Текст книги "А смерть подождет"

Автор книги: Валерий Барабашов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 11 (всего у книги 12 страниц)

Глава девятнадцатая

А хозяин ничего и не подозревал больше месяца.

… Из Волгограда Олег вернулся радостный: экзамены и зачёты за пятый курс сдал, на душе было легко, «хвостов» в институте не значилось, через каких-то полгода он будет дипломированным юристом.

Усиленно готовил Линду к соревнованиям. Александрова и Литвинова с Джоем включили в состав команды от Придонского УВД. Сражаться им с коллегами-кинологами предстояло в этом году в столице, в Москве.

* * *

Чечня, обиженная Кремлём, снова грозно напомнила о себе: в Москве один за другим загремели взрывы, рушились дома, гибли сотни людей. Доставалось и троллейбусам, и самому любимому москвичами и гостями столицы транспорту – метро.

По команде главного управления уголовного розыска в Москву из Придонска уехали несколько кинологов с собаками. Поехал и Олег с Линдой.

А Придонск тем временем тоже оказался под прицелом террористов – едва не взлетел на воздух железнодорожный вокзал. Чудо спасло и само здание, и тех пассажиров, которые были в тот момент в зале ожидания: бомба почему-то не взорвалась, сработал только детонатор.

Спецслужбы города «стояли на ушах», ФСБ и УВД области перешли на усиленный режим несения службы, задействовали и оставшихся в городе кинологов с собаками. Сбиваясь с ног, псы обнюхивали сверху донизу и этот вокзал, и другой, курского направления, и все три городских автовокзала, и аэропорт… И неизвестно, что ещё надо было обследовать и чекистам, и милиционерам, и собакам, убедиться в том, что в городе, в общественных его местах, нет больше «адских машин».

Несколько дней Придонск жил в большом напряжении, пресса и горожане нервничали, из ФСБ, возглавившей поиск террористов, информация поступала скудная и противоречивая – дескать, очевидцы сообщили приметы бандитов, это две женщины и мужчина «кавказской национальности», уже составлены их фотороботы, и поимка преступников – дело ближайшего будущего.

Но трое террористов «кавказской, национальности» благополучно удрали из Придонска, следы их затерялись где-то в Чечне. Потом загремели взрывы на вокзале Пятигорска, в электричках и поездах южного направления, громыхало по-прежнему в Москве…

Милиция Придонска, в частности, уголовный розыск, предпринимали серьёзные профилактические меры – патрулирование улиц в ночное время, проверка документов у всех без исключения граждан, так или иначе похожих на выходцев с Кавказа, работа с агентурой. Работали напряжённо и кинологи – те, что оставались в городе. Полковник Савушкин лично контролировал работу всех подразделений своего управления, в том числе и Центра служебного собаководства. Потому и звонил сюда время от времени.

Позвонил и сегодня.

– Шайкин, это Савушкин.

– Узнал вас, товарищ полковник. Здравия желаю.

– Добрый день… Хотя, какой день, половина десятого вечера… Какие планы у твоих кинологов на предстоящую ночь?

– Патрулирование по городу, посещение вокзалов, общественного транспорта, проверка остановок…

– Размахнулся!… Что-нибудь одно надо делать. Больше пользы будет. Сосредоточь внимание на урнах у остановок транспорта, там закладки наиболее вероятны.

– Есть!

– Днём чем занимались?

– Текущая работа, Юрий Николаевич: дрессировка, наблюдение ветеринара, кормление…

– По взрывчатым веществам сколько у тебя собак работает?

– Две – Александрова и Литвинова, обе в Москве, как приказали.

– Столицу, конечно, надо защищать в первую очередь, но и тут, дома, ушки на макушке надо держать. По взрывчатке почему так мало собак?

– Ну… раньше как-то и нужды не было, товарищ полковник. Больше общерозыскные, обходились.

Савушкин помолчал.

– Сколько у тебя всего собак, Шайкин?

– Тридцать две. в строю – двадцать семь.

– Почему не все?

– Больны, Юрий Николаевич. Один застудился сильно, другой. лапу повредил, третий…

– Так, ладно. Собак максимально задействуй, Геннадий Васильевич. Целый взвод кобелей и ничего пока на нашли! Пусть хоть народ видит, что твои кинологи что-то делают, что собаки работают. Это и для преступников предупреждение, профилактическая мера.

