Текст книги "Не измени себе"
Автор книги: Валерий Брумель
Соавторы: Александр Лапшин
сообщить о нарушении
Текущая страница: 14 (всего у книги 20 страниц)
– Не смей… Нога. Мне нога… Нет…
На меня обрушились покой, тишина… Все исчезло…
Я успел подумать:
«А небытие, оказывается, приятно…»
КАЛИННИКОВ
Очень скоро меня действительно вызвали в Москву на заседание ВАКа…
Не успел я поставить в номере гостиницы чемодан, как в дверь постучали.
– Да!
Вошел старый знакомый Гридин. Он по-прежнему был экспертом, только теперь в Минздраве СССР. Точно закадычный друг, Гридин радостно обнял меня и расцеловал.
Оглядев меня, он заявил:
– Рад! Рад видеть вас снова, да еще на «белом коне»! Честно говоря, не ожидал!
Я настороженно поинтересовался:
– То есть?
– Лауреатском! – провозгласил Гридин. А ведь после нашего знакомства всего лишь… Вы не помните, сколько лет прошло?
– Одиннадцать.
– Да, да, – подтвердил Гридин. – Верно. Как время-то летит!
За эти годы он располнел, поседел, в его осанке появилось что-то львиное.
Я показал ему на кресло. Гридин с удовольствием сел.
Я помялся, произнес:
– Извините… Я прямо с дороги. Мне бы руки немного сполоснуть…
Гридин великодушно согласился:
– Конечно, конечно! Я тут без вас поскучаю. – Он взял со столика какой-то журнал.
Я отправился умываться в ванную.
Закрыв дверь, я задумался – хотелось понять, что означает этот визит? Ведь так просто он прийти не мог…
Как только я вернулся в комнату, он отложил журнал в сторону, с радушной улыбкой объявил:
– Знаете, я ведь к вам с интересным предложением!
Я вежливо отозвался:
– Да, да… А именно?
Он коротко глянул на меня:
– Вероятно, как и раньше, вам все сразу надо говорить в лоб? Верно?
Я кивнул. Гридин отвернулся к окну, помолчал, наконец проговорил:
– Имеются сведения, что вопрос о вашем лауреатстве может решиться положительно. Но при одном условии…
Я ничего не спрашивал, молча распаковывал свой чемодан и ждал, что он еще скажет.
Гридин тихо повторил:
– При условии… И, выдержав паузу, быстро произнес: – Что вы возьмете себе в компанию еще двух-трех наших людей. Не больше.
Я подумал: «Как был клопом, так и остался».
И вслух уточнил:
– То есть обязательно должна быть группа? Так?
Гридин облегченно кивнул:
– Абсолютно точно! Группа ученых, которая тоже работала в этом направлении. Поскольку сделали они меньше, вы остаетесь руководителем группы.
Стараясь не выдать волнения, я сначала повесил на вешалку в шкафу свои рубашки, потом поинтересовался:
– А что за люди?
Гридин метнул на меня пытливый взгляд, поколебался, но ответил:
– К примеру, я… Вам подходит?
Я неопределенно пожал плечами:
– А еще?
Мой гость осторожно выдавил из себя еще одну фамилию:
– Шамшурин…
Шамшурин был тот самый «поклонник» моего метода, который получил авторское свидетельство, украв у меня самый неудачный вариант моего аппарата.
Видя, что я продолжаю молчать, Гридин закончил:
– Ну и небезызвестный вам Зайцев. – Поспешно он добавил: – Зайцев, правда, больше для солидности.
Я спросил:
– То есть как балласт?
Гридин откинулся в кресле и расхохотался. Сочно, раскатисто. Наконец выговорил:
– Это уж как вам будет угодно.
Я произнес:
– Но ведь тогда я… Я-то на что? Какой-то провинциальный врач и тоже в лауреаты? Нет, не могу. Я вас только скомпрометирую, потом совесть меня замучает.
Гридин поднялся из кресла, ласково положил мне на плечо руку.
– Не надо, – мягко попросил он меня. – Мы не дети, давайте не будем играть в кошки-мышки. Уясните: без нашей поддержки лауреатом вы не станете, даже больше – доктора наук из вас может тоже не получиться. Уверен, что вы об этом догадываетесь.
