Текст книги "Кризис современной цивилизации (СИ)"

Автор книги: Валерий Козлов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 10 (всего у книги 18 страниц)

В-третьих, закрытие периферийных вузов может серьезно подорвать местные исследования, которые тоже необходимы, причем не только для науки, но и для общества, взять, например, проблему пожароопасности лесов, разведку имеющих региональное значение ресурсов или изучение сезонного режима рек с целью выявления вероятности наводнений и обмелений. Да и в гуманитарии, например в археологии или в социологии, без местных исследований обойтись трудно. Особенно это касается стран с исторически сложившейся, как в России, централизованной моделью развития науки. Как с горечью отмечает С. Г. Кара-Мурза: "Исчезло державное государство как главный субъект, заинтересованный в исследовании природной среды России просто ради получения достоверного знания, независимо от рыночных критериев. Рыночные же критерии мотивировать такие исследования не могут, поскольку добыча большинства видов сырья в России с точки зрения мирового рынка рентабельной не будет" [65, с.370]. Здесь же можно, вслед за С. Г. Кара-Мурзой, отметить необходимость для страны самостоятельного исследования существующих социальных и этнических проблем [65, с.372-378]. К чему ведут недостаток или определенная извне ангажированность подобных исследований, ныне наглядно демонстрирует Украина. Наконец, закрытие периферийных вузов ударит по престижу науки в целом, усилит общественный обскурантизм. Сами же общественные проблемы становятся все более серьезными, все больше требуют именно научного подхода.

Следует также отметить, что в мире современных компьютерных технологий идет жестокая борьба крупных корпораций за патенты и рентные доходы, государства борются за умы и сердца своих и чужих граждан, и свободы там все меньше и меньше. Как отмечают М. Хардт и А. Негри: "Ученые и те, кто использует интернет-технологии на практике, подчеркивают, что если на ранних стадиях кибернетической революции и развития интернета креативность была возможна благодаря чрезвычайной открытости и легкому доступу к информации и технологиям, то теперь все это постепенно закрывается на разных уровнях: физических соединений, кодов и содержания. Приватизация электронного "общего стола" обернулась препятствием к дальнейшим инновациям" [129, с. 230]. Нередко значительные компьютерные мощности используются, с точки зрения социальной пользы, вхолостую, примером чего мог бы быть майнинг криптовалют.

Надо сказать, что многие ученые прекрасно осознают всю серьезность проблем, возникших в системе наука-общество, связывая их с развитием современного капитализма. Так, например, британский биолог Брай Гудвин пишет: "Большая (и растущая) часть населения по-прежнему живет в голоде и нищете; плодородные почвы истощаются; загрязнение воды, земли и воздуха неблагоприятно влияет на обитателей Земли. В результате глобального потепления атмосфера становится все более турбулентной, и многие виды животного и растительного мира вымирают с такой скоростью, какой не бывало со времен пермского – конца мелового периода. Способность государств защищать своих граждан уменьшается по мере активизации транснациональных организаций, осуществляющих беспорядочную торговлю товарами и услугами. Экстраординарное распространение информационных технологий привело к тому, что чье-то решение об инвестициях или перемещение капитала способно обрушить мировые рынки и даже смести правительство" [14, с.48-49]. Таким образом, обычный человек, подобно своему первобытному предку, все чаще может ощутить себя песчинкой во власти неподконтрольных ему природных и социальных сил, и такое положение зачастую лишь усиливает его отчуждение в условиях рыночной экономики, потребительской ментальности и краха традиционных коллективистских структур. Особенно опасен этот прессинг в детско-юношеском возрасте.