– Я понимаю, товарищ полковник. Сам в нынешнюю ночь намерен поработать.

– Поработай, это похвально. Ты кинолог опытный, всю жизнь с собаками возишься… Псы, вообще-то, есть у тебя хорошие? Я только про Гарсона слыхал, да у Александрова… как её?

– Линда.

– Да, Линда. А ещё?

– Рокки, Джой, Тарзан, Альфонс…

– Клички все какие-то американские!… Ты за Америку, что ли, Шайкин?

– Нет, я за Россию, товарищ полковник!

– А почему собак по-русски не называете? Трезор, к примеру. Барбос, Фирс… У моего деда, например, Прошка на цепи сидел. Ничего, знал свою кличку, добро хозяйское хорошо стерёг.

– Н-не знаю, товарищ полковник. Так принято – собак громкими именами называть, они их лучше запоминают. Вспомните: Мухтар, Рекс…

– Опять же иностранщина, Шайкин! Пёс и русскую бы кличку хорошо запомнил: тот же Прошка, Лада, Ваня… Ну, Ваня, может, и не совсем ладно звучит, а вот Захар, или Ермак! Чем плохо? Антип!…

– У многих собак родословная, Юрий Николаевич, клички заводчиками присваиваются. Тут мы ничего не можем изменить.

– Всё равно, перекос. Ты же взрослый человек, Геннадий Васильевич, в милиции давно служишь. Должен понимать: патриотизм он с мелочей начинается. Сегодня твой пацан майку с небоскрёбами Нью-Йорка надел, завтра собачку свою Джеком назвал, или той же Линдой. А это опять – американское женское имя. Или Гарсон, царство ему небесное! Герой, конечно, молодец. Но это же официант по-французски. А как бы красиво звучало: в Чечне погиб не Гарсон, прислужник за столом, а… Ерофей, например.

– Да, было бы красивее, товарищ полковник, я с вами согласен. – Шайкин был с начальством податливым, мягким. Надо до пенсии дотянуть, тут и осталось каких-то пару лет!

– Или этот, Альфонс, – продолжал Савушкин. – Опять же аморальная кличка. Это – содержанец, бабский угодник. Он что там у тебя – в производителях ходит? Чей это пёс?

– Старшего лейтенанта Рискина, товарищ полковник! Должен сказать, что Альфонс в общерозыскном деле дока. И потом, мне Рискин объяснял. Альфонсы эти – были знаменитыми королями: Испании, Португалии, ещё какой-то страны, я забыл.

– Опять ты за рыбу деньги! – досадливо произнёс Савушкин. – Я ему про Фому, он мне про Ерёму… Перекос у тебя с кличками, Шайкин, имей это в виду. Народятся если щенки, по-русски их называй, вот и всё. Все эти Рокки и Альфонсы всегда на сторону нос будут воротить. А Прошка как был Прошкой, так им и останется. И всех этих Русланов и Казбеков, что нас с тобой взрывают, лучше искать будут. Понял?

– Так точно!

– Хорошо, действуй. Завтра утром доложишь мне о ночном рейде. А пока позвони Никитинскому, он тебе скажет, где надо патрулировать.

– Есть!

* * *

В конце марта, когда весна решительно уже вступила в права, Олег забеспокоился: Линда повела себя странно – стала вдруг медленнее, осторожнее передвигаться, отказалась прыгать через барьер, ела за двоих и много спала.

Он пригляделся к собаке и ахнул – у неё уже и животик округлился, и сосцы увеличились.

Беременна!

Оставшиеся сомнения развеял Кровопусков, ветеринар, осмотревший Линду.

– Конечно, герр лейтенант. Она на сносях. Пять недель, как минимум. Поздравляю. Можешь готовить мне магарыч, так и быть, приму роды. А ты дедушкой будешь.

– Да ты что, Кровопусков, с ума сошел?! Какие роды? Какие «пять недель»? Откуда?

Кровопусков (они с Олегом стояли сейчас у небольшого операционного стола в домике ветеринара, а Линда лежала на этом столе), хмыкнул:

– Ветром надуло. Бегала, вот, по двору, а у нас сквознячок, ей брюшко и надуло. Непорочное зачатие.

– Мы же с ней на соревнования готовимся! Два месяца осталось!

