Текст книги "Гори, гори, моя звезда..."

Автор книги: Валерий Фрид

Соавторы: Александр Митта,Юлий Дунский
сообщить о нарушении

Текущая страница: 4 (всего у книги 4 страниц)

– Охрим! – позвали из глубины сцены. Возле трона сто-ял человек – однорукий, с пустым рукавом, заправленным под поясок.

Писарь подошел и недовольно спросил:

– Ты зачем здесь?

– Надо. Тебе на уме вытребеньки, а в городе новость… Анощенку заарестовали!

– Брешешь! Я бы первый знал – от Сердюка!

– А если он тебе с умыслом не сказал? А если за Анощенкой тебя возьмут?

Охрим сдвинул брови, вспоминая и прикидывая.

– Може, и так…

Он еще помолчал, потом содрал с лица приклеенные усы и бородку.

– Он думает, я у него в ладошке… А знаешь, как мой дядя медведя поймал? Он медведя держит, а медведь – его.

Искремас уже возился у занавеса, расправляя тяжелые складки. Эта работа была приятна ему; он понюхал мягкую пыльную ткань и даже, зажмурившись от удовольствия, словно котенок, потерся о занавес щекой. Потом заглянул в дырочку.

Публика понемногу заполняла места на скамейках. В первом ряду разместилось городское начальство во главе с товарищем Сердюком. А у их ног, прямо на земле, по-турецки сидели ребятишки.

Артист улыбнулся сам себе, отошел от занавеса и направился в ризницу, где теперь была гримерная.

Там перед печкой стоял на коленях Охрим и бросал в топку все, что попадало под руку, – стружки, разломанную табуретку, какие-то тряпки. Искремас удивился:

– Что это вы?

– Так. Озяб.

– А почему не в гриме?

– Успеется, – буркнул Охрим. – Эх, паскудство… Хочешь делать, что нравится, – так не дают!.. Хочешь жить, как хочется, – тоже не дают!

– Кто кому? – не понял Искремас.

– А!.. Никто никому.

Из церковной трубы лез в небо густой черный дым. Этот дым хорошо было видно из местечка.

…Увидев знакомый сигнал, мясник воткнул в колоду свою секиру и достал из-под прилавка обрез.

…Старичок-аптекарь открыл дверцу высоких столовых часов. Там стояла винтовка-драгунка. Аптекарь сунул ее под халат и выбежал на улицу.

Охрим по-прежнему топил печку.

– Тьфу, тьфу, не сглазить, – радостно говорил Искремас, – но ведь спектакль действительно хорош. Отличный спектакль!

Он тоже стал подкидывать в топку щепочки.

– Удивительно приятное занятие – кормить огонь, – пробормотал он. – А товарищу Сердюку мы нос утрем!

– Утрем, – подтвердил Охрим.

Из собачьей конуры двое мужиков вытащили пулемет «кольт» – поджарый, на тонких паучьих ножках.

…Возле своей хаты рыжебородый мужик поспешно садился на лошадь. За плечом у него торчала двустволка.

…Вскачь неслась по немощеной улице телега. На ней сидели три молодых парня, и у каждого было по винтовке.

…Со всех сторон торопились к монастырю всадники и повозки.

– Пора начинать! – сказал Искремас, поднявшись от печки и отряхивая с коленок пыль. – Охрим, быстренько одевайтесь!

– Погодите, – ответил писарь. – Народу больше соберем. – Он вежливо, но твердо взял Искремаса за локоть. – Владимир Павлович! Ответьте мне как хорошему другу на один вопрос. Что вам такого золотого дала красная власть?

Искремас оторопело поглядел на Охрима, не понимая, шутит он или нет. На всякий случай артист ответил всерьез:

– Все дала. Это моя власть.

– А по-моему, не ваша.

– Ну, знаете, Охрим!.. Если бы я сам не видел, как вы дрались против белых, я бы подумал…

Охрим не дал ему договорить:

– Да что вы заладили – красные, белые… Есть и другие цвета. Зеленый, например. Про зеленых слыхали?