Я освободился от его руки, скованно ответил:
– Что ж… Посмотрим. – И прибавил: – Извини те, но мне сейчас нужно сделать много телефонных звонков.
Гридин понял, что я его прогоняю, решительно прошел к двери, у порога обернулся:
– Вы подумайте. Все хорошо взвесьте и подумай те. Я вас не тороплю, в запасе еще день, буду ждать вашего звонка. Всего доброго!
Наутро я явился к заместителю министра Фурееву, рассказал ему о предложении Гридина.
Фуреев трахнул кулаком по столу.
– Негодяй! – закричал он. – Подлецы! доберемся! Все равно до них доберемся!
Он нервно зашагал по кабинету. Я поинтересовался:
– А Зайцев? Неужели в он с ними?
– Нет! – замотал головой Фуреев. – Нет! Не такой человек! Зачем ему это? Профессор, член-корреспондент, руководитель крупного института, член коллегии… Зачем? Нет, Гридин его для солидности приплел!
Гридину я так и не позвонил. Он, видимо, ждал, очень терпеливо ждал моего звонка, наконец решил сам набрать мой номер. Аж в половине первого ночи.
– Не спите? – услышал я осторожный голос Гридина.
– Нет.
– А чего ж не позвонили?
Я молчал. Гридин тяжко вздохнул, прямо спросил:
– Ну что, Степан Ильич? Надумали?
Как можно спокойней я ответил:
– А что мне думать? Я себя в лауреаты не выдвигал, а вы и без меня ими стать можете.
Гридин жестко заверил:
– И станем! А ты… – он впервые назвал меня на «ты», – останешься у разбитого корыта!
Я сказал:
– Поймите меня правильно: я не имею цели продвинуться в лауреаты, доктора или там академики. Буду – хорошо. Нет – обойдусь. Главное для меня работа. Работа по запланированному направлению. Слава богу, в этом вы мне препятствовать уже не сможете.
Гридин выкрикнул:
– Ну и работай! Зарабатывай себе на некролог! Пожалуйста! – И зло повесил трубку.
Для меня окончательно стало ясно: кому-то я все время мешаю. Не Гридину, нет, он и в самом деле был второстепенным лицом. Кому-то выше. Для этих «верхов» в травматологии я маячил постоянным укором. «Что же вы, столичные профессора, с такими возможностями позволяете какому-то провинциалу так обскакать себя?» Им необходимо было свести меня на «нет», в крайнем случае, «притормозить». Чтобы я стал не «я», а «один из». Поэтому они и придумали идею лауреатской группы. Цель – «затереть» меня в общей массе видных ученых.
Я сказал себе:
«Нет! Я прежде всего врач, а не деляга. Пусть мне будет как угодно плохо, но на сделку с совестью я не пойду!»
Через день меня заслушали на президиуме ВАКа, постановили:
«Присвоить Калинникову С. И. звание доктора медицинских наук… В силу того, что проблемы, разрабатываемые в его лаборатории, имеют исключительно важное научное и практическое значение, предложить Минздраву СССР преобразовать проблемную лабораторию в г. Сургане в филиал одного из союзных НИИ по травматологии и ортопедии…»
Перед отъездом домой я встретился с Зайцевым. Он горячо поздравил меня, сказал, что это редчайший случай, минуя кандидатскую, сразу защитить докторскую, и заверил, что мое лауреатство теперь уже «не за горами».
Я не утерпел:
– А знаете, Борис Тимофеевич, мне ведь и вас в компанию взять советовали.
До этого он энергично шагал по кабинету, теперь сразу остановился:
– Какую?
Я заколебался, но все же ответил:
– Мне предложили переоформить свое лауреатство на целую группу. В ее состав входили и вы.
– Как? – воскликнул Зайцев. – Кто? Кто посмел это сделать?
Я извиняюще улыбнулся:
– Простите, но пока мне лучше не говорить этого. Может, когда-нибудь позже.
Зайцев резко отвернулся от меня.
– Как хотите! – сказал он. – Я вас не неволю… Нервничая, он ходил по кабинету, потом остановился и спросил:
– Мне-то, надеюсь, вы верите?
Я немного обиделся:
– О чем вы говорите, Борис Тимофеевич!
