Текст книги "Кризис современной цивилизации (СИ)"

Автор книги: Валерий Козлов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 9 (всего у книги 18 страниц)

Что касается М. Киммела, по его мнению: "Дегендеризация общества в новом столетии и новом тысячелетии идет не к тому, что женщины и мужчины станут более одинаковыми, а к тому, что они станут более равными. Ибо те качества и модели поведения, которые прежде считались мужскими или женскими, – компетентность или сострадание, честолюбие и привязанность – суть исконно человеческие качества, доступные и женщинам, и мужчинам, которые достаточно повзрослели, чтобы об этом открыто заявить. Это предполагает некую форму гендерного протейства – изменчивость и адаптивность к своему окружению с использованием всего многообразия переживаний и способностей" [6, с. 412]. И здесь, похоже, желаемое выдается за действительное, во всяком случае, для ближайшего будущего.

Подведем некоторые итоги, поместив проблему в историко-географический контекст. Капитализм изначально эксплуатировал гендерное неравенство, как и все прочие виды неравенств, основанных на аскриптивных статусах (связанных с расой, национальностью, возрастом и т. д.). Наблюдаемое с середины XIX в. снижение процента работающих женщин в развитых странах ядра капиталистической миросистемы было вызвано не заботой о женщине-матери, а стремлением получить максимальную прибыль от интенсификации труда каждого работника в условиях ограниченного количества рабочих мест. Именно такой подход мы наблюдаем уже во второй половине ХХ в. в быстро индустриализирующихся странах Азии, например в Южной Корее. С этим же связан и резкий рост женской безработицы во время рыночных реформ в странах бывшего СССР. Женщина оказывается в капкане двойного отчуждения, когда ее эксплуатируют в качестве более дешевой рабочей силы и одновременно не признают полноценным работником, когда у нее меньше зарплата, меньше возможностей для карьерного роста и больше нагрузка на работе и дома, когда постоянно приходится доказывать свой профессиональный статус и свое соответствие роли "настоящей женщины". Такое усиление гендерного неравенства особенно наглядно проявляется в неустойчивых экономиках стран полупериферии и достаточно индустриализированной периферии капиталистической миросистемы, например, в России, на Украине, в Индии, в странах Латинской Америки. В идеологии и ментальности мужской части населения этих стран формируются представления о неком биологическом превосходстве мужчин, получившие в латиноамериканской культуре название "мачизм". В условиях грозящего обществу в связи с комплексной автоматизацией производства резкого роста безработицы и кризиса традиционной структуры специальностей мачизм становится серьезным фактором нарастания конфликтности.

Одновременно в связи с общим ростом производительности труда во всех более или менее развитых странах наблюдается разрастание сферы услуг, имеющее для гендерногого неравенства двойственные последствия. С одной стороны, благодаря той же бытовой технике и пищевым полуфабрикатам домашний труд женщин значительно упрощается, появляется возможность частичной взаимозамены женщин и мужчин в домашнем хозяйстве и более активного привлечения женщин к общественному производству, в т. ч. и в самой сфере услуг, где создание новых рабочих мест обычно не требует таких капиталовложений, как в промышленности. С другой стороны, новые рабочие места часто не требуют особой квалификации (например, на предприятиях быстрого питания, в торговых сетях) и заполняются преимущественно женщинами (а в развитых странах и регионах – еще и иммигрантами). Работа здесь, как правило, весьма далека от творческой и часто плохо оплачивается. Таким образом, гендерное неравенство в условиях отчуждения труда резко усиливается, что и породило в странах Запада такое явление, как феминизм. Даже в тех случаях, когда женщины прорываются на какие-то вершины экономической или политической власти, становятся руководителями, они вынуждены играть по "мужским" правилам, и часто такие женщины-руководители более склонны к принятию жестких решений, чем мужчины. Общая "тестостеронность" систем управления, таким образом, только нарастает, что в условиях усиления страха перед безработицей, консъюмеризма и общей неустойчивости социальных связей также чревато серьезными конфликтами. Одновременно в средней и нижней части мужской иерархии может наблюдаться резкий рост безответственной агрессивности, часто разнонаправленной и замешанной на мачизме.