Кровопусков, вытерев руки, согнал Линду со стола, сел на старый потёртый диванчик, неизвестно как и когда сюда попавший, посоветовал:

– Отложи. В этом году у тебя ничего не получится. Ощенится к концу апреля, потом за малыми детками надо ухаживать… На следующий год чемпионом с ней станешь.

– Да ты что?! Столько труда вложено, столько сил!… И Линда… она же саму себя превзошла. Команды чистенько выполняет, охотно работала до сегодняшнего дня… Линда, девочка моя, кто это тебя, а? Почему ты это позволила?

Олег обнял собаку, прижал её к себе, заглядывал в самые зрачки. Линда отлично уловила тревожную интонацию в голосе хозяина, виновато опустила голову. Ну вот, теперь и он всё знает. Стыд-то какой! И крах надежд. А они так старались вдвоём, так много тренировались. Она и новое слово помнила – МОСКВА. Туда хозяин собирался везти её на соревнования, не на беготню по вагонам метро, как в прошлый раз, а на приятные, пусть и сложные испытания её навыков и умения. И она бы постаралась не подвести своего хозяина – ведь она его очень любит, и всё бы ради него сделала.

– Вот это да-а! – страшно расстроенный протянул Олег. – Вот это свинью мне какой-то кобелина подложил!

Вне себя, с лицом, схватившимся красными нервными пятнами, он похромал к Рискину.

– Серёга, ты в курсе?

– Что?

– Лида щенная!

– Да не может быть!… Когда это она успела? С кем?

– Я, вот, у тебя хотел спросить. Тебе же доверил.

Рискин сокрушённо качал мордатой головой, бил себя в грудь:

– Я тебе гарантирую, Олег, глаз с Линды не спускал! Слово офицера! Я за ней больше, чем за Альфонсом глядел… И как это её угораздило! Вот давалка хитроумная, а! Нашла же где-то хахаля, не утерпела… А про себя ещё раз тебе говорю: в оба за ней смотрел!

Подтвердила благонадёжность Рискина и Марина, поручилась и за Альфонса – ничего такого сексуального на её глазах не происходило.

Но кто тогда? Кто? Чей пёс?!

Расспросы коллег в течение двух-трех ближайших дней ничего не дали и облегчения Олегу не принесли. Никто из кинологов не видел Линду в объятиях чьего-либо кобеля, никто не мог сказать что-нибудь определённое.

– Аборт! Один выход, герр лейтенант. – Кровопусков плотоядно развёл руками, когда Олег снова пришёл к нему. – Шайкин не будет возражать? Ты его поставил в известность?

– Моя собака, моя ответственность, чего спрашивать!?

– Да ты не переживай, Олег. Пусть ощенится, что ли. Тогда и поглядим, на кого её детки похожи.

Ветеринар явно потешался над растерявшимся и очень расстроенным кинологом. Знал, что Олег не пойдёт на такой шаг, да и по щенкам узнать отцовство можно приблизительно. И что бы это дало, в конце концов? Ну, решили бы они потом, когда щенки малость подросли, что папаша их – Рокки, овчарка. Или Джой – спаниель. Или Альфонс – ротвейлер…

За Альфонса, конечно, можно спросить с Рискина, недоглядел, но старлея как напрямую обвинить? Также и остальных кинологов. Линда согрешила, да, а где и с кем… Чего после драки кулаками махать?!

А щенки-полукровки и правда питомнику не нужны. У них породистые, элитные собаки, с хорошими родословными, с соответствующими документами.

– Давай… выкидыш надо сделать, – сказал Олег Кровопускову. – Нельзя Линде сейчас щенков иметь. Тем более, неизвестно от кого.

– Давай, – мотнул головой ветеринар. – Завтра, с утречка. Приходи пораньше, пока начальства нету. Заделаем. Сегодня мне некогда, мой «Жигуль» забарахлил, плохо заводится. То ли свечки надо поменять, то ли зажигание сбилось. Твоя-то «Таврия» на ходу?

– Бегает.

– Вот и приезжай часов в семь. Пару уколов замастырим твоей гулёне, как новенькая будет. Ты магарыч готовь, герр лейтенант.

* * *

Слова Кровопускова об уколах Олег воспринял спокойно. Знал, что ветеринар проделывал такие процедуры с загулявшими суками не раз: первый укол убивал в животе собаки уже сформировавшихся щенков, второй вызывал искусственные роды.

