Текст книги "Выжить и вернуться. Одиссея советского военнопленного. 1941-1945"

Автор книги: Валерий Вахромеев

сообщить о нарушении

Текущая страница: 3 (всего у книги 16 страниц)

Первый побег
^{(Украина, Тернополь, июль 1941 года)}

Солнце нещадно палит. Июльская жара выматывает военнопленных, растянувшихся колонной по пыльной улице Тернополя. В расстегнутых гимнастерках, в пилотках и без них, с шинелями под мышкой, с вещмешками и без них, идем мы, запыленные и усталые. Немцы тоже утомлены жарой, но все же периодически подталкивают отстающих прикладами и злобными окриками. Идем в неизвестность. Замыкают колонну раненые, которым достается от конвоя больше других. Здоровые по мере возможности помогают идти своим товарищам по несчастью, так как немцы могут пристрелить отставших красноармейцев.

Около низенькой православной церкви улица резко сворачивает вправо. Приближаясь к церковному кладбищу, я и другие красноармейцы слышим в голове колонны шум и озлобленные крики немцев. Подходим ближе и видим деревянные кресты на могилах немецких солдат. Захоронение совсем еще свежее. На каждом кресте повешена солдатская каска, но с одного из них она сброшена на землю. Да не просто сброшена, а еще и перевернута и осквернена испражнениями! Должно быть, до прихода нашей колонны никто еще не обратил на это внимания. Немцы от такого надругательства над могилами соотечественников пришли в ярость. Они стали бить всех пленных прикладами, вымещая свою злобу на безоружных людях. Они били и здоровых, и раненых, еле стоявших на ногах, измученных тяжелым переходом. Многие из них падали, но и упавших били коваными сапогами. Постепенно ярость утихла, колонну вновь собрали и погнали дальше.

Кривая улица, поднимаясь в гору, постепенно вывела нас на окраину города. Колонна замедлила шаг, подтянулась и остановилась. На пустыре, на окраине Тернополя, стоял большой четырехэтажный дом из красного кирпича. Впоследствии мы узнали, что до прихода немцев он служил казармой для красноармейцев. На пустыре были устроены спортивные площадки и плац. Еще висели бодрые плакаты: «Чужой земли нам не надо, но и своей ни пяди не отдадим!», «Крепи оборону, РабочеКрестьянская Красная Армия!».

Как больно было видеть нам, пленным красноармейцам, эти бравурные лозунги на фоне серых немецких мундиров! А перед войной сколько песен, статей, кинофильмов и другой агитации выходило! «Броня крепка, и танки наши быстры…» Где они, эти быстрые танки с крепкой броней? Где «самые лучшие и самые быстрые советские самолеты»? Видели мы их, но сожженными на обочинах дорог и на аэродромах. Даже трехлинейки образца 1898 года получил не каждый новобранец. Был приказ добывать оружие в бою, то есть взять у павших товарищей. Как такая армия могла воевать? Обидно нам было за нашу огромную и многострадальную Родину, жалко было молодых замечательных ребят, так рано сложивших свои головы! Эх вы, «великие политики», «отцы народов»! Вот такие печальные и горькие мысли проносились в голове.

Эта казарма, вернее, ее двор стал первым для нас концлагерем. Казарма была обнесена дощатым забором по всему периметру. Но с одной стороны забор был не достроен, видно, строительству помешала война. Там лежали бревна, доски и высилась куча песка.

Нас разместили во дворе казармы, а раненых загнали в спортивный зал, запретив нам входить в помещение. Нас покормили перловой баландой с кониной. Супом это пойло можно было назвать, лишь обладая большим воображением. Варили его на кухне во дворе. Да и такой-то баланды давали очень мало, лишь бы мы не умерли с голоду.

В один из дней немцы привезли в лагерь лошадиную тушу. Положили ее в каком-то сарае во дворе. Охрану не поставили. Изголодавшиеся пленные ночью залезали в этот сарай и отрезали куски мяса от туши. Затем их тайком варили на кострах и ели. Когда немцы спохватились, то от туши остался скелет и кишки. После этого случая они уже были осмотрительнее и поставили часового у сарая.

Лагерь стоял на горе, и поэтому нам были хорошо видны окрестности на юго-восток от него. Смотрели мы на волю из-за забора и невольно искали пути выбраться из неволи. Видно было далеко. На горизонте, скрываясь в голубой дымке, виднелась шапка леса, а ближе к городу змеилась, временами исчезая в зарослях кустов, быстрая речушка. Она пропадала из поля зрения у самого лагеря. Дни стояли жаркие, а ночи теплые. Дождей не было, и мы не испытывали неудобства от сна на свежем воздухе.