Как писал французский социолог П. Бурдье: "Предварительным условием освобождения женщин является настоящий коллективный контроль за социальными механизмами господства, заставляющими воспринимать культуру, т. е. аскезу и сублимацию, в которой и посредством которой формируется человечество, исключительно как социальное различие, устанавливаемое в противоположность тому, что понимается как природа, которая в действительности есть не что иное, как натурализованная судьба доминируемых групп (женщин, бедных, колонизованных, наций-изгоев и т. п.)" [16, с. 353-354]. Но возможно ли такое при капитализме? Да и одного осознания, думается, маловато.

По мнению автора, современное общество все более нуждается в переходе к новому способу производства, связанному с общественным управлением средствами производства, с признанием за каждым права на труд и на творческое развитие личности. Такая экономика и политика требует отказа от безработицы и от признания прибыли единственным критерием эффективности, а в межличностных отношениях базируется на умении договариваться, искать положительные качества в каждом члене социума. Данные качества традиционно считаются "женскими". И здесь, думается, и заложена возможность для будущего союза коммунистических и феминистских движений. Конечно, гендерное неравенство значительно старше капитализма и вряд ли исчезнет вместе с ним. Но нужен первый шаг.

Современная капиталистическая миросистема, видимо, находится в начале распада, вызванного самим развитием капитализма. Политическая нестабильность – лишь внешнее проявление глубинного кризиса способа производства, основанного на отчуждении и стремлении к максимальной прибыли. Значительная часть трудящихся самим развитием средств производства может оказаться лишенной средств к существованию или вытолкнутой в плохо оплачиваемую сферу услуг или в область натурального хозяйства. Резко усилились противоречия между странами ядра и полупериферии миросистемы. Может ли это привести к Третьей Мировой войне, никто не знает, хотя такой вариант был бы крайне нежелателен. Очевидно, что полураспад системы может привести к возникновению как прокоммунистических, так и профашистских режимов. Как писал Т. Иглтон: "Капитализм вполне может оказаться раздавленным под тяжестью собственных противоречий и без каких-либо даже легчайших пинков со стороны своих противников. <...> Однако в отсутствие под рукой организованной политической силы, способной предложить эффективную альтернативу, гораздо более вероятным результатом краха системы будет варварство, а не социализм" [48, с. 245]. Это касается в первую очередь стран ядра и полупериферии.

Что касается стран периферии и наиболее отсталых районов полупериферии, то здесь также возможно несколько вариантов. Самый мрачный – превращение страны в "мирового безработного" с отсталым полунатуральным хозяйством. В этом случае страна становится резервным хранилищем дешевой рабочей силы для самых непрестижных видов труда. Для сокращения численности населения таких стран до необходимого элите ядра миросистемы уровня могут быть использованы биологическое оружие или развязывание локальных кровопролитных войн. Впрочем, последнее может грозить и некоторым странам полупериферии, в т. ч. России.

Более оптимистичный вариант предполагает наличие у периферийных стран каких-либо ценных ресурсов и их эксплуатацию крупными международными корпорациями, прибыли от которой будут различными путями утекать в страны ядра (Россия в 1990-е). При этом уровень жизни большинства населения такой страны будет оставаться весьма низким, чтобы работа на ТНК воспринималась как большая привилегия (типичный пример – современная Нигерия). Модернизация хозяйства будет вестись только в столицах, международных портовых городах и в тех отраслях и областях, которые работают на экспорт (современные "регионы-доноры" в России).

