пуговицами и черные брюки, на голове форменная фуражка, похожая на фуражки наших железнодорожников. Вторым был солдат, вооруженный винтовкой. Наш конвой коротко переговорил с ними, и перед нами открылись тяжелые железные ворота.

Мы вошли на территорию завода. Колонна идет как бы по коридору. С одной стороны высокая кирпичная стена, с другой – длинное четырехэтажное здание. Стесненное ощущение замкнутого пространства усиливает низкое дождливое небо. Остановились у центрального входа в здание. Где-то поблизости находится столовая: запахи свежеприготовленной пищи тревожат нас, напоминая, что мы уже давно не ели. Действительно, открылось окно на первом этаже, и в нем показалась повариха в белом колпаке. Она с любопытством разглядывала нас. Два солдата, сопровождавшие нас, ведут всю братию на четвертый этаж.

Тяжело переступая со ступеньки на ступеньку, задыхаясь от истощения, поднялись по лестнице. Вот и добрались. На площадке четвертого этажа две массивные железные двери: одна справа, другая слева от лестницы. Нас ведут налево. Прошли тамбур. При входе у нас забрали все наши вещи и положили их в каптерку. Она располагалась сразу же после тамбура, слева от двери. В ней же была устроена хлеборезка. Напротив нее, справа от входной двери располагалась охрана. Выше нас был только чердак.

Наша казарма представляла собой довольно просторное и длинное помещение. По обе стороны были расположены высокие окна, округлые сверху. Окна были забраны толстыми решетками. Пол и потолок были дощатыми. В дальнем конце находились умывальники и туалет, поэтому немецкая охрана ходила туда через нашу казарму. Вдоль левой стены стояли двухэтажные нары, на них лежали бумажные мешки-матрацы, набитые бумажными отходами. Между оконными проемами, у стены стояла чугунная печка.

В первые дни пребывания на заводе мы работали по уборке территории вокруг нашего здания. Кроме солдат для нашей охраны, нам выделяли пожилого полицая. Он следил за нашей работой и время от времени подгонял нас. Как сейчас помню, стоит он с палкой в руке, глаза полузакрыты, и бормочет: «Los! Los! Los!» («Давай! Давай! Давай!»)

Как-то на территории мы разбирали кучу мусора. В ней попадались пищевые отходы: корки хлеба, картофелины, кости с остатками мяса. Мы постоянно недоедали, и для нас эта куча была просто находкой. Все это мы рассовывали по карманам. Сначала полицай не интересовался нашими занятиями, но, увидев, что мы собираем, он закричал и разогнал нас палкой.

Убирая территорию, мы сортировали камни и кирпичи отдельно и складывали к забору. Скоро там образовалась довольно высокая куча, метра примерно полтора. Я приметил ее и сообразил, что для побега она очень кстати. Скоро мы закончили уборку вокруг здания, и нас перевели на другую работу.

Привели нас в просторный цех, где стояли полуавтоматические станки. На них изготавливались болты и гайки для ремонта железнодорожных вагонов. Под присмотром мастера мы обслуживали эти станки. Нужно было постоянно вставлять заготовки в патрон станка. Чуть зазеваешься – сразу острой стружкой срежет кожу с рук. Постоянно льющаяся эмульсия разъедала израненные руки. Появились долго не заживающие язвы.

Постепенно, работая на станках, мы приноровились незаметно делать брак. Обычно мастер в начале смены регулировал станки. Он проверял калибром соответствие стандарту резьбы на болтах и гайках. Пробовал, как свободно вкручивается болт в гайку. Стоило ему отойти от нас, как мы сбивали настройку, и после этого болты никакой силой нельзя было ввернуть в гайки. Перед появлением мастера старались привести станки в нормальное положение, более-менее вернуть первоначальную настройку к концу смены. У мастера не было указательного пальца на правой руке, поэтому ему дали прозвище Беспалый.