Американский психолог Роберт Сапольски, изучающий ментальную среду Запада, замечает: "Большая депрессия очень распространена, пятнадцать процентов жителей развитых стран страдали ею хотя бы раз в жизни" [14, с.96]. Причины этого, по его мнению, в системе образования и воспитания, ориентированной не столько на познание существующих закономерностей, сколько на конкуренцию за материальные блага: "В детстве человек узнает о возможностях контроля над внешними ситуациями и возможных источниках поддержки. А мы учим детей с самого раннего возраста, что мир полон боли и печали и что в подавляющем большинстве случаев ничего поделать с этим нельзя. Ни один ребенок не в состоянии эффективно ограничить в своем сознании эту удручающую информацию, как взрослый. В результате у ребенка развивается обостренная тяга к материальному благополучию как к защите от превратностей окружающей среды" [14, с.100]. Отметим при этом, что правящую элиту умеренно депрессивный работник, четко ориентированный на собственное материальное благополучие, обычно вполне устраивает, когда большинство специальностей (в том числе "творческих") требует не энтузиазма и способностей, а исполнительности.

Отечественный философ В. Н. Порус отмечает кризисное состояние самой науки: "Наступает вынужденная стагнация: существенного прогресса теоретических знаний не наблюдается, наука главным образом сосредоточена на прикладных проблемах, что обеспечивает ощутимые успехи в технологии, а общество согласно выделять для этого более или менее достаточные ресурсы. Но ни о каком ее экспоненциальном росте (занимавшем футурологов и фантастов в недавнем прошлом) нет и речи" [139, с.104]. Причины стагнации – в господстве идеологии потребления: "Если видеть в науке только инструмент для решения практических задач жизнеобеспечения человечества, так сказать, когнитивный фактор биологической эволюции, то рассуждения о ее "конце" имеют резон. В самом деле, идея бесконечной перспективы познания (а именно она пока еще определяет культурный смысл науки) выводит за пределы такого, с позволения сказать, прагматизма. И поэтому от нее можно отказаться, снабдив отказ щекотливым аргументом о чрезмерности притязаний науки, их принципиальной непосильности для человечества. Можно еще присовокупить популярный ныне призыв к охранению мировой тайны сохранения духовности, якобы разрушаемой рациональной наукой" [139, с.104-105]. Таким образом, сама психология общества потребления формирует негативную установку по отношению к бескорыстной теоретической деятельности и способствует росту обскурантизма под маркой религиозного или философского иррационализма.

Б. И. Пружинин указывает на социальную специфику современного развития прикладных наук: "В прикладном исследовании задачи ставятся извне – клиентом, заказчиком. И результат, в конечном счете, оценивается им же. Причем не с точки зрения истинности" [139, с.138]. В силу этого развитие прикладных наук всегда однобоко: "...сегодня уже можно просто констатировать, что прикладная наука не способна сама развиваться как наука, ибо не способна самостоятельно обеспечить преемственность в развитии знания. Логика ее развития задается извне" [139, с.117]. Наука, таким образом, несмотря на часто встречающееся в СМИ превознесение ее позитивной роли, сама оказывается под контролем рынка и капитала. В глобальных проблемах современности виновата не наука, а общество. Как писал тот же К. Лоренц: "Перенаселение с неизбежно сопровождающими его потерей индивидуальности и унификацией; отчуждение от природы, отнимающее способность к благоговению; коммерческий бег человечества наперегонки с самим собой, превращающий в утилитарном мышлении средство в цель, причем первоначальная цель забывается; и не в последнюю очередь всеобщее притупление чувства – все эти явления находят свое отражение в процессах дегуманизации наук; они не следствия этих процессов, а их причины" [78, с. 57]. Узкий прагматизм противоположен сущностным гуманистическим целям науки: "Особая же опасность модного индоктринирования в области науки состоит в том, что оно уводит стремление к знанию слишком многих, хотя, к счастью, не всех современных естествоиспытателей в сторону, прямо противоположную подлинной цели всего человеческого познания, а именно – лучшему самопознанию человека" [78, с. 57].