Позвав Линду, Олег повёл её к вольеру. Собака шла не торопясь, тяжело уже, грузно ступая, не поднимая головы. Прислушивалась к тому, что происходило в её утробе – это была её первая беременность, и это занимало её сейчас больше всего. Даже любовь к хозяину и его переживания отступили на второй план.

А он довел её до вольера, сказал со вздохом:

– Иди, спи. Завтра для тебя будет тяжелый день.

Она помотала в знак согласия хвостом, ушла сразу в будку, на солому, улеглась поудобнее и скоро заснула.

И снился Линде удивительный сон!

Вот они с Гарсоном бегают по большому прогулочному двору питомника. Уже лето, тепло и солнечно, воздух свежий, с сотнями запахов, которые будоражат кровь, заставляя их обоих носиться с громким радостным лаем. Она охотно, с молодым задором, играет с Гарсоном – куснула его за ляжку, отбежала, кинулась влево, потом вправо, но бегает небыстро, зовёт: догони, догони! И скачет с ним – такая грациозная, ловкая – и словно говорит: смотри, Гарсон, какая я красивая!… Ну, поиграй ещё со мной, поиграй, не надо спешить. Тебе надо за мной поухаживать, покорить этими ухаживаниями, доказать свою любовь, добиться её. Ведь любовь – это прежде всего чувство, а потом уже всё остальное. От искренних чувств и щенки хорошие родятся, здоровые и жизнестойкие… А им трудно придётся в жизни, трудно!

Не спеши, Гарсон! За девочкой нужно поухаживать, побаловать её лаской, нежной игрой.

Он понимал Линду, играл с нею с удовольствием, не спешил приступать к главному, что сблизит их окончательно…

Потом, много дней спустя, она вылизывала мокрых своих деток, заботливо подставляла под их крохотные мордочки набухшие молоком сосцы, сладостно чувствуя, как тёплая её жизнь переливается в них, таких ещё беспомощных, слепых, но безмерно нежных, дорогих. Линда впервые испытывала это великое материнское чувство, пусть даже и во сне, и непередаваемое словами блаженство разливалось по всему её телу, от носа до хвоста.

Она была счастлива. Она гордилась своим материнством, она хорошо понимала теперь чтó значит быть Матерью, продолжательницей жизни.

… Уколы ветеринара Кровопускова сделали только половину дела – убили в утробе Линды щенят. Но искусственные роды не получались.

Собака хирела на глазах, кровоточила, умирала.

Олег сходил с ума.

– Игорь, сделай же что-нибудь! – кричал он на Кровопускова. – Не видишь разве: она погибает!

– Вижу, как не видеть! – меланхолично отвечал тот. – Резать надо, операцию делать. Возможно, у неё внематочная… Разрежем – увидим.

От ветеринара крепко несло спиртным.

Схватить бы Олегу дорогую ему Линду в охапку, да – в «Таврию», да к другому, более опытному и не такому бездушному собачьему доктору!…

Но он растерялся.

И ещё на что-то надеялся.

И подумал, что времени уже не осталось, Линду надо спасать здесь, на питомнике, руками всё того же Кровопускова – он же дипломированный специалист, он должен сделать всё как полагается!

Олег не видел, что Кровопусков для храбрости, в другой комнатушке, хлебнул спиртяги ещё, а потом уже надел белый халат, марлевую повязку и шапочку – классный хирург да и только!

– Ну, кладём!

Сжалось сердце у Олега от предчувствия беды: может, не надо? Может, увезти Линду в городскую ветеринарную лечебницу?!

Вдвоём они подхватили дрожащую Линду, положили на операционный стол. Кровопусков стал привязывать ей лапы, а Олег надел намордник. Говорил Линде:

– Ну что ты так дрожишь, девочка моя? Не бойся, я с тобой, ты немного поспишь, а потом всё будет хорошо. Будет немного больно, но ты выздоровеешь, и мы поедем с тобой в Москву, на соревнования. Успокойся, спи…

Да, если бы Линда могла говорить! Она рассказала бы всю правду: как Альфонс насиловал её, а его хозяин стоял рядом и довольно улыбался. А перед этим он привязал её к дереву поводком, а потом сжимал голову толстыми своими коленями и даже бил, чтобы она не сопротивлялась и покорилась Альфонсу.

Что она могла сделать одна? Ведь её любимого хозяина не было рядом! Не было!

… Варварской операции Линда не выдержала.

Она умерла на операционном столе.