– Вот и хорошо, – сразу успокоился Зайцев. – И ладно… – И, не удержавшись, воскликнул: – Нет, какое все-таки подонство! Меня в группу, а?
Зазвонил телефон.
Зайцев снял трубку, кого-то послушал, откликнулся:
– Да!.. да, да… Хорошо… Буду… да, сейчас. – Повернувшись ко мне, он развел руками: Ничего не поделаешь, опять зарубежная делегация!
Я вышел из кабинета.
Два месяца спустя я вновь приехал в Москву. На этот раз в ЦК КПСС пригласили директоров всех крупных научно-исследовательских институтов, заместителей министров здравоохранения республик, видных ученых, специалистов из военных ведомств и промышленности. Зайцев должен был на совещании присутствовать, но, как мне передали, он вдруг заболел.
Первым выступил член ЦК. (Тот, который побывал в нашей лаборатории.) Он сказал, что в городе Сургане доктором Калинниковым проводится интересная работа по изучению новых, эффективных способов излечения в области травматологии и ортопедии и лично он был тому свидетелем, познакомился с лечебной практикой Калинникова. Существует мнение, что его деятельность может иметь важное государственное значение. Если это так, то новому научному направлению необходимо оказать всяческое содействие и помощь. Если нет, отношение будет другое. По этой причине на совещание созвали самых крупных специалистов. Они должны помочь разобраться в этом вопросе.
Для начала член ЦК предложил заслушать меня. Выходя на трибуну, я споткнулся. Понимая мое волнение, член ЦК ободряюще улыбнулся мне:
– Если вы не суеверны, все будет нормально.
Я кивнул ему, встал на трибуну. В горле у меня пересохло, волнуясь, я выпил чуть ли не целый стакан воды. Вот примерное содержание моего выступления:
«В настоящее время травматизм среди населения имеет тенденцию к постоянному росту. Травматические болезни занимают третье место после сердечнососудистых и онкологических заболеваний. Больные с переломами костей выбывают из строя на многие месяцы, а иногда и годы.
Предлагаемый новый метод обеспечивает сокращение сроков излечения примерно в четыре раза и дает немалый экономический эффект. Вот типичный случай.
Больной Хабаускас. 34 года. Житель г. Юдинское, горный мастер. Диагноз – ложный сустав левого плеча. Травму получил на производстве. Ранее дважды оперировался – безуспешно. Исход лечения: инвалид второй группы. Стоимость его лечения:
а) затраты на него в стационаре – 4 745 рублей;
б) оплата по больничному листу – 1 300;
в) пенсионная выплата – 13 900;
г) оплата проезда – 92.
Таким образом, стоимость его лечения превышает 20 тысяч рублей. Притом не учтена стоимость материальных ценностей, которые теряет страна в результате потери трудоспособности этого человека.
К нам он поступил четыре года спустя после получения травмы.
Затраты у нас:
а) на лечение – 861 рубль;
б) пенсионная выплата по второй группе инвалидности – 1 900. Общая сумма составляет 2 761 рубль, в семь раз меньшая по сравнению с предыдущими затратами на больного.
Результат лечебный: за шесть месяцев удалось ликвидировать инвалидность, сделать больного трудоспособным.
Эффект экономический – 17 276 рублей.
Нам представляется, что новый метод в травматологии и ортопедии достоин того, чтобы получить дальнейшее распространение. Пока же наша проблемная лаборатория не в силах справиться как с бесчисленными запросами врачей, желающих приехать к нам на специализацию, так и с огромной армией больных, нахлынувших в наш небольшой город. Выход видится один: создать единый координационно-методический центр, который бы развивал новое направление в травматологии более планомерно и эффективно. Полагаю, что организовать подобный центр надо на базе нашей лаборатории».
Я сел, мне зааплодировали.
В прениях выступили человек двадцать. Ни метод, ни аппарат сомнений ни у кого не вызывали. Дебаты разгорелись о целесообразности строительства крупного института в отдаленном провинциальном городе. Некоторые говорили, что это нерентабельно.