Однажды утром, когда мы доедали свою баланду, к нашей группе подошел высокий немецкий ефрейтор. Он тростью выбирал, кому из пленных идти с ним на работу. Вот трость опустилась и на мое плечо. Я встал в строй отобранных для работ по лагерю. Подошел конвой, вооруженный винтовками. Пленных разделили на группы по четыре – шесть человек. Через переводчика ефрейтор объяснил нам, что мы будем достраивать дощатый забор вокруг лагеря. Подошли к углу забора, где были бурьян и крапива. Мне и моему напарнику выдали лопаты. Нам нужно было копать ямы под столбы.

Копаем и тихонько переговариваемся. Парень оказался лейтенантом, родом из Воронежа. Хотя на гимнастерке и не было знаков различия, было заметно, что он из командного состава. Это видно было по галифе с красной полоской и по довольно длинным волосам (рядовые были острижены наголо). Слово за слово, и разговор перешел на возможность побега из лагеря. Я изъявил горячее желание скорее вырваться на свободу. Обсудили, орудуя лопатами, варианты побега. Я предложил бежать на юг, идти вдоль речки, минуя город, а затем уже повернуть на восток. Лейтенант не согласился, ссылаясь на то, что мы потеряем много времени. Он сказал, что пойдем через город, так как таких, как мы, много сейчас бродит вокруг, и на нас не обратят внимания. Пришлось согласиться, полагаясь на его опыт командира.

В это время наш конвоир, пригретый солнышком и разомлевший, перекуривая, оживленно переговаривался с другим солдатом. Оба они расстегнули мундиры и сняли ремни, лишь изредка поглядывая на нас. День уже клонился к вечеру, и солнце скатывалось в сторону заката. Красновато-оранжевые лучи его уже не припекали. Тени становились длиннее.

Улучив удобный момент, мы ползком, через бурьян, обжигаясь крапивой, скатились вниз по склону. Внизу обернулись – все тихо, никакой тревоги. Пригибаясь, бежим, стараясь использовать кусты для прикрытия. Держим направление в сторону городского моста через реку.

Вот вдали увидели бревенчатый мост. Мы решаемся выйти на дорогу, ведущую к нему. На шоссе вливаемся в поток беженцев и машин, движущихся к мосту. К этому времени солнце уже село и наступили сумерки. Мы уже удачно перешли мост, когда к нам навстречу вышли трое в гражданской одежде. На рукавах у них были желтые повязки. На плечах висели наши русские винтовки. Они по-украински спросили у нас документы. Не успели мы сказать: «Товарищи, какие у нас…» – как при этих наших словах они выругались по-украински и наставили на нас винтовки. Один из них, подняв винтовку вверх, несколько раз выстрелил. Тогда мы поняли, что нарвались на западноукраинских националистов. Они были очень озлоблены присоединением Западной Украины в 1939 году к СССР.

Вскоре на выстрелы прискакали несколько всадников из военно-полевой жандармерии. Тот, который стрелял, наверное старший в патруле, что-то объяснил жандармам по-немецки. Нам велели снять сапоги, и, подгоняемые пинками всадников и смехом полицаев, мы двинулись в обратный путь. Миновали мост, и дорога пошла в гору. Жандармы пустили лошадей рысью, заставляя нас плетками бежать впереди. По дороге они весело переговаривались, видно обсуждая удачную поимку беглецов.

Бежать в гору босиком невыносимо тяжело, пот заливает глаза, спотыкаемся, падаем и вновь бежим, в кровь сбивая ноги.

Дорога свернула влево, и вдали мы увидели ворота нашего лагеря, будку охраны. При нашем приближении из караульной будки вышли несколько солдат. Немного переговорив, жандармы передали нас лагерной охране. Два немца схватили лейтенанта и, заломив ему руки за спину, подгоняя пинками, повели в сторону открытой двери подвала. Он находился под казармой.

Настала и моя очередь. Мне также заломили руки за спину и подвели к открытому дверному проему. Крутая лестница вела в подвал. Неожиданно я получил сильный пинок сзади и полетел вниз. Но получилось так, что в тот момент немец, державший мою правую руку, не отпустил ее. Уже падая, почувствовал в плече резкую боль и хруст. От неожиданной и резкой боли вскрикнул и скатился по ступенькам вниз. Мне вслед полетели мои сапоги и шинель.