Глава двадцатая

Незначительное это для постороннего человека «чэпэ» (подумаешь, собака сдохла!) стало на питомнике предметом серьёзного разбирательства. Шайкин назначил целую комиссию, в которую вошли Рискин и Проскурина, поручил им выяснить все обстоятельства дела и написать рапорта.

Написал объяснительную и Кровопусков. В ней ветеринар настаивал на том, что лейтенант Александров сам проявил инициативу с операцией служебной собаки, просил его, Кровопускова, сделать её, а также не докладывать об этом начальнику Центра, так как берёт ответственность на себя. Что же касается исхода операции, то тут он, Кровопусков, сделал всё как полагается (далее приводился целый перечень специфических процедур, названий лекарств и хирургических приёмов в процессе операции), но, к сожалению, Линда покинула этот мир, из наркоза не вышла. Видимо, не выдержало сердце. А может, её погубили токсины, вследствие внутриутробного разложения помета.

– Видимо… может… – недовольно произнёс Шайкин, выслушав ветеринара. – Ты врач, Кровопусков, должен всё говорить точно и по науке.

– Я вскрытия пока не делал, товарищ майор. Это предварительное заключение. Если нужно, я…

– Не нужно. Чего теперь и мертвую собаку мучить. Уже колол, резал… Люди, конечно, тоже под ножом хирурга умирают. Но меня в этой ситуации, господа офицеры, возмущает поведение лейтенанта Александрова. Без моего ведома, тайно, заставляет врача делать служебной собаке операцию, и та погибает. А я должен сказать, что Линда была у нас на хорошем счету, одной из лучших собак. И сейчас, в такое напряжённое время… Вы же знаете о взрыве на автобусной остановке! Мне звонит полковник Савушкин: Шайкин, давай кинологов с собаками!… А теперь получается, что кроме Литвинова мне и послать некого. Псов много, а по взрывчатке были только два. – Линда и Джой. Теперь один Джой…

– Александров начнёт работать с новой собакой, – вступилась было за Олега Марина Проскурина, но Шайкин резко оборвал её.

– Когда это он начнёт? Да когда эта новая собака станет второй Линдой, Проскурина? Через год? Или два? А остановки взрывают сегодня, сейчас!

Кинологи угрюмо молчали. Конечно, Шайкин по сути прав, собаки, обученные находить взрывчатку, нужны были сейчас.

– Рискин, ты что скажешь?

– Товарищ майор, я в принципе всё написал в рапорте. Линду жалко, да, отличная была собака. А что касается лейтенанта Александрова… Я согласен с вами, он превысил свои полномочия инструктора, надо было поставить в известность руководителя Центра. Может быть, и не случилось бы ничего.

– Именно! – Шайкин даже по столу кулаком пристукнул. – Больше скажу: я бы не допустил трагедии! В общем, всё ясно. Допущена вопиющая безответственность, а также серьёзное дисциплинарное нарушение. Я вынужден Александрова наказать. Все свободны. Александрову – остаться.

Кинологи один за другим, в подавленном состоянии, вышли из кабинета. Олег сидел перед столом Шайкина мрачнее чёрной тучи. Обида, боль утраты, жёсткие слова начальника – эти удары следовали один за другим. Оправдываться? Зачем? В целом всё правильно, разве только Кровопусков малость передёрнул, мог бы честно сказать, что операцию предложил провести он, а Александров согласился.

– Олег, давай откровенно поговорим. – Шайкин сделал сочувственное лицо. – Собака собакой, можно Линду списать и на ошибку врача, я постараюсь замять это дело. Речь о тебе. Вижу, как тебе тяжело – работа, учёба, инвалидность…

– Я отказался от статуса инвалида, вы это хорошо знаете, Геннадий Васильевич! – голос Олега звенел. – И работаю, как все. А Линду на вернёшь, да. Тут полностью моя вина. Готов понести наказание.

– Ладно, успокойся. Знаю, что мужик ты нехилый, честный. Кто с этим спорит?! Ты утвердился в мнении о себе, доказал отчасти, что с работой нашей справиться можешь. Но все же понимают: не может человек в твоём положении работать с полной отдачей! Не может! Не в кабинете сидеть и бумажки перебирать! Бегать с собакой нужно, бегать!… А теперь новую заводить!… Ну что мы с тобой о таких элементарных вещах будем спорить?!

Шайкин бил в упор, по самому больному, уязвимому месту.