Третий вариант предполагается для стран с хорошими морскими пляжами, историческими достопримечательностями и другими ценными для развития международного туризма особенностями. В таких странах могут создаваться анклавы туристического отдыха для потребителей различного уровня достатка (но не бедных). При этом собственная промышленность или не возникнет, или будет работать на туристический сектор, или будет ориентирована на традиционное ремесло (опять же для нужд туристов). Как писал А. В. Готнога: "Давно осознав, что западный обыватель желает увидеть здесь "Восток", то есть некий фантом, симулякр, а не реальную действительность, арабский (турецкий и т. д.) предприниматель неплохо на этом зарабатывает. Возможно, процесс вестернизации в мусульманских странах протекал бы намного быстрее, если бы стилизация под экзотику не была столь прибыльным делом для части местных бизнесменов" [30, с. 227]. Следует отметить при этом, что в том же Египте, например, большинство сувениров – фабричного китайского производства. Дополнением к производству сувениров порой становится проституция (Тайланд) или продажа "легких" наркотиков (Гоа).

На наш взгляд, художественное ремесло может сохраниться и при коммунистическом способе производства, но только в дополнение к другим видам деятельности. Как писал еще в конце XIX века Г. Зиммель: "Никакая культура не может существовать без различия между высшим и низшим трудом; самая развитая, – но к сожалению, вполне утопическая, – может, благодаря объективному прогрессу и психической переоценке, привести к тому, что это различие в соих практических последствиях будет точно соответствовать различию между большей и меньшей затратой труда, объективно с ним ни в коем случае не совпадающим. Противники социализма считают, что всякая ценность может быть сведена к затратам труда лишь путем понижения культурного уровня, сторонники его, – что лишь путем повышения этого уровня" [40, с. 485].

На наш взгляд, учитывая многообразие мира, следует ожидать, что будут реализовываться все перечисленные выше варианты социального развития (не исключая, увы, и возможности масштабной ядерной войны). Более того, большинство из перечисленных вариантов уже реализуется. Большая часть африканских стан, многие страны Латинской Америки и Юго-Восточной Азии, ряд регионов Восточной Европы, значительные регионы в России, Индии, Китае уже превратились в "мировых безработных". Тысячи людей, рискуя жизнью, бегут их Африки в Европу. В том же Египте массовая безработица и ужасающая нищета большинства населения соседствуют с мощным туристическим кластером на побережье Красного моря, что порождает повсеместное бытовое мошенничество с целью получения денег от иностранцев. Сходную ситуацию можно наблюдать, например, в Гоа. На Ближнем Востоке полыхают кровопролитные войны. Одновременно европейские (и не только) бизнесмены активно используют ближневосточную нестабильность для демпинга на мировом рынке нефти за счет нелегальных ее закупок. Повсеместно растет шовинизм больших наций и национализм малых. В этих условиях антикапиталистические силы должны бороться как против международной неолиберальной олигархии, так и против олигархии национальной, особенно против ее фашиствующих элементов. Бороться за политическую власть, за контроль над средствами производства, за мировоззрение, за равенство шансов, а, в конечном счете – за право каждого на творческую самореализацию в труде. Люди по сущностной природе своей равны в праве на счастье. У человечества должна быть мечта.

Именно различия в развитии различных частей миросистемы в условиях общей борьбы за справедливость и равенство могут привести (или стать стимулом) к изменению всей системы. Но, чтобы развал изжившей себя миросистемы не превратился в падение во всеобщее варварство (как это было, например, при развале Западной Римской империи), необходимы, прежде всего, четкое понимание ситуации кризиса и его причин у значительной части населения, способность максимально использовать наличную социальную и техническую базу для построения общества нового типа. А это, в свою очередь, требует не только постоянной организованной борьбы левых сил против агрессивного национализма и фашизма в любых их проявлениях, но и высокого уровня понимания социальных проблем, широкой образованности, диалектичности мышления, стремления к творчеству как массовых явлений. Но правящая элита как раз не заинтересована в массовом распространении этих качеств. Отсюда и происходят различные "элитарные" ( на практике – холуйские) концепции, что, якобы, историю творит пассионарное меньшинство, способность к творчеству существует лишь у 5% населения, подавляющее большинство трудящихся всегда было и будет заинтересовано исключительно в зарплате, а не в самореализации, политика – удел профессионалов, где не место человеку с улицы, и т. п. Отсюда и характерная (особенно для современной России) политика постоянного усиления специализации образования и науки, их дробления на мало связанные друг с другом блоки, увеличения "патриотического" прессинга в образовании и СМИ, замалчивания базовых социальных противоречий и раздувания второстепенных. В условиях повсеместного господства финансовой олигархии ни местный "патриотический" капитализм, ни международный неолиберальный не заинтересованы в ослаблении отчуждения труда. И наиболее действенный метод преодоления всех этих негативных для общества тенденций – классовая борьба.