Пытаюсь встать и вправить вывихнутую руку, но острая боль пронзила как током. Правая рука повисла плетью и не слушается. В подвале горит тусклая лампочка, цементный пол усыпан мукой. По всей вероятности, здесь хранятся запасы муки или мелют зерно. Ко мне подошли два немца. Один из них – высокий и тощий, а второй – маленький и толстый. Оба в холщовых фартуках и сапогах, припорошенных мучной пылью. Похожи они были на популярных тогда Пата и Паташона. Жестом мне приказали взять свои вещи и идти вперед по длинному коридору. По обе стороны были двери кладовых.

Когда я дошел до конца коридора, меня втолкнули в просторное помещение, заполненное до потолка мешками с мукой. Там уже шел допрос лейтенанта. При ярком электрическом свете я увидел сильно избитого моего товарища по побегу. Его допрашивали двое. Посреди комнаты стоял табурет, один немец стоял, а другой сидел на мешке. Поочередно следовали команды: «Сесть!», «Встать!». Если лейтенант задерживался с выполнением команды, его били кулаками, а упавшего добивали коваными сапогами. Из всей немецкой речи я мог понять только слова «комиссар» и «коммунист». Очевидно, немцев, как быков на корриде, бесили красные лампасы командира. Лейтенант уже не мог держаться на ногах, и его под руки уволокли два солдата.

Вот настал и мой черед. Первые слова допроса были: «Комиссар? Комсомол?» Я отрицательно покачал головой, держась за больную руку. Рука нестерпимо болела. Боль, пульсируя, разливалась по телу. Удар сзади свалил меня на пол.

Немцы вдвоем бьют по животу, по спине – по чему попало. Это занятие их очень забавляет. Чувствую сильный запах винного перегара.

Вошли еще двое – те, что увели лейтенанта. У каждого из них в руке было по крепкой деревянной палке. Они о чем-то с азартом рассказывали моим палачам. Те, вдоволь насмеявшись, продолжили прерванное занятие. Опять меня сбили с ног. Один из них сапогом наступил мне на шею, прижав мое лицо к цементному полу так, что стало трудно дышать. Двое подняли мешок с мукой и положили его на меня. Затем другой мешок. На эти мешки взобрался тот, который наступил мне на шею. Сильно болела рука, разбитые губы распухли, из левого уха текла кровь и капала на цементный пол. Под тяжестью мешков и немца я почти задыхался. В довершение пытки меня стали бить палками по пяткам. Удары сыпались все чаще и сильнее. Я уже не ощущал отдельных ударов, они слились в одну жгучую и пульсирующую боль. Постепенно мое сознание угасло…

Очнулся оттого, что меня облили водой, подняли и положили на мешок. Стоять я был не в состоянии. Казалось, что ноги мои опущены в расплавленный металл. Перед глазами плыли радужные круги и все раскачивалось кругом и расплывалось. Через некоторое время пришел переводчик. Он сказал, что били меня по ногам, чтобы я больше и не думал бежать. А если такое случится, то меня расстреляют на глазах у всего лагеря. Чтоб другим неповадно было. Затем два солдата отволокли меня в темное соседнее помещение и бросили туда же мои вещи.

Провел я там два дня без еды наедине со своей болью. Никто ко мне не заходил. Утром третьего дня пришел переводчик в сопровождении двух немцев. Он еще раз повторил то же, что сказал после наказания. Добавил, что немцы меня прощают и переводят к раненым в спортзал. Они ушли.

Прошло некоторое время, возможно несколько дней, и в мой каземат вошли двое пленных. Осторожно они подняли меня, но я все же вскрикнул от боли в плече. Оно за это время сильно опухло. Вынесли меня на яркий солнечный свет. И, несмотря на боль, радость переполнила меня: Я ЖИВ!!!

Внесли меня в помещение спортзала. Удушливый смрад от гноя и крови. На полу вповалку лежали раненые красноармейцы. Для перевязки они могли использовать только свое нижнее белье. За тяжелоранеными ухаживали те, кто мог еще передвигаться. Невыносимая вонь заставила меня почти ползком выбраться на свежий воздух. Там меня встретили расспросами мои товарищи: где я был? что случилось? Рассказал о неудачном побеге и наказании. Они, чем могли, накормили меня и, уложив здесь же, на земле, укрыли шинелью.