Член ЦК КПСС наконец подвел итог:
– Товарищи, разрешите поблагодарить вас за все ваши выступления, которые мы здесь услышали. Теперь совершенно очевидно, что метод доктора Калинникова действительно представляет большое научно-практическое и социальное значение для нашего государства. А раз это так, мы обязаны создать максимально благоприятные условия для развития нового направления. Крупный научный центр в Сургане будет! Мы не пожалеем на это ни средств, ни сил. Однако сегодня обойти некоторые конкретные трудности, к сожалению, нельзя. Проблемную лабораторию невозможно сразу сделать институтом первой категории. Для подобного центра нет пока подходящей базы. Вывод такой: действовать поэтапно. Как перекрывали Енисей, – пошутил член ЦК. – В самое ближайшее время необходимо реорганизовать проблемную лабораторию доктора Калинникова в филиал одного из наших институтов. Года через два выделить ее в самостоятельный институт. Ну а еще через год-полтора присвоить ему первую категорию. Но это пока только план, все будет зависеть от дальнейших результатов работы доктора Калинникова и его коллектива. – Член ЦК вдруг повернулся ко мне: – Как, устраивает вас это, Степан Ильич?
Я был так взволнован, что сумел лишь неловко кивнуть. Все засмеялись.
В поезде я окончательно понял.
Все! Пусть меня опять тормозят, ставят подножки, нервируют – все отскочит, как горох от стенки. Мне уже ничего не страшно, потому что мое дело получило признание. Если бы даже мне самому по нелепой прихоти вдруг захотелось повернуть его вспять, ничего бы не вышло. Мое дело как бы оторвалось от самого меня, противников, вообще от каждого конкретного человека. Оно стало существовать самостоятельно. Странно: я понимал – это хорошо, но почему-то было грустно. Мне показалось, что какая-то часть души вдруг ушла из меня.
Часть третья
БУСЛАЕВ
Я очнулся, с усилием разлепил веки. Меня сильно колотили по щекам.
– Да, да, моментально подключился я к жизни, – я здесь…
И сразу увидел двух зареванных жен, двух Кисловых, двух Звягиных и двух врачей. Я тотчас все вспомнил, резко приподнялся, взглянул на поврежденную ногу. В глазах по-прежнему все расслаивалось – теперь я увидел две правых ноги. В гипсе.
Я сразу отметил про себя: «Цела. Все в порядке».
Врач сказал:
– Ложитесь, ложитесь.
Откинувшись на подушки, я мгновенно уснул…
Наутро я проснулся от знакомого запаха. Он шел из глубины больничных коридоров, там, видимо, располагалась кухня. Это был запах кислых щей, запах моего детства. Внутренне я усмехнулся: сегодня замкнулся какой-то круг, повторялось начало.
Дела мои были плачевны. Обнаженными костями я, оказывается, попал в грязь, и с первого же дня нависла угроза остеомиелита – загнивания голени от инфекции. Опасность усугублялась тем, что перелом у меня оказался многоосколочным. Кость раздробило на мелкие кусочки. При операции благодаря мастерству хирургов отломки с большим трудом составили. На моей ноге зияли три обширные раны – их невозможно было зашить, не хватало кожи. В этих местах хирурги вырезали в гипсе «окна», которые постоянно кровоточили. В эти «окна» я не мог смотреть без содрогания – там виднелись оголенные кости.
Три раза в неделю на протяжении месяца меня возили в операционную и отрезали черные отмирающие кусочки кожи. Без наркоза. Я себя презирал, но всякий раз страшно кричал от боли.
Из-за большой потери крови мне делали переливание. Каждый раз по пол-литра.
Лежать и сидеть с каждым днем становилось труднее – ежедневно мне делали несколько уколов.
Двадцать пять дней надо мной висела угроза гангрены. Врачи сомневались: отрезать мне ногу или еще выждать несколько дней. Об этом я узнал позже.
Температура не спадала, каждый день – 39; 39,5; 40.
Кроме кожи, за этот месяц мне отсекли значительную часть отмирающих сухожилий. Борясь с гангреной, хирурги сделали на ноге дополнительный разрез, чтобы гной беспрепятственно выходил наружу.
Гипс был все время в крови, от него шел неприятный запах.