В чем причина такой "прагматизации" развития современной науки, оборотной стороной которой становится широкое распространение сциентизма и его двойника – обскурантизма? Ответ очевиден – в победе общества потребления. Как отмечает Э. Фромм, во всеобщем распространении рыночного характера свою роль играет и система образования, где под маркой плюрализации, демократизации, учета интересов студентов все более разрушаются такие ценности, как целостность научного мировоззрения и критичность мышления. В работе "Революция надежды" Э. Фромм констатирует, что образование стало инструментом общественного преуспевания или, в лучшем случае, сведено к использованию знаний для практического приложения, к "добыванию пищи" [125, с. 330]. В книге "Иметь или Быть" он выделяет два типа студентов: ориентированных на обладание знанием и на бытие. Первые, слушая лекции, воспринимают слова, улавливают логические связи и общий смысл, делают максимально подробные записи, но не думают о содержании, о своем отношении к материалу. Мысли, не укладывающиеся в привычную систему, вызывают у них страх. Вторые, приходя на лекции, уже имеют представление о теме, которая будет обсуждаться. Они не просто слушают, но и воспринимают и реагируют активно и творчески [125, с. 409-410]. К сожалению, система образования больше ориентирована на первый тип. Как пишет Э. Фромм, многие колледжи предлагают студентам гигантский бутерброд, от которого студент может откусить кусочек то в одном, то в другом месте, что якобы стимулирует к свободному выбору темы [125, с. 421]. Думается, здесь невольно вспоминается реформа вузов по болонской системе. На место смысла пришли информация и навыки. Вдобавок, многие студенты ориентированы не на знания, а на диплом.

Испанский философ Хосе Ортега-и-Гассет еще в 1930 г. за пять лет до прихода в большую политику Франко писал о "восстании масс", довольных собственной заурядностью, требующих от мира все больше и одновременно совершенно неблагодарных по отношению ко всему, что облегчает им жизнь, в т. ч. и к науке [100, с.191-201]. При этом, благодаря растущей специализации сами люди науки замыкаются во все более тесном пространстве мысли, не осознавая связи своих научных проблем с развитием европейской цивилизации [100, с. 213]. То же наблюдается и среди интеллигенции в целом: "Несоответствие между тем явным и прочным благоденствием, которое наука дарит, и тем отношением, которым ей платят, таково, что нельзя больше обманываться пустыми надеждами и ждать чего-либо иного, кроме всеобщего одичания. Тем более, что нигде равнодушие к науке не проступает, в чем мы не раз убедимся, с такой очевидностью, как среди самих специалистов – медиков, инженеров и т. д., – которые привыкли делать свое дело с таким же душевным настроем, с каким водят автомобиль или принимают аспирин, – без малейшей внутренней связи с судьбами науки и цивилизации" [100, с. 203].

Но кто он – "массовый человек" испанского философа? Это не пролетарий, не крестьянин, не ремесленник. Это тот, кого в СССР называли мещанином, а на Западе – петти-буржуазией, продукт капиталистического отчуждения труда. Именно мещанская среда современного "среднего класса" и является главным рассадником модного "научно обоснованного" обскурантизма, существующего рука об руку с антигуманным неолиберальным сциентизмом.

Отечественный философ М. Кантор уделяет особое внимание российской интеллигенции. По его мнению, культура интеллигенции уже в позднесоветское время стала антитезой культуре партийно-народной. Новая культура интеллигенции имела мало общего и с защитой униженных и оскорбленных, характерной для интеллигенции дореволюционной [57, с. 249]. В результате антикоммунистической перестройки процесс отрыва интеллигенции от народа завершился. Возник "креативный класс". Как пишет М. Кантор: "Креативный класс сделал нечто обратное тому, что являлось миссией интеллигента на Руси. Стараниями "креативного класса" разрыв между нищими и ворами был легализован на нравственном уровне. Было произнесено слово "быдло" – обращенное к массе народа. Было сказано слово "анчоусы" – про людей. А также писатель Быков употребил слово "чернь" – возможно, заигравшись" [57, с. 301]. Результатом роста отчуждения труда, распространения идеологии потребления и отрыва интеллигенции от народа и становится сциентизм, поразивший всю научную среду, но особенно гуманитарную. И не только в России.

Классическим проявлением сциентизма может быть обращение некоторых современных ученых к проблеме перенаселения. Так, например, американский психолог Д. Х. Холланд пишет: "Самая основная задача ближайших десятилетий – это привести численность человеческой популяции к уровню, отвечающему ресурсоемкости планеты" [14, с.155]. Так и хочется, вслед за С. Я. Маршаком, сказать: как жаль, что он планету собой перенаселил! Конечно, перенаселение является одной из серьезнейших проблем современности, но решение здесь скорее в изменении способа производства, повышении производительности жизненно важных отраслей, поиске новых источников энергии и сырья, снижении уровня престижного потребления, создании в странах периферии достойных условий. Впрочем, новая мировая война может решить проблему как раз в духе Д. Х. Холланда.