Медленно заживали побои. Еще долго я не мог ходить, так как ноги распухли и не слушались. Больше всего донимала выбитая рука, хотя мои товарищи несколько раз пытались ее вправить. Но молодость брала свое, и жизнь продолжалась…

Примерно через неделю, в полдень, всех, кто мог ходить, построили в колонну. Пленных повели через весь город на железнодорожную станцию. Там нас уже поджидал состав из товарных вагонов. Он состоял из платформ и крытых полувагонов. Они чередовались: полувагон, две платформы, полувагон и так далее. На тормозных площадках полувагонов были установлены пулеметы, а на крышах прожектора. Перед посадкой немцы через переводчика предупредили, что стрелять будут без предупреждения, если кто-то посмеет подняться со своего места. Сидим и ждем отправления. Уже стало темнеть, когда состав, лязгнув буферами, медленно тронулся в путь. На запад, в неизвестность…

Стучат колеса. Ярко светят прожектора. Мимо в ночной темноте проносится наша земля, захваченная врагом. Перестук колес не умолкает, ни одной остановки, никаких ориентиров. Под утро остановились в предместьях Львова. Конвой разрешил нам немного размяться, не отходя от вагонов. Местные жители с любопытством разглядывают нас. Хочется пить. Кто-то из пленных просит принести воды. «Сталин напоит!» – со злобой ответили ему. Привал окончен, опять залезаем на платформы. И стучат колеса, стучат: на запад, на запад…

Этап
^{(Перемышль – Ярослав, июль 1941 года)}

Наш товарняк прибыл в город Перемышль к полудню. Немцы согнали нас, подгоняя бранью и пинками, на товарную площадку возле вокзала. Стоим мы в ожидании и видим, что к перрону подходит пассажирский состав. На платформе и на железнодорожных путях под немецкой охраной работают евреи. Это мужчины и женщины разного возраста с желтыми треугольниками на груди и на спине. Они убирают мусор на платформе и путях. Кто-то подбирает мусор метлами и лопатами, а кто-то – просто руками. Из подошедшего состава начинают выходить сами и с помощью санитаров раненые немецкие солдаты. Они прибыли с востока. Невольно стало радостно от мысли, что бьют их наши товарищи на просторах России! Из вагонов выходили на костылях, с перевязанными головами, с руками на перевязи люди в серой форме – наши враги. Тяжелораненых выносили на носилках санитары. Но вот несколько санитаров подошли к евреям-уборщикам и заставили их выносить раненых на себе. Презрение к евреям немцы выражали по-разному: одни старались пнуть ногой, другие плюнуть в лицо. И такое скотское отношение к подневольным и униженным людям, оказывающим им же помощь!

Постепенно вагоны опустели, и раненых погрузили в санитарные машины. На платформе остались только советские военнопленные. Немецкий конвой, подгоняя ударами прикладов, «помог» нам построиться в колонну, и мы двинулись в сторону города. По пыльной дороге идем недолго. В стороне от дороги стоит разоренная церковь. Вокруг нее следы недавнего пребывания здесь немецких войск: пустые ящики от снарядов, разбитые телеги, мусор. Нашу колонну пленных загнали в церковь и заперли за нами тяжелые кованые двери. Внутри просторной церкви немцами была устроена конюшня. Вдоль стен были построены стойла для лошадей. На полу конский помет, солома, битые стекла и следы недавнего пожара. Располагаемся на грязном полу, кому повезло – на соломе, а кто и так, постелив свою шинель. Измотанные долгой дорогой, голодные, мы забываемся сном.

Утро. Наскоро покормив баландой из походной кухни, конвой построил нас в походную колонну. Опять идем пыльной дорогой окраиной Перемышля. Война почти не оставила здесь своего следа. Мосты, через которые мы проходили, остались невзорванными, дома неразрушенными. Вдоль дороги немцы уже успели установить свои дорожные указатели и плакаты. Один из них мне хорошо запомнился. На нем был изображен немецкий солдат-освободитель, пронзающий штыком красноармейца, убившего ребенка. Благородное лицо арийца и в зверском оскале лицо нашего солдата… Какая нелепица!

Город кончился, и мы идем дорогой вдоль широких украинских полей. Время к полудню. Солнце нещадно палит, мучает жажда, но привала все нет и нет. Колонна вытянулась вдолБ шоссе, усталые ноги заплетаются. В хвосте колонны слышатся винтовочные выстрелы, охранники добивают обессилевших раненых. Ударами прикладов по нашим спинам конвоиры заставляют идти быстрее, подтянуться. А навстречу нам идет поток немецкой военной техники и грузовики с солдатами. Они потешаются, глядя на нашу колонну, с любопытством фотографируют. И проносятся мимо машины, обдавая нас пылью и копотью.