– Вы за этим меня оставили? Чтобы ещё раз…

– Олег, я тебе сразу и прямо сказал: давай говорить откровенно, как мужчина с мужчиной. Даже не как начальник с подчинённым. Ну, глянь на себя со стороны. Тяжело, ведь! У меня иной раз сердце кровью обливается, когда тебя на дрессировочной площадке вижу! Ты не забывай – мы же в милиции работаем, не где-нибудь! Не в любительском клубе собаководства. Государственная служба!

– Я это прекрасно помню, товарищ майор!

– Ну вот. И собаки у тебя сейчас нет.

– Будет! Съезжу в Москву, в базовый Центр… воспитаю…

– «Будет», «воспитаю»… Олег, мне сегодня нужна работа! Сегодня!

– Так, понятно. Говорим с вами, Геннадий Васильевич, ещё более прямо и откровенно: вы хотите, чтобы я ушел?

Шайкин опустил глаза.

– Ну, ты прямо в лоб… Я думаю, Олег, что тебе, по состоянию здоровья, было бы удобнее служить в другом месте. Вот и всё. Давай я поговорю с Савушкиным, он, думаю, поймет нас с тобой правильно.

– С Юрием Николаевичем я на эту тему уже разговаривал. И, кажется, говорил вам об этом! И собака у меня будет. Может быть, даже лучше, чем Линда! Я спать-есть не буду, а сделаю из неё классную ищейку!

Шайкин поднял перед собой ладони, как бы защищался ими.

– Погоди, погоди, не горячись! Спать-есть надо, и собаку ты хорошую можешь подготовить. Я же – о тебе!

Олег встал.

– Я всё это уже слышал, товарищ майор. Не надо меня убеждать, что я неполноценный сотрудник. Снисхождения и послаблений по службе я у вас не просил и просить не буду. Разрешите идти?

– Ладно, иди. – Лицо Шайкина сделалось кислым и недовольным. – Я хотел с тобой по-человечески… При всём моём уважении, выговор обязан тебе объявить. Линду ты угробил, сам!… Я ведь добра тебе желаю, Олег. Пойми правильно.

– Я всё понял правильно, товарищ майор.

* * *

Вечером, у ворот Центра, Олега поджидала Марина Проскурина.

– Подвезешь? – спросила с улыбкой. – Конечно, садись.

«Таврия» – маленькая уютная машинёнка, вполне современная, по-своему комфортная. Во всяком случае, печка в ней и радио есть. И бегает вполне прилично.

Поехали.

Апрель под колёсами – жидкий грязный снег, грязная вода, летящая на ветровое стекло из-под колёс идущих впереди машин. Мечущийся «дворник», неважная видимость, зажжённые уже фары…

– Переживаешь?

– Ну что ты спрашиваешь, Марина!? Когда у тебя Гарсон погиб, ты разве не переживала?

– Что ты! Я выла на его могилке там, в Грозном. Жалко его ужасно! До сих пор успокоиться не могу. Как только подумаю про Гарсончика…

– Ну вот. И я с Линдой… пять лет, душа в душу.

– Слушай, Олег, а ведь они симпатизировали друг другу.

– Кто?

– Гарсон с Линдой.

– Ну… может быть.

– Не «может быть», а точно! Я не раз наблюдала за ними. Любовь у них была. Но такая, виртуальная. Мы же им не разрешали ничего.

– Да, конечно.

– Видишь, как жизнь для них сложилась – обоих уже нет.

Олег вздохнул, переключил скорость.

– Гарсон хоть с честью из жизни ушёл, такую память о себе оставил. А Линда… Эх! Зачем я Кровопускову доверился!?

– Не переживай так, не надо. – Марина вдруг придвинулась к Олегу, обняла его. Попросила: – Притормози, поговорить с тобой хочу.

Олег съехал на обочину. Они не так далеко отъехали от питомника, за стёклами «Таврии» виделись сейчас низкорослые сосенки, дремлющий уже молодой лесок, примыкавший к окружной дороге, опоясывающей город с юго-запада…

Боже, как одуряюще-знакомо пахнут волосы Марины! И сколько этот запах её духов вызвал воспоминаний: железнодорожный вокзал, музыка духового оркестра, прощальные речи, объятия и поцелуи, глаза и руки Марины, вот так же, как сейчас, обвившие его шею.

Олег весь напрягся, ждал.