Глава 3. Отчуждение труда, образование, наука, интеллигенция и мираж «постиндустриального общества»

В наше время, думается, ни для кого из работающих в системе образования не является секретом резкое падение интереса учащихся и студентов к получению качественной теоретической подготовки, особенно по предметам, не считающимся профильными. Обилие реформ в данной сфере, на наш взгляд, может служить косвенным подтверждением их неэффективности. В чем причина кризиса доверия к базовому теоретическому образованию? На наш взгляд, здесь произошло переплетение тенденций, характерных как для стран ядра капиталистической миросистемы, так и для ее периферии и полупериферии, что породило в сфере образования новые формы отчуждения, связанные напрямую с современным капиталистическим отчуждением труда.

Сегодня отнесение России к полупериферии капиталистической миро-системы уже можно считать общим местом. По мнению И. Валлерстайна, полупериферия всегда имеет свои внутренние передовые и отсталые зоны, различие между которыми резко возрастает в период модернизации, осуществляемой за счет заимствований технологий из стран ядра и усиления эксплуатации ресурсов глубинки. При этом в наиболее выгодном положении оказываются те города, регионы и социальные слои, которые обслуживают интересы элиты ядра мира-экономики [22, с. 30-42]. В этих условиях поставленная еще в XIX в. К. Марксом проблема отчуждения труда может приобретать в разных регионах и социальных группах различный вид, но само отчуждение работающих по найму сохраняется в любом случае. Важным фактором отчуждения, таким образом, становится само проживание человека в том или ином регионе миросистемы, обычно закрепляемое гражданством, а у нас – еще и регистрацией.

В данном контексте, думается, можно представить современные реформы в сфере образования как некий спектакль, сценарий которого отчасти заимствован из стран ядра миросистемы, отчасти доработан на месте с учетом потребностей и ментальностей наших элит в центре и в регионах (с упором на неолиберальные варианты реформирования в ядре миросистемы). Реальные потребности трудящихся в данном случае игнорируются, точнее, трудящимся навязывается система "легкого и приятного" обучения с весьма сомнительными (с точки зрения развития способностей) результатами. В обществе возникает множество "дипломированных специалистов" в самых различных областях, от менеджмента и юриспруденции до теологии, не работающих (и часто не способных работать) по специальности. Даже новые технологии (например, интернет) зачастую используются не для повышения качества образования, а для увеличения отчетности преподавателей (у которых порой не остается времени на преподавание и расширение собственного кругозора) и разрушения процесса формирования научного мышления учащихся (об этом подробнее скажем позднее).

При этом, что особенно печально, повсеместное разрушение воспитательной и гносеологической функций образования совпали с кризисом семьи. Как писал еще в 1973 г. К. Лоренц: "За исключением крестьянской и ремесленной среды, мальчик в наши дни почти не видит отца за работой, и еще реже приходится ему помогать в этой работе, ощущая при этом впечатляющее превосходство взрослого мужчины. Далее, в современной малой семье отсутствует ранговая структура, при которой в первоначальных условиях "старик" мог внушать уважение" [78, с. 42]. По мнению австрийского этолога, разрушение естественной ранговой структуры в деле воспитания подрастающего поколения (чем в России власти в сфере образования активно занимаются последние 30 лет и особенно – последние 15) крайне опасно и для общества, и для самой молодежи: "Одно из величайших преступлений псевдодемократической доктрины состоит в том, что она изображает естественный ранговый порядок между двумя людьми как фрустрирующее препятствие для любых теплых чувств: без рангового порядка не может существовать даже самая естественная форма человеческой любви, соединяющая в нормальных условиях членов семьи; в результате воспитания по пресловутому принципу "non-frustration" тысячи детей были превращены в несчастных невротиков" [78, с. 42]. По его мнению: "...в группе без рангового порядка ребенок оказывается в крайне неестественном положении. Поскольку он не может подавить свое собственное, инстинктивно запрограммированное стремление к высокому рангу и, разумеется, тиранит не оказывающих сопротивления родителей, ему навязывается роль лидера группы, в которой ему очень плохо. Без поддержки сильного "начальника" он чувствует себя беззащитным перед внешним миром, всегда враждебным, потому что "не фрустрированных" детей нигде не любят" [78, с. 42].

