Текст книги "ДеньГа. Человек в море людей. Часть 3. Истинник"

Автор книги: Валерий Семисалов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 4 (всего у книги 7 страниц)

37 руб. 40 коп. Мы с сестрой

– Вить, ты… правда не передумал?

Табунов вздрогнул: там, где сидела жена, теперь оказалась сестра. Подсев к нему вместо отошедшей Светланы, Татьяна смотрела на него испытующе, покусывая ярко прорисованные губы. О… да она, оказывается, вся истомилась этим вопросом, она буквально изнывала от страха, что он действительно может передумать.

Табунов вздохнул и огляделся. За столом они остались вдвоём – из кухни доносилось звяканье посуды, со двора – громкие хмельные голоса отца и зятя.

– Ну а если и передумал? – устало бросил Табунов.

– Ну вот так и знала, – ойкнув, заныла Татьяна.

– А ну ша! – рассвирепел он, с внезапной гадливостью морща лицо. – Ты ж сама хотела этого! Нет? Перед моим отъездом кто сопли развёл?!

– Нет! нет, Витенька, братик, то ж – со страху, по глупости. А… а… Ты знаешь, как я боюсь её, она же… – Татьяна проглотила ругательства, на мгновенье поперхнувшись ими. – И… и… да ты ж сам так далеко втянул меня, какого дьявола тогда… Надо, братик, обязательно надо. И ведь готово уже всё, лишь… Ну ты сам подумай, по-хорошему подумай. Что – начальник ты теперь? Так и леший с тем. Что меняет-то? Ты ж сам говорил: риска – никакого. Всё – тютелька в тютельку. Даже если не получится – никаких ниточек-верёвочек к нам. Так? Ну – так?

– Ну…

– Вот тебе и ну! Чё ж ты, как этот на сковородке?

– Да нишкни ты!.. какая сковородка? Что ты всё суетишься? Небось и деньги уже все наперёд распределила, а? А в долги ещё под них не влезла?Дура! – прошипев всё это, Табунов свирепо уставился на сестру. – Да не поджимай, не поджимай губёнки-то. Дура и есть! Что, разве умно с этим сегодня ко мне лезть? Может, сегодня, в мой день – могла бы и потерпеть? Или невтерпёж?

– Измаялась, Вить… Оказывается, тяжело-то как это. Скорей бы уж, что ли. Сил нет каждый день ходить, смотреть на неё. Или так уж, или эдак. Как посмотрит на меня, так и… ну всё, думаю, знает! Вон посмотрела как…

Табунов смягчился.

– Ладно… ничего я не передумал. Додумываю – да. А додумывать и передумать – не одно и то же. Крепко-накрепко думаю я, поняла? Потому что – не идиот. Лучше сейчас всё додумать, чем потом… Когда уже поздно… Поняла?

Сестра кивнула с готовностью.

– Хорошо, братка… Вот и ладно. Пойду я… с посудой матери помогу.

Провожая взглядом сестру, Табунов подумал: «Интересно, а что она испытывает? Неужели только страх, что я могу передумать? Ах, да… Ещё и Зимнякову свою, Райпо эту, боится…». Ему вдруг захотелось окликнуть сестру, вернуть и спросить, вытянуть из неё – а чего ты ещё боишься? Мучает ли тебя ещё что-то?..

Вдруг стукнула форточка, и Табунов увидел в окне отца.

– Витю-ха! – заговорщицки подмигнул он, протискиваясь головой в форточку. – Ты это чего тут? Один сидит, – обратился он уже к зятю, чья фирменная физиономия тут же прилепилась носом к стеклу. – Надо поддержать. Витю-ха! Сын, держись! Счас идём – наливай!

И вдруг заорал песню дурным голосом:

– «Вот кто-то в г-о-о-орочку-у-у-у поднялся-я-я-я-Я!» Ха – кто-то! Это у вас там – ктой-то! А здесь вам – не ктой-то! Здесь – сын мой! поднялся!