– Ну конечно. Это бандиты.

– Это те, кто против белых и против красных. Против буржуев и против комиссаров!.. При зеленой власти всем будет воля – и вам тоже. Пожалуйста – играйте, ставьте что хотите!

Рука Охрима жестко держала локоть Искремаса. Со сцены доносился непонятный шум. Артисту становилось все больше не по себе.

– Ну, поскольку это спор теоретический, – сказал он медленно, – я могу ответить: зеленых я знаю, они обыкновенные бандиты… И, стало быть, искусство при них тоже будет бандитское… А теперь отпустите мою руку.

Он попробовал выдернуть локоть, но безуспешно. В гримерную заглянул однорукий.

– Батько, – сказал он Охриму, – люди пришли.

Отпустив Искремаса, Охрим быстрым шагом вышел из гримерной. Искремас кинулся за ним – и оторопел. Сцена была заполнена вооруженными людьми. Кто был с винтовкой, кто с дробовиком, кто с обрезом.

Артисты – в кольчугах, с копьями и мечами – испуганно жались к стенке. Крыся, в белом платье Жанны д’Арк, двинулась было к Искремасу, но ее отогнали.

– А этих куда девать? – спросил однорукий.

– Запри их в ризницу. – И Охрим повернулся к Искремасу: – Владимир Павлович, не будет сегодня спектакля. То есть будет, но другой, для вас неподходящий… Тут собралась вся красная головка. И так получилось, что надо с ними кончать.

Еще дюжина бандитов появилась из задней двери. Они выволокли к рампе пулемет «Кольт».

– Хоронитесь куда-нибудь, – приказал Искремасу Охрим. – А то ведь пришибут в суматохе… Хлопчики, пулемет становьте повыше. И кто с гранатами – подходи сюда!

– Не смейте! – закричал Искремас. – Тут дети, женщины!

– Тьфу ты, пропасть, – ругнулся Охрим. – Говорят вам, геть отсюда! Тикайте!.. Петро, тяни ту веревку, подымай занавес.

Занавес толчками полез наверх.

Зрители ахнули, увидев наставленные на них винтовки и обрезы. Дико закричали бабы. Кто-то захлопал было – подумал, что началось представление, – но тут же осекся.

– Браты! Други! Пришел час свободы! – звучным голосом сказал Охрим. – Кто встанет с места, тому пулю в лоб!.. Сердюк, бросай оружие!

Сжимая окостенелые пальцы, Искремас стоял у кулис. Его триумф, его праздник снова обернулся позором и несчастьем. И вдруг артиста осенило.

Схватив плотницкий топор, он стал рубить веревки, державшие занавес.

– Товарищи! – кричал он прерывающимся голосом. – Не бойтесь их. Не бойтесь!.. Нас больше!..

Последний удар топора – и тяжелый занавес рухнул вниз, а Искремас, подхваченный веревочной петлей, взлетел высоко над сценой.

Занавес накрыл собою пулемет, столпившихся на сцене людей и декорацию.

Под тяжелым пологом заметались бандиты. Вся эта бесформенная груда вздрагивала и хрипела, словно издыхающее чудище. Трещали, ломаясь, деревянные ребра, ослепший пулемет выплюнул огненную очередь и подавился.

В одном месте крепкая ткань затрещала, пропоротая ножом. Из дыры в занавесе показался Охрим. В руке у нет был наган.

– На ж тебе, черная душа! – выдохнул он.

Ударил выстрел, и Искремас полетел вниз на взбугрившийся холмом занавес.

Он скатился по этому холму к самой рампе, прижал скрюченные пальцы к груди, а когда откинул руку – на белой рубашке против сердца расползлось красное пятно.

Председатель ревкома нашел Охрима мушкой маузера, выстрелил два раза, и писарь, дернувшись, затих.