Поместили меня в отдельной палате. Вместе с женой. Весь этот тяжелый период она поддерживала меня. Ободряла как могла: спокойствием, нежностью, терпением. Людмила готовила мне на больничной кухне специальную пищу; ежедневно бегала на базар, в магазины, ухаживала за мной, крутилась точно белка в колесе. Наш ребенок был в детском саду на пятидневке. Странно, но все ее усилия облегчить мою участь я в то время воспринимал как должное. Я был целиком поглощен своим отчаянием, своей болью и не мог по достоинству оценить поведения своей жены. Наоборот, я даже умудрился с ней поругаться.
Произошло это, когда температура подскочила у меня до 40,5. Людмила кинулась к врачам и стала просить, требовать:
– Отрежьте! Ради бога, отрежьте! Лишь бы он был живой! Отрежьте эту ногу!
Узнав о поступке жены, я с проклятиями начал гнать ее из больницы. Она не ушла…
Вспоминая об этом сейчас, я думаю, что это было самое лучшее время наших взаимоотношений. К сожалению, человек не способен оценить хорошее сразу. Это происходит значительно позже.
Кризис миновал, ногу не ампутировали. Меня вновь принялись возить в операционную – опять без наркоза делать пересадку кожи. Некоторые раны уже стали затягиваться.
Спустя месяц после катастрофы мне сделали снимок и объявили, что началось сращение. Правда, пока самое минимальное. Я сразу воспрял духом. Однако через отверстия в гипсе продолжал сочиться гной с кровью. Я показал их ведущему хирургу Кучнику в спросил:
– Это свищи?
Он твердо заверил:
– Нет, нет! Что ты? Просто не успело зажить. Все у тебя хорошо, все пошло на поправку!
Я ему поверил, тем более температура спала, уколы мне отменили. Меня даже начали вывозить в каталке на улицу – подышать свежим воздухом. Затем сняли длинный гипс и наложили короткий, до колена. Я принялся ходить на костылях. Разумеется, на одной ноге.
В этот период, со слов Кучника, журналисты сообщили в газетах:
«Дмитрий Буслаев поправляется! Нога спасена! В скором времени он будет выписан из больницы».
Прочитав все это, я с радостью подумал:
«Легко отделался!»
Ко мне в палату сразу потянулась целая череда знакомых и полузнакомых людей: товарищи по сборной, Скачков, Кислов, вновь появился Звягин, газетчики, просто болельщики, фотокорреспонденты. Все почему-то приносили конфеты и говорили одно в то же:
– Молодчина! Ты еще всем покажешь!
Не успел уйти один, как появлялся другой. Иногда сразу приходили несколько человек. И так на протяжении нескольких недель. Все это было очень приятно, но я страшно уставал от этих визитов.
За это время я получил около тысячи писем. Со всех концов Союза люди желали мне быстрого выздоровления, выражали надежду, что я опять вернусь в прыжковый сектор и установлю еще не один мировой рекорд. Разумеется, все письма я прочитать не мог. Просто не успевал.
Постепенно от всего этого я стал уставать. От этих бесконечных посещений, от бесполезных и равнодушных слов, а главное – от однообразия больницы. Силы моей жены – три месяца она без передышки хлопотала, ухаживала за мной – были тоже на исходе. Я это почувствовал и решил дать ей разрядку.
Я предложил Людмиле сходить в кино.
Она изумилась:
– Как? Это же невозможно!
Я пояснил:
– Чудачка! Все просто: ты подгонишь к окну такси, мы просто на время отлучимся.
Долго жена не колебалась.
Через час мы уже сидели в кинотеатре, смотрели Королеву Шантеклера. У меня было такое чувство, будто я заново родился на свет. Оказалось, что сидеть вот так просто среди людей – это счастье. Я даже забыл о больной ноге. И напрасно – выходя из кинотеатра, я споткнулся и полетел с лестницы. Людмила пронзительно закричала.
Вечером, после того как мне сделали рентгеновский снимок, ко мне прибежал взбешенный Кучник:
– Сопляк! Мальчишка! Все пошло насмарку. Кость срасталась, а ты сломал! Сам сломал! Теперь все, учти – я за тебя не в ответе! Больше я тобой не занимаюсь! – И выскочил из палаты.
Казнить себя, мучить было бессмысленно. Упал я не нарочно. В кино, конечно, мне ходить было еще рановато.
На другой день меня неожиданно перевели в гнойное отделение, Я попросил сестру позвать Кучника. Когда он пришел, я сразу спросил:
– Почему я в гнойном? У меня что – остеомиелит?