37 руб. 50 коп. Не хочешь работать хребтом, работай позвоночником

– Ба-тя! Дорогой ты мой старикан! Ты думаешь – что? Ты думаешь это вот,

за что пьём… мы… за что пьем сегодня – это вот только этим заработано? –

Табунов постучал костяшками пальцев себя по лбу, – и этим? – похлопал по шее. – Фиг! Это ещё и вот этим!

И он заобхватывал себя – за одно плечо, потом за другое, силясь достать до позвоночника и провести по нему пальцами. Долго не выходило, пока не догадался завести руку снизу.

– Вот! вот! вот! и этим! Нет, н-е-е-е-т, батя, не хребтом – хребтом, это когда мешки тягают. Позвоночником! Какая разница, говоришь? Э-э, разница большая. В армии, когда служил… Вот там мы и прозывали «позвоночниками» тех, кто гнулся перед начальством. Они, знаешь, какие эти «позвоночники» – гнутся, бать, как шланги, и – на полу-сог-ну-тых-х-х! Ну, точно! Глядишь – одна «сопля», лычка то есть, на погон, другая, третья… но, бать, клянусь – там я не гнулся. Потому как – противно! А вот на гражданке… О, гражданка! Она, бать, совсем другая статья. Армия, она – что? Она временная. А гражданка – эге, она… она уж по гроб жизни. Гражданка-то… Ну, бать, бать, ты… ты подожди. Ну, знаю, знаю я, как ты… Ну да, сам же и рассказывал. И это… Ну, бать, подожди… Подожди, говорю! Тьфу ты! Хорошо, говори, коли приспичило… Тебе чего? Водки? А с катушек не того? нет? Ну, давай по маленькой, бум здрав бояре… Ф-фу!! Ёёё… Ух! Гадость какая… Ты закусывай, закусывай, бать. Заешь, заешь, говорю, бать, а то у тебя глаза уже разные. Ничего? Ну-ну…

Да не ори, не ори, мать со Светкой разбудишь… Ну вот… На чём я того… остановился… А! Завод, значит. Ты думаешь, бать, диплом и голова на плечах – это пропуск в люди, да? Чёрта с два, это тебе только кажется. Нет, и диплом, и голова – хорошо, конечно. Но только при условии, что голова твоя – есть продолжение позвоночника. Сечёшь? Ну да, ну да, бать, только… нет, ты прав, чего там, но… бать! оно ж всё сложнее.

Ну вот, к примеру… к примеру, приезжают наши кураторы из министерства. Куда их сразу? Конечно, не на завод. Есть там у нас… Вернее – был, был, сейчас-то прикрыли лавочку, со страху… Думаю, временно… Говорю, есть у нас один хитрый домишко… гостевой… на берегу, так сказать. Шашлыки, коньячок… всё прочее, что полагается… Я-то, разумеется, ни сном. Ни духом. Работал себе, кульман-то он ведь ба-а-льшой, если хорошенько стараться, так из-за него ни черта ж не увидишь, всё чертишь, чертишь – инженер, понимаешь! Конструктор! Чертила! Ну а тут мы как-то пикничок, значит, сообразили, всё бюро, значит, на природу. Ну а ты, бать, знаешь, я в шашлыках толк знаю, жарю – так ой-ё-ёй, за уши тяни – не оттянешь. Ну и вот… порадовал коллег – да и забыл. Опять себе работаю, черчю, чертю… черчю… тьфу! Вычерчиваю, значит. Стараюсь, в общем, идеи кой-какие генерирую, и знаешь, вроде получается. Рацухи наклёвываться стали, а вскоре первое изобретение сделал. В общем, старался, не ленился. А что? Работа мне нравится, люблю, можно сказать.