Еще одним проявлением сциентизма стало новое возрождение евгеники. Вот, например, наши отечественные авторы С. А. Михайлина и Ю. В. Хен заявляют: "Теперь же мы приближаемся к тому этапу, когда государство будет вынуждено заняться евгеническим планированием. Несомненно, введение дополнительных ограничений не может не вызвать недовольство многих людей, причем не только "малоценных". Но ведь и повышение цен, например, почти никому не нравится, однако население уже привыкло относиться к экономическому диктату властных структур как к естественной данности" [139, с.476]. Непонятно только, почему эти дамы себя не относят к "малоценным"? Перед нами классический пример интеллигента-мещанина, уверившего в свое превосходство. При этом вопрос о критериях собственной ценности даже не поднимается. Да и как можно приводить в качестве положительного примера неолиберальные экономические реформы, постоянно ввергающие экономику России в ступор, а население – в нищету?

М. Хардт и А. Негри отмечают, что одним из проявлений глобального неравенства стало возрождение мальтузианства: "Сегодняшнее мальтузианство часто принимает форму неоказания помощи некоторым группам населения в том, что касается продуктов питания и санитарной инфраструктуры, а то и проведением кампаний принудительной стерилизации. Стратегии национальных и международных организаций дополняются в данном случае жаждой прибыли со стороны многонациональных корпораций, которые не склонны к инвестициям в самые бедствующие районы мира и порой даже отказываются продавать туда лекарства по ценам, доступным местным жителям" [129, с. 204-205]. При этом данные авторы пишут, что они не против добровольного контроля над рождаемостью, но то, что делается в этой сфере в современном мире, явно попахивает расизмом [129, с. 205].

Оборотной стороной сциентизма является его кровный брат обскурантизм, распространяемый как снизу, так и сверху. Весной 2017 г. наш министр образования заявила, что в стране слишком много аспирантов (на самом деле их почти в полтора раза меньше, чем в 2011 г.), а защищается из них менее одной пятой. Казалось бы, министр образования должен в подобном случае проанализировать ситуацию и предложить меры по усилению эффективности аспирантуры. Например, повысить стипендию аспирантов, чтобы они больше думали о науке, а не о куске хлеба, освободить их научных руководителей от излишнего написания никому не нужных бумаг, вычеркнуть из планов аспирантуры курсы, не имеющие отношения к подготовке молодых ученых, усилить ответственность вузов за вывод аспирантов на защиту диссертаций и т. д. Вместо этого было предложено сократить число аспирантов. Очевидно, что простое сокращение аспирантов без изменения системы подготовки может привести только к сокращению числа молодых ученых.

Государство, похоже, забыло, что формирование научного мировоззрения в обществе является одним из важнейших условий прогресса. Миллионы людей, словно в средние века, едут посмотреть на мощи св. Николая, а выслуживающиеся перед властью журналисты этому радуются. В школьном образовании тем временем также идет тихая клерикализация. Открываем учебник "Истоки" для третьего класса общеобразовательных школ и уже на седьмой странице читаем: "Никакие соблазны не в силах сокрушить Веру. Никакие угрозы не устрашат Надежду. Все испытания преодолеет Любовь. Их никогда не оставит София – Премудрость Божия" [55, с.7]. На семнадцатой странице написано: "Вера наполняет жизнь человека особым смыслом. Она дарит душе надежду на бессмертие. Она направляет жизнь на путь заповедей Божиих. Она дает и верного проводника по дороге жизни – Церковь, устроенную на Земле самим Богом" [55, с. 17]. Думая, что отстал от жизни, я открыл Конституцию и прочитал в ст. 14, что Российская Федерация – светское государство, а религиозные объединения от государства отделены. Но, видимо, когда дело идет об идеологической политике правящей элиты (а ныне у нас в тренде религиозный патриотизм), свои же законы ей не писаны. Впрочем, выборочное отношение к соблюдению своих же законов – родовая болезнь либерализма. Честная и законная конкуренция – это картинка для простачков. Как писал о буржуазии середины XIX века Э. Хобсбаум: "Буржуазная Европа расцвела на базе системы личных связей, протекционизма и взаимовыручки, поддержания отношений со старыми друзьями и друзьями друзей, среди которых самыми выгодными были связи с бывшими институтскими товарищами, разраставшиеся до национальных масштабов" [131, с. 342]. А вот православная клерикализация образования в ранее самой светской стране, начатая в России с конца ХХ века, – это нечто новое, хотя и попахивает черносотенством начала ХХ века. Впрочем, особо удивляться не приходится. Еще со времен Людвига Фейербаха (ныне почему-то почти исчезнувшего из популярных учебников философии) хорошо известно, что всемогущество Бога в умах верующих прямо пропорционально человеческому бессилию.