Работаем мы как-то, успешно выполняем «задание по браку». Я вынимаю из патрона готовые болты и бросаю в железную коробку справа от станка. В дальнем конце цеха появилась сутулая фигура мастера. Делаю явный брак, но времени для настройки станка у меня уже нет, да и нечем измерить резьбу. Беспалый подходит к первому станку, берет болт и гайку, пытается соединить. Бесполезно. Идет к другому станку. Берет вторую пару – результат тот же. Взбешенный мастер подходит к третьему – везде одна и та же картина. На мое несчастье, мой станок стоит последним в линии. Дошла очередь и до меня. Проверив качество моей продукции, громко бранясь, Беспалый в ярости бросает в меня болты и гайки. Увертываясь от града металла, я спрятался за колонну. Стараюсь прикрыть руками голову, лицо. Мои товарищи, оставив работу, наблюдают, чем все кончится. Все же не увернулся, удар болта рассек тыльную сторону кисти, хлынула кровь. До сих пор я храню немецкий «знак качества» – шрам на руке. Получил я наказание за брак – три дня без еды.

После этого случая меня перевели в чернорабочие, стал я убирать стружку от станков. Все три дня ребята подкармливали меня кто чем мог из своих скудных пайков. Спасибо им! Винторезные станки приводила в движение трансмиссия, от которой шла ременная передача к каждому станку. Здесь мы тоже приноровились портить оборудование. Договорившись с товарищами, мы одновременно включали сцепление всех станков. Не выдержав большой нагрузки, приводной ремень рвался. Пока придет мастер, найдет шорника и тот починит ремень, мы отдыхали, работа стояла. Но вскоре немцы догадались о нашей хитрости. Нам пригрозили строгим наказанием, и ремень стал реже рваться.

II

Меня не оставляла мысль о побеге. Стал я потихоньку готовиться. В цехе нашел и принес в казарму комбинезоны и кепку. Из обломка ножовочного полотна сделал нож. Стал копить сухари. Конечно, бежать одному не имело смысла. Просто не мог один человек, обессиленный голодом и тяжелым трудом, пройти такой огромный путь по вражеской земле. Также требовалась тщательная подготовка и план побега. Все это нельзя было проделать незаметно от других заключенных. Поэтому я приглядывался и выбирал, с кем можно решиться на побег. Подручный кузнеца был крепкого телосложения, не болел и не был истощен. Но не всегда в здоровом теле бывает здоровый дух. Он отказался бежать вместе со мной.

Как-то перед обедом ко мне подошли двое: Василий Шендаров и Николай Тимошинов. Слово за слово, они спросили меня: «Ты, говорят, бежать собирался?» – «Да, – говорю, – но напарник сдрейфил в день побега и отказался». – «А с нами побежишь?» – спрашивают. Я с радостью согласился. Они показали припрятанные в казарме компас и карту Европы. Я, в свою очередь, показал им свои припасы. Особенно они обрадовались комбинезонам, ведь в наших полосатых куртках со знаками SU далеко не уйдешь.

Эти двое, Василий (которого мы между собой называли Васса) и Николай, ничем не выделялись из массы заключенных. Лидером среди них, несомненно, был Василий. Он обладал сильным характером и был более образованным. В лагерях обычно люди много о себе старались не говорить, настороженно относились к излишне любопытным. Поэтому я мог судить об этих ребятах только по личным наблюдениям. Так вот, Васса был человеком ниже среднего роста, светло-русым, подвижным, в некоторых случаях даже нахальным. По возрасту из нас он был старшим. В мирное время он был секретарем партийной организации в колхозе на Смоленщине. Особой эрудицией он не отличался, но имел, что называется, мужицкую хватку, то есть смекалку. До прибытия в Дармштадт Василий работал в лагере поваром, а Николай был там же подсобным рабочим. Работа на кухне всегда давала возможность сытно жить, и поэтому в наш лагерь они прибыли в хорошей физической форме. Они подружились еще в предыдущем лагере и давно задумали бежать. Между ними и мной не было дружбы, и я им был нужен только как спутник в пути.

Николай Тимошинов был несколько выше ростом Василия, но ниже меня. Родом он был из Воронежской области. До армии работал в колхозе пастухом. Почти неграмотный, он всегда тянулся к тем, кто был умнее его, сообразительней. При Василии он был на вторых ролях, то есть прислуживал ему. Поэтому дружбой этот союз я назвать не могу. В моем понимании дружба – это более высокое и бескорыстное чувство. А здесь во всем был расчет. Вот с двумя такими разными и далекими от меня людьми свела меня судьба.