Во-от, а тут вакансия старшего инженера нарисовалась. Ну, думаю, моя. Кроме меня – некому. Были, правда, в бюро ещё два молодых, но – так, пустышки. Да старый один, но тот железобетонно вне игры, ленив, как сто ленивцев. Стало быть, я и приготовился к повышению, и вдруг – бац! бац! и мимо. Старшего дали одному из пустышек. У него, видите ли, дядя где-то там…

Да! А до того ещё ко всему прочему начальник бюро ко мне подъезжал, ну, когда я изобретение-то сделал. Могу, говорит, расчётом помочь, да и вообще – без соавтора несподручно, дескать. Ух-х, гнида, он уже одного нашего так оседлал да и поехал, мне потом порассказывали. А со мной – не вышло. Вот он и… Обломил мне повышение категории… Ну да хрен с ним. Тем более, что я теперь в его кресле… ха-ха! с сегодняшнего… нет, пол-второго уже, утро почти… со вчерашнего, стало быть, дня. И что важно – всё по-честному, бать. Не подсиживал. Сам, дурачина, свалился. Всё спиртяга заводской… Прощали ему, прощали, а теперь вот не простили. На пенсию – с почётом. И правильно сделали. Да, бать? Ха-ха-ха!

А! Так я, значит, о шашлыках. Приезжают как-то опять эти…. Министерские. Ну и, как положено, встречу им. И ни с того, ни сего попал я вдруг в «команду», да ещё – первым номером. «Команда» какая? Ну, бать, как какая – продукты закупать надо? Домик подготовить? Застолье организовать? Во-во, она самая – прислуга. Ты, бать, не в бровь, а в глаз. Прислуга с высшим образованием, с дипломами инженеров. А я туда угодил по той счастливой причине, что главный наш кулинар-умелец на то время слёг, прихворнул, значит. Ну, тут кто-то и вспомнил те мои шашлыки на пикнике. Да, бать, так я и оказался в той «команде»…

Постой, бать, да постой, говорю! Не был я лакеем! А вот так – не был, и всё! Ну, шашлыки жарил, да, и что тут лакейского? Нормальное мужское дело – мясо изжарить. И картошку к нему сварганил так, как никто кроме меня не умеет. Лакейское – оно в другом заключается, бать. Сейчас поймёшь.

Объясняю: «команда» согласно заведённого порядка всегда обедала отдельно. В людской, так сказать. А я, как узнал это, сказал себе: я не я буду, но за одним столом с «барами» сидеть буду! Мне уж доложили тогда: тот, кого я заменял, обычно представал перед этими, гостями и нашими начальниками, с распаренной, усталой, но осчастливленной по гроб жизни рожей и чуть ли не с поклоном ставил на стол главное своё блюдо – поднос с шашлыками. Его покровительственно хлопали по пропотевшему плечу, благодарили и неискренне звали за стол. В ответ он также неискренне отнекивался и почтительно удалялся в «людскую». Ритуал! Ну а там он ахал пару стаканов водяры и принимался клясть злодейку-судьбу. Ещё бы! Его ведь как наградили за шашлычное мастерство старшим инженером лет десять назад, так он в этом чине и пребывал. А чего он, собственно, ещё хотел? Он же сам туда – в людскую – загнал себя. А я – дудки! Батя! я знаю, где моё – моё! – место.

Ну вот, прежде чем, значит, шашлык дошёл до кондиции – я за семь минут до готовности поручил переворачивать шампуры помощнику, а сам быстро выкупался в реке, переоделся в заранее приготовленную смену одежды – всё свежее, отглаженное, и – вперёд. Так вот, бать! Я, занеся шашлыки, не делал счастливо-усталую рожу и – тем более! – не стал отнекиваться, когда пригласили за стол. Я сел, бать, и через час там освоился. Я, бать, не лез со своим разговором, но если меня спрашивали – охотно и нескучно отвечал. Шуткам смеялся, и сам шутил. На производственные темы – это вообще песня, ты знаешь, бать, я люблю и умею о заводе интересно рассказывать.