Откуда у нас такое пренебрежение к науке? Почему светское министерство образования занимается насаждением религии? Ответ могут дать услужливые философы. Так, В. Н. Розин, рассуждая об этосе современной науки, пишет: "Таким образом, если не считать естествознание идеалом науки, то вполне можно говорить не только о гуманитарных науках, но и об эзотерической или сакральной науке" [139, с.402]. А В. Н. Финогенов посвящает данному вопросу целую книгу, где, в частности, утверждается: "В рамках развиваемого в данной книге подхода, ныне формирующуюся в России (и в основных чертах уже сложившуюся на Западе) культуру следует характеризовать как принципиально полицентрическую. В такой культуре, очевидно, нет, не может быть, не должно быть одного-единственного центра. В такой культуре различные секторы культуры (в частности, – это религия и наука) самоценны, относительно автономны и выполняют специализированные функции" [121, с. 211]. Можно, конечно, согласиться, что современная культура полицентрична. Но государственная политика в области образования должна быть наукоцентрична, если только государство не богато, как Арабские Эмираты или США, и не хочет скатиться на обочину истории, окончательно превратившись в периферийного поставщика сырья. Как справедливо отмечал в своем исследовании дерационализации мышления современной интеллигенции С. Г. Кара-Мурза: "Достаточно хорошо известно, что именно смешение, переплетение разных форм сознания (например, научного с религиозным) ведет к мракобесию..." [65, с. 26]. А насаждение религии в начальной школе – самый простой путь к подобному мракобесию. Ребенок мыслит синкретически.

И на рост духовности в контексте современной политики СМИ ссылаться тоже не приходится. Современные СМИ настолько преуспели в создании псевдокультурных ценностей, что многие представители молодежи даже не подозревают о наличии какой-то иной культуры. Мне лично поневоле вспоминается, как во время моей лекции по истории культуры Возрождения одна студентка при упоминании имен Донателло, Микеланджело, Рафаэля тут же восклицала: "Черепашка-ниндзя! Еще одна черепашка-ниндзя! Опять черепашка-ниндзя!" Да и как могут трудиться на благо духовности те, кто в течение последних 30 лет только и занимался, что ее разрушением? Как писал еще в начале нашего века С. Г. Кара-Мурза: "Пятнадцать лет нам промывали мозги моющим средством демократии и плюрализма – и вдруг, на тебе, плакаты с самым тупым идеократическим требованием – во что-то верить, вновь суровое требование морально-политического единства. Причем единства не на основе разума, сотрудничества и солидарности – все это устранили рынок и конкуренция, – а на основе веры" [136, с. 28]. По справедливому замечанию данного автора: "Дерационализация мышления урбанизованного населения в условиях социального стресса порождает "цивилизацию трущоб" с массовым антиобщественным поведением, наркоманией и инфекционными заболеваниями" [136, с. 397]. Не верите? Посмотрите на современную Бразилию или Украину! Впрочем, о духовной культуре будет отдельный разговор.