Сам К. Лоренц, вспоминая свои юношеские годы, пишет: "Из моих учителей я любил почти исключительно самых строгих, где под строгостью понимается, конечно, не произвольная тирания, а лишь безусловное требование признания их рангового положения" [78, с. 421]. У взрослого, выступающего в качестве образца для подражания, как отмечает К. Лоренц, ребенок перенимает не только знания и навыки, но и нормы социального поведения, и общую культуру [78, с. 422-423]. И это крайне необходимо для становления идентичности самого молодого человека: "Если молодой человек потерял духовное наследие культуры, в котором он вырос, и если он не находит ей замены в духовной жизни другой культуры, то ему не дано отождествить себя ни с чем и ни с кем, и тогда он в самом деле ничто и никто – как это можно ясно прочесть сегодня в отчаянной пустоте многих юношеских лиц" [78, с. 425]. Согласно К. Лоренцу, именно равновесие и длительное сильное напряжение между традицией и новацией способствует творчеству [78, с. 440].

При этом, как отмечает этолог: "Когда юноши во время полового созревания начинают критически подходить ко всем традиционным ценностям родительской культуры и искать новых идеалов, это, безусловно, нормальное явление, предусмотренное филогенетическим программированием человеческого социального поведения" [78, с. 442]. Однако устойчивая позитивная идентичность формируется как раз на основе нахождения некой преемственности между старым и новым: "То, что влечет молодого человека вдаль, – это стремление к чему-то высокому и безымянному, совершенно отличному от повседневных происшествий семейной жизни. Нетрудно ответить на вопрос, в чем заключается подлинная цель такого аппетентного поведения, служащая сохранению культуры и вида: она состоит в отыскании культурной группы, традиционные социальные нормы которой отличны от норм родительского общества, но при этом все же достаточно похожи на них, чтобы возможно было отождествление с ними" [78, с. 443]. Кстати, именно поиск нового может превратить молодежь в революционную силу, борющуюся за более справедливый мир: "Для выбора этой новой традиции важно, чтобы она содержала идеалы, за которые можно бороться. По этой причине как раз эмоционально полноценные юноши столь часто примыкают к некоторому меньшинству, которое очевидным образом подвергается несправедливому обращению и за которое стоит бороться" [78, с. 443].

Но, как уже неоднократно говорилось, юношеский энтузиазм легко может перерасти в деструктивную агрессию, направленную против культуры вообще, в узколобый национализм или, наоборот, в отрицание любого культурного своеобразия в пользу обезличенной масскультуры (впрочем, как показывает опыт той же Украины, возможны и гибриды). В условиях массовой идеологической индоктринации такие тенденции могут быть опасны. Сам К. Лоренц считает неплохим лекарством от деструктивной агрессии широкое общекультурное образование: "Если человеку знакомо много ценностей и, воодушевляясь ими, он чувствует себя единым со всеми людьми, которых так же, как и его, воодушевляет музыка, поэзия, красота природы, наука и многое другое, то он может реагировать незаторможенной боевой реакцией только на тех, кто не принимает участия ни в одной из этих групп. Следовательно, нужно увеличивать число таких идентификаций, а для этого есть только один путь – улучшение общего образования молодежи" [78, с. 238]. Другим действенным лекарством против разрушительных идей, официально навязываемых индоктринаций, согласно К. Лоренцу, является смех: "Мало есть в этом мире такого, что может считаться заслуживающим уничтожения злом столь же безусловно, как фикция какого-нибудь "дела", искусственно созданного, чтобы вызывать поклонение и воодушевление, и мало такого, что становится настолько же уморительным и смешным при внезапном разоблачении" [78, с. 241].