Вот первые ряды остановились, остальные постепенно подтягиваются. Сами немцы уже устали и разрешили нам оправиться. По обе стороны дороги мы разошлись по картофельным полям.

Привал недолог. Опять строимся в колонну, но некоторые из пленных далеко отошли в поле. Два конвоира вскидывают винтовки и почти одновременно стреляют. Мы видим, что два наших товарища остались лежать неподвижно среди невысоких кустиков картошки. Остальные бегом спешат в строй. И мы под палящим солнцем продолжаем свой скорбный путь…

На закате солнца мы приближаемся к одиноко стоящему у дороги дому. Вернее, от дома остались одни только наружные стены, остальное все сгорело. Здесь, видно, уже ждали нас. Рядом с развалинами расположилась походная кухня с баландой для нас. Повар с закатанными рукавами мундира большим черпаком разливал баланду. Он, потешаясь, смеялся над нами, ведь почти ни у кого не было с собой посуды. Мы подставляли свои пилотки, шинели. Устраиваемся. Кто – на кирпичах, кто – на обугленных бревнах, а кто – прямо на земле. Пленные руками выгребали из пилоток и шинелей остатки баланды, стараясь утолить голод. И вот, несолоно хлебавши, опять выстраиваемся на дороге для продолжения пути. К вечеру поток транспорта несколько редеет. Движение на шоссе затихает.

Солнце уже зашло, и наступили сумерки, когда наша нестройная колонна подошла к наскоро построенному лагерю. Посреди степи на столбах натянута в несколько рядов колючая проволока. Створки ворот тоже густо затянуты колючей проволокой. По углам забора стоят вышки с пулеметами и прожекторами.

Колонна пленных медленно проходит вдоль забора. По другую его сторону стоят наши «отцы-командиры» в расстегнутых кителях и гимнастерках, без пилоток и фуражек. Грустное зрелище! Проходим мимо и слышим из-за колючей проволоки: «Ребята, где фронт?!» А из колонны отвечают: «А это вас надо спросить, где фронт! Воевать-то собирались на чужой территории, малой кровью!» Что они могли нам ответить?

Из всех командиров мне запомнился особенно ярко один. Он стоял у самой проволоки, держась за нее руками. Среднего роста, коренастый седеющий мужчина в выгоревшей на солнце гимнастерке. У него, как и у большинства пленных командиров, были сорваны знаки различия. А выдавали его принадлежность к комсоставу лишь красные лампасы на галифе.

Он напоминал мне подбитого орла, погибающего, но полного решимости бороться! С надеждой он обращался ко всем, проходившим мимо, с вопросом о положении дел на фронте. Видно, он попал в плен в первые дни войны, возможно еще на границе. Как обидно было ему слышать упреки от пленных красноармейцев в неподготовленности армии к войне!

Лагерь разделен на две части колючей проволокой. В одной части были собраны командиры Красной армии, а в другой рядовые красноармейцы. Бараки были построены совсем недавно и еще желтели свежим деревом. Уже в густых сумерках колонна серой бесформенной массой втянулась за колючую проволоку лагеря.

Нас загнали прикладами в тесный барак. На ночь всем едва хватило места, чтобы расположиться сидя на корточках. Пленные сидели прямо на полу барака, тесно прижавшись друг к другу. В бараке было темно и душно, тяжело дышать. В разных концах барака слышались споры и ругань из-за места на полу. Пол был выложен красным кирпичом. Параша стояла в тамбуре, и если кто-то поднимался со своего места по нужде, то обратно уже вернуться не мог, так как его место уже было занято.

Вдруг громко и уверенно зазвучал чей-то голос: «Товарищи! Будьте стойкими! Наше отступление временное, скоро мы погоним эту сволочь с нашей земли! Не падайте духом, товарищи!» – закончил он с пафосом. Всеобщая тишина. Каждый обдумывал сказанное. Затем посыпались вопросы: «Где линия фронта?», «Где наша авиация, где наши танки?», «Почему нас погнали на фронт без оружия?». Этот шум услышали немцы и стали стучать в стену барака. Разговор продолжался шепотом, но постепенно затих.

Усталые и измученные люди впадали в тяжелую дрему. Согревала их лишь мысль, что не все потеряли уверенность в нашей скорой победе. Надо крепиться, надо выстоять!