А как там на Западе? Очень интересно в этом отношении прочитать сборник статей известного философа-постмодерниста Умберто Эко, названный автором "Полный назад!". По мнению данного автора, в современном массовом сознании господствует магическое мышление, требующее немедленного результата и не утруждающее себя научными рассуждениями: "Когда спорят, что достовернее – официальная медицина или знахарство, вопрос по сути стоит так: к чему ждать три года обещанного наукой, если можно получить моментальный результат от альтернативной медицины?" [136, с. 198]. А отсюда проистекают политические выводы: "...урезают средства, отводимые на науки, а общественность совершенно не возмущается урезанием" [136, с.199]. Кстати, только что (летом 2017 г.) правительство Италии было вынуждено принять специальный закон, запрещающий принимать в государственные воспитательные и образовательные учреждения детей, не прошедших курс прививок, т. к. отказ родителей прививать своих детей приобрел массовый характер. И речь здесь идет не только о прививках от гриппа, чья эффективность вызывает сомнения, но и о прививках от кори, оспы и других опасных болезней. Сам У. Эко видит спасение от наступающего обскурантизма в совершенствовании образования: "Именно школа и все учебные центры наряду со школой – включая наиболее серьезные интернет-сайты – должны постепенно приучать молодых людей к правильному представлению о научных процессах. Это самая нелегкая часть обучения, потому что и школе очень свойственно впихивать в память учащихся отрывочные данные, связь между которыми непостижима и магична. Мадам Кюри приходит вечером домой, глядит – на бумаге пятно, и открывает радиоактивность" [136, с. 201].

Важной частью разрушения научного мышления становится сенсационность. Как писал французский социолог Пьер Бурдье: ""Радикальная" идеология, слегка завуалировано выражающая интересы доминируемых в научном поле, стремится представить любое движение против установленного научного порядка как научную революцию, как если бы было достаточно, чтобы какая-нибудь "инновация" не входила в рамки официальной науки, как она сразу становилась бы "научно революционной"" [16, с. 507]. Отечественные историки могли бы привести здесь в качестве примера околонаучные писания А. Т. Фоменко и Г. В. Носовского. Сам П. Бурдье лекарством от сенсационности, идеологической лживости и борьбы околонаучных клик в гуманитарной сфере считает социальную историю социальных наук [16, с. 519].

Если же вернуться к нашей отечественной реальности, то, думается, введение в светское образование полурелигиозных курсов и механическая оценка знаний через ЕГЭ (особенно по обществознанию) еще более затрудняют формирование у учеников научного подхода к миру и к собственной жизни. Классический пример – задания ЕГЭ по обществознанию, направленные на различение фактических, оценочных и теоретических суждений. Так, автор пособия по подготовке к ЕГЭ О. В. Кишенкова для выделения оценочных суждений советует обращать внимание на наличие слов "думается", "очевидно", "было бы правильным" и т. д. [69, с. 15]. И главное, этот совет полностью соответствует принятой практике оценивания. Однако употребление подобных безличных форм в среде обществоведов и гуманитариев является нормой и скорее свидетельствует о научной добросовестности и осторожности, чем об оценочном характере суждения. С другой стороны, харизматичные демагоги разного рода, весьма далекие от науки, таких слов в своих субъективных суждениях обычно не употребляют. Очевидно, что стандартизированное и стандартизирующее мышление людей, управляющих образованием и наукой, в данном случае работает против образования и науки.

Важной причиной роста обскурантизма, на наш взгляд, является его навязывание через подконтрольные олигархии СМИ. Для эксперимента можно, например, посмотреть в течение часа какую-нибудь околонаучную передачу, допустим, "Территорию заблуждений". Сознание автора данной книги закалено изучением древних космологий и мифологий, но и ему было тяжело воспринимать эту смесь здравых наблюдений с сюрреалистическим абсурдом. Для чего нужны подобные атаки на разум? Думается, ответ на этот вопрос отчасти дает работавший на момент написания нашей работы в Австралии профессор философии А. Л. Блинов, предлагающий читателям ситуацию с двумя минометчиками (по ходу рассуждений они превращаются у него в пулеметчиков), которые вместе могут остановить вражескую атаку, а поодиночке – нет. Если один из минометчиков (пулеметчиков?) убежит, то другой на какое-то время задержит врага и своей гибелью объективно даст первому шанс выжить. По мнению А. Л. Блинова, исходя из принципа индивидуальной рациональности, в подобных условиях убежать должны оба, после чего фронт будет прорван [139, с.312]. К счастью, наши деды не слушали А. Л. Блинова в Великую Отечественную. Делая выводы из данного примера, А. Л. Блинов считает, что этос науки (т. е. рациональность) не должен превращаться в универсальный этос общества: "Такой шаг в случае успеха мог бы оказаться пагубным для общества, изобилующего ситуациями социальной субоптимальности, а к таким обществам относятся, по меньшей мере, все современные общества с рыночной экономикой" [139, с.314].