– Сдавайтесь, злыдни! – заорал Сердюк во всю глотку и кинулся на сцену. За ним побежали бойцы-чоновцы и те из зрителей, что были посмелее.

Захлопали выстрелы, но, собственно, бой был уже выигран. Бандитов вытаскивали из-под занавеса, словно раков, запутавшихся в неводе.

А в стороне билась, кричала над телом Искремаса Крыся.

Эпилог

Мертвый Искремас лежал в ризнице на покрытом красным сукном столе. Рядом сидела застывшая от горя Крыся. Из-за окна доносились стук молотка, жиканье рубанка: это делали гроб для Искремаса.

Тут же поблизости, возле пожарной помпы, умывались кавалеристы. Голые до пояса, здоровенные, они смеялись, плескали друг на друга водой, фыркали, как их лошади. А в струе, бившей из помпы, дрожали маленькие радуги – будто на картинах покойного маляра.

Стругая гробовую доску, боец-чоновец рассказывал собравшимся вокруг слушателям:

– Тогда он как скажет им словами: умрите, гады! И вся банда полегла, будто шашкой порубанные… А наши воодушевились свыше всякой меры, полезли один на десятерых. Но у них от его голоса уже и дух вон, трясение в жилах – бери голой рукой, как бабу!.. Вот какой был артист!

Через окно Крыся слышала этот рассказ. Девушка заплакала сперва тихонько, потом громче, громче, потом стала биться головой о край стола. В безнадежном отчаянье она выкрикивала снова и снова:

– Я не буду жить!.. Я не буду больше жить!..

Вдруг Искремас зашевелился и приподнялся на локте.

– Крыся, – сказал он тихо и жалобно. – Перестань… Ну, перестань, я не могу этого слышать!..

Девушка задохнулась криком и рухнула на пол как подкошенная. Искремас слез со стола, взял Крысю на руки и стал осторожно дуть ей в лицо. Девушка открыла глаза, но тут же в ужасе снова закрыла.

– Крыся! – уже раздраженно сказал Искремас. – Не дури!

– Вы немертвый?

– Но ты поверила.

– Так вас не вбили?

– Но все поверили!

– А это? – тронула она красное пятно на его рубашке.

– Вишня, – вздохнул Искремас. – Раздавленная вишня.

Но Крыся все равно не могла понять.

– Вы ж были весь холодный!

– Да, правда, – сказал артист с некоторым даже удивлением. – Я представил себе, что я мертв. Я так ярко представил себе… – Он не стал досказывать, а схватил Крысю за руку. – Крыся! Какой это был день!.. Спектакль-то получился! Все, о чем я мечтал, – зрители на сцене, жизнь врывается в действие. И такая блистательная смерть под занавес!..

В этот момент за дверью раздались громкие мужские шаги.

В панике Искремас взобрался на свой смертный одр, вытянулся и закрыл глаза.

В комнату вошел председатель ревкома.

Товарищ Сердюк подошел к Крысе, неуклюжей ласковой рукой погладил ее по волосам.

– Эх, дивчинка, дивчинка… Плохие дела, – покачал головой председатель. – Мало, мало я его уважал… А не погибни он, лежать бы нам штабелем, с голыми пятками. Вот действительный факт, что искусство может творить чудо. – Он грустно посмотрел на Крысю и добавил: – Замечательный был артист! И мы его будем хоронить с почестью.

Он опять вздохнул, опять погладил девушку по голове и вышел.

– Крыся! – застонал Искремас, как только за Сердюком затворилась дверь. – Я не имею права жить! Своим жалким воскресением я краду у людей чудо. Почему я не умер тогда?.. Теперь я стану посмешищем… Ожил! Анекдот! – Он даже зажмурился от стыда. – Слушай, Крыся, убей меня! Стреляй сюда, тут обозначено… – И он показал на красное пятно против сердца.

Крысе стало страшно: она подумала, что Искремас сошел с ума.