В общем… В рот я там никому не смотрел, позвоночник держал прямым. Прям был мой позвоночник – веришь, бать? Прям! чёрт возьми… Но – гибок…

После их пятой рюмки, а моей – только второй (я по целой-то не люблю заглатывать, ты знаешь), пил я уже с кем-то на брудершафт. Кто-то мне чего-то уже сулил…

Но, бать, я не дурак, я знаю, что русского человека в застолье не стоит так уж буквально понимать. Он проспится, и очень может даже статься, что, встретив тебя вскоре на улице, даже не поздоровается. И не потому, что западло ему с тобой здороваться, а потому, что – не узнал! Но это – после первого застолья. После второго, максимум – третьего не только поздоровается, но и шляпу приподнимет, и руку подаст, и на заметку возьмёт. Ну а раз взяли тебя на заметку, раз зацепился за их внимание – не зевай, подтягивайся! А чтобы подтянуться и – выбраться, тут, бать, мускулы нужны, профессиональные мускулы. Наращивать их надо. Ну, я и наращивал. Ты знаешь, как я впахивал – по четыре часа, бывало, неделями спал! Пониженное давление схлопотал… Ты помнишь то моё изобретение?

37 руб. 60 коп. Р-раз! – и в дамки!

Бать, ты что, спишь, что ли? Ну-у, бать… Ну, тогда давай по койкам. Вставай. Вставай, вставай. Вставай, говорю! Вот так, пошли-и. Я тебя сегодня уложу на веранде, мать постелила тебе там. Знала, что укушаешься сегодня. Да и я не лучше. Тоже… Но ведь повод какой, а бать? Ну-ну, что за спотыкач, не спотыкайся, чуть не уронил я тебя. Так, стоп! Прибыли. А ну-ка, дай я тебя раздену. Та-а-к… Всё? Всё? Порядок, батя? Ну и спи тогда. Спи давай.

Эх-х, батя, батя… Ведь если по большому счёту – мура всё это, мура-а… Точно тебе говорю… Карабкаться – противно, бать, с души воротит. Я ведь это – я себя утешаю только. Дескать, с барами за одним столом сижу. Какие баре, бать? Они ж тоже все хребтом работают. Перед своими барами. Только не тем, на каком мешки таскают – не-е-т, здесь другой хребет – внутренний. А, я ж говорил – позвоночник… Беседовал, бать, я с ними – скучно, бать, скучно. Они ж не о деле думают, даже когда о деле говорят. Мы же с ними такими, с этакими, знаешь, в каком этом самом уже сидим? Советское – значит, лучшее. Тьфу! А! Чего уж там…

Бать, так может, чем так-то вот подличать – по отношению к себе к самому ведь подличать приходится, бать, понимаешь? Как ни называй это иначе, а по сути-то… А ну как потом это и на других перекинется? Жизнь-то, если так-то вот жить – она ж заставит, зараза, и дальше… Так не лучше ли… Вместо мелкой, размазанной по всей жизни подлости… Взять, и один раз… Р-раз! – и сразу в дамки! Нет… Какие дамки… Мужик я или кто… В ферзи! Нет… Опять дамское… Так куда… это самое… Мужик попадает… После этого, когда – р-раз!.. Не пойму чего-то… Эх-х, полным полна моя коробочка!.. Донести бы, не упав!..

Глава 38

Век XXI, десятые

Разоблачение любви

– Не подерутся?

– Он её любит, она его любит.

– Значит, подерутся…

(Вампилов. «Утиная охота»)

Начиная с этого места счётчик Небесного Таксиста-гондольера начал работать с перебоями – в нём что-то вдруг скрипнуло-пискнуло, и через пару секунд защёлкало как-то не так, как прежде; рубли с копейками в электронном окошечке згинули, и вместо них появилось нормальное: «Глава 38». И далее – просто цифирки побежали, без рублей-копеек. Ну ладно, сказал я себе, так значит и надо. Посмотрим, насколько Небесного Таксиста, этого гондольера штопаного, хватит – возить нас без привязки ко всеобщему эквиваленту.

38. 01. Сошлись лягушка с ванькой-встанькой…

О, Небо! Умоляю мне простить

Упорное к мужчинам отвращенье!

(Карло Гоцци. «Турандот», перевод М.Лозинского)

После ночных посиделок с Ладимиром проснулся я поздно. Настолько поздно, что приспел как раз к обеду. Одна из хозяек меня покормила, опохмелила домашним пивом, какого я и не пивал-то никогда, и всё это она проделала так легко и дружелюбно, с шутками-прибаутками, что я растаял, рассиропился, что твой грушевый сироп. В моём доме со мной уж давно так не обходились. Так давно, что и не припомню, было ли подобное вообще когда-то.