С одной стороны, хочется сказать, что А. Л. Блинов опоздал. Готовых сбежать минометчиков и без всякой науки хватает. Лично мне еще в 2012 году некие студенты-физкультурники говорили, что жаль, что Гитлер проиграл, можно было бы баварское пиво пить. С другой стороны, зададимся вопросом, кого в данном случае защищает призывающий ограничить рационализацию общества "идеологический минометчик" Блинов? Ответ очевиден – правящую олигархию. Это позволяет вспомнить известные слова Вольтера о том, что люди, заставляющие нас поверить в абсурдное, завтра могут заставить нас делать ужасное. Но одновременно данная ситуация вселяет надежду: если правящая олигархия вынуждена отказываться от рационализма, дела у нее плохи. Но будем бдительны: больше всего ведьм сожгли на кострах не в эпоху классического Средневековья, в эпохи Возрождения и Реформации. Именно в условиях нестабильности обскурантизм масс может стать грозным оружием в руках правящей элиты.

Очевидно, однако, что идеологическая трансформация интеллигента в отчужденного от своей сущности мещанина-интеллектуала началась далеко не вчера. В некотором смысле она имманентна самой природе капитализма. По мысли К.Маркса, при капитализме представители духовного труда в сущности низводятся до уровня обычных работников по найму. В знаменитом "Манифесте коммунистической партии" К.Маркс и Ф.Энгельс писали: "Буржуазия лишила священного ореола все роды деятельности, которые до тех пор считались почетными и на которые смотрели с благоговейным трепетом. Врача, юриста, священника, поэта, человека науки она превратила в своих платных наемных работников" [86, с. 427].

Именно преодоление отчуждения труда во всемирно-историческом масштабе, превращение истории в управляемый людьми процесс, раскрытие творческих способностей человека во всех сферах позитивной деятельности всегда были главными целями марксизма. И именно превращение человека в винтик системы или в конкурирующее с другими приматами вида homo sapiens животное всегда рассматривались здесь как главное зло капитализма. Как писал Ф. Энгельс: "Дарвин не подозревал, какую горькую сатиру он написал на людей, и в особенности на своих земляков, когда он доказал, что свободная конкуренция, борьба за существование, прославляемая экономистами как величайшее историческое достижение, является нормальным состоянием мира животных" [137, с. 19].

Естественно, буржуазные философы, ориентированные на защиту капитализма и превознесение его рациональности, никогда не соглашались с подобным подходом. Как уже говорилось, одним из наиболее серьезных оппонентов Маркса и Энгельса здесь был Макс Вебер. На исследование специфики западной интеллигенции веберовские идеи были распространены западногерманским социологом К. Зейфартом, на статью которого в 1980-е гг. обратил внимание Ю. Н. Давыдов. Согласно К. Зейфарту, специфика западных интеллектуальных слоев заключалась в соединении воспитания, господства и профессии. В образовании это непосредственно выразилось в сочетании рационального обучения специальности с общим гуманистическим образованием, квалифицирующим человека "сословно", что превращало западных интеллектуалов в носителей и проводников частичных рационализаций и модернизаций, творчески осуществляемых в каждом конкретном случае путем подведения единичного под общий принцип разума. Результатом становилось соединение "формальной" и "материальной" рациональности в профессиональной деятельности, дающее ощущение выполненного долга самому профессионалу, и, с другой стороны, все более углубляющаяся рационализация западного мира. При этом впервые подобное соединение формально-рационального и иррационально-творческого, по К. Зейфарту, было отмечено М. Вебером при исследовании протестантской этики капитализма [141, s. 189-205].