Были среди нас и привилегированные личности. Переводчик и два полицая. Полицаями немцы выбирали заключенных из числа самых озлобленных и услужливых, порой бывших уголовников. Они не работали, а следили за порядком и чистотой. В их функцию входило распределение на работы. Среди заключенных ни переводчики, ни полицаи уважением не пользовались. В казарме поговаривали, что переводчик и два наших полицая тоже готовятся к побегу. В то время, когда мы работали в цехах вагоноремонтного завода, они были в казарме, на работу их не посылали.

Однажды мы с Василием и Николаем после рабочего дня обнаружили, что компас, карта и одежда исчезли из нашего тайника. Подозрение пало на переводчика и полицаев. Вечером мы подошли к ним и напрямую спросили их: «Вы взяли наши вещи? Верните!» На это переводчик сказал: «Немцы и так хотели делать обыск, а мы их опередили. Эти вещи нам самим пригодятся для побега. Если будете настаивать, то отдадим их начальству и скажем о вашей подготовке к побегу». Ничего не поделаешь, пришлось отступиться, но ночью мы все же попытались найти компас и карту в их одежде. Но ничего так и не обнаружили.

Переводчик был до войны студентом, жил в Ленинграде. Один из полицаев – тоже ленинградец. А вот третий (не помню, откуда) просто был их прихлебателем, искал тепленькое место. Часто я имел с ними конфликты.

Особенно запомнился один случай. Обычно хлеб для нас нарезал охранник-сержант. Переводчик уговорил его доверить им эту работу. Немец согласился. И вот мы стали получать наши пайки, но без горбушек. И так каждый день. Все тайком роптали, но никто не высказывал своих претензий вслух. Однажды, после нарезки хлеба, троица направилась в свой угол. У одного из них оттопыривалась гимнастерка. Ясно было, что там у него наши горбушки. Я не выдержал и подошел к переводчику. Он был выше меня ростом и крепче сложен. Я сказал, что подло обкрадывать своих товарищей. Тот покрылся красными пятнами, скрипнул зубами. Размахнувшись, кулаком он ударил меня, в кровь разбив лицо. Я упал. На шум из помещения охраны вышел сержант. Переводчик что-то стал ему говорить, показывая на меня. Я в это время сел на низкую скамейку и вытирал кровь с разбитой губы. Сержант подошел ко мне сзади и, сильно размахнувшись, пнул меня сапогом так, что я, пролетев некоторое расстояние, упал на пол. Он стал яростно избивать меня ногами. Потом он через переводчика объявил всем, что так будет со всеми недовольными. Сержант ушел. Обида душила меня. Я подошел к переводчику, взял его за ворот гимнастерки и сказал: «Я, если выживу, из-под земли тебя достану и перегрызу глотку!» Потом мне ребята рассказывали, что он не спал две ночи после моих слов.

Было у нас несколько вариантов побега. Сначала был план побега через чердак. Попытались оторвать доски потолка, но на наш шум вышел солдат из караульного помещения. Он что-то недовольно буркнул и ушел. Мы прекратили попытки разобрать потолок. Вторым был вариант побега через туалет. Мы хотели распилить там решетку, привязать к ней проволоку и спуститься по ней во двор. Мы даже сумели принести моток толстой проволоки, убедив немцев, что она нам нужна для сушки белья. Но слабым звеном в этом плане было то, что нашим туалетом пользовалась охрана. Они могли заметить распиленную решетку. Тем более что был заведен порядок: при появлении кого-нибудь из немцев в туалете мы должны были немедленно его покинуть. Также мы опасались, что ослабевшими руками можем не удержаться за скользкую проволоку.

У нас созрел план побега через третий этаж. Помещения этого этажа немцы использовали под склад награбленного имущества. Там хранилась мебель, захваченная у евреев. Еще этот план выгодно отличался от первых двух тем, что можно было безопасно спуститься вниз. Дело в том, что на первом этаже была кухня, на втором – столовая для заводских рабочих. Четвертый этаж был отведен для содержания военнопленных. В левом крыле были советские пленные, а в правом – французы. Чтобы пленные не встречались с немецкими рабочими, уже после нашего прибытия с противоположной стороны для пленных была выстроена массивная деревянная лестница на четвертый этаж. И мы ходили к себе в казарму, минуя столовую, не портили своим видом немецкий аппетит. Лестница доходила до площадки четвертого этажа, и мы, и французы попадали через это окно в казарму. Сразу бежать через нее мы не могли, так как от помещения казармы ее отделяла каптерка, напротив которой находилось помещение охраны.