Ну и, как часто это бывает, напряжение, державшее меня в своих тисках уже не первый месяц, вдруг резко отпустило – и я поплыл. Мне стало тепло, уютно и лениво. И как-то так само собой вышло, что забрался я опять в свою постель да и уснул. Мгновенно.

Проспал я до вечера, почти до самого ужина – разбудил меня вернувшийся с работы Вернигора. Он выглядел уставшим, но довольным. Поев в кругу семьи, мы снова удалились с ним в «кают-компанию», и снова потёк разговор.

– …Ладимир, ты прости меня… Уверяю тебя, не в моих привычках лезть в чужую жизнь… Тем более семейную… Хотя, что это я… Твоя жизнь – не чужая мне… Несмотря на разлуку… Даже такую, в пол-жизни разлуку… Веришь, нет? Ну а если веришь… скажи… Мне правда это очень важно… Не из праздного любопытства, вовсе нет. Ты меня понимаешь?

– Гойда, у тебя язык за зубы запинается. Успокойся, друг мой! Я прекрасно понимаю, что две лады в моём доме – это не вопрос частной, семейной жизни, в которую «Не сметь совать свой нос!» Это называется – смена жизненной концепции. И на твоём месте я бы тоже… как бы это сказать… впал в озадаченность, что ли.

– Да какая озадаченность – в прострацию я впал! Ты же не знаешь, откуда я к тебе прилетел! Я из полной катастрофы своей семейной жизни к тебе прилетел! Я там с женой в одном-единственном экземпляре запутался, приезжаю к тебе – а у тебя тут целый гарем. Две жены – это как? Как тебе это удалось? А главное, как тебе продолжает это удаваться?! Я же вижу – ладно живёте. И меж собой они обе-две ладят. Это как? Невероятно, но факт: две хозяйки в доме. Две жены – и не восточные, а самые что ни на есть русские! – одновременно. За одним мужем. Колись, старый распутник! Как ты докатился до таких потрясения общественных устоев?

– Ага, это ещё разобраться надо, кто – распутник. Я, или все вы, которые при единственной законной жене с противозаконными любовницами кровати расшатывают. Ну а насчёт общественных устоев… А тебе не кажется, что это – давно уж не устои? А – застои? Застоялась вода в вашем общественном пруду. Загнила. Да и не пруд это уже – болото…

Вернигора махнул огромной своей ручищей, и лёгкий порыв воздуха, вызванный этим кратким мощным движением, овеял мне лицо. Вдруг захотелось всё-всё ему рассказать – поведать то, чего я никогда и никому. Никогда и никому! Что ж, теперь – или никогда…

И я начал рассказывать:

– Моя первая жена однажды на мой отчаянный вопрошающий крик души и распалённой плоти – дело было в постели – «Да любишь ли ты меня, в конце-то концов?!» – честно ответила: «Нет, наверное». – «А что же тогда держит тебя со мной?» – помнится, изумился я. И получил незамысловатый ответ: – «Не знаю. Привычка, наверное… Просто привыкла, понимаешь?»

– Глупая, – поморщился Ладимир. – Разве можно такое мужу говорить?

– Год после этого мы искренне пытались, что называется, склеить разлетевшееся черепки. Точнее, больше пытался я. А ей было как-то… Ну, вроде того, что получится сохранить – хорошо, а не получится – да и плевать. У меня вообще было ощущение, что она отвращение ко мне питает. И даже больше – не ко мне только, а вообще – ко всем мужикам. Ну… В конце концов развелись. А через полтора года встречаемся случайно, и она мне вдруг признаётся, что после меня у неё ни с кем не получается. «Я им всем говорю: да куда тебе, у меня знаешь, какой муж был!»