Наконец, важнейшим элементом культурного развития человечества, по мнению К. Лоренца, являлось и является его культурное разнообразие: "Именно разнообразие культур имело решающее значение для высшего развития человечества. Оно привело к тому, что различные культуры вступали в соревнование друг с другом в различных областях и с различными средствами. Они ели разную пищу, пользовались разными орудиями и сражались разным оружием. Эта форма соревнования культур, преобладавшая в прежние времена, была одним из важнейших факторов, вырабатывавших у людей интеллект, подвижность ума, изобретательность и т. п." [78, с. 415]. Донести до молодого человека позитивный смысл культурного многообразия – одна из важнейших задач образования.

Однако современная система образования, особенно та, которая возникла в результате неолиберальных реформ 1980-90-х годов, руководствуется совсем другими идеалами. Ее цель – ограниченный отчужденный исполнитель, у которого целостное мировоззрение заменено компетенциями, гуманистические ценности и аппетит к культурному разнообразию – стремлением к потребительскому комфорту и безликой толерантностью, критическое и диалектическое мышление – полезными приобретательскими навыками.

Описание первых результатов неолиберальной трансформации западного образования под нужды современного капитализма можно найти в известной работе Ульриха Бека "Общество риска". Важной проблемой для данного автора становится разрушение традиционной западной системы образования. Социальные причины этого У. Бек связывает, прежде всего, с ситуацией на рынке труда: "Образовательная система уступила свою реальную распределяющую функцию отделам кадров предприятий и их начальникам, а общественный контроль за распределением шансов в образовательной системе сведен к негативному отбору с целью незаконного лишения шансов" [8, с. 225].

Особенно сильный удар был нанесен по основной школе, чей аттестат стал явно недостаточен для получения работы: "При такой маргинализирующей функции основная школа, как ранее школа специальная (особая), превращается в "кладовую" для безработной молодежи, в образовательно ориентированную "молодежную базу" где-то между улицей и тюрьмой. Функциональное ее содержание сдвигается в направлении трудотерапии. Соответственно ухудшается педагогическая ситуация. Легитимность учителей и учебных планов находится под угрозой" [8, с. 227]. Но и роль вузов тоже изменилась, так как их диплом перестал быть гарантией престижной работы по специальности. "Диплом об образовании ничего более не сулит, но он по-прежнему и даже более, чем когда-либо, есть условие, могущее предотвратить грозящую безнадежность" [8, с. 229], – пишет немецкий социолог. Результатом становится формальное отношение студентов к обучению: "...осознавая обесценивание содержательных квалификаций, человек стремится лишь к формальному завершению образования как к страховке от грозящего падения в бездну безработицы" [8, с. 229]. В результате, по словам У. Бека, происходит рефеодализация шансов и рисков на рынке труда, где особую роль начинают играть такие признаки, как пол, возраст, здоровье, мировоззрение, манера держаться, связи и т. д. [8, с. 229]. Это, на наш взгляд, может стать причиной серьезного роста как отчуждения труда, так и отчуждения от труда. И именно такая ситуация складывается с 90-х годов ХХ века в России.

Ныне школы и вузы старательно разделяют на элитарные и неэлитарные. Как грибы после дождя растут (во всяком случае, в "благополучных" регионах) "элитные" гимназии, где вводятся ранжирование и отбор учеников (с возможным и часто немалым "отсевом", а также с учетом "добровольной" благотворительности родителей) со второго класса, а иногда и ранее. В "неэлитарных" вузах активно внедряется "деятельностный" подход, часто сводящийся к простому натаскиванию на функционал титульной специальности и ознакомлению нежелающих много читать студентов с учебником. Результаты такого реформирования известны. Те, кто не читал или невнимательно читал Ульриха Бека, могут вспомнить молодежные погромы в предместьях Парижа или массовые отравления "спайсами" в Сургуте. И дело там было не только в иммигрантах. Хотелось бы вместе с Сергеем Георгиевичем Кара-Мурзой привести цитату В. Гейзенберга: "Образование – это то, что остается, когда забыли все, чему учились. Образование, если угодно, – это яркое сияние, окутывающее в нашей памяти школьные годы и озаряющее всю нашу последующую жизнь. Это не только блеск юности, естественно присущий тем временам, но и свет, исходящий от занятия чем-то значительным" [60, с. 138]. Сходной позиции, кстати, придерживался и К. Лоренц, писавший о причинах возникновения у человека понятийного мышления: "Качественно новая особенность состоит в том, что мотивацию доставляет самый процесс обучения, а не проведение завершающего действия" [78, с. 377].