– Чего ты с ребятами сцепился? С Шайкиным собачишься, Серёжу Рискина в чём-то подозреваешь.

Он поник. Не об этом хотел сейчас слышать, не этого ждал от Марины. Неужели она не понимает его?! Зачем эти упрёки, выводы, в которых она неправа?

Олег приспустил стекло дверцы – стало немного легче дышать.

Сказал глухо:

– И ты об этом же. А я думал, что ты на моей стороне.

– Конечно, на твоей. Но…

– Рискин за Линдой недоглядел, Марина. Если не нарочно вязку устроил.

– Не может этого быть, Олег! Ну, почему ты так плохо о нём думаешь? И Шайкин тебе добра желает.

– Ага, желает! На словах. А сам спит и видит, чтобы я куда-нибудь переместился с питомника. А Рискин просто завидует.

– Ты преувеличиваешь, Олег. Ну… некая доля зависти, может, и есть, не буду спорить. Сильным людям всегда завидуют. Это естественно, это в каждом человеке сидит.

– И ты завидуешь?

– И я. Твоему мужеству и упорству. Твоим успехам. Ты с Линдой многого достиг, все это понимают.

– И ты на хорошем счету, Марина! Гарсон тебе славу принёс, заслуженную.

– Да, Гарсончик!… – вздохнула Марина. – Он был. А теперь его нет. Теперь мне всё сначала надо начинать. Слава – она как печка: всё время дровишки надо подбрасывать. Те, что положили раньше, уже сгорели…

Она порывисто вдруг и горячо, обеими руками повернула его голову к себе.

– Обижаешься на меня? Забыл?

– Забыл.

– Значит, и не любил никогда.

– Любил. И сейчас люблю.

– И что же…

Олег молчал, не двигался.

Марина с разочарованным вздохом отпрянула от него.

– Слабые вы на любовь, мужики!… Чуть больше года прошло, а он – «любил»! А если женщина… ну, сомневалась в своих чувствах, проверить хотела! Если сама себе время назначила – убедиться, что…

– Не надо, Марина. Ты меня не любила, теперь я это знаю.

– Любила, не любила… Что ты за меня решаешь? Я сама себя иногда не понимаю.

Он молчал.

– Ты гордый, да. Но бывает, ведь, Олежек, что женщина ошибается. Это ты можешь понять? И простить?

– Марина, за что ты просишь прощения? Ты передо мной ни в чём не виновата, ничего мне не обещала. Это честно, по крайней мере.

Проскурина теребила концы яркого длинного шарфа, говорила подавленно:

– Какие-то похоронные слова произносишь, Олег. У нас ещё вся жизнь впереди, всё ещё можно наладить, поправить… Поехали ко мне, а? Что мы в твоей «Таврии» сидим, как эти… У меня хороший коньяк есть, буженина.

Он покачал головой.

– Нет. Извини. Я обещал другому человеку, что к восьми буду.

– Это… женщина?

– Да.

Марина какое-то мгновение сидела в прострации – совсем не ожидала такого поворота дела. Но скоро взяла себя в руки, сказала с нервным смешком, взбадривая себя:

– Ну… раз обещал. Тогда другое дело. Прощай!

И выскочила из «Таврии», стала голосовать проскакивающим мимо машинам, и вот уже белая «Волга» затормозила у её ног и умчала к сияющим огням города.

* * *

Во дворе дома, где жила Женя, какой-то молодой хлыст избивал собаку – в свете фар Олег это хорошо, отчетливо увидел. Собака была привязана к скамейке у детской песочницы, парень бил её ногами, явно стараясь покалечить, а может, и убить. Он был пьян, орал что-то несусветное, дикое, слова за отчаянным визгом собаки трудно было разобрать.

Олег посигналил, потом выскочил из машины, бросился к хулигану.

– Эй! Ты что делаешь?!

Тот на мгновение прервал своё зверское занятие, исподлобья, зло глянул на хромающего к нему человека.

– А тебе что – больше всех надо?

– Прекрати сейчас же! За что ты её бьёшь? Это чья собака?

– Чья собака – не знаю, бью за то, что она гавкала на меня. А я не позволю, чтобы всякая тварь!… На, паскуда!

И парень снова стал пинать собаку.

– Стой, живодёр! Я сотрудник милиции.

– А-а, мент! А п-почему хромой? Хромые менты не бывают. И не твоё дело! Чего лезешь? Хочу и убиваю!