– Ещё раз глупая…

– Конечно, глупая. Хотя… Знаешь, там без магии, мне кажется… да что кажется, уверен! – без чёрной магии точно не обошлось. Я и сам так сразу подумал, и она мне потом, в ту нашу случайную встречу, рассказала, что к бабке одной ходила, так та сразу ей о порче… или сглазе (сейчас уж не помню) сказала и тётку ей описала в точности! Даже про бородавку сказала!

– Какую тётку? – не понял Вернигора.

– А! – спохватился я. – Это я вперёд забежал. Сейчас, всё по-порядку… Случилось всё, как сейчас помню, после возвращения жены с Кубани, где она гостила у своей одинокой тётки, старой девы, которая была старше племянницы всего-то на пять лет. Мадемуазель ещё та – страшная, с выдающейся бородавкой на каком-то таком… шишковатом носу и прилепившимися к нему булавочными, такими… м-р-р! глазёнками. Ну, словом, из тех прямо-таки образцовых дурнух, на которых у мужиков, даже самых неразборчивых, подъёмным краном не поднимешь… Ну совершенно невставаемый случай! И вот представь: возвращается моя из отпуска, да не одна, а с этой несчастной кикиморой, которой – под сорок уж, а ни мужа, ни детей. И вот сразу я почувствовал: вернулась моя любимая совсем другой. Чужой! Равнодушной, как!.. Даже какой-то брезгливой ко мне! Я вначале ничего не понял – почему, за что. Я-то в её отсутствие веранду отремонтировал, новый забор поставил, всё своими руками, в предвкушении, как порадую свою любимую, свою ненаглядную… И в карьере у меня тогда рывок наверх случился. Прямо перед её приездом, дня за два. И вот – приехала. С этой чудой-юдой…

Я передёрнул плечами, словно затвором карабина.

– Отлично помню своё первое ощущение от встречи с гостьей – точно огроменной волной чёрной зависти меня окатило. И потом, сколько раз бывало: ни с того ни с сего вдруг почувствую, будто змея холодная вползает в меня и кольцами, кольцами скользкими по душе – шшшир, шшшир ! Оглянусь вокруг – а это старая дева на меня целится своими буркалами. А жена… Ходит по дому, а я… Ну будто умер уже для неё я, нет меня. Мимо проходит, как проходят мимо шкафа. Я в какой-то момент даже ощупывать себя принялся – здесь ли я? Может, нет меня уже – во плоти-то? Американский фильм «Призрак» с Патриком Суэйзи и Деми Мур помнишь? Так вот я тоже вдруг ощутил себя призраком! Что-то говорю – не слышат меня. За руку трогаю – не чувствуют меня. Окликаю – да, посмотрят, но как будто сквозь. Бр-р! До сих пор, как вспомню, так дрожь и подмышки в липком поту…

Меня снова передёрнуло.

– После развода она совсем потерялась… Квартиру, что я ей купил и обставил, сначала поменяла на другую в другом городе. Потом вернулась. Пыталась сойтись с кем-то, но надолго никто не задерживался… А потом узнаю случайно – опять всё продала и уехала. И знаешь, куда? Туда, где мы с ней поженились и где, пожалуй, прошли наши самые счастливые денёчки… А сейчас даже и не знаю, где она, что с ней…

Я умолк, уставившись куда-то далеко-далеко, в одну неведомую точку.

– И долго ты холостяковал? – вернул меня к действительности голос Вернигоры. Он сидел, навалясь локтями на стол. Внимательные глаза его, несмотря на то, что отливали серо-голубой сталью, светились участием и пониманием.

– Какое там – долго… Через год женился. Медовый месяц провели на море, и вот ведь какая штука, брат – уже тогда я всё про неё, свою новую, понял. Провидел, как встарь говорили. Только – не поверил. Но не тому, что разглядел в ней, не поверил, а тому, что не справлюсь с этим. Мы ж на русских народных сказках взрощены, вот я и возомнил себя Иваном-царевичем, а избранницу свою соответственно – царевной-лягушкой.

– Что, такая страшная? – осторожно пошутил Вернигора.

– Нет, такая холодная.

– В смысле?