К сожалению, далеко не все современные ученые согласны с позицией В. Гейзенберга. Особенно это касается специалистов по компьютерным технологиям. Видимо, сама возможность получить без труда какую-либо информацию порождает магическое мышление, сходное с мышлением Емели из русской сказки. Вот, например, что писал в начале века американский ученый Р. К. Шенк: "Через пятьдесят лет сегодняшние школы отомрут, так как потеряют актуальность. Зачем протирать штаны в школе, если доступно виртуальное образование, если в любой момент можно получить консультацию у лучших учителей мира?" [14, с.179]. Его коллега Д. Гелернтер менее радикален, но мыслит в том же направлении: "Школа по-прежнему будет собирать местных детей, однако понятие "класс" отомрет. Каждый ребенок будет подключаться к своему потоку, и сто человек, сидящих в зале, на самом деле будут учиться в ста разных школах" [14, с. 204].

Данные авторы явно путают информацию и образование. Главная задача образования – научить молодого человека если не диалектическому мышлению, то хотя бы гуманистическому (т. е. не сциентистскому, не оторванному от нужд человека и не замкнутому в рамках узкого прагматизма) восприятию науки. А решить эту задачу для себя дети могут только в коллективе сверстников. Задача же преподавателя – создать условия для формирования такого мышления, научить детей воспринимать точку зрения, отличную от их собственной. Даже некий антиобщественный эпатаж, характерный для подростковых и студенческих сообществ, здесь может иметь положительный смысл. Со времен Виктора Тернера известно, что человек духовно растет в антиструктурах и стабилизируется в структурах.

Д. Гелернтер не останавливается на идее исчезновения класса. По его мнению, такая судьба ждет и большинство вузов: "Чем может университет оправдать свое существование, если любой курс можно пройти через Интернет, и качество таких курсов все время растет? Университет продает что-то неощутимое. Он предлагает сомнительный опыт проживания в студенческом городке, сталкивая вас лицом к лицу с учителями и (что важнее) с другими студентами, а также с самим городком. Через полвека девяносто пять процентов университетов закроются, останутся только лучшие, те, что предлагают осязаемые блага – престиж, который означает работу, и деньги. Но и эти учебные заведения, конечно, изменятся. Например, целью кафедры английского языка, обычно роскошно оснащенной, является обучение великой литературе. Но сегодня многие словесники утверждают, что никакой "великой литературы" не существует" [14, с.199].

Думается, осуществление данной мрачноватой утопии стало бы губительным для науки по ряду причин, даже помимо тех, что мы называли, говоря о формировании мышления. Во-первых, великая литература и великое искусство все-таки существуют. И без здорового эстетического восприятия невозможно строить красивые научные теории. А ведь первоначальное отличие теории Коперника от теории Птолемея, как отмечал еще А. Койре, было именно эстетическое, а не прагматическое!

Во-вторых, научный рейтинг, основанный на престиже, весьма сомнителен, хотя бы в силу того, что для оценки прорывной идеи нужно время, да и научная среда не менее коммунальна, чем любая другая бюрократизированная общность. Как писал все тот же С. Г. Кара-Мурза: "...введение в государственную практику в качестве критерия при финансировании исследований "престижа" или "уровня" научной лаборатории является чистой демагогией, поскольку этот критерий не является операционным, он не может быть надежно формализован, а его применение на деле превращается в конкурс политического влияния научных группировок или отдельных ученых, что в условиях общего кризиса разрушительно действует на социальную систему науки" [65, с.371].