– Да! – вызывающе ответил врач. – Не надо было всю нашу работу ломать!
– Погодите, Я виноват, согласен. Но ведь остеомиелит у меня не вчера начался?
– Конечно, не вчера! – подтвердил Кучник.
– Что ж получается? Все это время вы меня обманывали?
Врач усмехнулся:
– Не обманывали, а не хотели понапрасну расстраивать.
– Как? – вскричал я. – Зачем же вы тогда сказали журналистам, что у меня все нормально? Зачем, если все четыре месяца у меня гнила кость?
Кучник спокойно ответил:
– При повторном переломе это уже не существенно.
Я резко сказал:
– Все! Переведите меня в другой институт, у вас я лечиться не буду!
Хирург криво усмехнулся:
– Пожалуйста, переведем. Только ты напрасно думаешь, что с остеомиелитом где-то справляются лучше вашего! Вдобавок у тебя остеомиелит стопроцентный. Понял?
Меня обдало холодом. Он добавил:
– И запомни: год, два, три – для тебя теперь не принципиально. Важно, чтобы твоя нога вообще когда-нибудь срослась! Вот что главное!
Кучник был разозлен, я задел «честь его мундира», посему он сказал всю правду.
Через три дня меня перевели в другой институт, поместили в отделение спортивной травмы. Жена стала жить теперь дома, однако два раза в день она меня навещала, приносила всякую снедь: куриные бульоны, творог, свежие фрукты и овощи.
Ко мне сразу пришли три профессора – директор института Зайцев, старейший хирург Колман и заведующая отделением Грекова. Зайцев сам осмотрел меня, весело сказал:
– Рад познакомиться с великим спортсменом. Коль волею судеб вы попали к нам, значит, все будет нормально!
Все трое единогласно решили, что на ногу необходимо наложить аппарат Шамшурина. С их слов я понял, что это самое лучшее, что есть в институте, и вновь приободрился.
Через мою кость Шамшурин пропустил четыре стальные спицы и скрепил их полукольцами. Гипс он не снял и в том месте, где стоял аппарат, наложил лангету. Это странное, непривычное сооружение из гипса, дощечек и металла я, передвигаясь на костылях, таскал за собой. Один раз меня уже обманули, да и от природы я не очень доверчив; об этом аппарате я на всякий случай навел кое-какие справки. Больше всего знали сами больные. Особенно те, которые лежали в этом институте уже не один год, К ним-то я и обратился.
Выяснилось: конструкцию, которую я носил на ноге, Шамшурин якобы «увел» у какого-то неизвестного периферийного врача из Сибири. Притом, не разобравшись, спер самый неудачный вариант. На этом он защитил докторскую диссертацию.
Правда это или сплетни – меня особо не волновало. Я беспокоился за результат. Пока аппарат особого улучшения мне не приносил.
Протаскав его месяц, я поднялся к Шамшурину на третий этаж.
– Вадим Герасимович… Как-то странно все получается. Уже месяц, как вы поставили мне аппарат в никакого интереса ко мне не проявляете. Что там, как?
Шамшурин был молодым, цветущим мужчиной, с широкой обаятельной улыбкой. Он спокойно заверил меня:
– Все в порядке. Идет процесс сращения, нужно только ждать.
– А если не идет? Ведь надо все-таки взглянуть на дело своих рук. Или вам не интересно?
– Чудак! – улыбнулся Шамшурин. – Ну почему же не интересно? Даже очень интересно. Но, понимаешь, ты лежишь в отделении спортивной травмы, а у меня ортопедическое. Там свой заведующий. Как-то неудобно…
Я воскликнул:
– Как? Аппарат ставить было удобно, а как там дальше – нет? Непонятно!
– Ладно, ладно, – успокоил меня Шамшурин. – Не нервничай… Этот вопрос я согласую. Обещаю тебе.
На другой день он явился ко мне в палату, взглянул на «дело своих рук» и сразу нахмурился – оказалось, что не так составлены отломки.
Меня вновь повезли в операционную, что-то перекрутили, переделали, после чего Шамшурин сказал:
– Вот теперь все в полном порядке!