В одно из воскресений нас не повели на работу в цеха. Мы остались в казарме. Один из нас случайно наступил на половую доску возле печки и обнаружил, что она плохо прибита. Подошел переводчик с полицаями и оторвали ее от пола. Потом оторвали еще две доски. Получился лаз на третий этаж. В него спустились полицаи. Через некоторое время они вылезли, держа в руках по бутылке вина. Нас всех переводчик предупредил, чтобы мы молчали. Если кто проболтается, то переводчик свалит всю вину на доносчика. Проем заложили досками и просили не наступать на это место.

В следующие дни эта троица еще несколько раз лазала на третий этаж. Они набрали еще вина, отрезы ткани и еще что-то. Так долго продолжаться не могло, так как немцы в любой момент могли обнаружить пропажу вещей и тогда наш побег не удастся. Решаем бежать в следующее воскресенье, предварительно сделав разведку.

И вот в одну из ночей, когда все в казарме уснули, Николай Тимошинов осторожно спустился в лаз. При каждом шорохе внизу мы вздрагивали. Вдруг немецкая охрана что-то услышит! Вслед за Николаем спустились Василий и я. Василию хотелось самому посмотреть путь побега. Спускаться нам было удобно, так как внизу под разобранными досками стояла упакованная в чехлы мебель. На нее-то мы и вставали, спустившись в дыру. Мы убедились, что пристроенная лестница только чуть-чуть была в стороне от окна третьего этажа. А самое главное – на окнах не было решеток! Сразу же мы проверили шпингалеты, легко ли они открываются. Окрыленные успехом, мы, радостные, вылезли обратно и аккуратно заложили лаз досками. Теперь нам осталось только ждать воскресенья. Предвкушая скорое освобождение, мы улеглись на свои нары.

Но суббота нам преподнесла неприятный сюрприз. В конце этого дня, на закате, немцы впервые за все время вывели нас, русскую группу, и французов на прогулку перед нашим зданием.

Наслаждаемся последними лучами закатного солнышка и, как можем, беседуем с французскими пленными. Среди них выделяется своей внешностью один, низкорослый, коренастый, с выпуклым лбом лысый француз. Его товарищи прозвали Лениным. Сходство усиливает его рыжеватый цвет волос. Где словом, где жестом выясняем, что группа из трех французов, во главе с «вождем пролетариата», тоже готовит побег. Мы предложили бежать вместе. Но неожиданно получили отказ. Они сослались на то, что мы плохо знаем немецкий язык. Мы, отойдя в сторонку, с тревогой обсудили это сообщение. Если кто-то попытается бежать до нас, то наш побег срывается. Тогда мы решаем бежать сегодня же ночью – другой возможности не будет.

Ночь началась неудачно. Авиация союзников в густых сумерках бомбила какой-то соседний город, и зарево долго полыхало в светлом летнем небе. Встревоженная бомбежкой охрана долго в эту ночь не спала, слышались голоса и шаги.

III

С 4 на 5 июня 1942 года, в ночь с субботы на воскресенье, мы вскрыли пол возле чугунной печки.

Вдруг один из пленных проснулся и подошел к нам. Мы предложили ему бежать вместе с нами. Он сказал: «Ребята, я очень ослаб и не хочу быть вам обузой. Я не смогу выдержать такой путь, тем более что недавно меня сильно избили немцы. Вы спускайтесь, а я за вами заложу доски. Счастливого вам пути на Родину!» Этого человека я давно приметил, да и немцы его «примечали» за внешность еврея. Часто они его били без причины. Стараясь не шуметь, мы спустились на третий этаж. Сразу же над нашими головами с тихим стуком закрылась досками брешь.

Осторожно спустились по шкафам, покрытым тканью и бумагой. Стараясь не делать шума, исследовали помещение третьего этажа. Нет-нет да и заденем предательски шуршащую обертку. Над нашими головами слышатся шаги и голоса немецкой охраны. Все может сорваться от малейшей нашей неосторожности. Подошли втроем к выбранному заранее окну. От волнения долго не можем справиться с тугим шпингалетом. Но вот наконец в душное и пыльное помещение ворвался свежий ночной воздух. Воздух свободы! Первым встал в проеме окна Василий и шагнул на лестничную площадку. Вот он уже протянул руку Николаю, тот шагнул на лестницу. Вот и мой черед настал. С замиранием сердца я шагнул в сумрак ночи. Вот мы уже втроем стоим на площадке. Осторожно, друг за другом, спускаемся по лестнице до первого этажа.