– Нет, – горько сказал Искремас. – Ты не понимаешь… Я бы сам убил себя, но…

Секунду он помолчал, потом сказал будничным голосом:

– Выход один. Я уеду в другой город, переменю фамилию… Исчезну навсегда.

Крыся поняла только одно.

– А меня с собой не возьмете?

Артист поглядел на ее жалкое личико, на сразу покривившийся рот, обнял и поцеловал в лоб.

Было утро. Тяжелый белесый туман стлался по земле. В лощинах он лежал плотно, как снег, на полях таял, клубясь; а холмики и курганы возвышались над ним, словно горные вершины над облаками.

Бричка с халабудой, как улитка, вползала на пригорок. Вместо Пегаса в оглоблях была рыжая кляча. На козлах сидел Искремас. Крыся дремала в халабуде.

Наверху кляча остановилась перевести дух. Искремас глядел на белый, в зеленых окнах мир, который остался внизу.

– Посмотри, как красиво, – печально сказал Искремас. – Крыся, ты спишь?

Из халабуды показалась заспанная Крыся.

– Владимир Павлович, а куда мы едем?

– Как это «куда»? Что за глупый вопрос! – Он пожевал губами, подумал. – А в самом деле – куда? Гм… Не знаю… Но это все ерунда! Мир так велик, неужели в нем не найдется места для художника?

Искремас поцокал на лошадь языком – и бричка медленно тронулась в путь.

…Теперь дорога тянулась по высокому берегу над речкой. Под белой пеленой тумана воды не было видно.

– Молочные реки, кисельные берега, – сказал Искремас. – Крыся, вставай! Привал комедиантов.

Крыся вылезла из халабуды.

– Я скупаюсь? – сказала она, оглядевшись.

– Купайся. Только смотри, детка, не простудись.

– Детка! – закричала Крыся с неожиданной яростью. – Ще хоть раз скажете на меня «детка», то я уйду!.. Уйду совсем!

– Дет… Крыся, что с тобой? Ты не выспалась?

– Ну шо вы за человек, – горестно сказала Крыся. – Я ж по вас сохну, я без вас жить не можу, а вы – детка, детка!..

Крыся тихо заплакала и, цепляясь за кусты, спустилась к реке.

В полной растерянности Искремас слез с козел.

– Крыся, милая… Зачем же так?.. Ты очень красивая, я тебя очень люблю. – Обычное красноречие изменило Искремасу. – Но я только испорчу твою жизнь… Сделаю ее такой же бестолковой, как моя!.. Ты молодая, у тебя своя дорога…

– Вы меня гоните?

– Да нет же! – замахал руками Искремас. – Ты мне нужна! Как хлеб.

– А може, у нас еще все будет… – донеслось от воды, скрытой туманом.

– Конечно! Непременно! Обязательно! – заверил девушку Искремас. Он сел на обочину, на всякий случай спиной к реке.

– Заяц пиво варит, – донеслось до Искремаса из белой гущи.

– Что?

– Когда такий туман, люди кажут: заяц пиво варит, – объяснила невидимая Крыся.

Артист долго сидел молча, обхватив руками колени, разглядывая дрожащее над полями слоистое марево. Потом заговорил – громко, чтобы слышала Крыся, но все-таки больше для себя:

– Если подумать, мой спектакль был не так уж и хорош… А мой позор не так уж и велик… Может быть, сегодня кончилось мое детство?.. Я думаю о будущем, но думаю не так, как прежде. Без детских страхов, без головокружительных надежд. А все, что было раньше, – стыдное, жалкое, страшное – это ведь все перемелется… Знаешь, как делают бумагу? В мельницу бросают ветошь, грязные тряпки, всякие обрывки – и выходят чистые белые листы… Садись и пиши!

По крутому склону к Искремасу поднялась Крыся. Платьице на ней было мокрое, девушка зябко ежилась. Искремас накинул ей на острые плечи свой пиджак и сел на козлы. Крыся пристроилась рядом.

Бричка с халабудой, скрипя, покатилась по дороге и уехала в белый туман.