– Стой, говорю! – Олег толкнул парня, он потерял равновесие, упал – да много ли пьяному надо?! А тот ещё с земли, весь в песке, угрожающе шипел:

– Ну, ментяра, кранты тебе! Кто-то не добил, вижу… на протезе… Так я добью!

Парень, одетый как вся шпана в чёрную куртку и такую же чёрную вязаную шапочку, легко вдруг, будто его подбросило пружиной, вскочил на ноги. В следующую секунду Олег почувствовал резкую, обжигающую боль в боку, невольно вскрикнул. А парень бросился бежать.

Олег понял, что без помощи ему уже не обойтись. Выхватил из кармана мобильник, набрал номер.

– Женя, это я, Олег, привет!… Где нахожусь? Да у твоего подъезда… решил-таки зайти… ты же приглашала?

– Приглашала, конечно! Олег, что-то случилось? Ты так тяжело дышишь!

– Да ничего особенного. Ты спустись, а, Жень? Тут небольшая авария… И я не один.

– Иду!

Олег чувствовал свой мокрый бок, рассмотрел в свете фар руку – пальцы были в крови.

Пёс – молоденькая овчарка, кобелёк – тихо поскуливал у его ног, смотрел на Олега как на спасителя, понимал что к чему. Он погладил его.

– Не бойся, дурашка, не бойся. Всё уже позади. Теперь тебя никто бить не будет.

В свете фар «Таврии» скоро появилась Женя – в наспех наброшенном длинном плаще, взволнованная. Увидела кровь.

– Ой, господи! Что это? Ты поранился, Олег? Обо что?

– Финкой меня полоснули, Жень!… Вот, гадёныш, собачку бил, я вмешался… Наверное, «скорую» надо вызвать, кровь хлещет. И в «02» позвони. Я лицо этого ублюдка запомнил, думаю, найдём. Идём, Пегас!

– Это твоя собака, Олег?

– Теперь моя. – Он опирался на плечо Жени. – Кто-то бросил её, а эта сволочь избивал… Женя, возьми у меня в машине аптечку, там бинты, йод… и закрой её.

Она быстро, толково, хотя и дрожала с головы до ног, сделала всё, что нужно. В подъезде, ожидая лифт, подняла на животе у Олега куртку – глубокая рана-порез сильно кровоточила.

– Вот гад! – воскликнул с досадой Олег. – И когда он успел, подонок! Я и ножа-то не видел.

– Тебе больно? – Женя смотрела на него со страхом, держала на поводке отвязанную от скамейки собаку.

Он болезненно улыбнулся:

– Бывало хуже. Ты не бойся, Женя, я живучий… Ты маме ещё моей позвони, только помягче говори, не пугай её. А я не помру, не бойся… смерть… она меня подождёт… Приехали уже, да? Это какой этаж? Седьмой? Ишь, на седьмом небе живёшь. Идём, Пегасик!

Кобелёк послушно пошёл за ними, без колебаний доверившись своему спасителю.

Однокомнатная квартира учительницы географии Добрыниной, где до этого покой её хозяйки нарушал разве что телевизор, наполнилась суетой, телефонными звонками, запахами лекарств из раскрытой автомобильной аптечки. Женя довольно умело промыла рану, наложила на неё толстый марлевый тампон, прилепила его лейкопластырем. Рану щипало и дёргало, но Олег старался не подавать виду, что ему больно.

– Ничего, до свадьбы заживет. Когда наша с тобой свадьба, Женя? – говорил он, по-прежнему безмятежно и широко улыбаясь.

Она в ужасе махала руками.

– О чем ты говоришь, Олег!? Какая свадьба!?

– Я серьёзно… Я же ехал к тебе… предложение делать.

– Ну, помолчи, Олежек! Нашёл время!

– Самое время! Пока едут… Ты маме… родителям моим позвонила?

– Конечно, не беспокойся!… Господи, да ты горишь весь!

Он взял обе её руки, стиснул.

– Когда свадьба, Женя?

Она серьёзно, очень серьёзно посмотрела ему в глаза.

– Да хоть завтра. Как только поправишься.

Он прижал Женю к груди, чувствовал, как бьётся её сердце, как вся она дрожит – и от страха, от переживаний, и от того, что он, сумасшедший лейтенант милиции, не нашёл более подходящего момента, чтобы получить её согласие на замужество. Все что ли, они такие ненормальные, кинологи!?