С этого момента я вообще перестал верить врачам. Шамшурин опять исчез, а на ноге продолжали зиять четыре свища.
Вдобавок жена объявила:
– Все! Больше я так не могу!
Откровенно говоря, я давно ждал этого.
– Как? – напряженно поинтересовался я.
Людмила усталым жестом убрала волосы со лба:
– Вот так, Митя. Из больницы в магазин, из магазина на кухню, с кухни опять в больницу.
Стараясь быть спокойным, я спросил:
– Что ты хочешь?
Она отошла к окну, встала ко мне спиной:
– Опять работать.
– Зачем? У нас есть деньги.
Жена резко обернулась:
– Да не из-за денег я. Имею я, в конце концов, право на другую жизнь, кроме твоей больницы?
Я тихо согласился:
– Имеешь.
Жена вдруг заплакала. Сквозь слезы она быстро проговорила:
– Я на полставки. Я буду почти свободна. Я буду ходить к тебе через день. Я договорилась: здесь холодильник, я буду готовить на два дня и оставлять. И все будет хорошо. Я с нянечкой договорилась…
– Конечно, – отозвался я, все будет хорошо.
Людмила недоверчиво вгляделась в меня:
– Ты на меня не обижаешься?
Я заставил себя улыбнуться:
– С чего бы? Ты действительно устала.
Вытирая слезы, жена облегченно кивнула.
Лавина посетителей резко спала. Многие, точно их ветром сдуло, вообще исчезли. Самым верным оставался Кислов. Как и раньше, он приходил раз в неделю, рассказывал о новостях в сборной, делился своими сомнениями, успехами, неудачами, спрашивал совета. Кислов меня никогда не раздражал, в отличие от некоторых он не лицемерил, не говорил, что снова будет все прекрасно. Он помогал мне тем, что просто общался со мной: естественно, как будто ничего не случилось. Именно в этом я больше всего и нуждался.
Скачков, особенно в первый месяц, являлся чуть ли не каждый день. Он все время уверял, что мы еще всем покажем, «почем фунт лиха».
Я улыбался, но не верил ему. И все же надежда во мне жила. Тайная в стыдливая. Надежда, что мой кошмар вдруг, как плохой сон, в один прекрасный день оборвется. Ведь все же когда-то кончается…
Продолжая, точно гирю, таскать на поврежденной ноге аппарат Шамшурина, я однажды на одном из больных увидел совершенно иную конструкцию. Спицы в ней были пропущены через кость крест-накрест, а не параллельно, как у меня, они были скреплены не дугами, а кольцами и стержнями, но самое главное, что поразило меня, больной наступал в этом аппарате на ногу. Он мне сказал, что пошел больной ногой на третий день после операции. От него я узнал, что в порядке эксперимента ему поставили аппарат того самого периферийного врача из Сибири, у которого украл первый вариант Шамшурин. Я никак не мог поверить: как можно так быстро после операции наступать на больную ногу. И зачем? Однако, услышав от больного, что кость у него сращивается плохо, я успокоился и вскоре забыл о нем.
Минул еще месяц.
Однажды жена не пришла два дня подряд. Как только она явилась, я спросил:
– В чем дело?
Спросил зло и подозрительно. От полугодового бесплодного пребывания в больнице нервы начали пошаливать. У Людмилы тоже. Помолчав, она раздраженно ответила:
– Конец месяца, много работы, просили сделать срочно… И вообще, мне нужны деньги!
– Сколько?
– Четыреста рублей.
– Зачем? Неделю назад ты получила мою стипендию.
Супруга холодно подтвердила:
– Получила, да. Но теперь ее нет.
Сдерживая себя, я молчал. Я понимал, что говорить с ней необходимо как можно мягче. Иначе непременно выйдет скандал.
Подбирая слова, я заговорил:
– Пойми, со мной ничего не ясно. Нога гниет, не срастается – неизвестно, сколько еще лет я проваляюсь в больнице. Два года, три, четыре – я не знаю. Точно известно одно – государственную стипендию мне все время платить не будут. О том, как мы станем жить дальше, надо подумать сейчас. – Я мельком глянул на супругу, она напряглась, точно струна. – Деньги у нас пока есть, но ты…
– А я? – сразу перебила меня жена.