– Ну, если коротко – не по сказке пошло. Думал, что взял в жёны царевну-лягушку, а оказалось – просто лягушку. И как я ни старался, что я ни делал… Не удалось мне отогреть мою лягушонку. Видимо, и я царскими кровями не вышел, не царевичем родился, а… а ванькой-встанькой каким-то.

– В смысле? – опять поднял брови Ладимир.

– А по принципу «упал-отжался-женился». И снова – «упал-отжался-женился». Ванька-встанька и есть. Ведь не год, не пять – чёртову дюжину лет прожил с первой женой, мог бы ума-разума набраться, так ведь нет! Сменял шило на мыло, теперь весь в мыле и душой – на шиле!

Я коротко и невесело хохотнул.

– Я мучился, конечно, пытался разобраться – в себе, в ней, в нас, что не так, что сделать, чтобы стало так… А однажды вдруг, так вот сразу – враз! понял: главная характеристика моей второй, моей нынешней жены – наездница. Муж для неё – транспортное средство, с помощью которого она движется по жизни. Цель, целеполагание да процесс движения – всё, что ей нужно. Прошлое, настоящее – какая фигня! Главное – что там, впереди. Движение, во что бы то ни стало движение – единственно, что ей нужно. Достигнутое, то, что здесь, – не ценится, оно ведь уже здесь. Уже – не цель! И потому нет радости – ни от чего. Ибо цель для таких, как она – горизонт, который всегда – впереди. Жжж-зззз,– жужжит-зззудит магистраль. Скорость, кайф, жми на газюльку – и вся недолга! А отношения, их выстраивание или тем паче – подстраиванье под жизнь мужа (ещё чего!), проявление тепла, внимания и прочая лабуда – это ведь всегда остановка. Это надо всмотреться – не вдаль, не в полотно стремительно надвигающейся и уходящей под твои гениталии и копчик магистрали, магистрального направления жизни. Это надо вслушаться в свою семейную жизнь – бррр! Какая скука! Вот это самое выражение скуки – сколько раз я наблюдал его на лице жены в моменты, так сказать, вынужденного общения со мной.

– Ну а ради чего такие муки? – поинтересовался Вернигора. В голосе его я не ощутил обычного в такого рода беседах любопытства, голос его чем-то другим был окрашен, пока не понятным мне. – Тебе ж разрешение Святейшего Синода на развод не требуется. Отчего ж не разведёшься?

– Так ведь люблю! Несмотря ни на что. Двадцать лет скоро исполнится свадьбе, а всё, как молодой, – посмотрю на неё, и млею. Уж не говоря о ещё более важном – о том, что дочь, сын… Рвать им сердца напополам – рука не поднимется. Ладно – дочка, она уже взрослая. А сын? Как он без меня? А я вообще без него себя не мыслю. А жена как без него, если я его с собой заберу? Нет, делёж детей – резать по живому, по живым душам – даже представить себе не позволяю. Ну а дом – общий? Наша усадьба? Мы ж вдвоём всё – в душе родили, потом строили-обустраивали… Что – продавать всё? Нет, не продать, потому как это всё равно что себя продать… Да разве только это? Она же всегда в моих делах помощницей была. Короче… Всего не перечислишь, что нас соединяет.

Сказав это, я удивлённо воззрился на Вернигору – будто сам только что удивился, сколько скрепов, оказывается, нас связывает. Вздохнув, я, что называется, подвёл черту под сказанным:

– И вообще – я иногда думаю, что мы жён своих не выбираем. Что и вправду браки на небесах заключаются. Что они нам, как и родители, как и дети, не случайно даны. И даны не только для того, чтобы род продолжать и не в одиночку по жизни шагать – нет, не только. Жёны нам ещё для чего-то посылаются… ну, для урока, что ли, чтобы мы поняли то, до чего в прежней жизни не дотумкались… А я… Подумать только: общий стаж в браке… браках – тридцать с лишним лет, а почти ничего ещё не понял и мало чему научился. Как так, Ладимир? Ну просвети ты меня, тёмного! У тебя-то всё по-другому! Ёщё и как – по-другому! Видать, волшебное слово знаешь. Поделишься?