Шепотом посовещавшись, решаем навестить немецкую столовую, запастись провиантом. Дверь оказалась незапертой, и мы вошли в столовую. В зале расставлены столы и стулья. Кухня отделена от зала стеклянной перегородкой. Василий с Николаем подняли раму окна в перегородке и попали на кухню. Я придерживал раму, пока они залезали и были на кухне. Вдруг странный скрежет и шуршание заставили тревожно екнуть сердце. Оказывается… большие настенные часы готовятся отбить время. Ребята уже подают мне добычу: хлеб, масло, соль и спички. И еще небольшой кусок колбасы! Сосчитал хлеб – семь буханок, на первое время хватит. И в тот момент, когда ребята вылезали обратно через окошко, часы громко отбили два часа. Мы похолодели от неожиданности.

Быстро разделив между собой добычу, мы вышли в ночную темноту заводского двора. Справа от нас кусты и небольшие деревья образуют как бы зеленый островок. Решаем немного перекусить и обсудить заодно, что делать дальше. Верите ли, но я съел целую буханку хлеба за один присест! Потом мои товарищи обвинили меня в том, что я потерял ее. Но я тогда был так голоден, что буханка хлеба проскочила моментально с куском колбасы.

Во время нашего позднего пиршества мы вдруг заметили, что на нашем этаже в туалете зажегся свет. Ночью свет в туалете разрешалось зажигать только немцам. Вдруг заметят наше отсутствие! Мы замерли в ожидании. Свет погас, и мы поторопились быстрее продолжить путь.

Вот когда нам пригодилась куча камней и мусора в углу двора. Я первым подошел к куче. Один за другим взобрались мы на ее вершину. Теперь можно ухватиться руками за край кирпичного забора. Помогая друг другу, подтягиваемся на самый гребень. Затем, придерживая руками колючую проволоку, перешагнули по очереди на другую сторону забора. Повиснув на руках, прыгаю вниз, затем прыгают мои товарищи. МЫ НА ВОЛЕ!

Быстро, опасливо оглядываясь, перебежали на другую сторону улицы. Железнодорожный путь ведет от заводских ворот к городской окраине и дальше, за город. Мы пошли по шпалам. Я шел первым и нес под мышками две буханки хлеба.

Молодая луна хорошо освещает наш путь. Вдруг вижу, нам навстречу идет старик. Никак не ожидал я увидеть кого-нибудь в столь позднее время! Крикнул ребятам: «Немец!» – и побежали назад. Я споткнулся, упал, и одна из буханок выскочила у меня из-под мышки. Судорожно стал ее искать в темноте. Нашел! Оглянувшись назад, увидел, что нас никто не преследует. Мои приятели уже довольно далеко отбежали и дожидались меня. Коротко объяснил им причину задержки.

Выйдя за город, решаем свернуть с насыпи и идти на юг. Запомнилось только, что шли мы сначала полем, затем по болоту. Пересекли шоссе и углубились в густой ельник. Шли мы быстро, чутко прислушиваясь к ночным звукам.

Рассвет застал нас в молодом сосновом лесочке. Первые лучи солнца осветили вершины деревьев. Мы, усталые и возбужденные, ощутили наконец, что вырвались из проклятого плена! Ликование клокотало во всем теле.

СВОБОДА!!!

Немного отдохнув и перекусив, понимаем, что нужно как можно дальше уходить от места побега, но усталость сморила моих товарищей.

Солнце уже поднялось над вершинами и начало пригревать. Николай и Василий спали. Вдруг послышались голоса в лесу. Осторожно выглянул из-за папоротника и увидел на опушке леса, метрах в ста от нас, гуляющих детей. Разбудил я друзей и говорю: «Ребята, надо уходить глубже в кусты и там устраиваться на отдых». Забрались мы в кустарник, замаскировав ветками наше убежище.

Усталость взяла свое, и мы заснули крепким сном свободных людей.