Не выдержав, я сказал резко:
– А ты тратишь в месяц по семьсот, восемьсот рублей. Если бы ты постаралась…
Людмила подалась ко мне с искаженным лицом:
– Нет уж! Старайся сам! Слышишь, сам! А мне надоело!.. И это за все-то? Я себе кофты, несчастной кофты купить не могу…
Я закрыл глаза, тихо попросил:
– Не устраивай сцен. Кофт этих я тебе навез целый шкаф. – И добавил: – Ты сейчас кричишь, а я тебе не верю.
Людмилу буквально затрясло:
– И не надо! Слышишь? Мне давно от тебя ничего не надо! Ни твоих денег, ни тебя самого, ничего! Освободи меня только от всего! Освободи! – И, зарыдав, выбежала из палаты.
Людмила пропала на полтора месяца…
Я с горечью подумал: «Что посеешь, то и пожнешь».
К этому времени в институт положили известного физика-теоретика. Он тоже угодил в тяжелую автокатастрофу. К нему приехал сам министр здравоохранения. Попутно он осмотрел и мою палату. Его сопровождала целая свита, в ее числе находились Зайцев, Колман, Шамшурин, Грекова. В белых халатах, торжественные, все столпились возле моей койки.
Министр ласково тронул меня за плечо, спросил:
– Ну как поживаете?
Не успел я и рта открыть, как Зайцев ответил:
– У него все по плану. Идет восстановительный процесс.
– Это хорошо, – улыбнулся министр. – Отрадно.
– Температура почти нормальная, – теперь уже говорила Грекова. – Ходит пока на костылях.
– Позвольте! – наконец вставил я. – Что значит, пока? По-моему, я на них всю жизнь ходить буду!
Зайцев быстро проговорил:
– Он преувеличивает.
– А действительно, – живо спросил министр, – отчего вам так кажется?
Я пояснил:
– Прошло семь с половиной месяцев со дня катастрофы – никакого результата. Что мне еще может казаться? Поглядите! – Я указал министру на свои свищи. – Гной! Это что, тоже по плану?
Зайцев недовольно сказал:
– У вас непростой случай.
Грекова улыбнулась министру:
– Мы ждем, когда у него закроется остеомиелит. – Мне она укоризненно сказала: – А вы не хотите понять, что при остром воспалении кости нельзя производить никаких хирургических операций. Это во всех учебниках написано! И вам это уже объясняли.
Я спросили:
– А если остеомиелит у меня вообще не прекратится?
– Прекратится, – заверил Зайцев. – Уж мне-то вы должны верить.
Я не отставал:
– Когда?
На сей раз мне никто ничего не ответил.
Министр задал мне вопрос:
– А что бы вы сами хотели?
Я был застигнут врасплох, замялся:
– Не знаю… Хотя бы какой-нибудь консилиум. Пригласить на него специалистов. Ведь есть же хорошие травматологи, Вот в Прибалтике, я слышал, какой-то врач изобрел особый гвоздь. Потом, говорят, существует хирург в Сибири – он тоже работает с аппаратами. Может быть, мне нужен совершенно иной способ лечения, чем этот. Ведь правильно?
– Да как вы можете?! – возмущенно прервал меня Зайцев. – После того, что мы для вас сделали, вы предлагаете нашему институту, у которого в штате двадцать два профессора, пригласить на консилиум каких-то лекарей с периферии! да вот… – Он неожиданно вышел из палаты, быстро вернулся и чуть ли не под самый нос сунул мне какой-то стержень. – Вот ваш гвоздь! Это же только для собак годится, вы поняли? А что касается того врача из Сибири, то в вашем случае его аппарат неприменим! Мы вам поставили другой и считаем его более уместным! Вам ясно? И не вам нас учить!
Под напором Зайцева я несколько оробел, но все же продолжал настаивать:
– И все-таки я прошу собрать такой консилиум. Министр недовольно поморщился в сторону Зайцева, твердо произнес:
– Соберите! Сделайте все, как он просит.
Мне министр сказал:
– А вы, товарищ Буслаев, заранее себя не расстраивайте. Институт этот очень солидный, вас непременно вылечат. А пока вот вам. – Министр достал из кармана какой-то флакон. – Американский антибиотик. Новое средство, недавно стали закупать. Поправляйтесь!
